але  предполагали  осушить  пруд,  -  объяснил  Бальтзерсен.  -  Но
возникли технические трудности. Вода хлынула бы на скаковую дорожку. Поэтому
решили прочесать дно.
   - Полицейские проверили каждый дюйм, - сказал я.
   - Если они не найдут Шермана, - он уныло взглянул на меня, - вы поверите,
что его здесь нет?
   - Да.
   - Разумно, - кивнул он Так мы просидели еще час. Ныряльщик несколько  раз
опускался на дно и возвращался ни с чем. Лодка  закончила  свою  работу,  не
продвинув расследование ни на дюйм. Тело не нашли. Боба Шермана в  пруду  не
было.
   Бальтзерсен встал, сдерживая зевоту, и чуть потянулся, отодвигаемый  стул
громко заскрипел на деревянном полу.
   - Все, - проговорил он.
   - Да, - подтвердил я.
   Я спустился следом за ним по наружной лестнице, внизу нас  ждали  Арне  и
полицейский офицер.
   - Ничего здесь нет, - сказал полицейский по-английски таким тоном,  будто
другого результата и нельзя было ожидать.
   - Да, и я благодарю вас, что вы помогли убедиться в этом.
   Он, Бальтзерсен и Арне  поговорили  по-норвежски,  и  Бальтзерсен  пошел,
чтобы лично  поблагодарить  полицейских  в  лодке.  Они  кивали,  улыбались,
пожимали плечами, потом принялись грузить лодку в машину.
   - Не огорчайтесь, Дэйвид, - сказал Арне, - это была полезная мысль.
   - Еще одна теория пошла ко дну, - философски заметил я, - не первая и  не
последняя на долгом пути.
   - Вы будете продолжать искать?
   Я покачал  головой.  Фьорды  были  слишком  глубоки.  Кто-то  в  кабинете
председателя остро отреагировал на мое упоминание о воде, и если Боб  Шерман
был в пруду, то его переместили в более глубокое место.
   Бальтзерсен, офицер, Арне и я зашагали по  скаковой  дорожке  к  паддоку,
направляясь к машинам, оставленным у  главного  входа.  Бальтзерсен  сердито
смотрел на мусор, валявшийся  повсюду,  главным  образом  это  были  входные
билеты и квитанции тотализатора,  и  что-то  сказал  Арне,  тот  ответил  на
норвежском и потом перевел для меня:
   - Директор ипподрома решил, что будет лучше, если уборщики не увидят, как
полиция прочесывает пруд. Понимаете, такой случай... Но они придут завтра.
   Бальтзерсен кивнул. Утром у него были  дела  на  лесопильном  заводе,  и,
похоже, он жалел, что попусту потерял время.
   - Сожалею, что отнял у вас утро, - извинился я. Он чуть покачал головой в
знак того, что я более-менее прощен. Усилившийся дождь вынудил  нас  быстрее
искать укрытия. Молча мы миновали трибуны, декоративный пруд (такой  мелкий,
что проглядывалось дно), секретариат и, наверно, потому, что тишину  нарушал
только звук наших шагов, услышали плач ребенка.
   За углом здания тотализатора стоял мальчик и рыдал. Лет шести,  промокший
до костей, с волосами,  прилипшими  ко  лбу,  и  с  острыми,  как  гвоздики,
глазами. Офицер направился к нему, заранее наклонившись, и ласковым  голосом
произнес что-то, видимо, означавшее ?Пойди сюда?.
   Мальчик не двигался, но сказал несколько слов, от  которых  мои  спутники
остановились, будто пораженные молнией. Они буквально остолбенели, точно все
их рефлексы перестали действовать. Лица потеряли всякое выражение.
   - Что он сказал? - спросил я.
   Мальчик повторил то, что сказал раньше, и мои спутники, казалось,  сейчас
потеряют сознание. Бальтзерсен с видимым  усилием  первый  овладел  собой  и
перевел:
   - Он сказал: ?Я нашел руку?.
