равился  прямиком  к
нему, протягивая руку к первой попавшейся бутылке.
   И тогда Варя поняла, что самое худшее вовсе не осталось  позади,  как
она полагала. Сжавшись в комочек, она закрыла глаза.

Глава 16

ПРОТИВ ЛОМА НЕТ ПРИЕМА

   Зеленый змий, потревоженный поутру и выпущенный на волю  из  бутылки,
свиреп, беспощаден и коварен. Он  обжигает  глотки,  разъедает  нутро  и
оглушает безрассудные головы смельчаков, отваживающихся бороться с  ними
натощак.
   У тщедушного  Сани  не  было  ни  малейших  шансов  выстоять  в  этом
противостоянии с сорокаградусным противником, и Громов рассчитывал,  что
вскоре мальчишка упадет и забудется тяжелым пьяным сном.
   А когда продерет глаза,  то  никакого  Эрика  уже  не  будет,  ночные
кошмары потускнеют и  рассеются,  как  дым  над  островом,  дым,  горечь
которого до сих пор ощущалась на губах.
   Они добрались до острова затемно,  погрузившись  вместе  с  гробом  и
лопатами  в  рыбачью  плоскодонку,  заранее  присмотренную  Громовым   в
камышах. Утлое суденышко было позаимствовано вместе с железным прутом, к
которому было приковано, а на рассвете вернулось на прежнее место как ни
в чем не бывало.
   Да,  именно  так:  как  ни  в  чем  не  бывало.  Эта  дурацкая  фраза
прицепилась к Громову, как репей.  Бессмысленная  смерть  Ксюхи.  Ночной
расстрел бандитов. Похоронный фарс на острове. Плюс к  этому  незнакомый
Эрик,  которого  следовало  тоже  определить  в   очередь   дожидающихся
Страшного суда... А Громов как ни в  чем  не  бывало  сидел  за  столом,
разливал водку  по  неказистым  чашкам  и  заговаривал  мальчишке  зубы,
надеясь, что тот скоро свалится под стол.
   Третья емкость - наполненный  до  краев  стакан  -  одиноко  стоял  в
стороне,  не  способный  никого  ни  напоить  вусмерть,  ни  тем   более
воскресить. Тупо глядя на него, Саня выцедил свою поминальную  порцию  -
уже  вторую  за  утро  -  и  шумно  задышал  открытым  ртом,  опять   не
притронувшись к скудной закуске. Громов не  возражал.  Снова  взялся  за
бутылку. и восполнил образовавшуюся пустоту:
   - Давай... Как говорится, за упокой души...
   - Вы  тоже  пейте,  -  сварливо  распорядился  Саня.  -  До  дна.  Мы
похоронили ее, как собаку. Хотя бы помянуть по-человечески можно?
   "Можно было и похоронить по-человечески", - мысленно возразил Громов,
но вслух спорить не стал, послушно  перевернул  чашку  над  запрокинутым
ртом.
   "Можно" не всегда означает "нужно". Хоронили бы Ксюху другие люди. Он
и Саня сидели бы сейчас в разных, но очень похожих кабинетах и  отвечали
на однотипные вопросы протокола. И все они в конечном итоге свелись бы к
одному:  зачем  вы,  гады  такие,  хорошую   девочку   загубили,   зачем
следователям  головы  морочите  байками  про  бандитскую  пулю?   Потом,
выяснив, кем является Громов, милиционеры предоставили  бы  его  заботам
ФСБ,  зато  за  Саню  взялись  бы  с  удвоенной  энергией...  Не  хочешь
по-хорошему, будет по-плохому! На голову противогаз и "черемухой"  туда,
"черемухой"! Колись, сволочь! Кайся слезоточиво в своих грехах!
