- Интересно. - Громов прихлебнул пиво и посмотрел Людмиле в глаза.  -
А наш сосед, по-вашему, какой породы?
   - Такие мне тапиров напоминают. С вытянутыми рылами, -  она  показала
руками, - и с повадками гиены.
   - М-м, похоже... А я кто?
   - Вы... - Она задумчиво склонила голову к плечу и серьезно сказала:
   - Вы, скорее всего, дикий камышовый кот. Только в клетке.  Я  однажды
видела такого в зверинце. У него  было  очень  похожее  выражение  глаз:
независимое, но тоскливое.
   - Я не дикий, Людочка, - невесело  усмехнулся  Громов.  -  Я  обычный
домашний кот, который временно гуляет сам по себе.
   - Тогда я - твоя кошка, - прошептала она, вставая.

Глава 8

СТРАШНАЯ СКАЗКА ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКИ

   Эллочка отыскала в машине ручку  с  красным  стержнем,  начертила  на
ладошке крест, по краям  расставила  инициалы  потенциальных  женихов  и
сыпанула сверху семена травы, приговаривая торжественно:
   - Запад, восток, север и юг, пусть мой любимый объявится вдруг.
   Больше всего семян образовалось в секторе A.M.
   Получалось,  что  сосватает  ее  вечно  сопливый  Андрюша   Мезенцев,
которого Эллочка ставила ниже всех остальных возможных  претендентов  на
руку и сердце. Это  ее  не  устраивало,  и  она  прибегла  к  повторному
гаданию, которое должно было восстановить справедливость.  На  этот  раз
"объявился" любвеобильный Толик Соболев, который  постоянно  преследовал
девочек с нацепленным на прутик котяшком.
   Так он ухаживал.
   - Фигушки тебе, Толик, - строго сказала Эллочка.
   Она не собиралась посвящать свою жизнь дурачку с говном  на  палочке.
Если разобраться, и очень честно разобраться, то она вообще  не  спешила
замуж.
   Вздохнув, Эллочка обратилась к песику:
   - Пойдем-ка, Тошка, в машину.  Водички  попьем,  печенья  пожуем.  А,
Тошка?
   Пуделек вильнул хвостиком, но это был отрицательный жест. Обидевшись,
Эллочка сказала:
   - Как хочешь. Дважды приглашать не стану.
   "И не надо", - отмахнулся хвост.
   - Ну и сиди один как сыч!
   Эллочка забралась  на  заднее  сиденье  машины  и  занялась  ревизией
съестных припасов. Нашлось и печенье, и вода, даже свежий номер  журнала
"Вот  те  на!"  с  картинками.  С  шорохом  промелькнули  перед  глазами
кинозвезды вперемежку с поп-артистами, кроссворды  и  рассказики,  а  на
развороте журнала обнаружилась тетенька с теннисной ракеткой  и  большой
грудью. "Интересно, - подумала Эллочка.  -  Что  скажут  дети  тетеньки,
когда увидят ее с голыми сисями? Наверное, не похвалят маму.  Их  станут
дразнить в школе, их маму будут называть стыдными словами. Или  у  таких
тетенек не бывает детей?"
   Улегшись на сиденье, Эллочка провела ладонями по своей плоской грудке
и решила, что никогда не станет играть в  теннис  в  таком  неподобающем
виде.
   Это ее успокоило. Она вздохнула (в который раз за сегодняшний  день?)
и сомкнула веки. Только сомкнула, как вдруг рядом раздалось:
   - Гав-гав, кто в тереме живет?
   Эллочка открыла глаза, плохо соображая, где она находится. Почему так
душно и отчего такая  тяжелая  голова?  Ах  да,  она  уснула  в  машине.
Футболка на девочке  была  влажной  от  пота.  А  в  распахнутую  дверцу
заглядывал Тошка. Только  странный  какой-то.  И  разве  щенки  мужскими
голосами  разговаривают?  Они  не  умеют  отчетливо   произносить   даже
"гав-гав". Это же не кукольный спектакль...
   Она протерла глаза и села. Песик, который заглядывал в салон  машины,
не закрывая пасть, смотрел на хозяйку мутными,  стеклянными  глазами.  А
мордочка... Мордочка Тошки была перепачкана кровью.
   - Что с тобой? - спросила Эллочка дрожащим голосом. Вместо того чтобы
наклониться к щенку, она отодвинулась подальше, забилась  в  самый  угол
салона. - Ты зачем меня пугаешь?
   Тошка промолчал. Но  над  его  белой  головкой  с  забавным  хохолком
внезапно возникла мужская башка - огромная, по-разбойничьи  остриженная.
