опустеет  и  опустеет  ли  вообще.  Все
согласны, что Боб Шерман лишь увидел деньги, лежавшие у двери, и, поддавшись
внезапному искушению, стянул их. Простите, - уточнил  я,  будто  заметив  их
непонимание, - украл.
   Слушатели  согласно  кивали  головами,  ведь  пока  мы  шли   по   хорошо
протоптанной тропинке.
   - Но потом, - продолжал я, -  возникают  определенные  трудности.  Деньги
находились  в  увесистых,  м-м-м,  тяжелых  брезентовых  мешках,   затянутых
кожаными шнурами с висячим замком. Первый вопрос. Может  ли  жокей,  весящий
сто тридцать три фунта , спрятать у себя под пальто такой груз?  Даже  более
крупный человек вряд ли смог бы поднять одновременно все пять мешков. На мой
взгляд, если у Шермана  и  появилось  искушение  украсть,  то  он  сразу  же
отбросил его как неисполнимое. К тому же ему негде было  узнать,  сколько  в
мешках денег, и он не мог определить, имеет ли кража  смысл.  Но  фактически
вообще нет оснований  для  предположения,  что  у  него  возникло  искушение
украсть, хотя он и  видел  на  полу  мешки,  когда  заглянул,  чтобы  задать
какой-то вопрос. И нет никаких свидетельств, доказывающих,  что  Боб  Шерман
украл деньги.
   - Свидетельство, безусловно, есть, - перебил меня Рольф Торп. - Он исчез.
   - Как? - спросил я.
   Одни  сосредоточенно  нахмурились,  другие  просто  ждали,  но  никто  не
высказал никаких предположений.
   - Это импульсивная кража, совершенная под влиянием момента, - продолжил я
свои объяснения, - и он не готовился к ней. Допустим, Шерман взял эти мешки:
вот он стоит у всех на виду, пошатываясь под  тяжестью  добычи,  украденного
добра. Что он будет делать? Даже если у него есть острый нож, то понадобится
немало времени, чтобы разрезать мешки  и  переложить  деньги.  Но  мы  можем
отбросить предположение, что он  разрезал  мешки  на  территории  ипподрома,
потому что они так и не были найдены.
   Кое-кто кивнул, но большинство просто потрясенно таращили на меня глаза.
   - Боб Шерман накануне вечером взял с собой маленький саквояж, со слов его
жены я понял, что в него не влезло бы пять брезентовых мешков, даже если  бы
Шерман выбросил все вещи. Но вещи тоже не были найдены.  Таким  образом,  мы
отбрасываем предположение, что Шерман сложил деньги в саквояж.
   Ларе Бальтзерсен сидел в глубокой задумчивости.
   - Теперь рассмотрим транспорт, - продолжал я.  -  Шерман  заказал  такси,
чтобы после скачек сразу отправиться в аэропорт Осло, но не пришел к машине.
Полиция не нашла ни одного водителя такси, который в тот  вечер  куда-нибудь
возил англичанина. Гуннар Холт говорит, что в середине  дня  привез  его  на
скачки, но вечером никуда не  отвозил.  Поскольку  кража  не  была  обдумана
заранее, нанятая машина не ждала Шермана у ворот, и полиция не нашла  следов
такого нанятого водителя. Шерман не украл машину, чтобы  увезти  деньги:  ни
одна машина не была украдена в тот день. Остаются друзья... - Я помолчал.  -
Друзья, которых можно попросить отвезти,  допустим,  в  Швецию  и  сохранить
путешествие в тайне.
   - Но они разделили бы с ним вину, - недоверчиво проговорил Рольф Торп.
   - Да. Но идем дальше... Шерман приезжал в Норвегию семь  раз,  но  всегда
лишь  на  день  или  два.  Я  смог  найти  только  двух  человек,   которые,
предположительно, знали или любили его  настолько,  чтобы  согласиться  ради
него впутаться в историю. Это главный конюх Гуннара Холта, Падди О'Флагерти,
и, вероятно, если вы простите меня, сэр, Миккель Сэндвик.
   Теперь это упоминание вызвало гораздо более сильное раздражение  у  отца,
но он не возразил, а лишь мрачно взглянул на меня.
   - Но Падди О'Флагерти поставил машину на кирпичи шесть  недель  назад,  -
закончил я свое предположение, - а Миккель Сэндвик  не  имеет  права  водить
машину по возрасту. Следовательно, ни у одного из них не было тачки,  м-м-м,
подготовленного транспорта, чтобы выполнить неожиданную просьбу Шермана.