   Эрик?  Какой  такой   Эрик?   Честных   бандитов,   имеющих   высоких
покровителей, милиция не тревожит по пустякам. Во-первых, это опасное  и
неблагодарное занятие. Во-вторых, у Эрика все равно  найдется  множество
свидетелей, которые присягнут, что во вторник он целый день проторчал  у
кассы за пособием по безработице, после чего раздавал эти гроши голодным
нищим, рыдая от собственного благородства. Представив себе эту  картину,
Громов невесело  усмехнулся,  но  взгляд  его  оставался  неподвижным  и
пустым.  Перед  его  глазами  все  время  находилась   одинокая   чашка,
наполненная для той, которая уже никогда не пригубит из нее.
   Проследив за громовским взглядом, Саня страдальчески сморщил небритое
лицо и молча выхлебал новую дозу. Пока что водка не  оказывала  на  него
заметного воздействия. Еще давало знать о  себе  невыносимое  напряжение
последних часов. Возможно, Саня в мыслях все еще греб к острову  широкой
доской, заменявшей весло, холодея от горя и ужаса  перед  темной  водой,
плескавшейся у самой кромки глубоко осевших бортов. А может быть, он  до
сих   пор   лопатил   глинистую   землю,   неумело   пробиваясь   сквозь
хитросплетения корней в сырую темноту.  Или,  всхлипывая  от  усталости,
опускал туда нелепый гроб... Бросал на его крышку первую горсть  влажной
земли...
   Он так бы и копал руками, если бы перед  ним  не  вонзилась  в  землю
лопата. Он так бы и сидел у могилы, пригорюнившись, если бы  Громов,  не
давая парнишке времени на раздумье и передышку, не сказал жестко:
   - Некогда отдыхать. Землю утаптывать надо.
   Саня посмотрел на него, как на безумца,  предложившего  поплясать  на
чужих костях.
   - Как можно? - возмущенно спросил он. - Она же там...
   - Хочешь, чтобы кто-нибудь взялся по свежим  следам  клад  искать?  -
Громов прищурился. - Утаптывай. Так надо.
   - Нет. - Саня покачал головой. - Я не буду. Это вы уж как-нибудь  без
меня...
   Пришлось браться за дело самому, сознавая, что каждое топанье ног  по
взрыхленной земле гулко отдается в Санином сердце  болью  и  ненавистью.
Чтобы избавиться от его обжигающего взгляда, Громов  сунул  ему  большой
складной нож и распорядился:
   - Ступай резать камыши. Охапки складывай сверху.
   - Зачем?
   Громов изобразил удивление:
   - Разве ты не знаешь, зачем? Не догадываешься?
   Он не мог позволить себе проявить  жалость.  Сочувствие  -  это  лишь
наркоз,  обезболивающий,  одурманивающий  наркоз,  который  на  деле  не
снимает боль и не уменьшает ее.
   - Делай, что тебе ведено, - буркнул Громов, не дождавшись  ответа  на
свой вопрос. - Надгробья не будет. Речей, венков и  цветов  -  тоже.  Мы
просто разведем здесь костер. Не нравится? Но я предупреждал тебя насчет
черты, помнишь? Переступил? Иди дальше. Обратной дороги нет.
   Саня ничего не возразил на это, не смог возразить.
   И вскоре в серые предрассветные сумерки взмыло оранжево-желтое пламя,
трескуче вспороло воздух, вгрызлось с чавканьем в камыши, поглотило их и
стало  расползаться  во  все  стороны  по   проплешинам   сухой   травы,
приготовленным  для  огня  заботливым  летним  солнцем.  Огненная  волна
вздымалась,  оседала,  спешила  дальше,   не   пренебрегая   ни   единой
соломинкой. Пламя, как всегда, казалось живым  существом,  торжествующим
освобождение из неволи. Да, оно было  живым,  вот  только  оставляло  за
собой мертвую, черную землю, покрытую серым саваном пушистого пепла.