С точно таким же мертвым взглядом, как у Тошки. Девочка. разглядела  под
короткой щетиной на человеческом черепе массу белых шрамов. Будто кто-то
долго молотил по нему разными предметами, но расколоть так и не сумел. А
глаза человека казались напрочь лишенными белков -  черные  зрачки  едва
умещались в узких прорезях. Зато приоткрытый рот был очень большим, и  в
нем хищно поблескивали влажные зубы.
   - Твоя собачка? - вкрадчиво спросил он. Его рука погладила  Тошку  по
голове.
   Его пятерня напомнила Эллочке кошмарного  волосатого  паука-птицееда,
которого она видела по телевизору в передаче "Мир  живой  природы".  Она
вскрикнула, а вот Тошка никак не отреагировал на это  прикосновение.  Не
попытался сбросить чужую ладонь, не издал ни звука. Все так же глядел на
хозяйку остекленевшими глазами-пуговками, вывалив язык набок. Он  вообще
не проявлял ни радости, ни беспокойства, ни возмущения. Он смотрел.
   Большое  мужское  лицо,  маячащее  за   Тошкиной   головкой,   смутно
напоминало Эллочке кого-то,  но  кого  именно,  ей  никак  не  удавалось
сообразить от страха.
   - Вы кто? - спросила она  шепотом,  вжимаясь  в  спинку  сиденья.  Не
дожидаясь ответа, дрогнувшим голосом приказала:
   - Тошка, ко мне!
   - Он не может, - грустно сказал мужчина.  -  У  него  нет  ножек.  Он
теперь только на палочке-скакалочке умеет... Вот так: оп-ля, оп-ля!
   Тошкина голова, насаженная на кривой сук, проникла в салон  машины  и
покорно склонилась перед хозяйкой. На Эллочкину ногу  упала  одна  капля
крови, другая.
   - Ай! - неуверенно сказала Эллочка, не  решившись  поднять  голос  до
крика или до истошного визга.
   - Не кричи, - предупредил мужчина с бритым черепом. -  А  то  я  тебе
тоже голову отрежу и на ветку насажу. Хочешь?
   Девочка прикусила язык и замотала головой так отчаянно, что все перед
ее взором слилось в сплошную размытую полосу  из  цветных  пятен.  Рука,
напомнившая ей паука,  вытянулась  вперед  и  придержала  ее  голову  за
подбородок. Все  опять  сделалось  резким  и  отчетливым:  капли  крови,
мертвые Тошкины глаза, большое лицо страшного человека.  Где-то  Эллочка
его видела, точно видела. Совсем недавно. Но где?
   И почему он не в седле?  Он  должен  был  прискакать  на  лошади,  на
маленькой мохнатой лошади. Откуда?
   Из  ночного  кошмара,  вспомнила  Эллочка.  Человек  явился  прямиком
оттуда. Из жуткого сна.
   Мужчина  выпрямился,  весело  поглядывая  на  перепуганную   девочку.
Несмотря на то что стоял он в проеме автомобильной двери согнувшись,  ей
показалось, что рост у него несуразно маленький в сравнении с  большущей
головой.
   Так оно и было. Ножки часто подводят сынов степей.
   С короткими ножками удобнее на степных приземистых лошадках  скакать,
распевая победные песни:
   "Урус, урус, ты слабый трус, моя  налетай,  твоя  помирай".  Текст  у
каждого кочевого племени варьировался, но смысл песни - никогда.
   Потомок  кочевников  Садык,  явившийся  завоевывать   мирный   дачный
поселок, верхом не ездил, был вооружен не клинком, к орде  соплеменников
не принадлежал. Он являлся членом интернациональной  банды,  входящей  в
состав бригады Эрика, и  это  его  вполне  устраивало.  Он  давным-давно
позабыл свое настоящее имя и охотно  откликался  на  кличку  Садык.  Его
брата, оставшегося караулить ворота в поселок, звали Веком.
   Окружающие полагали, что Садык  и  Бек  -  киргизы.  Они  с  этим  не
спорили. Киргизы так киргизы.
   Главное, что их предки когда-то скакали по этой огромной чужой земле,
предавая ее мечу и огню, а теперь Садыкбековы в меру сил и  возможностей
продолжали их великий поход. В  их  скудном  языке  отсутствовали  слова
"измена", "подлость", "коварство".
   Тот, кто  умел  незаметно  подкрадываться  и  убивать  в  спину,  был
батыром, бахадуром, героем. А если батыр резал кого-нибудь из славян, то
он почитался героем вдвойне.
