нка в Саут Миммз расположена к северу  от  Лондона,  по  шоссе
М25. И еще одно хочу тебе сказать, Сэнди. Наш приятель Кевин  Кейт  не  ехал
прямиком из Ноттингема в Бристель. Откровенно  говоря,  если  тебе  надо  из
Ноттингема в Бристоль, ты, как ни старайся, в Саут Миммз  не  попадешь.  Так
что  скажи  там  своим  коллегам  в  Ноттингеме,   чтобы   они   полегче   с
родственниками, потому что, что бы наш покойник ни делал в  Саут  Миммз,  он
точно не ехал напрямую из дома на свадьбу дочери.
   Он долго переваривал мою информацию.
   - Ага, - сказал он, - я им передам.
   Я положил трубку, а Брюс Фаруэй спросил:
   - Какая свадьба дочери?
   Я пояснил ему, с помощью каких аргументов убедили Дейва взять  пассажира,
нарушив тем самым все правила.
   Нахмурившись, Фаруэй спросил:
   - Значит, вы не верите в свадьбу дочери?
   - Не слишком.
   - Полагаю, не слишком важно, почему он оказался в..,  как  вы  сказали...
Саут Миммз?
   - Для него, разумеется, - согласился  я,  -  но  все  это  отнимет  много
времени у моих водителей, следствие и все такое.
   - Он же не нарочно умер! - запротестовал доктор.
   - Однако это ужасно некстати.
   Посмотрев на меня с явным  неодобрением,  Фаруэй  вернулся  к  созерцанию
фургона. Время тянулось медленно и тоскливо. Я выпил виски с водой ("Мне  не
надо", - сказал Фаруэй), с голодной тоской вспомнил о моем остывшем ужине  и
ответил на несколько телефонных звонков.
   Новости распространялись с быстротой молнии. Первый голос,  потребовавший
отчета, принадлежал владельцу двухлеток, которых я перевозил в Ньюмаркет,  а
второй - тренеру, вынужденному наблюдать, как они покидают его конюшню.
   Джерико Рич, владелец, не терял времени на банальности, а сразу перешел к
делу.
   - Что это там насчет мертвеца в твоем фургоне? - спросил он.  Голос  его,
как и характер, был громким, агрессивным и нетерпеливым.  По  документам  он
звался Джерри Колин Рич. Джерико устраивало его больше уже хотя  бы  потому,
что было звучнее.
   Пока я рассказывал ему, что  случилось,  он  стоял  перед  моими  глазами
такой, каким я его привык видеть на  скачках,  -  коренастый  седой  задира,
имеющий привычку потрясать в воздухе вытянутым пальцем.
   - Слушай сюда, приятель, - орал он в данный момент в трубку, -  когда  ты
на меня работаешь, ты никого по дороге не подбираешь, понял? Ты  всегда  мне
так обещал, и так это и должно было быть. Везешь моих лошадей  -  не  везешь
больше никого. Так мы всегда с тобой договаривались, и мне не  надо  никаких
нововведений.
   Я прикинул, что, хотя после того, как он переведет всех своих  лошадей  в
Ньюмаркет, мне вряд ли придется иметь с ним дело, настраивать старого  хрыча
против себя все равно глупо. Не пройдет и пары лет, как, кто знает, может, я
и повезу всех его лошадей обратно.
   - И еще, - заорал он. - Когда завтра повезешь моих кобылиц, пришли другой
фургон.  Лошади  способны  чуять  смерть,  сам  знаешь,  а  я  не  хочу   их
расстраивать.
   Я уверил его, что они будут отправлены другим фургоном, хотя я вполне мог
бы ему сказать, что  фургон  будет  вонять  хлоркой,  а  не  смертью,  когда
прибудет к нему завтра утром.
   - И не посылай того же водителя.
   Тут уж спорить смысла не было.
   - Хорошо, - согласился я.
   Он начал  терять  запал  и  повторяться.  Я  всегда  старался  с  ним  по
возможности соглашаться, чтобы смягчить его гнев, особенно если он пошел  по
третьему или четвертому заходу. Я еще раз пообещал ему послать другой фургон
и другого водителя, и, что-то неудовлетворенно бормоча, он  наконец  повесил
трубку.
   Когда-то  давно  ему  принадлежали  несколько  лошадей   для   скачек   с
препятствиями, и я регулярно ездил на них. Так что у меня был  богатый  опыт
обращения с припадками гнева Джерико без потери собственного самообладания.
   Благодаря децибелам Джерико Фаруэй мог  слышать  разговор  со  всеми  его
повторами. К моему удивлению, он неожиданно высказался.