   Выжженная земля. Она постоянно оставалась за Громовым, преследуя  его
по пятам. Он продвигался вперед,  не  представляя  себе,  куда  и  зачем
стремится. а за его спиной не оставалось ничего  такого,  к  чему  можно
было бы вернуться. И остановиться нельзя - это означало умереть.  Громов
окончательно понял это на острове, глядя на пожарище и радуясь тому, что
его слезящимся глазам есть оправдание - стелющийся повсюду дым...
   Проклятый дым! Им пропиталось все на свете!
   Со стуком поставив  пустую  чашку  на  стол,  Громов  стянул  с  себя
пропахший гарью свитер  и  зашвырнул  его  подальше.  Проследив  за  его
порывистыми движениями, Саня неожиданно сказал:
   - Там, на острове, мы сожгли гнездо зимородка.
   Птенцы пытались взлетать, но падали. Они загорались прямо в  воздухе.
Вы слышали, как они кричали?
   Невольно бросив взгляд в сторону острова, Громов увидел, что дым  уже
рассеялся, растаял в блекло-голубом небе. Не отводя  глаз  от  окна,  он
пожал плечами:
   - Ночь закончилась. Огонь погас. Какая теперь разница?
   - Вам - никакой, - неприязненно откликнулся Саня. -  Плевать  вам  на
все и на всех. На Ксюху, на меня...
   - Да? - холодно осведомился Громов. - И зачем  же  я  тогда  с  тобой
нянчусь? От нечего делать?
   - Нет, конечно. Цель у вас есть. Вам нужен был повод повоевать, и  вы
его нашли... - Санин язык уже слегка заплетался,  а  глаза  были  такими
красными, словно дым пожара въелся в  них  навсегда.  Но  речь  все  еще
звучала осмысленно и относительно связно. - Нашли повод, -  повторил  он
упрямо. - Личный крестовый поход, да?
   Громову вдруг захотелось понурить голову  и  опустить  плечи.  Не  от
усталости. От неумолимой  тяжести  правды,  обрушившейся  на  него.  Как
всегда в  подобных  случаях,  он  поступил  наперекор  этому  желанию  -
распрямился. И лицо  его  сделалось  скучным,  как  у  любого  взрослого
мужчины, вынужденного слушать пьяную болтовню мальчишки.
   - У всех крестовых походов имелись поводы, благородные цели... - Саня
прихлебывал водку, как остывший чай, и ворочал одеревеневшим  языком  со
все более заметным усилием. - И у войн тоже... И у  рв...  революций.  А
потом получается ад в отдельно взятой  стране.  Или  в  отдельно  стщ..,
стоящем поселке. Была бы подходящая личность...
   - Интересно излагаешь, - одобрил Громов. - Роль личности в истории  и
все такое. Только при чем здесь ад?
   - А он в названии поселка. - Саня  понизил  голос.  -  Зап-АД-ный!  Я
раньше не обрщ.., обращал внимания. А как узнал вас поближе... - тут  он
пьяно погрозил собеседнику пальцем, -  как  узнал  вас  поближе,  так  и
понял... Здесь ад, и вам это, похоже, нравится.
   - М-м?
   Саня натолкнулся на устремленный на него взгляд и поежился, хотя было
очень жарко и безветренно.
   Ему  вдруг  вспомнились  каменные  скульптуры  с   их   незрячими   и
одновременно всевидящими белыми глазами, в  которых  никогда  ничего  не
отражалось и они никогда не меняли своего выражения. Что  они  видели  -
одному творцу известно.
   - Это  я  глупость  сморозил,  -  буркнул  Саня,  опустив  голову.  -
Извините.
   - За что? Очень может быть, что ты прав.
   - Не в этом дело. - Саня скривился  и  пошевелил  губами,  подыскивая
нужные слова. - Просто... Просто я говорил так, словно я чем-то лучше. А
это непрс... несправедливо.
   Он запил эту горькую истину водкой и умолк. Тогда  Громов  неожиданно
для себя открыл еще одну бутылку, тоже опорожнил наполненную чашку и, не
дожидаясь, пока жидкий огонь в глотке угаснет, хрипло сказал:
   - Брось философствовать, парень. Это удел мудрецов и пророков. А мы с
тобой - обычные люди.