 
*** 
 
   Когда мы направились к нему, мальчик  стал  испуганно  озираться,  словно
искал, куда бы убежать. Но слова полицейского, похоже, успокоили его,  и  он
ждал нас мокрый, испуганный, дрожащий.
   Офицер присел на корточки рядом с ним, и они  долго  тихо  разговаривали.
Потом взрослый протянул руку, и ребенок схватился за нее. Держа мальчика  за
руку, полицейский выпрямился и  передал  нам  на  английском  содержание  их
беседы:
   - Мальчик пришел  поискать  деньги.  Зрители  после  скачек,  особенно  в
темноте, часто теряют монеты и даже купюры. Он говорит, что всегда пролезает
в дырку в заборе до того, как приходят уборщики  мусора,  и  обычно  находит
несколько монет, а иногда и бумажные деньги. Этим утром  он  нашел  двадцать
крон до того, как  пришли  люди.  Он  имеет  в  виду  до  того,  как  пришли
полицейские. Но ему не полагалось  быть  здесь,  поэтому  он  спрятался.  Он
спрятался за трибунами, вон там. -  Полицейский  кивнул  головой  в  сторону
асфальта. - Он говорит, что за трибунами нашел руку, лежавшую на земле.
   Офицер взглянул на мальчика, который  хватался  за  его  руку,  будто  за
спасательный круг, и попросил  Арне  пойти  позвать  сюда  тех  полицейских,
которые  уже  уложили  свое  оборудование  и   собирались   уезжать.   Арне,
выглядевший совершенно убитым,  тоже  посмотрел  на  мальчика  и  отправился
выполнять поручение. Бальтзерсен постепенно приходил  в  себя  и  уже  снова
казался спокойным и деятельным.
   Офицер с большим трудом передал ребенка  на  попечение  одного  из  своих
подчиненных, мальчик никак не хотел  отпустить  его  руку.  Потом  он,  двое
полицейских, Бальтзерсен, Арне и  я  обошли  трибуны,  чтобы  увидеть  руку,
лежавшую на земле.
   Ребенок не ошибся. Восковая, бледная и ужасающая, она лежала на асфальте,
вяло вытянув пальцы навстречу дождю. Но рука  лежала  там  не  одна.  О  чем
мальчик не сказал. В углу между  стеной  и  асфальтом  возвышался  небольшой
бугорок, накрытый черным брезентом. Из-под брезента  примерно  посередине  и
выглядывала кисть руки до запястья.
   Без слов младший полицейский откинул угол брезента и тут же набросил  его
снова. Арне только взглянул, согнулся над ближайшим кустом и вернул все, что
Кари дала ему на завтрак. Бальтзерсен посерел и дрожащей рукой  закрыл  рот.
Даже полицейские выглядели так, будто  их  сейчас  вырвет.  А  я  добавил  к
нежелательным воспоминаниям еще одно.
   Фактически он был неузнаваем: следствию предстоит нелегкая работа, прежде
чем в законном порядке будет установлена личность убитого. Но рост и  одежда
соответствовали данным о Бобе Шермане,  и  его  саквояж  с  четкими  черными
инициалами ?Р.Т.Ш.? все еще лежал рядом.
   Обрывок нейлоновой веревки прочно охватывал грудь и ноги, из обоих узлов,
на ребрах и под коленями, торчали обтрепанные концы.
   Один из полицейских что-то сказал  своему  шефу,  и  Бальтзерсен  любезно
перевел мне:
   - Это тот парень, который нырял. Он объяснил, что крюк на дне пруда задел
за цементный блок, но он не обратил  на  это  внимания.  Вокруг  блока  тоже
торчали обтрепанные концы веревки, и он считает, что веревка та же самая.