   - Вы же не виноваты, что ваши водители кого-то подсадили.
   - Возможно. - Я помолчал. - Как говорит мой брат,  капитан  идет  на  дно
вместе с кораблем. Он вытаращил на меня глаза.
   - Вы что, хотите сказать, что это ваша вина?  Я  считал,  что  сейчас  не
время для абстрактных рассуждений об ответственности. Мне  просто  хотелось,
чтобы Кевин Кейт отдал концы в каком-либо чужом фургоне.  Жаль,  подумал  я,
что нефтецистерна направлялась в Саутгемптон.
   По контрасту с Джерико Ричем голос Майкла Уотермида  по  телефону  звучал
мягко, нерешительно и очень интеллигентно. Начал он с вопроса,  благополучно
ли прибыли девять  двухлеток,  которых  забрали  из  его  конюшни  утром,  в
Ньюмаркет.
   Я был уверен, что он уже все знает,  но  еще  раз  повторил,  что  все  в
порядке.
   Недовольство тем, что их у него забрали, было вполне понятным,  но  Майкл
умел владеть собой.  Этот  высокий  светловолосый  человек  лет  пятидесяти,
несмотря на свою  внешнюю  нерешительность,  умело  и  эффективно  руководил
деятельностью шестидесяти конюшен, расположенных тремя квадратными  группами
и в большинстве случаев заполненных до отказа.  Лошади  его  любили,  а  это
всегда говорит в пользу человека. Если он оказывался поблизости, они  всегда
пытались уткнуться носом ему в шею, выглядывали из своих стойл, заслышав его
шаги во дворе. Мне никогда не приходилось ездить на его лошадях, так как  он
тренировал лошадей только для гладких скачек, но, с тех пор  как  я  занялся
транспортировкой и узнал его получше, мы стали хорошими друзьями, по крайней
мере в деловом отношении.
   Сам  третий  сын  барона,  он  когда-то  тренировал   лошадей   какого-то
"надцатого" королевского потомка, что и привело к нему склонного к  снобизму
Рича. После первого прилива благодарности с  обеих  сторон  -  осталось  уже
немного владельцев такого большого  количества  первоклассных  лошадей,  как
Рич, - отношения между  ними  стали  стремительно  портиться,  и  они  часто
взывали ко мне на этом своем пути от эйфории к разочарованию.
   -  Он  просто  невозможен,  -  восклицал  Майкл  но  поводу   какого-либо
необычного транспортного требования Рича. - С ним невозможно договориться.
   - Моя лошадь проиграла скачки еще по пути в Шотландию, - жаловался Рич. -
Зачем посылать их так далеко? И дорого,  и  устают  они  сильно.  -  В  этих
случаях он совершенно не принимал во внимание успешные путешествия Майкла  с
теми же животными во Францию.
   Я  старался  сохранить   полный   нейтралитет   и   не   вмешиваться   во
взаимоотношения между владельцев и тренером прежде  всего  из  свойственного
мне сильного чувства самосохранения. Это чувство корнями уходило  в  далекие
годы моих первых скачек, когда одно  неосторожное  замечание  достигло  ушей
критикуемого  и  едва  не  стоило  мне  места.   Я   приноровился   издавать
сочувственные звуки, по сути не позволяя  себе  никаких  замечаний,  даже  в
разговорах с друзьями.
   Умение добиваться  своего  без  нажима  здорово  облегчило  мне  жизнь  и
способствовало успеху моих деловых начинаний. Я лучше умел умиротворять, чем
спорить, убеждать, чем приказывать. Надо сказать, я редко проигрывал.
   - Правда, - осторожно спросил Майкл, - что твой фургон привез.., мертвого
человека?
   - Боюсь, что так.
   - И кто это?
   Я еще раз рассказал про Кевина Кейта Огдена и добавил,  что  Джерико  Рич
уже истребовал на завтра другой фургон и другого водителя для своих кобыл.
   - Уж этот Рич, - горько заметил Майкл. - Несмотря на то что  он  проделал
большую дыру в моих конюшнях, я рад от него избавиться. Неотесанный грубиян.
   - А дыру-то удастся заполнить?
   - Да, конечно, со временем. У меня уже есть десяток на примете, которых я
могу поставить хоть завтра. Потеря Джерико - тяжелый удар, но не катастрофа.
   - Ну и прекрасно.
   - Придешь на ленч в воскресенье? Моди велела тебя пригласить.
   - С удовольствием.