   - Лю-у-ди-и? - саркастически переспросил Саня. Его  помутневший  взор
блуждал в пространстве, выискивая там один из двух силуэтов собеседника,
которые плавали напротив. - Мы разве люди? Вы?
   Я? После всего, что было?
   - Ну да, - ответил Громов. -  Все  мы  люди.  Других  не  бывает.  Не
создали пока других.
   Саня этих слов уже не слышал. Его голова  упала  на  стол,  опрокинув
чашку. Проливая остатки водки, она криво покатилась в сторону и негромко
чокнулась с полным стаканом, из которого Ксюха не выпила ни капли. Звяк!
За упокой души всех присутствующих!
   Громов не сумел забыть об этой досадной  мелочи,  даже  когда  уложил
Саню,  разул,  раздел  и  накрыл  истертой  до  прозрачности  простыней.
Почему-то она ассоциировалась у него с саваном. . ***

   Ванька Богословский, рыбак от бога, а пьяница от черта, в среду утром
тоже надумал побаловаться водочкой. Початая чекушка  была  припрятана  в
кустах за уборной. Вторая,  еще  закупоренная  и  опечатанная  фальшивой
акцизной маркой, дожидалась своей очереди в невинном на  вид  свертке  с
"тормозком". Нагревалась, конечно, на солнышке, но Ванька ценил водку не
за вкусовые качества и искал  в  ней  совсем  не  те  градусы,  которыми
измеряют температуру.
   Хлебнув украдкой в малиннике, Ванька  возвращался  в  свой  маленький
производственный коллектив и, смоля "беломорину",  брался  за  дело.  Он
понимал, что бригадир запросто может попереть его взашей со стройки,  но
знал также, что все равно уже не остановится, не дотерпит до вечера.  Не
было тормозов у Ваньки, отказали  они  окончательно  после  исчезновения
Вареньки. Она уехала, даже не дождавшись конца каникул, не попрощавшись.
Он всю ночь не спал, ее дожидаясь, а к рассвету понял: все,  ни  сына  у
него нет, ни дочери. Один остался. Совсем один на всем белом свете.  Как
тут жить дальше - тем более трезвому?
   И десяти минут не прошло со времени последней  отлучки,  а  он  снова
тихонько положил лопату и потрусил к заначке.
   - Ты чего  это  в  сортир  зачастил?  -  подозрительно  окликнул  его
старшой.
   - Так это... - Ванька вымученно улыбнулся. - Брюхо подвело.
   - А вот я тебя сейчас дыхнуть заставлю! "И гляди у меня! Ежели  опять
за старое взялся...
   В этот момент,  отвлекая  от  Ваньки  внимание,  на  въезде  во  двор
нетерпеливо забибикал самосвал, с водителем которого мужики  сговорились
пару часов назад на трассе. Тогда он был пустой, а теперь  стал  полный,
загрузившись под  завязку  красным  кирпичом.  Воспользовавшись  паузой,
Ванька беспрепятственно наведался к тайнику, шраючи опустошил бутылочку,
зашвырнул ее подальше и незаметно вернулся на площадку, где  шли  нудные
переговоры между бригадиром и несговорчивым водителем самосвала.  Он  не
желал выгружать  кирпич,  пока  ему  не  заплатят.  Пришлось  дожидаться
хозяйских охранников, которые через некоторое время вышли из дома.
   Комиссар, на взгляд Ваньки,  смотрелся  еще  куда  ни  шло.  Мрачный,
конечно,  весь  ощетинившийся   и   мятый,   но   в   остальном   вполне
представительный.
   Суля явно не выдерживал  никакого  сравнения  с  товарищем.  Опух  он
страшенно, передвигался отрывисто, прятал глаза от  людей  и  солнечного
света. Как будто парень в своем спортивном  костюме  всю  ночь  совершал
кросс по пересеченной  местности  и  лишь  теперь  добрался  до  финиша,
вымотанный до предела.
