поля  боя
на безопасное расстояние. Зависшая в небе луна была видна  только  одним
глазом, и он глядел на нее с ненавистью. Как будто это  была  сигнальная
ракета, высветившая его позорное  поведение  на  поле  боя  и  не  менее
позорное бегство.
   - Ой-ей-ей...
   Обхватив обожженную голову руками, Садык залопотал что-то  на  родном
языке,  который  не  вспоминал  уже  много  лет.  Его   интонации   были
одновременно негодующими и жалобными.
   Еще недавно Садыкбековы слыли в  своем  кругу  братками  конкретными,
опасными и беспощадными.
   И что теперь? Встать перед всеми  и  пожаловаться,  что  тебя  тыкали
носом в костер, а родного брата калечили на твоих глазах?  Что  выданный
Эриком ствол исчез, а его "мессер" безнадежно  изуродован?  Какие  найти
слова для оправдания, если нападавший был один и даже без оружия?
   От этих мыслей Садыку хотелось не просто  скулить,  а  выть  во  весь
голос, запрокинув лицо к безразличной луне. Пострадали  не  просто  бока
"мессера" - вся дальнейшая жизнь пошла  наперекос.  За  подобный  прокол
могут замочить, как рыбок в банке. В лучшем случае все,  кому  не  лень,
примутся колотить опальных братьев по головам, как когда-то в армии.
   Были Садык и Бек, стали чурки с глазами... При любом раскладе место в
бригаде будет потеряно  навсегда.  Если  и  оставят  в  живых,  то  куда
податься  потом?  Без  осенявшего   их   свыше   верховного   авторитета
Садыкбековы - никто. К тому же тянется за ними  длиннющий  хвост  мокрых
дел, за который не преминут ухватиться мусора при первой же возможности.
   Нет,  бежать  некуда  и  незачем.  Садыку  оставалось  только   одно:
возвращаться  в  сторожку.  Брат  спасет  брата,  думал  он  на  ходу  с
нежностью, которой никто бы в нем не заподозрил. Да, спасет. И брата,  и
фамильную честь Садыкбековых.
   К счастью для Садыка, площадка перед шлакоблочной сторожкой оказалась
безлюдной. Он присел на корточки и внимательно осмотрелся по сторонам.
   Настежь распахнутые ворота. Брошенный автомобиль  Эрика,  на  который
было неприятно смотреть даже  одним  глазом,  даже  при  щадящем  лунном
свете.
   Возле черного кострища валялась  ободранная  собачья  тушка,  которую
Садык тут же зашвырнул в кусты.
   А вот нож он подобрал.
   Сжимая его в руке, Садык прокрался в дом, тихонько притворил за собой
дверь и запер ее на засов.
   Набрав в рот побольше слюны,  он  несколько  раз  смачно  харкнул  на
окошко, после чего залепил стекла страницами  распотрошенной  газеты.  В
комнате стало почти темно, но это нисколько не мешало Садыку,  видевшему
во мраке не хуже иного зверя.
   Брат, умудрившийся  взгромоздиться  на  топчан,  спал,  распространяя
вокруг себя жар, боль  и  тяжелый  запах.  Ладонь  его  вытянутой  вдоль
туловища левой руки вздулась  до  размеров  дохлой  крысы.  Вторая  рука
свесилась между топчаном и стенкой. Штанины скрывали искалеченные  ноги,
но  Садык  не  сомневался,  что  осмотр  не  даст  никаких  утешительных
результатов. Плох был Бек, совсем плох. Иначе не спал  бы  сейчас  сном,
больше похожим на обморок.
   Беззвучно и безошибочно передвигаясь в темноте, слегка  сероватой  от
просачивающегося лунного света,  Садык  занялся  приведением  комнаты  в
соответствующий  вид:  переворачивал  стулья,  в  беспорядке  раскидывал
привезенные шмотки и харчи, даже  не  пожалел  мелкие  денежные  купюры,
которые разбросал по полу. Вскоре в помещении царил полный бардак.
   Разгром. Садык знал, что следствия  и  экспертизы  не  будет,  но  не
поленился обставить все крайне правдоподобно.
   Теперь оставалось извлечь из-под подушки  Бека  трофейный  ментовский
"макар", с которым тот никогда не расставался. Пулю нужно  было  всадить
Беку в сердце, а не в голову - обезобразить лицо  брата  не  поднималась
рука. А выстрел  Садык  намеревался  сделать  сквозь  сложенное  одеяло,
которое поглотит шум и пороховую гарь. Второй пулей придется точно таким
же образом продырявить собственное плечо.