   Арне стоял в нескольких ярдах, вытирая лицо и рот белым  платком,  и,  не
отрываясь, смотрел на черный брезент. Я подошел и спросил, не плохо ли  ему.
Дрожь сотрясала его с головы до  ног,  но  он  с  несчастным  видом  покачал
головой.
   - Тебе надо выпить, - предложил я. - И лучше поехать домой.
   - Нет-нет. - Он пожал плечами. - Такая глупость с моей стороны. Но сейчас
все в порядке. Прости, Дэйвид.
   Мы вместе пошли к выходу и вскоре догнали Бальтзерсена и офицера, которые
разговаривали с мальчиком. Бальтзерсен ловко отвел меня в  сторону  шага  на
два и тихо проговорил:
   - Я не хочу снова расстраивать Арне... Ребенок объяснил, что руки не было
видно. Он поднял брезент, чтобы посмотреть, что под ним. Знаете ведь,  какие
дети любопытные. Он увидел что-то бледное и попытался вытащить наружу. Это и
была рука. Когда он разглядел, что это такое, то испугался и убежал.
   - Бедный маленький мальчик, - вздохнул я.
   - Он не должен был пролезать в  дыру  на  ипподром.  -  Тон  Бальтзерсена
свидетельствовал, что он считает - мальчик получил урок.
   - Если бы не он, мы бы не нашли Боба Шермана, - заметил я.
   Бальтзерсен задумчиво разглядывал меня.
   - По-видимому, тот, кто вытащил  его  из  пруда,  собирался  вернуться  с
транспортом и отвезти тело в другое место.
   - Нет, не думаю, - возразил я.
   - Но он должен был бы так сделать. Если бы он не боялся, что тело найдут,
то оставил бы его в пруду.
   - О, естественно. Я только хотел сказать, зачем отвозить  тело  в  другое
место? Почему с наступлением темноты не бросить его обратно в  пруд?  Теперь
там уже никогда больше не будут искать Боба Шермана.
   Бальтзерсен опять долго изучающе  смотрел  на  меня  и  потом  неожиданно
первый раз за все утро улыбнулся.
   - Мда-а... Вы сделали все, о чем мы просили, - сказал он.
   Я тоже чуть улыбнулся и подумал,  понимает  ли  он  значение  проделанной
утром работы. Но ловить убийц - это забота полиции, а не  моя.  А  мне  надо
успеть на самолет, в два ноль пять вылетающий в Лондон, и у меня  времени  в
обрез для еще одного дела.
   - Всегда к вашим услугам, - вежливо, но равнодушно сказал я,  пожал  руки
ему и Арне и оставил их решать свои проблемы. Под моросящим дождем.
 
*** 
 
   Я забрал Эмму из ее отеля, как мы и договаривались, и  привез  к  себе  в
?Гранд-отель?. Я собирался покормить ее завтраком  в  аэропорту,  но  вместо
этого позвонил в ресторан и распорядился, чтобы  принесли  в  номер  горячий
суп. Бренди  опять  нельзя.  Только  с  трех  часов,  объяснил  официант.  В
следующий раз я привезу с собой целый литр.
   Шампанское эмоционально не подходило для новости, которую мне  предстояло
ей сообщить. Поэтому я смешал его с апельсиновым соком и заставил ее выпить.
Потом со всей осторожностью, на какую был способен,  я  рассказал,  что  Боб
умер, а не исчез. Он не вор и не бросил ее, а его убили.
   На лицо вернулось то пугающее выражение отчаяния, что было раньше,  но  в
обморок она не упала.
   - Вы.., вы нашли его?
   - Да.
   - Где он сейчас?
   - На ипподроме.
   - Я должна поехать и увидеть его. - Она встала и несколько раз сглотнула.
   - Нет, - твердо сказал я, держа ее за локоть. - Нет, Эмма, вы не  должны.