   Даже не сам прибежал - его приволокли за ноги.
   Инициативу взял на себя Комиссар.
   - Топай сюда, -  скомандовал  он  водителю.  -  Или  я  твою  задницу
отрывать от сиденья буду?
   Водитель глянул на  него  одним  глазом,  вставил  в  зубы  сигарету,
прикурил и только  потом  выбрался  на  подножку,  двигаясь  подчеркнуто
неторопливо  и  важно.  Ванька  догадался,  почему  он  ведет  себя  так
степенно: в кабине грузовика сидел шкет, наверняка шоферский  мальчонка,
напросившийся прокатиться с батей. Если бы у Ваньки был сын, он, Ванька,
тоже не побежал бы при нем на повелительный зов парня, который  хотя  на
две головы выше, но зато и на двадцать  лет  моложе.  Подумав  об  этом,
Ванька машинально бросил взгляд на сверток,  в  котором  дожидалась  его
вторая чекуха водки.
   -  Нет,  ну  я  не  просекаю!  -  повысил  голос  Комиссар,   задетый
медлительностью шофера. - Ты мое терпение собрался испытывать?
   Водила уже шел  к  нему,  все  еще  изображая  самостоятельность,  но
непроизвольно ускоряя шаг. Остановившись напротив, перебросил сигарету в
угол рта, сунул руки в карманы и как бы весело произнес:
   - Ты, чем орать попусту,  лучше  деньги  готовь,  командир.  Тут  три
тысячи штук.
   - Чего? - взвился Суля, рыжий охранник в  спортивном  костюме.  -  Ты
оборзел, в натуре! Какие три штуки?
   - Я про кирпич, - растерялся водитель. - А не верите, так полезайте в
кузов и считайте.
   Рыжий аж подпрыгнул от негодования:
   - Нет, ты только погляди на  него,  Комиссар!  Я  его  сейчас  самого
заставлю кирпичи грызть, поштучно! Будет тут нам всякое чмо указывать!
   Водитель сделал едва заметный шажок назад и сказал:
   - Кирпич стоит пятьдесят копеек. Тут три тысячи  штук.  Берете?  Если
нет, так я дальше поехал.
   - Не суетись, дядя, - дружелюбно ухмыльнулся Комиссар. - Покупаем  мы
твой товар. Цену все слышали? -  Он  обвел  взглядом  присутствующих,  а
потом обратился к приятелю:
   - Суля, выдай мужику полтинник.
   - Четко ты его на слове поймал, - расцвел тот,  доставая  из  кармана
бумажник. - Держи! - это было уже  адресовано  водителю.  -  Для  такого
хорошего человека и рубля не жалко...
   В воздухе сверкнула кувыркающаяся монета, которую водитель машинально
поймал и зажал в кулаке.
   -  А  теперь  будем  сгружать  товар,  -  заявил  длинный  парень   с
революционной кличкой Комиссар.  -  Э,  пролетарии,  кто  из  вас  кузов
опрокидывать умеет?
   Ванька и остальные мужики нерешительно  перетаптывались  в  сторонке,
избегая встречаться взглядом с водителем. Если бы  они  знали,  чем  все
закончится, то ни за что не тормознули бы его самосвал.
   Теперь было поздно, хотя водитель,  похоже,  этого  еще  не  понимал.
Швырнув рубль на землю он направился к своему грузовику.
   - Куда?! - вызверился рыжий. Схватив уходящего за плечо, он развернул
его к себе и угрожающе процедил:
   - Ты  цену  назвал?  Назвал.  Тебе  уплачено?  Уплачено.  Что  ж  ты,
недоделок, уговор нарушаешь?
   - Папка! - звонко крикнул шоферский мальчонка. Он стоял  на  подножке
самосвала и призывно махал рукой:
   - Поехали отсюда, папка!