   Будет больно, но Садык знал, что он не только вытерпит эту  боль,  но
еще найдет в себе силы утопить  пистолет  и  одеяло  в  ставке.  Другого
выхода все равно не было.
   Позорная стычка со случайным  прохожим  -  это  одно,  а  вооруженный
вражеский налет на пост - совсем другое.  Это  вам  не  халям-балям,  не
шуточки.
   Труп Бека подтвердит  любому,  что  каша  тут  заварилась  серьезная.
Изувеченный "мере" Эрику, конечно, все равно не понравится,  но  грешить
он будет не на своих пацанов, а искать виноватых на стороне. Вот пусть и
ищет. Правду знали только братья Садыкбековы.  Теперь  эту  тайну  будет
хранить один из них - раненый боец Садык с лицом, опаленным выстрелом  в
упор.
   Он и понятия не имел, что наспех выдуманная  им  история  не  нова...
"Каин, где  Авель,  брат  твой?"  -  "Не  знаю,  разве  я  сторож  брату
моему?"...
   Садык склонился над Беком и отшатнулся.
   Тот смотрел на него совершенно осмысленным взглядом. А в грудь Садыка
прицельно глядело дуло пистолета, оказавшегося вовсе не под подушкой.
   - Отойди, - сказал Бек ровным голосом.
   - Ты меня не так понял, братишка, я...
   - Я сказал: отойди!
   Садык послушно попятился. Почему-то вдруг захотелось напомнить  Беку,
как однажды они, еще совсем маленькие, заблудились в степи, и тогда  он,
Садык, отдал брату баклажку с  остатками  воды.  Ничего  он  сказать  не
успел. Даже не вскрикнул, когда  его  попятное  движение  было  ускорено
пулей, удар которой опрокинул его навзничь. Он умер, не успев ощутить ни
обиды, ни страха. Вспышка, и - мрак.
   Бек досадливо поморщился. Жаль было брата.  Да  и  выстрел  прозвучал
громче, чем он предполагал.
   Зато на позорной истории поставлена точка. Почти.
   Приставив ствол к сломанной ноге, Бек  заранее  застонал  и  вторично
нажал на спусковой крючок. Он успел отшвырнуть  оружие  в  дальний  угол
комнаты за мгновение до того, как потерял сознание.
   Про этот пистолет, снятый с  милицейского  трупа,  в  бригаде  раньше
знали только близнецы Садыкбековы. Теперь - один Бек, чудом оставшийся в
живых во время вражеского набега.
   А брат.., что брат? "Разве я сторож брату своему?"

Глава 10

ХОЖДЕНИЕ ПО РАЙСКИМ КУЩАМ

   Ночные  выстрелы  не  побеспокоили  обитателей   Западного   поселка,
подавляющее большинство которых дрыхло,  приходя  в  себя  после  трудов
праведных.
   А те, кто заподозрил в отдаленных хлестких звуках выстрелы,  опасливо
поежились, но и только.
   Одним словом, если ночью стреляют, значит, это кому-нибудь  нужно.  А
когда  потом  над  землей  всходит  яркое  солнышко,  то  ночные  страхи
рассеиваются подобно темноте. Оно  было  светлым  и  мирным,  прекрасное
августовское утро.
   Кто просыпался по велению сердца, кого на ноги ставил острый гастрит,
умевший делать  это  получше  любого  будильника.  Одни  слушали  сводки
утренних новостей, и идиотски-радостные голоса дикторов убеждали их, что
в  мире  все  спокойно,  даже  если  где-то  землетрясения,  пожары  или
наводнения. Другие заваривали чаек  и  сами  балаболили  не  хуже  радио
своими подсевшими со сна голосами. Третьи потирали поясницы перед новыми
трудовыми свершениями. Четвертые дымили первыми сигаретами  или  доедали
последние консервы.
   Громов, проснувшись, для порядка буркнул:
   - Доброе утро, страна.
   От нее,  занятой  своими  важными,  неотложными  делами,  ответа  он,
разумеется, не дождался, но ничуть не огорчился по этому поводу.  Привел
себя в порядок, прошелся  по  двору,  прикидывая,  чем  занять  себя  до
вечера. Вчерашняя выходка с чужим "Мерседесом" выглядела  при  солнечном
свете неприглядной и по-мальчишески  глупой.  Но  зато  появился  стимул
хорошенько размяться и привести в боевую  готовность  верный  револьвер,
носивший прозвище "Мистер Смит" (прости, старина Вессон).  Причем,  пока
Громов чистил и смазывал оружие, у него не возникло ни малейшего желания
сыграть с самим собой в "русскую рулетку", а это было уже кое-что.
