ть? Одну банку
госпожа Порье открыла сама, из нее выложила варенье для Михаила Ивановича и
для Сони. Именно туда и был добавлен яд. Когда мы садились за стол, она
пододвинула им двоим уже наполненные вазочки. А остальные, то есть мы с
вами, накладывали себе из большой вазы. Все просто, Тихон Тихонович, и все
заранее продумано.

- Что продумано? Кем? - не унимался купец. - Как вы можете такое говорить?
Как вам не совестно? Что же, моя Ирина враг самой себе? Зачем же оставаться
вдовой в такое смутное, опасное время? Слушайте, господин доктор, а может,
его сиятельство, того, сам решил таким оригинальным способом... ну, вы
понимаете, о чем я? Он ведь тонкая художественная натура, а, как известно,
такие как раз весьма склонны, - купец сдержано кашлянул, - я давно замечал
за ним странности, эта его страсть к одиночеству, к рисованию картинок... А
вам, господин доктор, за хлопоты я заплачу. Много заплачу, не обижу. Сейчас
деньги ничего не стоят, но вы не волнуйтесь, у меня есть старые надежные
золотые червонцы...

- Господин Болякин, уйдите, очень вас прошу. Куда-нибудь уйдите и уведите
вашу дочь отсюда, иначе я за себя не ручаюсь, - выдавил сквозь зубы
Константин Васильевич.

- Куда же это, интересно, нам уходить? - истерически взвизгнула Ирина. - Мы
в своем доме, и вы, господин доктор, здесь не распоряжайтесь. Делайте свое
дело, лечите больного, а нам указывать не надо! - Крик перешел в бурные
рыдания.

- Вот дура баба, - покачал головой купец, - вы уж простите ее, господин
доктор. Она, разумеется, не в себе. Пойдем, хватит орать, тебе лечь надо, -
он взял дочь под локоть и увел ее в спальню.

Через полчаса вернулась Соня. На возке вместе с фельдшером Семеном она
привезла священника. Батюшка был стар и болен, еще не пришел в себя после
надругательства на пустыре, однако ехать к умирающему согласился, взял с
собой все, что нужно для причастия.

Михаил Иванович умирал долго и мучительно. Доктор Батурин пытался облегчить
его страдания, колол морфий. Агония длилась несколько часов. Священник
причастил его. Перед рассветом, перед самым концом, умирающий открыл глаза
и зашептал что-то. Соня склонилась к его губам.

- Сонюшка... брошь... не отдавай никому, сохрани, это все, что есть у
меня...

- Какая брошь, Мишенька? О чем ты?

- Бабушкина брошь с бриллиантом... не отдавай им...

Соня взяла в ладони его лицо, взглянула в глаза, совсем близко, и
произнесла еле слышно:

- Мишенька, у меня будет ребенок, Твой ребенок. Я тебя очень люблю.

Доктор ничего этого не слышал, он как раз вышел в сад, покурить. А когда
вернулся, граф уже не дышал.

Через два дня после похорон в Батурине явился Тихон Тихонович в дорогом, с
иголочки, английском костюме, таком белом, что резало глаза, с тростью
черного дерева в руке, в блестящих белых штиблетах. Он выглядел довольно
странно на фоне запущенного батуринского сада. За спиной у него маячила
огромная фигура его постоянного безмолвного спутника шофера Андрюхи. В
руках он держал огромный букет крупных, как кошачьи головы, багровых роз.

- Чем обязан?-мрачно поинтересовался Константин Васильевич.

- Вот, явился выразить вам благодарность за труды, - кашлянув, сообщил
купец и извлек из кармана красный бархатный футляр овальной формы, с
золотым причудливым вензелем на крышке, - поскольку деньги сейчас дешевы и
ненадежны, решил сделать вам от нашего осиротевшего семейства небольшой
презент на память. Изволите взглянуть?

- Благодарю вас, господин Болякин, но презента я от вас не приму, - покачал
головой доктор.