   Водитель рванулся к нему, отчего рукав его рубахи затрещал  по  швам.
Рыжий Суля мгновенно перехватил его понадежнее - пальцами за шею,  после
чего водитель жалобно вскрикнул, затрепыхался.
   - Ах ты, ворюга, - выговаривал ему Суля, усиливая хватку.  -  Натырил
где-то кирпичей, а теперь права вздумал качать? Да я тебя  удушу,  гнида
такая! Гланды через уши повылавливаю!
   Мальчонка кинулся выручать отца, но долговязый Комиссар поймал его за
ухо, покрутил, выжимая пронзительные вопли, и посоветовал, наклонившись:
   - Не путаться у взрослых под ногами, сопляк!
   С заячьим криком мальчонка отлетел прочь. Отчаянно матерясь, его отец
ухитрился вырваться из лап  Сули  и  перешел  в  контратаку,  бестолково
размахивая кулаками. Все кончилось тем, что Суля звезданул ему  ногой  в
живот, а Комиссар добавил сцепленными в молот руками по затылку.
   - Сейчас,  -  приговаривал  водитель,  которому  никак  не  удавалось
подняться с земли. - Сейчас, гады, вы мне ответите.
   А рядом суетился его сынишка и горько плакал.
   Не от боли. Оттого, что папка оказался  вовсе  не  самым  сильным  на
свете, а помочь ему в беде не было никакой возможности.

***

   Р-рунг! Это негодующе взревел самосвал, и  все  разом  повернулись  к
нему. В кабине, небрежно выставив локоть наружу, сидел тот самый мужчина
из соседского дома, с которым  Ваньке  совсем  не  хотелось  встречаться
взглядом.
   Самосвал  еще  раз  предупредительно  рявкнул,  а  потом  из   кабины
донеслось:
   - Прочь с дороги!
   Работяги попятились,  освобождая  проезд,  а  охранники  остались  на
месте.
   - Ты, ковбой недоделанный! - возмутился Комиссар. - А ну вылазь!  Без
тебя разберемся.
   Никакой реакции. Самосвал дернулся пару раз на месте и тяжело покатил
прямо  на  охранников,  вынудив  обоих  отпрянуть  в  стороны.  Комиссар
попытался пнуть ногой проплывающий мимо борт. Суля такой  активности  не
проявил, завороженно наблюдая за маневрами  самосвала,  поднимающего  на
ходу кузов.
   Уф-ф! Грузовик остановился. На  мгновение  груда  кирпича  зависла  в
неустойчивом равновесии, но вот сдвинулась, поехала вниз и с равнодушным
грохотом обрушилась прямо на лакированную крышу  иномарки,  стоявшей  во
дворе. Легковая машина запоздало вздрогнула и тут же  осела,  наполовину
погребенная под кучей кирпичей. Когда  они  выдавили  лобовое  стекло  и
шумно посыпались внутрь салона, Ванька с сожалением подумал, что  теперь
уже никогда не узнает, как называлась эта красивая заграничная машина  с
олимпийскими колечками на радиаторе.
   - Забирай пацана и уезжай! - велел водителю  мужчина,  спрыгнувший  с
подножки самосвала. По пояс голый, в  стареньких  джинсах,  он  даже  не
повернул головы, чтобы полюбоваться последствиями своей выходки.
   Комиссар и Суля  с  топотом  неслись  на  него.  Мужчина  невозмутимо
поджидал их и лишь в самый последний момент слегка сместился влево.  Это
был почти незаметный шажок,  но  кулак  Комиссара,  вместо  того,  чтобы
свернуть противнику челюсть, гулко впечатался в  дверцу  самосвала.  Два
стремительных удара, нанесенные мужчиной, смотрелись не так эффектно, но
зато оба достигли цели. Сначала  Комиссара  согнуло  пополам,  а  потом,
наоборот, распрямило, да так резко, что его