   - То, что вы сказали, доказывает, что Шерман, украв деньги, не мог увезти
их отсюда, - заметил Бальтзерсен. - Но он мог спрятать мешки и вернуться  за
ними позже?
   - Но остались бы все те же проблемы с  транспортом  плюс  ночной  сторож,
которого надо было бы как-то убрать с дороги. Но.., думаю, если бы он  украл
и спрятал деньги, то не стал бы возвращаться за ними, а оставил бы  их  там,
где они лежат. Победил бы здравый смысл. Тут есть еще  одна  трудность.  Для
вас - это деньги. Для Боба Шермана - иностранная валюта. У  всех  британских
жокеев, работающих за границей, много хлопот с обменом валюты. Никому из них
и в голову не придет тащить в Англию мешки  с  чем-то,  что  им  никогда  не
удастся потратить. И не забывайте, что большая часть суммы была  в  монетах,
которые вообще нигде невозможно обменять на купюры, кроме как в Норвегии.
   Пер Бьорн Сэндвик  со  скучающим  видом  разглядывал  пол.  Арне  наконец
перестал моргать и теперь сидел с закрытыми глазами. Рольф Торп  возбужденно
попыхивал сигарой. И только Ларе Бальтзерсен выглядел огорченным.
   - Но все это не объясняет, почему вы считаете, что Шерман умер, -  первым
заговорил он.
   - С того дня, как он исчез, не найдено никаких его следов...  Никто  даже
не предполагает, что может встретить его. Нет ни одного сообщения,  что  его
где-то  видели.  Его  беременная  жена  не  получила  от  него  ни  слова  в
успокоение. Все это очень не  похоже  на  случай  бегства  из-за  кражи,  но
полностью подходит к человеку, который уже мертв.
   Бальтзерсен закусил нижнюю губу.
   - Это довольно распространенный способ  объяснять  исчезновение  человека
кражей и бегством... Но в ходе расследования всегда ярко  проступают  мотивы
преступления. Что же касается Боба Шермана, то в его жизни не было факторов,
которые бы толкнули его на импульсивное и  неотвратимое  бегство.  Никто  не
станет менять успешную карьеру на неизвестную, но явно не громадную сумму  в
иностранной валюте, если какие-то внешние силы не оказывают давления. Но  ни
ваша полиция, ни британская, ни его жена, ни Арне Кристиансен, ни я не нашли
никаких оснований, хотя бы слабых или невероятных,  для  предположения,  что
действовали такие силы.
   Арне открыл глаза и покачал головой.
   - Предположим, - продолжал я, - что кто-то другой  украл  деньги,  а  Боб
Шерман заметил кражу.
   Стюарды и служащие секретариата скачек ошеломленно  смотрели  на  меня  и
становились все более мрачными.  Им  не  надо  было  объяснять,  что  некто,
схваченный на месте преступления, терял очень многое. Воображению оставалось
сделать крохотный шаг, чтобы представить картину, как в отчаянии вор убивает
Боба Шермана, чтобы сохранить преступление в тайне.
   - Убийство, - медленно выговорил Бальтзерсен, будто слово с трудом  сошло
с его языка. - Вы предполагаете, что совершено убийство?
   - Возможно, - ответил я.
   - Но необязательно.
   - Если бы остались явные следы убийства, ваша полиция уже  бы  обнаружила
их, - пояснил я. - В этом деле вообще нет ясности. Но  если  нет  ответа  на
вопросы, куда он уехал, почему  уехал  и  на  чем  уехал,  то,  естественно,
возникает вопрос: уехал ли он?
   Натянутый тон Бальтзерсена отражал общее настроение: они не хотели, чтобы
моя точка зрения подтвердилась.
   - Вы уверены, что он еще здесь?  На  ипподроме?  Рольф  Торп  нетерпеливо
покачал   головой.   Раздражительный   и   вспыльчивый,   он   был    полной
противоположностью спокойному и выдержанному Бальтзерсену.
   - Разумеется, его здесь  нет!  -  воскликнул  Торп.  -  Тут  каждый  день
проходят тренировки лошадей, и после исчезновения Шермана состоялось  восемь
соревнований. Если бы тело было здесь, его бы уже давно нашли.
   Все закивали в безмолвном согласии, и Бальтзерсен огорченно произнес:
   - Скорей всего его увезли отсюда в бессознательном состоянии или мертвым,
а потом спрятали, похоронили где-то в другом месте.
   - В Норвегии много глубоких мест, чтобы утопить человека, - заметил я.