   - Пока. Мужчина способен утонуть в голубых глазах Моди Уотермид. А  о  ее
воскресных ленчах ходили легенды. Фаруэй, все еще стоявший у окна, выказывал
явные признаки нетерпения и постоянно поглядывал на часы, как будто от этого
время шло быстрее.
   - Виски? - снова предложил я.
   - Не пью.
   Просто не любит или когда-то слишком много пил, прикинул я в уме.  Скорее
всего, не одобряет в общем и целом.
   Я оглядел свою  просторную,  до  мелочей  знакомую  комнату  и  попытался
увидеть ее его глазами. Серый  ковер,  на  нем  несколько  половиков.  Стены
кремового цвета, фотографии со  скачек,  коллекция  попугаев  из  китайского
фарфора, когда-то принадлежавшая  моей  матери.  Старинный  письменный  стол
красного дерева, зеленое кожаное вращающееся кресло. Диваны, покрытые старым
выцветшим ситцем, поднос с напитками на маленьком столике, диванные  подушки
кремового цвета, всюду настольные лампы, книжные полки и растение в горшке -
только  листья,  никаких  цветов.  Обжитая  комната,  не  слишком  тщательно
прибранная, вовсе не шедевр декоратора. Дом.
   Наконец неприметный черный фургон не спеша въехал во двор и  остановился.
У него не было окон ни по бокам, ни сзади, и я неожиданно осознал, что  это,
по сути, катафалк. За ним прибыл Сэнди на служебной машине.
   С радостным  восклицанием  Фаруэй  поспешил  им  навстречу.  Трое  мужчин
флегматично выбрались из катафалка и принялись  за  дело.  Я  последовал  за
Фаруэем и, стоя в стороне, смотрел, как они достали узкие носилки,  покрытые
чем-то вроде парусины, с ремнями.
   Человек, который, судя по всему, руководил их действиями, сказал, что  он
из следовательского отдела, и представил Фаруэю соответствующие документы.
   Оставшиеся двое вместе с носилками забрались в фургон. Вслед за ними туда
залез и Сэнди, который  вскоре  выбрался  наружу,  держа  в  руках  сумку  и
портфель, из хорошей кожи, но уже потрепанные.
   - Пожитки покойного? - спросил человек, прибывший с катафалком.
   Фаруэй кивнул.
   - Во всяком случае, моим работникам это не принадлежит, - согласился и я.
   Сэнди опустил сумку и портфель на  битум  и  вернулся  в  фургон,  откуда
принес в пластиковом пакете всякую мелочь, принадлежавшую умершему, -  часы,
зажигалку, пачку сигарет, ручку, расческу, пилочку для ногтей, очки и кольцо
с ониксом. Представитель следователя под его  диктовку  все  это  переписал,
прикрепил к пакету ярлык с надписью "Собственность К.  К.  Огдена"  и  убрал
пакет в машину.
   Сэнди и представитель  следователя  снова  залезли  в  фургон,  а  я  тем
временем сел на корточки рядом с сумкой и расстегнул "молнию".
   - Не уверен, что вам следует так поступать, - запротестовал Фаруэй.
   В сумке, заполненной только наполовину, находились  вещи,  необходимые  в
поездке: бритвенный  прибор,  пижама,  чистая,  не  слишком  новая  рубашка,
короче, ничего особенного. Я застегнул "молнию" и открыл  портфель,  который
не был заперт.
   - Эй, - окликнул меня Фаруэй.
   - Если человек умер в принадлежащем  мне  фургоне,  должен  же  я  с  ним
познакомиться, - резонно ответил я.
   - Но вы не имеете права...
   Несмотря на его протесты, я все же  ознакомился  со  скромным  содержимым
портфеля, которое мало что добавило к тому, что  я  уже  знал.  Калькулятор.
Блокнот, девственно чистый. Пачка открыток, перевязанная резинкой,  все  как
одна одинаковые, с изображением гостиницы в  сельской  местности,  рекламные
проспекты. Упаковка аспирина, желудочные таблетки, две  маленькие  непочатые
бутылочки водки, какие дают в самолете.
   - Послушайте же, - снова заметил неуютно себя чувствующий Фаруэй.
   Я закрыл портфель и поднялся.
   - К вашим услугам, - сказал я.
   Похоронных дел мастера не слишком торопились, и когда они наконец вынесли
Кевина Кейта, то сделали это через переднюю дверь для пассажиров, а не через
дверь для грумов, которой мы до сих  пор  пользовались,  чтобы  забраться  в
фургон. Выяснилось, что окоченевший труп можно было перетащить  на  носилки,
только если расположить их на переднем сиденье. Потому его и вытащили  через
эту дверь, ногами вперед, завернутого в парусину и привязанного ремнями.