   Триста лет узкоглазые  племена  безнаказанно  разъезжали  по  Русской
земле,  кромсали  женщин   и   стариков,   пили   кровь   младенцев,   а
чудо-богатыри, кряхтя, слазили с печи, похмелялись брагой и  неторопливо
отправлялись  на  куликовские  поля.  Там,  приложив   длани   к   очам,
всматривались  в  даль,  выискивая  врага.  А   враг   снова   и   снова
подкрадывался сзади, всегда украдкой,  всегда  незаметно  и  неожиданно.
Подкрадывался и всаживал кинжал в подставленную широкую спину.
   Садык и Бек хихикали тайком,  когда  молоденькая  училка-практикантка
рассказывала в школе про героев русских былин - про Илью Муромца, Вещего
Олега, про всяких святогоров и мстиславичей. У  них  имелся  собственный
взгляд  на  историю.  Резали  и  будем  резать!  А  вы  стойте  в  своих
богатырских дозорах - спиной к нам.
   Братья были готовы продолжать добрые традиции предков.  За  какое  бы
поручение они ни брались, делали на совесть.  Избавиться  от  похищенных
детишек? Всегда пожалуйста.  Отправить  отрезанные  уши  в  бандерольке?
Сколько угодно. Мужа удушить на  глазах  бьющейся  в  истерике  жены?  С
превеликим удовольствием, особенно  если  сначала  изнасиловать  жену  в
присутствии  этого  самого  мужа.  Садыкбековы  при  выборе   жертв   не
привередничали.  Работа  у  нас  такая,  работа  у  нас  непростая.  Кто
следующий? Давайте его сюда.
   Маленьких, перепуганных до смерти девочек они не насиловали  лишь  по
той причине, что тяготели к мальчикам или к  зрелым  женщинам.  Однажды,
правда, в ход пошла истошно квохчущая курица, но тогда  они  сбежали  из
расположения части, долго мыкались по лесам и уж очень желали близости -
неважно с кем.
   За ними тогда остались первые пять трупов. Это были армейские "деды",
которые  наиболее  изощренно  издевались  над   азиатскими   близнецами,
называли их "чурками немытыми" и били  чем  попало,  норовя  попасть  по
дынеобразным головам, отличавшимся не только тупостью и упрямством, но и
завидной крепостью.
   Но  настала  темная  ночка,  когда  два  узкоглазых  бойца,  бесшумно
передвигаясь по темной казарме, перегрызли обидчикам глотки. Те  хрипели
и умирали, не понимая, откуда свалилась на них внезапная  боль,  что  за
бульканье звучит в их ушах и отчего подушки под их  головами  становятся
мокрыми и горячими.
   Садыкбековы отлично  ориентировались  в  темноте  и  умели  двигаться
совершенно бесшумно. Очень может быть, что до  рассвета  они  успели  бы
загрызть всю роту, но это не входило в их планы.
   Увидев  их  страшные  лица  с  плохо  оттертыми  от   крови   губами,
дневальный, кемаривший на матах у  тумбочки,  потерял  голос  и  волю  к
сопротивлению.
   Одновременно и одинаково ухмыльнувшись,  братья  подступили  к  нему.
Садык придерживал часового и закрывал  ему  рот.  Бек  ловко  колол  его
кортиком в живот, приговаривая: "Сам ты чурка!..  Сам!..  Сам!.."  Потом
братья выбрались из казармы,  перебрались  через  забор  и  пустились  в
бессрочную самоволку, вооруженные двумя заряженными "калашами".
   Тогда-то и попалась Садыкбековым белая голенастая курица, бродившая у
околицы небольшой деревушки. Они оторвали ей  лапы,  чтобы  не  царапала
голые ляжки, а голову оставили, потому что жертву  до  поры  до  времени
было приятно ощущать живой и подвижной.  Как  и  веснушчатого  паренька,
отправившегося в лес по грибы. Как шестидесятилетнюю бабу  в  домике  на
железнодорожном разъезде. Как десятки прочих жертв разного пола, которые
попались Садыкбековым в большом городе Курганске.  Было  бы  время,  они
позабавились  бы  и  с  председателем  кооператива  Пафнутьевым,  старым
пропойцей  в  заскорузлых  трусах.  Убивать  его  приказа  не   было   -
Садыкбековы действовали на свой страх и риск, понимая, что,  прикарманив
чужие 75 тысяч, они рискуют получить предъяву за крысятничество. Поэтому
старому пердуну наспех отчекрыжили голову его же ножовкой и  оставили  в
покое. Садык утверждал, что подобный способ убийства  наведет  следствие
на пафнутьевских дружков-алкашей, и Бек с ним согласился. Но шею  жертвы
братья перепиливали по очереди - никто не пожелал уступить  другому  его
долю кайфа.