Вы должны помнить его живым.  Сейчас  он  не  так  выглядит,  каким  вы  его
помните. Ему было бы неприятно, что вы увидели его таким. Он бы попросил вас
не смотреть:
   - Я должна его увидеть... Конечно, я должна. Я покачал головой.
   - Вы имеете в виду,  -  постепенно  до  нее  стало  доходить,  -  что  он
выглядит.., ужасно?
   - Боюсь, что да. Он умер месяц назад.
   - О боже!
   У нее подогнулись колени, она села и заплакала. Я рассказал ей о пруде, о
веревке, о цементном блоке. Она должна знать. Ничего не может быть хуже  той
душевной агонии, в которой она прожила четыре долгие недели.
   - Ох, бедный мой Боб, - причитала она. - Дорогой мой..,  ох,  бедный  мой
дорогой мальчик...
   Будто горе открыло шлюзы, и она плакала и плакала, слезы бежали буквально
ручьем. Но наконец-то это была естественная печаль, без унизительного  стыда
и сомнений.
   Немного спустя, все еще вздрагивая от рыданий, она проговорила:
   - Мне надо позвонить, чтобы не занимали мой номер в отеле.
   - Нет. Сегодня вы полетите домой в  Англию  вместе  со  мной,  как  мы  и
планировали.
   - Но я не могу.
   - Нет, можете и полетите. Здесь вам совершенно нечего делать.  Вы  должны
вернуться домой, отдохнуть, поправиться и позаботиться о ребенке. Здесь  все
необходимое сделает полиция, а я посмотрю, что могут сделать Жокейский  клуб
и Жокейский фонд, и попробую организовать что нужно  с  английской  стороны.
Самое меньшее, чего мы добьемся, так это привезем Боба домой в Англию,  если
ради этого вы собираетесь оставаться здесь. Но если вы останетесь в Осло, вы
заболеете.
   Она слушала и, по-моему, половину пропускала мимо ушей, но не  возражала.
Может быть, полицию и не слишком обрадует ее отъезд, подумал я, но она целый
месяц билась во все двери и задавала вопросы, и уже не осталось  того,  чего
бы она не сказала им.
   Мы успели на самолет, всю дорогу домой  она  смотрела  в  окно,  и  слезы
непрерывно бежали по щекам. В Хитроу, лондонском  аэропорту,  Эмму  встретил
дед, которому я позвонил из  Осло.  Худощавый,  сутулый  и  добродушный,  он
поцеловал ее и все время ласково похлопывал по  плечам.  Эмма  рассказывала,
что ее родители умерли, когда она училась в школе,  и  они  с  братом,  пока
выросли, курсировали между родственниками. Она больше  всех  любила  вдового
отца матери и посвящала его почти во все свои заботы.
   Симпатичный человек с манерами учителя, дед Эммы пожал мне руку.
   - Я прослежу, чтобы все было устроено, - сказал я и дал ему свой домашний
адрес и телефон на случай, если им понадобится  помощь,  помимо  официальных
каналов.
 
Глава 8 
 
   Утро вторника, с девяти до десяти, я провел у себя в офисе  и  обнаружил,
что без меня все сотрудники прекрасно  справлялись  с  делами  и  несомненно
продолжали бы в таком же духе, если бы я исчез  навсегда.  На  столе  лежали
исчерпывающие отчеты о законченных расследованиях:  наши  подозрения  насчет
человека, якобы использовавшего имя ушедшего  в  отставку  жокея-стиплера  в
корыстных  целях,  подтвердились,  и   теперь   его   ждало   наказание   за
мошенничество; и претендент на тренерскую  лицензию  из  Мидлендса  оказался
абсолютно лишенным данных для этой работы.
   Обычное мелкое жульничество, от которого волосы  не  встают  дыбом  и  не
холодеет спина. Никаких трупов, утопленных в норвежских глубоких водах.
