- В заднице у тебя, что ли?
   - В кране, - обиделся очкарик. - И  рукоятки  нет.  Как  теперь  воду
набирать?
   - А ты отсоси. Хочешь, потренируем?
   Толстяк уже разобрался в  ситуации  и  незаметно  потянул  тележку  с
бидоном на себя, но  его  спутник  с  тупым  упрямством  продолжал  свою
изобличительную речь: "
   - Это же настоящее вредительство! Весь  поселок  без  воды  оставили,
вандалы!
   Он не то чтобы прямо обращался к амбалам, но явно взывал к их совести
и был услышан.
   - Кто тут манда? - возмутился один из парней.
   Возможно, он был туговат на ухо, но в остальном находился в  отличной
физической форме. Это стало очевидно, как только он  поднялся  в  полный
рост.
   - Руки за такое отрывать надо, - упавшим голосом закончил очкарик.
   - Что-о? А ну, иди сюда!
   Тележка с бидоном озабоченно заскрипела и  поспешно  подалась  назад.
Следом заколыхались пустые ведра, повторяя порывистые  движения  несущих
их рук. Вдогонку дачникам полетела недопитая бутыль с минералкой, угодив
в трусливо сгорбленную спину очкарика. Он даже не оглянулся, но  перешел
с трусцы на бег, опередив спутника. Обоих проводил издевательский гогот.
   Саня  в  своем  укрытии  съежился,  как   затравленный   зверек.   Он
принадлежал к такой же слабой породе вечно гонимых и унижаемых. Но  ведь
и слабак, загнанный в угол, способен показать зубы? Или нет?
   Опустив голову, Саня быстро зашагал прочь. Не боги горшки обжигают. И
не только громовым дано карать и мстить, думал он.
   Переступив через порог дома, он не стал разговаривать с  Громовым,  а
молча уединился в комнате и притворился, что  спит.  Предвкушение  мести
было столь сладостным,  что  заставляло  Саню  ерзать  и  корчиться  под
наброшенной простыней. Словно не подушку он обнимал в сумерках, а Ксюху.
***