   Совершив марш-бросок по окрестностям,  вволю  поплавав  и  совершенно
неожиданно для себя побрившись, Громов почувствовал  себя  не  то  чтобы
заново на свет родившимся, но живым и полным сил.
   Неприятно мозолила глаза куча щебня  у  дома,  однако  не  настолько,
чтобы принимать по этому поводу какие-то срочные меры. Соседские холопы,
при желании, еще вполне могли уложиться в срок  ультиматума.  А  если  и
нет, то сегодня Громову хотелось попросту махнуть на них рукой.
   Мужественно отказав себе даже в глотке пива,  он  прихватил  ведро  и
отправился  за  водой  к  колонке.  На  площадке  у  закрытой   сторожки
перетаптывался  незнакомый  толстяк  в  дамской  панаме,  разглядывавший
"Мерседес", назвать который красавцем  не  повернулся  бы  язык  даже  у
сборщика металлолома.
   Толстяк обрадовался появлению еще одного  зрителя,  с  которым  можно
было поделиться впечатлениями.
   - Это ж  надо,  -  обратился  он  к  Громову  возбужденным  тоном.  -
Представляю, каково владельцу!
   Если бы у меня такая беда приключилась, я бы просто  волосы  на  себе
рвал...
   Судя по густой растительности на теле толстяка, подобный акт отчаяния
мог вылиться для него в многочасовую пытку. Чтобы как-то успокоить  его,
Громов показал ему свое помятое ведро:
   - Видите? Еще вчера было как новенькое, а теперь  -  полюбуйтесь,  на
что оно похоже. Но я же не отчаиваюсь. Жизнь продолжается, верно?
   Сразив толстяка своим философским подходом к действительности, Громов
благополучно доставил полное ведро домой и вместо того, чтобы завалиться
с книгой на диван, заставил себя позаботиться об обеде. Чистить картошку
он уселся возле крылечка, а рядом примостил два предмета, не  имевших  к
этому процессу ни малейшего отношения: матово поблескивавший револьвер и
бутылку  пива.  Бутылка,   прихваченная   из   холодильника   совершенно
машинально, очень даже запросто могла  перегреться  на  солнце,  поэтому
пришлось ее приговорить к полному опустошению. Обзывая  себя  безвольным
слизняком и рабом страстей, Громов тут же  сходил  за  второй  бутылкой.
Запотевшая, она приковывала к себе  внимание,  но  он  откупорил  ее  не
раньше, чем полностью разделался с картошкой.
   После того как пиво было выпито, испытать  полное  блаженство  мешало
только непреодолимое желание пролиться  небольшим  дождичком.  Решив  не
отказывать себе еще в  одном  маленьком  удовольствии,  Громов  встал  и
отправился в дальний конец своих  дикорастущих  владений.  Тут-то  он  и
пожалел о своей опрометчивости. Брошенная на произвол судьбы кастрюля  с
картошкой - черт с ней, ею все равно от врагов не отобьешься. Но  ствол,
ствол!  Разве  можно  было  расслабляться  до  такой  степени,   угробив
"Мерседес" парней бандитской наружности?
   Чувствуя себя полным идиотом, стоял Громов в  кустах  и  слушал,  как
слева от него шуршит облепиховое деревцо, взятое  в  кольцо  раскидистым
бурьяном.
   Ни ветерка, только этот вкрадчивый шорох. Уголок  глаза  отметит  там
какое-то неуловимое движение,  после  чего  облепиха  окликнула  Громова
человеческим голосом:
   - Эй!
   Прозвучало это куда более  обнадеживающе,  чем,  скажем,  предложение
поднять руки или выстрел в  упор.  Медленно  повернувшись  к  говорящему
деревцу, Громов откликнулся столь же односложно:
   - М-м?
   Дергаться и суетиться в сложившейся  ситуации  было  бессмысленно.  К
счастью, и необходимости в этом не возникло. Потому что высунувшаяся  из
листвы мордашка оказалась девчоночьей,  симпатичной  и  ни  капельки  не
разбойничьей.  Загорелое  скуластое  лицо,  окаймленное  выгоревшими  на
солнце волосами,  которые  на  фоне  темной  зелени  казались  белесыми.
Разглядывая незнакомку, Громов решил, что при таких  большущих  глазищах
ее не могут испортить даже царапины на  щеках  и  россыпь  конопушек  на
переносице.
   Так должна была выглядеть Ева в райском саду.
   Одно только было непонятно: уже успевшая вкусить запретный  плод  или
еще только приглядывающаяся к нему издали?