   Остальную часть дня я провел с двумя коллегами из Нью-йоркского скакового
комитета.  Мы  обсуждали  возможность  создания  специализированной  службы,
охватывающей весь мир, что-то вроде Интерпола в мире скачек. Это  была  одна
из многих в ряду встреч, которые я провел с  представителями  разных  стран.
Идея очень медленно, но все же приближалась к осуществлению. Я полагал,  что
мой моложавый вид, как  обычно,  и  был  тем  камнем  преткновения,  который
тормозил дело. Интересно, когда мне стукнет шестьдесят и из меня  посыплется
песок, тогда они будут поддакивать любым моим словам?
   Я убеждал их, пока у меня не пересохло в горле, подарил горы  литературы,
повел обедать в ресторан ?Индиго Джонс? и очень сомневался, что семена упали
на удобренную почву. Прощаясь, старший из двух Нью-Йоркцев задал  вопрос,  к
которому я тоже давно привык:
   - Если вам удастся организовать эту службу, вы надеетесь стать ее шефом?
   Я улыбнулся, потому что заранее  знал,  если  этот  ребенок  родится,  то
окажется, что он вовсе и не мой.
   - Когда мы все организуем, я уйду.
   Он с любопытством взглянул на меня.
   - Куда?
   - Пока не знаю.
   Нью-Йоркцы чуть недоверчиво переглянулись, но, когда мы садились в такси,
отвозившие нас по домам, сердечно пожали мне руку. Я жил на Бромптон-роуд  и
только к полуночи добрался к себе, но, как всегда, в квартире подо  мной  во
всех комнатах горел свет. Дверь парадного, если ее  не  придержать,  хлопала
так, что дрожали стены, может быть, это  и  объясняло  сверхчувствительность
моего нижнего соседа, человека лет  пятидесяти,  седого,  замкнутого,  очень
аккуратного и точного. За шесть  месяцев,  что  я  жил  в  этом  доме,  наше
знакомство ограничивалось его регулярными приходами  ко  мне  с  требованием
уменьшить звук телевизора. Однажды я пригласил его на  стакан  вина,  но  он
вежливо отклонил предложение, предпочитая одиночество в  своей  квартире.  В
нынешнем веке трудно достичь сердечного согласия.
   Я осторожно  закрыл  дверь  парадного,  тихо  поднялся  к  себе  и  также
беззвучно открыл и закрыл свою дверь.  Резкий  телефонный  звонок,  внезапно
нарушивший эту благородную тишину, заставил меня тигром кинуться к аппарату.
   - Мистер Кливленд? - Голос торопливый, взвинченный. - Слава богу, что  вы
наконец вернулись... Это Уильям Ромни, дедушка Эммы. Она  не  позволяла  мне
так поздно беспокоить вас, но я должен. Двое мужчин обыскали ее дом и, когда
она вошла, избили ее. Мистер Кливленд, ей нужна ваша помощь.
   - Подождите минутку, - перебил я, - прежде всего вам нужна полиция.
   Вроде он чуть-чуть успокоился.
   - Полиция уже была. Они только что уехали. Я позвонил сначала им.
   - И доктору для Эммы?
   - Да, да, он тоже был.
   - Когда все случилось?
   - Часов в семь вечера. Эмма оставалась у меня,  а  сегодня  мы  приехали,
чтобы взять кое-какие вещи, и увидели свет в окнах... Она  пошла  первой,  и
они кинулись на нее. Они избили нас обоих... Я бы хотел... Ладно, скажу  вам
правду. Мне кажется, мы оба все еще напуганы.
   - Где вы находитесь? - вздохнул я.
   - Еще в доме у Эммы.
   - Да, но...
   - Ах, понимаю. Недалеко от Ньюбери. Вы поедете по  М4...  -  Он  подробно
объяснил, как к ним проехать, уверенный, что я немедленно поспешу на помощь.
Теперь невозможно было отделаться советом принять успокоительное и пообещать
приехать утром. И, судя по голосу, только полная анестезия могла бы ослабить
его тревогу.