   А дивный августовский вечер раскинул над  дачным  поселком  малиновый
шатер заката, предлагая полюбоваться  им  всех  обитателей,  без  всяких
ограничений и исключений. Различий между живыми и мертвыми  он  тоже  не
делал.
   Но мертвые красотами вечерней зари  не  интересовались,  да  и  живые
возводили очи к небесам реже, чем  смотрели  себе  под  ноги.  Не  сумев
очаровать людей, закат налился возмущенным багрянцем, потом  потемнел  и
обернулся назло всем ночью, в которой отчужденно и холодно  поблескивали
звезды. Но и это чудесное превращение не набрало достаточного количества
зрителей. Зато луна пристально и неотрывно следила за всеми.
   Надо же, как шпарит, подумал с ненавистью дачник Бутько,  уставившись
в окно, залитое серебристым сиянием. Являясь гастритчиком со стажем,  он
отлично знал, какую развлекательную программу готовит ему  полная  луна:
урывочный сон, перемежаемый приемами  соды,  и,  как  правило,  затяжной
запор.
   Целительным козьим молоком на эту ночь  Бутько  не  обзавелся.  Хотел
было смотаться на своем "москвичке" в соседнюю деревню, но машину  через
ворота  не  пропустили  какие-то   подозрительные   личности   уголовной
наружности. Они матерно предложили Бутько топать пешком, да еще в обход.
Испугавшись личностей и полуденного зноя, Бутько  ретировался  и  теперь
крепко раскаивался в собственной нерешительности. Брюхо,  не  сдобренное
молочком, бунтовало.
   А впереди была долгая-долгая ночь.
   Жившая по соседству бабка Никитична  переживала  по  другому  поводу.
Вечером она не досчиталась одного из своих длинноухих питомцев и понятия
не имела, как станет оправдываться перед нервным  зятем,  доверившим  ей
присматривать за крольчатником. Еще бы ничего,  если  бы  зверек  просто
сбежал - тогда можно было бы надеяться, что, порыскав  по  окрестностям,
он вернется, целый и невредимый. Но в дальнем  конце  огорода  Никитична
наткнулась на его пушистые ушки да ножки, а вокруг  -  громадные  следы,
смахивающие  на  волчьи.  Как  про  них  зятю  скажешь?  Живо  определит
фантазировать в дом престарелых.
   Зато ее ровесник, отставной генерал, дурью не маялся, а набирался сил
перед завтрашним днем. Он  лежал  на  спине,  вытянув  руки  "по  швам",
разведя носки ног врозь и сведя мозолистые пятки вместе.
   Жене казалось, что он  вот-вот  начнет  вышагивать  во  сне  строевым
шагом, хотя это должно было произойти только утром. В  парадном  кителе,
фуражке и сатиновых трусах генерал вот уже второе лето подряд маршировал
вдоль огородных грядок, принимая  рапорты  от  наиболее  видных  кочанов
капусты. Забавные со стороны, эти смотры зашли очень уж далеко.
   Почти в психиатрическую лечебницу. Стоит бедолаге однажды  отказаться
от трусов, как это было, сделано в отношении генеральских штанов.
   Эксцентричное поведение генерала любили обсуждать вечерами  Лыковы  и
Деревянко,  издавна  дружившие   семьями.   Но   сегодня,   по   причине
междоусобицы, традиционные посиделки  у  самовара  не  состоялись.  Юным
отпрыскам обоих кланов было запрещено даже перекликаться  через  ограду.
Все началось с элементарного отсутствия запасов воды и  хлеба.  Примерно
час мадам Лыкова и миссис  Деревянко  попросту  пилили  своих  непутевых
супругов, а потом в запале схлестнулись между собой, выясняя,  кто  есть
кто. Если первая оказалась  толстой  коровой  с  блядскими  глазами,  то
вторая вообще стала гадюкой  подколодной,  у  которой  изо  рта  воняет.
Естественно, после  такого  обмена  мнениями  у  противоположных  сторон
появилась масса поводов для непримиримой вражды. Почти как у Монтекки  и
Капулетти.
   Зато неблагополучные Клычковские сегодня так и не  пособачились,  что
было странно. Днем по-семейному отужинали водочкой, закусили портвешком.
   С лихвой хватило обоим, даже на легкий  утренний  аперитив  осталось.
Они и подлечились, спутав  вечернюю  зорьку  с  утренней.  Теперь  мирно
почивали  рядышком,  и  до  рассвета  у  них  не  предвиделось   никаких
огорчений.
   В  отличие  от  них  бритоголовые  Савины   бодрствовали,   занимаясь
ритуальным распеванием маха-мантры. Голоса их звучали негромко, но  были
преисполнены  страстной  силы.  Причиной  тому  было  вечернее  омовение
супругов в душевой кабинке,  увенчанной  баком  с  нагревшейся  за  день
водой.  Перед  тем  как  уединиться  там  с  женой,   домохозяин   Савин
многозначительно   зачитал   ей   один   из   стихов   священной   книги
"Шримад-Бхагаватам". Там говорилось, что  верная  жена  должна  помогать
мужу осуществлять все его физические желания, создавая ему  все  условия
для сосредоточения на духовной практике. Желание у Савина  действительно
имелось - одно, но такое необычное, что жена прежде всячески  отлынивала
от выполнения  своего  долга.  Сегодня  же,  воодушевленная  авторитетом
Священного Писания, она дошла до полного самозабвения.
   Сосед Семеныч, вышедший собирать  смородину,  долго  прислушивался  к
звукам, долетавшим из  душевой  кабины,  а  ночью  был  вынужден  трижды
самоудовлетворяться, сверля потолок  немигающим  взглядом.  И  сухопарая
Савина в его  грезах  обладала  грудью  на  два  номера  больше,  чем  в
действительности.
   А ближе к утру, когда и одинокий Семеныч  угомонился,  ночную  тишину
пронзил заунывный вой  большой  собаки,  на  который  никто  не  обратил
внимания.

Глава 21

В ТИХОМ ОМУТЕ...