   Мысленно я  представил  нашу  маленькую  лодчонку  посреди  фьорда  и  не
заметил, кто из  находившихся  в  комнате  болезненно  отреагировал  на  мое
замечание.  Я  почувствовал,  что  кто-то  заерзал,  но  из-за   того,   что
расслабился, теперь не мог сказать кто. Идиот, обругал я себя, рыба схватила
наживку, а ты вовремя не подсек, и  даже  уверенность,  что  рыба  здесь,  в
комнате, не порадовала меня.
   Молчание продолжалось довольно долго, пока наконец Пер Бьорн  Сэндвик  не
заговорил, перестав сосредоточенно изучать пол:
   - Похоже, что теперь  уже  не  докопаться  до  правды.  По-моему,  теория
Дэйвида вполне правдоподобна. Она объясняет все  факты,  вернее,  отсутствие
фактов лучше, чем версия, которую мы обсуждали раньше.
   Они опять согласно закивали.
   - Мы расскажем о вашем предположении  полиции,  -  заговорил  Бальтзерсен
теперь уже тоном председателя, подводящего итоги собрания, - но я согласен с
Пером... Прошло уже столько  времени,  столько  бесплодных  расследований...
Видимо, нам уже никогда не  узнать,  что  же  случилось  с  Шерманом  или  с
деньгами. Мы все глубоко признательны вам за то, что вы взвалили на себя эту
ношу и приехали сюда, и после размышлений я так же,  как  и  большинство  из
нас, понимаю, что ваше объяснение очень близко к истине.
   Все собравшиеся смотрели на меня, еще сохраняя озабоченный  вид,  но  уже
чуть улыбаясь и согласно кивая. Рольф Торп резко прижал к пепельнице сигару,
остальные ерзали на стульях, ожидая, когда встанет Бальтзерсен.
   Я вспомнил двух грациозных лебедей,  утиную  парочку,  как  спокойно  они
плавают недалеко отсюда в тени, отбрасываемой башней.
   - Вы могли бы поискать его в пруду, - сказал я.
 
*** 
 
   Встреча закончилась через полчаса после того, как они, не скрывая  ужаса,
согласились, чтобы на следующее утро было прочесано дно  мирного  маленького
пруда.
   Арне предстояло проверить, все ли заперто на  ночь,  что  он  и  делал  с
раздражающей  медлительностью,  а  я  бесцельно  слонялся   вокруг,   слушая
норвежскую речь последних зрителей, расходившихся по домам. После финального
заезда прошло больше часа, а все  еще  горели  фонари  и  на  всех  дорожках
встречались люди. Здесь  не  так  много  уединенных  мест,  где  могло  быть
совершено убийство.
   Я подошел к весовой и стоял между  рядами  декоративных  кустов...  Да-а,
здесь было темно, и  кусты  настолько  густые,  что  в  них  можно  временно
спрятать тело, пока опустеет ипподром. Спрятать жокея, его  саквояж  и  пять
мешков украденных денег. В кустах хватило бы места  для  всего.  Из  весовой
падал яркий свет, но кусты отбрасывали  густую  тень,  и,  что  лежит  среди
корней, разглядеть было бы невозможно.
   Тут и нашел меня Арне, со страстной убежденностью заявивший:
   - Ну что ты, здесь его не может быть. Здесь бы уже давно увидели.
   - И почувствовали запах, - добавил я. Арне потрясение охнул и воскликнул:
   - Боже милосердный!
   - Ты закончил свою работу? - Я направился к выходу.
   Он кивнул, половина лица освещена, половина в тени.
   - Уже пришел ночной сторож, и все в порядке. Он проверит еще раз, все  ли
ворота заперты на ночь. Мы можем ехать домой.
   Он повез меня на своем надежном норвежском ?Вольво? по шоссе  в  город  и
потом по улицам, усыпанным опавшими листьями. Кари встретила  нас  пылающими
дровами в камине и высокими бокалами утоляющего  жажду  охлажденного  белого
вина. Арне, словно бык  за  тореадором,  без  отдыха  метался  по  квартире,
включив на полную громкость Бетховена.
   - Что случилось? - прокричала Кари. - Ради бога, сделай потише.
   Арне подчинился, но  эта  жертва  явно  нанесла  вред  его  эмоциональной
безопасности.
   - Сделай, как тебе нравится,  -  предложил  я.  -  Пять  минут  мы  можем
потерпеть.
   Кари мрачно взглянула  на  меня  и  скрылась  в  кухне.  Арне  совершенно
серьезно  поймал  меня  на  слове.  Я  безропотно  сидел   на   софе,   пока
стереофонические раскаты сотрясали фундамент,  и  восхищался  терпением  его
соседей. У человека, который  жил  подо  мной  в  Лондоне,  уши  были  точно
стетоскоп, и он стучал мне в дверь, даже если я ронял булавку.