   Ночью по крайней мере не мешали светофоры, и я доехал за пятьдесят минут.
Дом Шерманов представлял собой два соединенных и  перестроенных  деревенских
коттеджа, стоявших посередине обширного необитаемого луга. Хорошее место для
отдыха нервов. Но в лучшие времена.
   Свет горел во всех окнах, и при шуме машины  озабоченная  фигура  Уильяма
Ромни появилась на пороге.
   - Слава богу, слава богу, - возбужденно повторял он, идя мне навстречу по
короткой дорожке. - Не знаю, что бы мы и делали, если бы вы не приехали.
   Я еле сдержался, чтобы не сказать, мол, лучше всего было бы  вернуться  в
его дом или снять номер в отеле, но когда вошел, то порадовался, что  ничего
не сказал, потому что это только бы огорчило  их.  Шок  не  позволяет  людям
добровольно оставить место катастрофы. И с первого взгляда ясно, что они оба
в глубоком шоке.
   Дом был разгромлен. Картины сорваны со стен, занавеси  с  окон,  ковры  с
пола. Мебель не просто перевернута, но и поломана. Лампы, вазы, безделушки -
все разбито и растоптано. Вырванные страницы  книг  и  листы  бумаги,  будто
осенние листья, шелестели на полу.
   - Везде так, - сказал Ромни. - Во всем доме. Кроме  спальни  для  гостей.
Они как раз рылись в ней, когда мы помешали... Полиция говорит...
   Эмма, будто посыпанная сажей от костра, лежала в  спальне  для  гостей  с
открытыми глазами. Обе щеки потемнели и распухли,  кровоподтеки  показывали,
куда попадали удары. Нижняя губа разбита, бровь заклеена пластырем.
   - Привет, - сказал я бодрым тоном, явно  не  соответствующим  обстановке,
взял стул и сел возле кровати. Дед ходил вокруг и что-то бормотал, очевидно,
еще сильнее встревожившись теперь, когда увидел,  как  потемнело  от  побоев
лицо Эммы. Он совсем сник, когда я попросил его оставить нас наедине.  Но  в
конце концов, страшно огорченный, спустился вниз.
   Я взял ее руку.
   - Дэйвид...
   - Подождите немного. Потом мне расскажете. Она едва заметно кивнула. Эмма
лежала на одеяле непостланной постели все еще в том же платье в коричневую и
белую клетку, голову поддерживали две подушки без наволочек,  ноги  прикрыты
цветастым платком.
   В газовом камине горел пульсирующий огонь, в комнате  было  жарко,  но  я
тоже встревожился, почувствовав, какая холодная у нее рука.
   -  Я  сказала  полиции,  что,  по-моему,  они  норвежцы,  -  чуть  слышно
заговорила Эмма.
   - Эти двое мужчин? Она кивнула.
   - Такие  огромные...  В  толстых  свитерах  и  резиновых  перчатках...  И
говорили они с акцентом.
   - Начните сначала, - попросил я.
   -  Мы  приехали,  чтобы  взять  для  меня  какие-нибудь  платья.  Я   уже
чувствовала себя лучше... Наверху горел свет,  но  я  подумала,  что  миссис
Стрит, она присматривает за нашим домом,  забыла  выключить...  Но  когда  я
открыла входную дверь и вошла в холл, они  кинулись  на  меня...  Потом  они
включили свет внизу, и я увидела этот разгром... Один ударил меня кулаком  в
лицо, я застонала и позвала дедушку. Когда он вошел, они сразу сбили  его  с
ног.., так легко. Это ужасно... Они пинали его ногами... Один  спросил,  где
Боб прячет бумаги, и, когда я не ответила,  он  подошел  и  стал  бить  меня
кулаками. Я ему не ответила, потому что не  знала.  Боб  никогда  ничего  не
прятал.., никогда... О боже...
   Ее пальцы сжали мне руку.
   - Все хор