***

   Ксюха  никогда  не   предполагала,   что   ей   доведется   проверять
справедливость известного постулата про милого, шалаш и рай.
   Сначала шалашом и не пахло, а имелся  только  милый  по  имени  Саня.
Седьмое небо с успехом заменяла двухкомнатная квартира в центре  города,
где прошел незабываемый медовый месяц. Ради полного счастья  молодоженов
Санины  предки  пожертвовали   автомобилем,   а   сами   перебрались   в
малогабаритную берлогу на окраине.  Ксюхины  родители  помочь  ничем  не
могли по причине их полного отсутствия.
   Детский дом да общаги - вот и весь семейный уют, который был доступен
ей до этого счастливого во всех отношениях брака.
   Любовь, как водится, обрушилась на Ксюху и Саню внезапно.  Совершенно
неземная любовь, ибо эти парень и девушка были явно не от мира сего.  Не
в смысле - святые. На языке их сверстников имелись более  современные  и
емкие характеристики: шизанутые, долбанутые, вольтанутые.
   До появления Сани никому не  удалось  затащить  Ксюху  в  постель,  в
подвал или хотя бы в кусты. А ведь желающих было хоть  отбавляй,  причем
подружки усердствовали не меньше приятелей. Это никак не было связано  с
их рано проснувшимися лесбийскими наклонностями. Просто  подруги  хотели
научить Ксюху  жить,  чтобы  она  стала  как  все  нормальные  девчонки,
перетроганные сверху донизу, вдоль и поперек, снаружи и внутри. Ксюха на
провокации  не  поддавалась,  на  уговоры   не   велась.   Не   давалась
воздыхателям ни силком, ни по согласию. При ее  внешности,  заставлявшей
солидных  мужчин  высовываться  из  иномарок   с   разными   заманчивыми
предложениями, это было настоящим подвигом. И все же в свои восемнадцать
лет Ксюха упорно оставалась девственницей.
   Ее  еще  можно  было  бы  понять,  если  бы  берегла  она  себя   для
какого-нибудь арабского шейха или хотя бы отечественного принца на белом
"Феррари" с лошадкой на эмблеме и с целым табуном невидимых  жеребцов  в
двигателе. Но хилый, малорослый Саня, возникший  однажды  рядом  с  этой
девушкой, на принца явно не тянул,  как  чуточку  не  дотягивал  до  ста
шестидесяти сантиметров Если бы у  Ксюхи  ноги  действительно  росли  от
ушей, как поговаривали вокруг, то Саня свободно проходил бы между  ними,
почти  не  наклоняя  голову.  При  этом  не  являлся  он  ни  подпольным
миллионером, ни половым гигантом, "ушедшим в корень", а иных  оправданий
странному Ксюхиному выбору никто изобрести не сумел. Короче, эта  любовь
была совершенно необъяснимой с рациональной точки зрения. Как и положено
любви.
   Йоги и психи уходят в себя. Влюбленные  без  остатка  уходят  друг  в
друга, выныривая на поверхность реальности редко  и  неохотно.  Одно  из
таких выныриваний завершилось для Сани и Ксюхи крупными неприятностями.
   До  этого  момента  молодые  существовали  на  скудные  пожертвования
родителей и на Санину стипендию, которой хватало разве  что  на  дешевую
зубную пасту да на медиаторы для его гитары. Но однажды, узнав от Ксюхи,
что на завтрак у них хлеб с прошлогодней картошкой,  а  на  обед  та  же
картошка, но уже без хлеба, Саня решительно прихлопнул ладонью  гитарные
струны и заявил, что пора крутиться.
   Питая любовь к музыке, крутиться  задумал  он  на  плейерах,  которые
стоили в Черновцах десять долларов оптом, а в родном  Курганске  улетали
со свистом  за  пятнадцать.  Об  этом  свисте  поведал  Сане  сокурсник,
уверявший, что его знакомые торгаши с радиорынка  без  вопросов  заберут
хоть триста корейских аппаратиков по двенадцать баксов за штуку.