   Звериный  инстинкт   помог   им   скрыться   с   места   преступления
незамеченными. Так было всегда, с  той  поры,  когда  приметные  братья,
вооруженные автоматами, сумели раствориться среди жителей Курганска.
   Вместо  того  чтобы  бродить   по   городским   джунглям   безродными
хищниками-одиночками, они прибились  сначала  к  одной  банде,  потом  к
другой.  Так  было  надежнее.  В  группировках  они   чувствовали   себя
неуязвимыми и недосягаемыми, как волки в стае.
   Им  нравилась  эта  бесконечная   криминальная   война,   позволявшая
заниматься всем тем, что они умели и любили делать. Грабить, насиловать,
пытать, убивать. Вкусно есть. Много спать.  Если  бы  Садыкбековы  много
веков назад скакали по этим просторам на лохматых степных лошадках,  они
бы не придумали для себя никаких других развлечений. Просто они пересели
в машины, обзавелись огнестрельным оружием и числились не в какой-нибудь
сотне кочевого воинства, а в бригаде знаменитой итальянской группировки.
   Все то время; что они ходили под Эриком,  их  побаивались  и  уважали
даже свои. Впрочем, своими были только Садык  и  Бек.  Все  остальные  -
врагами, с некоторыми из которых заключались временные союзы.
   Врагом была и маленькая девочка с круглыми от ужаса глазами. Не таким
уж злейшим врагом, чтобы расправиться с ним немедленно. Но Садык никогда
не упускал возможности немного  позабавиться  даже  с  самым  маленьким,
самым жалким отродьем чужого племени.
   Эллочка не знала, что умереть ей пока не суждено.
   Белая как мел, она завороженно смотрела на улыбчивого убийцу Тошки  и
не знала, что делать. Далеко убежать от него она  не  надеялась,  потому
что вдруг разучилась не то что бегать - двигаться, просто двигаться.  Ей
очень хотелось поднять руку и отодвинуть подальше Тошкину голову,  чтобы
кровь перестала пачкать колено, однако она не могла сделать  даже  такое
простое движение. Вжавшись в угол машины, она ждала, что  будет  дальше,
не надеясь ни на что хорошее.
   - Боишься? - догадался бритоголовый  мужчина,  улыбаясь  все  шире  и
шире.
   Ухватившись за хохолок на Тошкиной  голове-,  он  снял  ее  с  палки,
подбросил на ладони, как бы взвешивая, и небрежно зашвырнул в  кусты.  А
сук продолжал держать в руке, острый,  окровавленный.  Сук  раскачивался
перед лицом девочки, требуя ответа на заданный вопрос.
   - Никого я не боюсь. - Она произнесла это без  малейшей  уверенности,
вызвав насмешливое хихиканье бритоголового.
   - Врешь, боишься, - сказал он. -  И  правильно  делаешь.  Я  ведь  не
только собак кушаю. Деток тоже.
   Они не-е-ежненькие... Косточки мя-я-ягонькие...
   Все страшные сказки, которые еще недавно читала Эллочке  мама,  разом
вспомнились ей и  показались  непридуманными  историями  из  жизни.  Она
испытала весь тот ужас, который охватывал всех малышей, заблудившихся  в
темном лесу. От острого чувства полного одиночества и обреченности у нее
пропал голос.
   - И куда только твои родители смотрят? -  с  притворным  негодованием
спросил мужчина. Его улыбка - пшик! - и погасла. Только глаза продолжали
улыбаться, узкие,  непроницаемые  в  своей  черноте.  -  Где  они,  твои
родители, а?
   Ему хотелось поговорить с маленькой беззащитной  девочкой,  брошенной
на произвол судьбы.  Эллочка,  к  своему  изумлению,  сумела  пошевелить
губами и даже рукой:
   - Там...
   - Где там? На дереве? Они на деревьях  живут,  как  обезьяны,  да?  -
Мужчина с трудом сохранял серьезность.
   - За деревьями дом, - тихо объяснила Эллочка. - Там моя мама...
   - А ты здесь, - констатировал мужчина.
   - А я здесь. - Она прерывисто вздохнула и почувствовала, что на глаза
наворачиваются слезы.
   -  Она  тебя  не  любит,  твоя  мама.  -  Бритая  голова  укоризненно
покачалась на массивной шее, перехваченной  золотым  жгутом.  -  Ей  все
равно, что с тобой будет. Бросила тебя одну. А сама трахается, наверное.
   Ты своим родителям не нужна совсем. Они  будут  даже  рады,  если  ты
пропадешь.