- Так вы посмотрите хотя бы. Вещь хорошая, стоит дорого. - Он раскрыл
футляр. Там лежали мужские часы-луковица, золотые, с толстенной золотой
цепью.

- Оставьте себе. Мне такие роскошества не к лицу.

- Значит, брезгуете моей благодарностью? - прищурился купец. - Ну, тогда
примите хотя бы цветы. Это для Софьи Константиновны. В наше трудное время
тоже дорого стоят. Специально Андрюху в Москву за ними посылал. Ровно
двадцать пять штук, особый сорт. Есть ваза у вас? Эй, горничная, как тебя?

- У нас нет горничной, - сказала Соня, - у нас только кухарка, но она в
деревню ушла. А цветы я возьму. Спасибо. Но в вазу их ставить не надо. Я их
все равно на могилу отнесу Михаилу Ивановичу.

- А, ну ладно. - Купец еще немного потоптался, несколько раз откашлялся в л
кулак и обратился к доктору: - Я прошу прощения, мне необходимо
переговорить с Софьей Константиновной наедине.

- Извольте, - кивнул доктор, - вы можете пройти в дом. Сонюшка, я буду
здесь, рядом.

- У вас осталась вещь, принадлежащая нашей семье, - сказал купец, когда они
вошли в гостиную, - вещь очень дорогая. Брошь в форме цветка орхидеи с
большим бриллиантом в центре.

- Я не знаю, о чем вы, - тихо ответила Соня.

- Ну не надо, не надо, барышня, - хитро прищурился купец, - я ведь не
бесплатно. Я вам денег дам. Много денег, золотых червонцев. Золото всегда в
цене. Вы уж, будьте любезны, верните брошечку-то. Она не ваша.

- Тихон Тихонович, - покачала головой Соня, - что-то вы путаете. Я не ношу
ювелирных украшений, и никакой броши у меня нет.

- Значит, не отдадите? - вздохнул купец. - Напрасно. Так у вас хотя бы
деньги были бы, вам они очень пригодятся, когда придется все бросать и
уезжать из России. А придется очень скоро, поверьте мне. Если вы надеетесь,
что сумеете такую дорогую вещь продать, то ошибаетесь. Вас обманут, вы с
вашим батюшкой-доктором люди не коммерческие.

В гостиную вошел Константин Васильевич.

- Вот, господин доктор, - обратился к нему купец, - пытаюсь уговорить вашу
дочь вернуть по-хорошему то, что ей не принадлежит. Михаил Иванович,
Царствие ему Небесное, поступил необдуманно, отдал Софье Константиновне
нашу вещь. А она возвращать не желает. Нехорошо. Стыдно. Вы бы поговорили с
ней по-отцовски.

- Соня, в чем дело? - удивился Константин Васильевич. - Объясни, что
происходит?

- Я не знаю, папа. Господин купец требует у меня какое-то ювелирное
украшение, какую-то брошь. Пусть он сам объяснит, что происходит.

- Моя дочь никогда к дорогим побрякушкам пристрастия не имела, - быстро
проговорил доктор.

- Так то не побрякушка. Вещь весьма ценная. В последний раз говорю, отдайте
по-хорошему. Я знаю, она у вас. Больше ей негде быть. Ведь это грех - брать
чужое. Вам должно быть совестно.

- Ладно, хватит, - поморщился доктор, - о грехе и совести я с вами
рассуждать не намерен . дать не намерен. Вы лучше об этом побеседуйте со
своей дочерью.

- Ну, глядите, - тяжело вздохнул купец, - я хотел с вами по-хорошему,
по-соседски, но, видно, не получится. Не такие вы люди.

Купец ушел, не оглядываясь.

- Он наймет бандитов, они перероют весь дом, - задумчиво произнес, глядя
ему вслед, доктор, - эта брошь действительно стоит страшно дорого.

- Папа, ты же ее не видел.