   И был уже четверг, день четвертый. И не увидел бог, что это хорошо.
   Это понимала даже  приблудная  мышь-полевка,  затаившаяся  в  подполе
темного дома,  и  крохотное  сердечко  ее  испуганно  трепетало,  словно
события, разворачивающиеся наверху, касались и ее тоже.
   Светловолосая девушка Варя чувствовала  себя  такой  же  затравленной
мышкой, но которая точно знает, что страшнее кошки звери  есть,  да  еще
какие!
   Одного из них звали Сулей. На его бычьей шее почему-то висела цепочка
с кулоном в виде стрекозы.
   Она была золотая, как и  его  передние  зубы,  которые  он  скалил  в
темноте. Ноги, связанные Варей, Суля уже из пут выпростал, а  руки  пока
что оставались стянутыми за спиной.
   Прикованная за ногу к массивному несгораемому шкафу, Варя чуть  пупок
себе не надорвала, пытаясь приподнять эту махину хотя бы  на  миллиметр,
но  давно  уже  потеряла  надежду  выбраться  из  ловушки   собственными
усилиями. Кажется, это был конец.
   Время для Вари почти остановилось.  Борясь  со  сном,  она  неотрывно
следила за каждым движением Сули, а он наблюдал за ней, напоминая  вовсе
даже не пленника, а палача, терпеливо дожидающегося своего часа.
   За минувшую ночь он трижды подбирался почти вплотную, норовя вышибить
из Вари дух сведенными вместе ногами в огромных кроссовках.  Всякий  раз
ей удавалось оглушить противника бутылкой, но две из них уже разлетелись
вдребезги,  и  теперь  рука  сжимала  горлышко  последней.  Как   только
разобьется и эта, Варе останется лишь кусаться и царапаться, но вряд  ли
это сможет остановить такого здоровенного бугая, как Суля, даже если  он
не освободит руки. Он обещал перегрызть девушке  горло  своими  золотыми
зубами, и она в это верила. И не звала на помощь лишь  по  той  причине,
что за это Суля грозился расправиться с ее отцом.
   Не чувствуй себя Варя жалкой собачонкой на привязи, она, возможно,  и
не восприняла бы всерьез эти угрозы. Но ее похитили среди  бела  дня,  а
потом долго насиловали и  истязали,  и  она  уже  не  была  той  наивной
девушкой, которая верила, что  в  случае  опасности  достаточно  набрать
номер 02 или позвать на подмогу прохожих. Варя могла полагаться лишь  на
собственные силы, хотя их оставалось все меньше и меньше.
   - Ну что, - раздался  из  темноты  голос  Сули,  -  не  надоело  тебе
партизанку из себя изображать? Ты же жрать хочешь. И  глазки  слипаются.
Развяжи меня, а я помогу освободиться тебе. Ну, что ты ломаешься, дура?
   Вкрадчивое бормотание звучало все ближе  и  ближе.  Помотав  головой,
чтобы прогнать сонную одурь, Варя прикрикнула:
   - Сиди, где сидишь! На этот раз я стану колотить тебя по башке до тех
пор, пока ты не окочуришься, учти!
   - Давай! - предложил Суля, приготовив ноги для  встречного  удара.  -
Иди сюда, маленькая сучка. Попробуй меня достать.
   - Я сама знаю, что мне делать!
   - Ни хрена ты не знаешь. На что ты вообще надеешься, а?
   - На то, что ты сдохнешь раньше, - честно призналась Варя.
   - Зря, - так же честно сказал Суля. Кожаный поводок на его  запястьях
уже дал едва ощутимую слабину. Он пошевелил  для  пробы  обеими  ногами.
Кровь уже циркулировала в них нормально, и  судороги  перестали  сводить
мышцы икр. - Хоп! - Он уперся подошвами в  пол  и  распрямился  во  весь
рост.  Теперь  добраться  до  жертвы  мешали  лишь   спортивные   штаны,
болтающиеся на щиколотках.
   Потерявшая дар речи Варя сидела  и  смотрела,  как  огромная  мужская
фигура, нелепо дрыгая ногами, пританцовывает на месте. Это не  выглядело
комично. В предрассветном полумраке  Суля  напоминал  какого-то  жуткого
ночного монстра. Но вот где-то загорланил  петух,  а  он  не  испарился,
разве что издал торжествующий смех. Как  будто  жесть  заскрежетала  под
порывом ветра.
   - Встречай меня, Варюха!
   Так и не сумев избавиться от спущенных  на  кроссовки  шаровар,  Суля
тяжело прыгнул вперед. На столе задребезжала посуда.
   - Не подходи! - взвизгнула Варя, занося над головой бутылку.
   Вместо ответа Суля многозначительно показал ей  все  свои  сверкающие
зубы и клацнул ими совершенно по-волчьи.
   Еще один прыжок - и вот он уже возвышается над  девушкой,  пытавшейся
вжаться в стальную дверь сейфа.
   Варя так и не поняла, упал ли он на нее всем  своим  весом  умышленно
или  просто  споткнулся.  Для  нее  это  не  имело  значения.  Девяносто
килограммов обрушившейся на нее плоти - вот что занимало  ее  мысли.  Но
избавиться от этой  тяжести  было  такой  же  непосильной  задачей,  как
сдвинуть с места несгораемый шкаф.