   Задумчиво грызя медиатор, Саня высчитал, что обогатится за одну ходку
на 600  долларов.  Для  этого  требовалась  самая  малость  -  начальный
капитал, который взять  было  негде.  Тут,  как  по  заказу,  перед  его
блуждающим взором возникло газетное объявление:
   "ДАМ ДЕНЬГИ В КРЕД. ПОД НИЗ. ПРОЦ.". Перезвонив по указанному  номеру
телефона, юный бизнесмен встретился  с  фантастически  толстой  дамой  в
грязном пеньюаре. Она и в самом  деле  была  готова  дать  визитеру  три
тысячи "в кред.", ровно на  месяц,  под  пять  "проц.".  Мысленно  вычтя
полторы сотни из будущего барыша, Саня вздохнул  и  согласился.  Спросил
только: а если я  смогу  отдать  раньше?  Раньше  можно,  снисходительно
разрешила  дама,  а  вот  позже  никак  нельзя.  Процент   на   процент,
штраф-неустойка и все такое прочее, о чем приличным людям даже  говорить
неприятно. Саня кивнул: согласен. И тогда процентщица, заманчиво шелестя
купюрами, спросила о залоге. Машина? Квартира?
   Вместо  того  чтобы  сломя  голову  ринуться  наутек,  как  при  виде
цыганских гадалок на улице, Саня послушно оформил все необходимые бумаги
на квартиру, взял  у  щедрой  тетки  деньги  и  устремился  на  Западную
Украину. Никаких слов не  хватит,  чтобы  описать  мучения  низкорослого
паренька, приволокшего на своем горбу громадные сумари с товаром, сделав
по пути три пересадки! Но Саня  с  честью  выдержал  все  испытания,  не
подозревая, что настоящие мытарства только начинаются.
   Сокурсник,  воспользовавшись   летними   каникулами,   улетучился   в
неизвестном направлении. Пришлось ехать на  рынок  самому.  Там  у  Сани
случайно купили два плейера, но потом  налетела  налоговая  инспекция  и
конфисковала всю партию, легко определив, что у ошарашенного  студентика
нет ни патента, ни гордого звания ЧП, ни элементарного житейского опыта,
чтобы воспротивиться грабежу. Привезенные издалека сумки, как некогда  и
было обещано, улетели со свистом - вместе с товаром и вложенными в  него
деньгами.
   С таким же  свистом  пролетели  и  дни,  оставшиеся  до  назначенного
толстой  дамой  срока.  Явившись  к  ней,  Саня   стал   жаловаться   на
непредвиденные обстоятельства, которые никого не волновали,  кроме  него
самого. Дама брезгливо воротила  лицо,  укоризненно  качала  головой,  а
потом заявила:
   - Стыдно. От вас, юноша, я такой  подлости  не  ожидала.  Мне  срочно
нужны деньги на лекарства для больного  отчима,  проживающего  в  городе
Нижний Тагил. У него астма.
   - Вы подождите немного, - заволновался  Саня,  живо  представив,  как
тяжко приходится немолодому  астматику  без  лекарств.  -  Я  что-нибудь
придумаю.
   - Все давным-давно придумано без  вас,  -  высокомерно  ответствовала
дама.
   Поздним вечером приунывших молодоженов навестили три  ходячих  шкафа,
заявивших, что с завтрашнего дня квартира переходит в их  собственность.
Они шумно дышали, молодецки поводили плечами и навязчиво интересовались,
когда  бывшие  хозяева  собираются  освободить  жилплощадь   от   своего
присутствия и своих убогих манаток. Пылкие возражения Сани, достававшего
макушкой лишь до середины развитых бицепсов гостей, были восприняты  без
должного уважения.
   - Ну ты, недомерок, - сказали ему, - чего ты рыпаешься, а? Все путем,
все по закону. Ты попал на бабки, конкретно.
   - Деньги отдам, а квартиру не могу, - заявил Саня.
   - Давай. Гони, конкретно, бабки и свободен.
   - У меня сейчас нет. Но я заработаю.
   Все три славянских шкафа одновременно издали презрительное  фырканье,
а потом один из них, заинтересованно поглядывая на Ксюху, пообещал:
   - Будешь возникать, завтра вышвырнем тебя из хаты одного,  а  куколку
твою приютим еще на пару деньков.
   - На три, - уточнил любитель конкретики, сосчитав своих  товарищей  и
себя самого без помощи пальцев.
   Если бы это не был традиционный визит вежливости, шкафоподобные гонцы
процентщицы исполнили бы свою задумку сразу - подобное желание отчетливо
проступало в их одинаково мутных взглядах.
   Но пока они ушли, и  в  квартире  сразу  образовалось  много  пустого
пространства. Теперь уже в чужой квартире.
   На исходе самой тревожной  ночи  в  своей  жизни  молодожены  собрали
кое-какое барахлишко, заперли дверь на три  замка  и  подались  в  бега.
Никакая другая мысль  не  пришла  в  их  обескураженные  головы.  Просто
верилось, что все образуется -  само  собой,  разумеется.  Пересидят