- Она к твоей белой блузке приколота. А блузка валяется на стуле в твоей
комнате. На портрете эта брошь получилась у Миши значительно лучше, чем
твое лицо. Портрет надо убрать подальше, унести куда-нибудь из дома. А
брошь необходимо спрятать. За ней придут и перероют весь дом. Возможно, нас
с тобой тоже станут обыскивать. Купец за этот камень кому хочешь глотку
перегрызет. Миша рассказывал мне историю камня. Он говорил, что это
единственная его ценная вещь.

- Он перед смертью просил не отдавать им брошь. Меня не волнует, сколько
она может стоить. Мы ведь не станем ее продавать, - медленно произнесла
Соня.

Ночью доктор проснулся от страшного шума. В доме ломали дверь. Через минуту
послышался сдавленный крик. Кричал фельдшер Семен. Доктор выхватил из-под
подушки заряженный револьвер, кинулся наверх, в Сонину комнату.

Соня в ночной рубашке сидела, привязанная к стулу. В комнате находились
купец Болякин и его верный шофер-телохранитель Андрюха. Они ожесточенно
рылись в Сониных вещах. Шофер коротким финским ножом вспарывал подушки.
Купец, сидя на полу, перетряхивал нижнее белье. По комнате летели перья.
Доктор направил револьвер на купца. Во всем доме слышались крики, топот.

- Бросьте, Константин Васильевич, - покачал головой купец, - моих людей
здесь слишком много. А помощи вам ждать неоткуда. Власти никакой теперь
нет. Я предупреждал, чтобы вы отдали по-хорошему.

Доктор опустил револьвер. У него перед глазами белело Сонино лицо. К ее
горлу был приставлен короткий финский нож. Шофер Андрюха молча глядел на
доктора. В левой руке он сжимал пистолет.

- Может, все-таки скажете? - спросил купец, не вставая с пола и продолжая
перетряхивать белье. - А то ведь придется Софье Константиновне больно
сделать. Я говорю, людишек моих здесь много. Мы - не уйдем, пока не отыщем
брошь. В последний раз предупреждаю, отдайте по-хорошему, а то ведь поздно
будет.

- Тихон Тихонович, дымом пахнет, - подал голос Андрюха.

Дверь распахнулась, в комнату ввалился огромный солдат-дезертир, племянник

кладбищенского сторожа, огляделся дики- ми красными глазами, открыл рот и
рухнул прямо на купца. Из рассеченной головы пульсирующей широкой струђй
била кровь. За ним стоял фельдшер Семен с топором. Купец вскрикнул, Андрюха
рефлекторно кинулся к нему, доктор выстрелил и попал шоферу в затылок.
Купец забился, придавленный двумя огромными телами. Внизу что-то страшно
грохнуло, послышался отчаянный матерный вопль, Тяжелый быстрый топот.

- Константин Васильевич, горим. - крикнул фельдшер. - Там еще двое, я их

запер, но, видать, выбрались. Надо уходить.

Доктор схватил ножницы с туалетного столика, разрезал веревки.

- Соня, прикрой лицо, не дыши дымом, - он нащупал на полу пистолет,
выпавший из рук шофера, кинул его Семену, - надо их отогнать.

- Да удрали они, небось не дураки, скоро крыша рухнет!

Однако топот и мат приближались. На дороге в дыму возник огромный силуэт,
прозвучал выстрел. Первый бандит упал, но тут же поднялся, за ним влетел
второй. Захлопали выстрелы, стрелять приходилось наугад, дым ел глаза,
ничего не было видно.

- Помогите, - сдавленно кричал и плакал купец, - помогите вылезти! Ноги! Не
могу, помогите! Софья Константиновна, голубушка, спасите меня, старого
дурака, очень больно, обе ноги сломаны...

Старый деревянный дом был уже весь охвачен пламенем. Соня, кашляя и щурясь,
на ощупь подобралась к Тихону Тихоновичу, заваленному двумя огромными
телами, протянула ему руку:

- Держитесь, вылезайте!

Он вцепился в ее запястье мертвой хваткой и прохрипел:

- Не пущу! Заживо сгоришь! Где камень?