   Этот труп оказался очень тяжелым, да еще и согнутую правую руку выпрямить
не удалось. Разумеется, ни о каком уважении  к  покойному  тут  говорить  не
приходилось,  и  вся  операция  напоминала  извлечение  упрямого  рояля   из
небольшого закутка. Наверное,  перевозчики  трупов  привыкают  ко  всему.  К
примеру, один из них помимо таких замечаний, как "поднимай" или "эта рука  в
двери застряла", рассуждал о шансах своей  футбольной  команды  в  ближайшее
воскресенье. Без лишних  церемоний  они  погрузили  носилки  в  свой  черный
катафалк через заднюю дверь, как  будто  это  был  не  человек,  а  мешок  с
мусором, и я видел, как они  переложили  завернутого  в  парусину  Огдена  с
носилок в открытый цинковый гроб.
   Фаруэй, более привычный к трупам, чем  я,  смотрел  на  все  происходящее
весьма прозаично. Мне он сказал, что сам вскрытия делать не  будет,  но  что
причиной смерти ему  представляется  остановка  сердца.  Простое  невезение.
Следствие - пустая формальность. Он подпишет свидетельство  о  смерти.  Меня
могут и не вызвать.
   Он  равнодушно  попрощался,  забрался  в  свою  машину  и  последовал  за
катафалком, выезжающим с моего двора. Сэнди,  забравший  сумку  и  портфель,
мирно замыкал кавалькаду.
   Внезапно стало очень тихо. Я взглянул на звезды, вечные  по  сравнению  с
нашей быстротечной жизнью. Интересно, Кевин Кейт Огден знал, что он умирает,
когда лежал там на сиденье позади грохочущего мотора?
   Я подумал, что скорее всего нет. Случалось мне падать на скачках, и тогда
последнее, что я видел, было круговоротом травы и неба. После удара я уже не
знал, жив я или умер. Иногда, очнувшись с благодарностью в  душе,  я  думал,
что вот такое неведение смерти - благо.
   Я снова забрался в фургон; Свернутая попона до сих пор хранила  отпечаток
головы Огдена, а  посредине  сиденья  виднелось  малопривлекательное  пятно,
которым хочешь не хочешь придется заняться утром. Черт бы его побрал,  этого
Огдена, подумал я.
   Бретт оставил ключи в зажигании - нарушение  еще  одного  моего  табу.  Я
прошел в кабину, вынул ключ вместе со связкой и  проверил,  что  по  крайней
мере машина стояла на ручном тормозе и все внутреннее освещение, кроме света
в кабине, было выключено. Наконец, выключив и этот свет, я  выпрыгнул  через
пассажирскую дверь и запер ее за собой.
   Передняя пассажирская дверь и дверь со стороны водителя закрывались одним
и  тем  же  ключом  -  от  зажигания.  Это  был  большой  хитроумный   ключ,
поставляемый вместе с машиной. Я запер водительскую  дверь,  так  как  Бретт
забыл это сделать, и вторым, менее сложным ключом закрыл дверь  для  грумов.
Третий, маленький ключ на кольце был от отделения под приборным щитком,  где
находились выключатель портативного  телефона  и  разные  документы.  Его  я
проверил раньше и нашел, что все в порядке.
   Я еще раз, последний, обошел вокруг фургона. Вроде все было как надо. Два
борта для свода лошадей были подняты и закреплены. Пять дверей для  людей  -
две для водителей и три для помощников - тоже были надежно  закрыты.  Крышка
топливного бака, закрывающаяся четвертым и последним ключом  на  связке  для
защиты от воров, тоже была в порядке.
   И все же я испытывал какое-то беспокойство. Поэтому, вернувшись в дом,  я
запер за собой кухонную дверь, что делаю редко. Я было протянул руку,  чтобы
выключить свет во дворе, но передумал и оставил его гореть.
   Обычно  все  машины  на  ночь  мы  оставляли  на  просторном,  специально
переоборудованном дворе фермы. Он был окружен кирпичной  стеной,  а  прочная
калитка надежно запиралась. Огромный  фургон,  одиноко  стоящий  у  меня  во
дворе, вдруг показался уязвимым, хотя машины такого размера  редко  пытались
украсть. Помимо того, что на  слишком  большом  числе  деталей  были  выбиты
номера и по меньшей мере в шести местах имелась надпись  "ПЕРЕВОЗКИ  ЛОШАДЕЙ
КРОФТА", все сооружение само по себе было настолько приметным,  что  украсть
его незаметно не представлялось возможным.