***

   Когда Рокки выл на луну, он не  мог  передать  и  сотой  доли  тоски,
овладевшей им после "отъезда  хозяина.  Брошенный  на  произвол  судьбы,
голодный, неухоженный, он подозревал, что хозяин забыл о  нем  навсегда,
отдав его на попечение своих двуногих слуг. А те не желали признавать за
Рокки прежние права и привилегии. Даже в дом, который он  считал  своим,
его не пускали. У-у-у, как сильно он страдал!
   У-у-у!
   Объедков, которые перепадали Рокки из чужих рук, хватило  бы  слепому
щенку, но этого было слишком мало для заматеревшего кобеля,  приученного
к кровавым вырезкам и сочному фаршу. Какое там  мясо!  Ему  даже  чистой
воды забывали налить, и, измученный  голодом  и  жаждой,  ротвейлер  был
вынужден лакать и глотать все, что попадалось на глаза.
   Еще день такой беспризорной жизни, и он начал  бы  выпрашивать  корки
хлеба у прохожих, вот до чего он опустился!
   Закончилось тем, что Рокки впервые в своей жизни пошел на убийство  -
не от злобы, а для того, чтобы  набить  брюхо  чужой  плотью.  Это  было
пушистое длинноухое существо, околевшее от ужаса еще до  того,  как  его
коснулись клыки ротвейлера. Сладкий привкус чужой крови до  сих  пор  не
сходил с языка Рокки,  напоминая  о  себе  всякий  раз,  когда  в  пасти
скапливалась голодная слюна.
   - Оо-уу, - жаловался он тогда звездному небу. - Ай-яй, - сокрушался в
совершенном грехе.
   Потому что вкус  крови,  пролитой  ради  насыщения,  вызывал  особый,
неутолимый голод. Каждая капля влекла за собой  новую,  каждый  кровавый
кусок требовал добавки. Служебный пес,  питающийся  животиной,  оказался
сродни оборотню.
   Перемолотая  вместе  с  жесткими  перьями  ворона  вкусом   напомнила
тухлятину. Ящерицы не имели никакого  вкуса,  но,  проглоченные  живьем,
долго отдавались неприятным шевелением в брюхе. Мыши воняли  мертвечиной
-  и  живые,  и  дохлые.  Но   во   всех   этих   маленьких   созданиях,
перепробованных ротвейлером, было слишком мало крови. На  его  вкус.  На
его новый вкус.
   Сначала он терпеливо ждал людского участия, несчастный, опустившийся,
погрязший в грехе. Даже ненавистный рыжий парень по кличке Суля  мог  бы
завоевать собачье сердце, протяни он руку и небрежно проведи  его  вдоль
хребта Рокки. Но вместо этого был подлый удар в ранимый нос  ротвейлера.
Увесистый камень, запущенный в него. Насмешки и брань.
   Такое не забывается, тем более когда  изнутри  тебя  грызут  тоска  и
голод. На рассвете эта пытка стала совершенно невыносимой.
   Прижав  уши  к  тяжелой  башке,  вздыбив  шерсть  на  загривке,   пес
приблизился к дому. Массивная морда  в  желтых  подпалах  просунулась  в
неплотно запертую дверь и  оскалилась,  ошеломленная  настоящим  шквалом
всех худших запахов на земле. Воздух здесь был пропитан смертью.
   - Ф-фу! - брезгливо фыркнул Рокки, но вслед за головой втянул в дом и
тело, ставя лапы так, чтобы не выдать себя цоканьем тупых когтей.
   Наверху раздавались голоса. Женский звучал тоненько и очень  жалобно.
А Суля торжествующе рычал, как будто был  оборотнем,  превращающимся  по
ночам в волка.
   Дубовые ступеньки ни разу не скрипнули под лапами  ротвейлера,  когда
он взбирался по лестнице.
   Вскоре он замер в напряженной стойке. Все его мышцы и ребра отчетливо
проступили под черной шкурой. В этот момент он был красив, но  никто  им
не залюбовался. Люди были слишком заняты барахтаньем на полу. Рыжий Суля
навалился на трепыхающуюся самочку и энергично двигал всем корпусом.
   Осторожно чередуя передние лапы с задними, Рокки  огромной  гусеницей
вполз на второй этаж.
   Прямо перед ним красовалась расщелина Сулиной задницы. Очень  близкой
и совершенно беззащитной.
   Челюсти Рокки разошлись в стороны, как пассатижи,  когда  он  ринулся
вперед, оскальзываясь когтями на гладкой поверхности пола.  Двойной  ряд
клыков впился  в  голый  зад  с  такой  силой,  что  их  острия  удалось
освободить лишь после нескольких неистовых рывков из стороны в  сторону.
Рыча от вожделения, Рокки повторил маневр, кромсая податливую мошонку  и
упругие мышцы, напрягшиеся между ногами. Только теперь Суля нашел в себе
силы завопить, но захлебнулся собственным криком. Пес остервенело  мотал
башкой, чтобы отхватить кусок побольше и погорячее. На  мгновение  Рокки
ослабил хватку, но лишь для того, чтобы перехвататься поудобнее и  вновь
сомкнуть свои мощные челюсти.
   Очень скоро у Сули не осталось  того,  чем  он  драл  свою  маленькую
самку. Зато теперь его драл Рокки.
   Да так, что не успевал глотать лохмотья мяса, пропитанные кровью.
   В какой-то момент рыжий парень извернулся, силясь  отпихнуть  собачью
башку, урчащую между его ногами, но это привело  лишь  к  тому,  что  он
лишился сразу двух своих толстых пальцев.
   Рокки отстранился, жадно перемалывая зубами все то, что успел урвать.
Когда он захрустел суставами человеческих пальцев, его голова склонилась
набок, словно он между делом обдумывал, с какой стороны  подступиться  к
врагу на этот раз.
   Подвывая, Суля пополз прочь, не двигая ногами, а волоча их за  собой.
Он напомнил Рокки ящерицу -  большущую  неуклюжую  ящерицу,  не  умеющую
отбрасывать хвост. За ним оставались два мокрых следа. Один был широким,
словно по полу мазнули  тряпкой,  пропитанной  красным.  Второй  след  -
кривой  и  беспорядочный  -  оставляла   рука   с   обрубками   пальцев.
Полюбовавшись обоими, Рокки одним прыжком настиг жертву и вонзил клыки в
ее затылок. Для начала  ему  пришлось  перекусить  металлические  звенья
цепочки, затем под зубами затрещали позвонки, а Рокки  все  стискивал  и
стискивал свои челюсти.
   Все закончилось раньше, чем он ожидал. Неохотно подняв  окровавленную
морду,  пес  принялся  вылизывать  ее  длинным  языком,  глядя  в  глаза
онемевшей самке. Ему понравилось то, что он в них увидел.
   Продолжая работать языком, Рокки  вразвалочку  приблизился  к  ней  и
принюхался. От девчушки веяло невыносимым  ужасом,  который  можно  было
втягивать влажными ноздрями,  впитывать  зрачками,  ощущать  всем  своим
естеством. Человеческая самка беззвучно плакала, и на ее  тоненькой  шее
пульсировали голубоватые жилки, перекусить которые можно было, не  сходя
с места - все разом.
   - Bay? - вырвалось  из  собачьей  глотки.  Отчасти  это  походило  на
судорожный  зевок,  отчасти  -  на  насмешливый  комментарий:  ну   что,
доигралась?
   - Спасибо тебе, Рокки, -  всхлипнула  девчушка.  -  Тебя  ведь  Рокки
зовут, правда?
   Ротвейлер  от  неожиданности  сел.  Оказалось,  что   ощущать   чужую
благодарность куда приятнее, чем страх. Открытие так поразило  его,  что
он застыл с разинутой пастью, и из нее натекло немало слюны, прежде  чем
Рокки решил, что ему делать дальше.