   Стереофонический грохот продолжался не  пять,  а  целых  двадцать  минут,
потом Арне перестал бегать по квартире и выключил проигрыватель.
   - Великая вещь! Великая вещь! - повторял он.
   -  Несомненно,  -   согласился   я:   действительно,   это   произведение
соответствовало бы величине помещения, равного ?Альберт-холлу?.
   Кари вернулась  из  своего  убежища  в  кухне,  снисходительно  покачивая
головой. Она была  ослепительна  в  шелковом  брючном  костюме  цвета  меди,
фантастически гармонировавшем с  волосами,  кожей  и  глазами  и  отнюдь  не
портившем остальное. Она наполнила бокалы и  села  на  подушки,  декоративно
брошенные на пол возле огня.
   - Вам понравились скачки? - спросила она.
   - Очень.
   Арне немного поморгал, сказал, что ему надо позвонить, и  вышел  в  холл.
Кари объяснила, что смотрит интересные соревнования по телевизору, но  редко
ездит на ипподром.
   - Я человек комнатный, - продолжала она. - Арне  считает,  что  жизнь  на
свежем воздухе здоровее, но я не люблю  холода,  сырости  и  резкого  ветра,
поэтому разрешаю ему заниматься  всеми  этими  ужасными  делами  вроде  лыж,
плавания и гребли, а сама жду его дома в теплой комнате.
   Она усмехнулась, но у меня возникло чуть ощутимое впечатление, что, какой
бы преданной женой она ни старалась быть, в ее сердце нет страстной любви  к
Арне. Где-то  глубоко  в  сознании  у  нее  таится  совсем  не  восторженное
отношение к так  называемым  мужским  занятиям.  А  мой  опыт  говорит,  что
подсознательная антипатия к деятельности почти всегда переносится и на лицо,
которое этой деятельностью занимается.
   Из холла донесся голос Арне, говорившего по-норвежски.
   - Он объясняет, что завтра надо проверить дно пруда, - удивленно перевела
Кари. - Какого пруда? Я рассказал ей, в чем дело.
   - Боже, бедная его жена... Надеюсь, что его нет там.  Как  она  перенесет
это?
   Легче, подумал я, чем ее теперешнее состояние, когда все думают,  что  он
вор и что бросил ее.
   - Это только предположение, - успокоил я Кари. - Но надо проверить  пруд,
чтобы убедиться.
   - Арне очень высокого мнения о вас, - улыбнулась она. - Я верю, что  ваше
предположение правильно. Когда Арне вернулся из Англии, он говорил,  что  не
хотел бы попасть под ваше расследование. По его мнению, вы  угадываете,  что
люди думают. Когда председатель  попросил,  чтобы  прислали  кого-нибудь  из
английского Жокейского клуба на поиски Боба Шермана,  и  Арне  услышал,  что
приедете вы, он очень обрадовался. Я  была  в  соседней  комнате,  когда  он
кому-то говорил по телефону, что у вас глаза,  как  у  ястреба,  и  ум,  как
бритва. - Кари иронически усмехнулась, и зубы чуть сверкнули в мягком свете.
- Вы польщены?
   - Да. Хорошо, если бы это было правдой.
   - Конечно, правда. Вы так молоды, а занимаете такой пост.
   - Мне тридцать три, - вздохнул я. -  В  эти  годы  Александр  Македонский
завоевал полмира от Греции до Индии.
   - Вы выглядите на двадцать пять, - заметила Кари.
   - Это ужасная помеха.
   - Что?
   - Недостаток.
   - Женщины так не считают.
   Арне вернулся из холла, все еще погруженный в свои мысли.
   - Все в порядке? - спросила Кари.
   - А, м-м-м, ja. - Он несколько раз моргнул.  -  Все  устроено.  Завтра  в
девять утра проверят дно пруда. - Арне помолчал. - Ты будешь там, Дэйвид?
   - Да. - Я кивнул. - А ты?
   - Ja. - Перспектива увидеть труп совсем не обрадовала его. Но я и сам без
особого возбуждения ждал завтрашнего утра.  Если  Боб  Шерман  действительно
там, он будет выглядеть так, что каждый бы желал никогда не  сталкиваться  с
этой картиной. А моя частная галерея и так уже слишком обширна.
   Арне помешал дрова в камине с таким видом, будто отгонял  злых  духов,  а
Кари предложила садиться за стол.