   "Не правда!" - хотела  сказать  Эллочка,  но  не  сумела  и  тихонько
заплакала, глядя на помутневший мужской силуэт в проеме  двери.  До  нее
доносился  его  голос,  фальшиво-ласковый,  притворно-озабоченный.  Мол,
только нехорошие родители способны оставлять маленьких деток в безлюдных
местах. Это опасно,  очень  опасно,  да?  Ведь  одинокой  девочке  могут
запросто оторвать голову и насадить ее на палку.
   Разве девочка сможет себя защитить? А?
   Эллочка машинально мотала или  кивала  не  оторванной  пока  головой,
давая понять, что слова узкоглазого мужчины услышаны, поняты и  усвоены.
Он закончил свой нравоучительный монолог и внимательно посмотрел на нее:
   - Ты меня хорошо слышишь?
   - Да, - сказала Эллочка одними губами, помертвевшими и непослушными.
   - Молодец. - Бритая голова наклонилась вперед. - А теперь слушай  еще
внимательней. Слушай и запоминай. Передашь своим  родителям,  чтобы  они
здесь больше не появлялись. Пусть убираются из поселка. Навсегда. Вместе
с тобой. Иначе...
   Хрясь! Мужчина  внезапно  переломил  палку  о  свое  колено.  Эллочке
показалось, что именно так должны хрустеть человеческие кости. Ее кости.
Обмирая, она слушала, что нашептывает ей узкоглазый мужчина, не  веря  в
то, что самое страшное, кажется, позади. Ее оставили в живых.  Временно.
Если она ничего не перепутает и передаст услышанное родителям,  слово  в
слово.
   - Передашь?
   - Передам. - Эллочка опять не  услышала  своего  голоса,  но  мужчина
понял и, протянув руку, благосклонно потрепал ее за подбородок.
   Она зажмурила глаза, выдавив из них целые потоки слез. А когда  вновь
решилась посмотреть, что происходит вокруг, мужчина уже неспешно  уходил
восвояси,  унося  обезглавленный  трупик  Тошки.  Дождавшись,  когда  он
скроется за воротами, девочка выбралась из машины и, глядя  расширенными
зрачками на окровавленную траву под ногами, закричала изо всех сил:
   - Ма-а-ама!
   Что ей еще оставалось? Она не могла побежать в дачный поселок, потому
что именно в том направлении удалилась приземистая  коротконогая  фигура
страшного человека. Эллочка стояла посреди дороги и плакала, не  решаясь
закричать еще раз.
   Она ждала не помощи свыше, не чуда.  Она  ждала  маму,  единственного
человека, на которого могла положиться.

***

   Громов проснулся от того, что Людмила  настойчиво  тормошила  его  за
плечо и спрашивала:
   - Ты ничего не слышал? Ничего?
   - Самосвалы на соседнем участке гудели, что-то разгружали, - вспомнил
он. - Потом я задремал. А в чем дело?
   - Эллочка. Она меня зовет и плачет.
   Насторожившийся  Громов  поднял  голову,  но   ничего   не   услышал.
Перехватив его недоумевающий взгляд, Людмила нервно переплела пальцы  и,
пройдясь по комнате, пояснила:
   - Я сердцем чувствую, что с ней беда. Тебе этого не понять. - Ее  тон
сделался обвиняющим.
   - Наверное. - Он пожал плечами, и это получилось у него виновато.
   - Конечно, не понять! - убежденно повторила Людмила. - А  я  схожу  с
ума от беспокойства. Что-то случилось. Что-то очень плохое!
   Громов посмотрел на  мирное  предзакатное  небо  в  раме  окна  и  не
поверил:
   - Вряд ли. Что тут могло случиться плохого?
   - Не знаю! - Людмила натянула на себя желтый сарафан и заметалась  по
комнате, как бабочка-лимонница, ищущая выход из западни. - Вставай!
   Скорее! Мы пойдем туда вместе!.. Нет, лучше поедем, так будет быстрее
и надежнее.
   - Куда? - хмуро спросил Громов, который  искал  одиночества  как  раз
потому, что не хотел быть должным: никому и ничего. - Куда мы поедем?
   - Слушай, ты долго будешь копаться? - Людмила  перешла  на  визг  так
непринужденно, словно они были знакомы по меньшей мере год.
   Громов молча натянул джинсы, рубаху и направился к выходу,  проклиная
себя за то, что пригласил войти в свой дом чужую  женщину  вместе  с  ее
непонятными проблемами. Но, как ни поторапливала его Людмила, на  пороге
произошла непредвиденная заминка.
   Остановившись