Глава 22

ОДИНОЖДЫ ОДИН

   Спросонья Громову показалось, что его  разбудил  истошный  вопль,  но
вскоре он распознал в утренней тишине дурашливые крики петуха-горлопана.
   Он провел ночь на втором этаже своего дома один.
   Саня предпочел остаться внизу, так и не решившись  переступить  порог
комнаты, в которой умерла его любовь. Громов его понимал. Ему тоже  было
здесь не по себе. Исчезло  продырявленное  пулей  стекло,  исчезла  лужа
крови,  пролитая  этой  пулей,  не  стало  той,  которая  еще  позавчера
расхаживала по комнате, дразня Громова. Но все осталось.  Ксюхин  голос.
Ее печальная улыбка, жесты, которыми она прикасалась к  заинтересовавшим
ее предметам, сами предметы: лампа, подсвечник, барометр, телевизор.
   Ходики снова остановились, и стрелки уныло обвисли на круглой кошачей
мордочке. Было очень тихо. Слишком тихо. Невыносимо.
   Поднявшись  с  дивана,  Громов  сунул  в  зубы  сигарету  и   включил
телевизор,  разогревавшийся  важно  и  неторопливо,  как  самовар.   Его
полированные   бока   стоили   сегодня   немногим   меньше   электронных
внутренностей, но он до сих пор кое-как  функционировал,  хотя  безбожно
перевирал цвета, подменяя желтое - зеленым,  а  красное  -  синим.  Зато
самодельная антенна из обычной линейки и медной проволоки  ловила  целых
пять программ. Вполне достаточно, чтобы убить время, пока спит Саня.
   Прихватив пепельницу, Громов опять улегся на диван. На тусклом экране
проявилось светлое пятнышко, разросл