   Она приготовила оленью ногу в густой темной подливке, а  потом  пообещала
морошку, которая оказалась желто-коричневой ягодой,  по  вкусу  напоминавшей
карамель.
   - У нее совсем особый вкус, - объяснил Арне, очевидно, радуясь, что может
угостить меня такой редкостью. - Ягоды растут на болотах, и сезон всего  три
недели. Есть  специальный  закон,  устанавливающий  сроки,  когда  можно  их
собирать. Человек получает строгое наказание,  если  собирает  ягоды  раньше
разрешенного срока.
   - Морошку можно консервировать, - добавила  Кари,  -  но  вкус,  конечно,
совсем другой, чем у свежей. Мы ели ягоды в почтительном молчании.
   - И до будущего года их уже не будет, - вздохнул  Арне,  кладя  ложку.  -
Теперь кофе?
   Кари принесла кофе  и  с  веселым  изумлением  отклонила  мое  не  вполне
искреннее предложение помочь ей убрать посуду.
   - Вы хотите убирать посуду? Честно?
   - Не хочу, - признался я.
   Она засмеялась. Не чуждая духу феминизма, Кари не собиралась  размахивать
знаменами равенства в кухне. Безмолвное соглашение между ней и Арне, что все
в доме - ее владение, а вне дома  -  его,  на  мой  взгляд,  вело  к  полной
гармонии.  У  моей   сестры   отсутствие   такого   соглашения   привело   к
сопротивлению, ссорам и в  конце  концов  к  разбитому  браку.  Кари  меньше
требовала, меньшего ждала и большего добивалась.
   Я долго не засиживался. Мне нравилось смотреть на Кари, но и этим  нельзя
злоупотреблять. Арне при всех его странностях все же был следователем. Сам я
научился определять, куда на самом деле люди смотрят, потому  что  часто  их
мысли совсем не там, куда глядят глаза.  Некоторые  мужчины  чувствуют  себя
польщенными, когда другие жадными глазами оглядывают их  жен,  но  у  многих
вспыхивает ревнивая злость. Я не знал, как  будет  реагировать  Арне,  и  не
ставил себе целью узнать.
 
Глава 7 
 
   Утро понедельника пришло серым и  тусклым.  Моросило.  Однако  постепенно
день нехотя прояснился,  и  антрацитовые  облака  стали  похожими  на  серую
фланель. Темно-зеленые ели и желтые березы тихо сочились тысячами капель,  и
ветер гонял по мокрому асфальту бумажный мусор,  оставшийся  от  воскресного
дня.
   В дальнем конце скаковой дорожки  лошади  Гуннара  Холта  и  двух  других
тренеров поочередно прыгали через  препятствия,  но  ближняя  к  нам  часть,
примыкающая к линии финиша, временно была отгорожена барьером.
   Дрожа  скорее  от  хандры,  чем  от  холода,  я  сидел  вместе  с  Ларсом
Бальтзерсеном на застекленной площадке смотровой башни и наблюдал, как внизу
прочесывают пруд. С обвисшими от дождя полями шляпы, сгорбившись  и  засунув
руки в карманы, Арне и рядом с ним двое полицейских  стояли  у  самой  воды,
угрюмо уставившись  на  маленькую  лодку,  которая  медленно  и  методически
плавала взад-вперед от берега к берегу.
   Пруд был более-менее круглый, приблизительно тридцать ярдов в диаметре  и
футов шесть в глубину. В лодке сидели двое полицейских с крюками. Третий,  в
прорезиненном комбинезоне, с дыхательным аппаратом для подводного  плавания,
в ластах, перчатках и водозащитных очках с прикрепленным  к  ним  фонариком,
был готов в любую минуту опуститься на  дно.  И  дважды,  когда  полицейские
что-то зацепляли крюками, он уже нырял в воду, и  оба  раза,  возвращаясь  в
лодку, отрицательно качал головой.
   Лебеди и утки, черная и белая, возбужденно описывали вокруг лодки  круги.
Вода становилась все грязнее и грязнее. Лодка медленно  двигалась,  завершая
исследование. Ларе Бальтзерсен мрачно заметил:
   - Полиция считает это напрасной тратой времени.
   - Но все же приехала.
   - Конечно, они должны.
   - Конечно, - согласился я. Мы молча продолжали следить за рейсами  лодки.
Крюк за что-то зацепился. Ныряльщик соскользнул в воду, исчез на  полминуты,
всплыл и покачал головой. Полицейские помогли ему снова забраться  в  лодку.
Он поднял весла вверх, полицейские каждый со своей стороны опустили  в  воду
трезубцы крюков и медленно волокли их по дну.
   - Внач