   Я снова разогрел жаркое, плеснул туда красного вина и съел. Я  так  и  не
задернул занавески в гостиной,  чтобы  постоянно  иметь  возможность  видеть
фургон.
   Абсолютно ничего не происходило. Я стал понемногу  успокаиваться,  отнеся
свои тревоги на счет неожиданной кончины Огдена.
   Я ответил на несколько телефонных звонков и пару раз позвонил сам,  чтобы
убедиться, что все остальные фургоны благополучно вернулись  на  ферму.  Как
сообщил мне мой старший водитель, все прочие ездки в этот день обошлись, как
ни странно, без приключений. Все шло по плану: никакой путаницы во  времени,
никаких поломок двигателей, никого и ничего  нигде  не  забыли.  Все  шоферы
заполнили свои журналы и положили их, как требовалось, в ящик  для  писем  в
конторе. Калитка была закрыта на замок. Ключей ни  у  кого  постороннего  не
должно было быть. Несмотря на мертвого пассажира, общий тон полученных  мною
сообщений говорил о том, что босс может расслабиться и отправиться спать.
   Босс в конце  концов  так  и  поступил.  Однако,  поскольку  моя  спальня
находилась прямо над гостиной, из ее окна  я  прекрасно  мог  видеть  хорошо
освещенный фургон. Задергивать занавески я не стал, но, несмотря на то,  что
я вообще редко задергиваю их полностью, на этот раз я часто просыпался из-за
необычного света снаружи. Где-то около трех утра я неожиданно  встрепенулся,
разбуженный чем-то еще, кроме яркого света. Через опущенные  веки  я  ощутил
резкое движение света по потолку, похожее на несильную вспышку молнии.
   Несмотря на  ранний  март,  погода  была  довольно  теплая,  но  тут  мне
показалось, что за последние несколько часов температура  упала  на  десяток
градусов. Я поднялся и, дрожа, босиком и в трусах подошел к окну.
   На первый взгляд ничего не изменилось. Пожав плечами, я было  повернулся,
намереваясь снова залезть под одеяло, как вдруг замер, охваченный сильнейшим
беспокойством.
   Дверь для грумов, через которую мы все лазили,  была  слегка  приоткрыта,
хотя я сам ее надежно закрывал.
   Приоткрыта.
   Я присмотрелся получше - так и есть. Там, где дверь теперь  не  прилегала
плотно, виднелась темная полоска. Вспышка света, которая меня,  по-видимому,
и разбудила, отразилась от стекла дверцы, когда ее открыли.
   Забыв об одежде, я рванул вниз по лестнице в направлении кухонной  двери,
открыл ее, сунул ноги в резиновые сапоги и сорвал с крючка старый  дождевик.
Пытаясь засунуть руки в рукава плаща, я рысью пересек двор и  открыл  дверцу
кабины.
   Кто-то в черном, находившийся внутри, был так же удивлен при  виде  меня,
как и я при виде его. Сначала он сидел ко мне спиной, но, когда он обернулся
с резким восклицанием, похожим скорее на громкий выдох, я увидел, что голова
его закрыта капюшоном, через прорези которого сверкали глаза, - классическая
маска грабителей и террористов.
   - Какого черта вы тут делаете? - заорал я, пытаясь подняться в кабину,  -
большая глупость, если на тебе сапоги, так как ступеньки не рассчитаны на их
ширину.
   Человек в черной маске схватил свернутую лошадиную попону, встряхнул  ее,
чтобы развернулась, и набросил на меня, пока я еще был на полпути наверх.  Я
соскользнул со скобы, сделал непроизвольный шаг назад в пустоту  и,  потеряв
равновесие,  грохнулся   на   битум.   Темная,   плохо   различимая   фигура
переместилась на место водителя, открыла дверь с той стороны,  весьма  ловко
спрыгнула на землю и, пригнувшись, быстро скрылась в ночи.
   Будь на мне кроссовки, я бы вполне мог с ним потягаться. Но в  сапогах  и
незастегнутом плаще, даже не надетом как следует, шансов у меня не  было.  С
досадой  поднявшись,  я  освободился  от  попоны,  застегнул   с   некоторым
опозданием плащ и прислушался к звуку удаляющихся шагов.
   Все казалось бессмысленным, в том числе и стояние  практически  неодетым,
дрожа  от  холода,  посреди  ночи  на  улиц