Тем временем один из бандитов набросился на доктора, другой на фельдшера, в
маленькой задымленной комнате четверо дрались насмерть, и нельзя было
понять, кто кого одолевает.

Соня попыталась выдернуть руку, но купец держал очень крепко, тянул к себе.
Она уже захлебывалась кашлем от дыма и только успела отчаянно, из последних
сил крикнуть:

- Папа!

Ее крик как будто придал сил Константину Васильевичу. Ему удалось рукоятью
пистолета садануть одного из бандитов в висок. Сверху угрожающе затрещало,
стало слышно, как валятся балки на чердаке Бандит вышиб головой окно,
спрыгнул со второго этажа, бросился в рассветный туман. В револьвере,
который успел подобрать фельдшер, остался последний патрон.

- Камень, - бормотал купец сквозь кашель и стон, - где брошь? Отдай! Не
твое!

- Соня, ты где? Отзовись, Соня! Хлопнул выстрел, так близко, что Соне
показалось, выстрелили в нее. Она уже не могла дышать от дыма, плохо
соображала, в горле так першило, что вместо крика получился слабый, хриплый
шепот:

- Папа!

Через секунду она почувствовала, что купец обмяк. Она изо всех сил
старалась высвободить руку. Тихон Тихонович был мертв, но продолжал держать
Соню. Пальцы его свело. Доктор нашел Соню, пытался на ощупь разжать пальцы,
освободить ее запястье, но не мог.

- Ай, хватит! - гулко простонал подоспевший фельдшер и рубанул по мертвой
руке топором.

Наконец все трое выбрались из пылающего дома. Уже рассвело. Соня едва
держалась на ногах. С диким грохотом и треском обрушилась крыша, полетели
искры.

Соня потеряла сознание.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

- Я задержусь после эфира, - сказала Лиза, целуя мужа на прощанье, - надо
обсудить кое-какие проблемы с начальством.

- Почему обязательно ночью?

- Ты же знаешь, на телевидении нет ночи, нет дня. Сплошной производственный
процесс.

От собственного вранья у нее запершило в горле. "Хватит,.- подумала она с
раздражением, - это в последний раз".

Дело было не только во вранье. Она уже привыкла выдумывать уважительные
причины и достоверно объяснять, почему вернется не в два часа ночи, а в
шесть утра. Но сейчас впервые она поймала себя на том, что вовсе не хочет
ехать к Юре. Она знала, что там ее ждет тягостный бессмысленный разговор.
Ради этого было совсем уж глупо и обидно врать мужу.

В Останкино все продолжали судачить о смерти Артема Бутейко. Это уже
перестало быть главной темой разговоров, однако появление Лизы сразу
освежило в памяти трагическое событие недельной давности. Она ловила на
себе осторожные косые взгляды.

Говорили, что вроде бы убил Артема его старый приятель, одноклассник,
которому Артем не возвращал долг. Поначалу у следствия не возникло никаких
сомнений, убийцу взяли прямо на месте преступления, однако что-то там
застопорилось, застряло, нескольких операторов и администраторов
допрашивали оперативники и следователь.

- К тебе еще не обращались по поводу Бутейко? - спросил Лизу директор
новостийной программы. - А то ведь наверняка нашлась какая-нибудь сволочь,
которая проболталась о ваших особых отношениях.

"Почему сволочь? Почему проболталась? - подумала Лиза. - И какие у нас были
особые отношения? На телевидении подобная вражда, тайная и явная, - вполне
обычное дело".

- Нет. Ко мне не обращались.

- А, ну-ну. Жди привета из прокуратуры. Как там Канада? Ты хорошо отдохнула
на конференции?

Она отработала эфир, села в машину. Ей нравилось ездить по пустым ночным
улицам. Дорогу она знала наизусть и отдыхала за рулем. Совсем недавно,
всего лишь пару недель назад, именно здесь, на перекрестке, в конце
Шереметьевской улицы, остановившись ночью на светофоре, она заметила в
соседней машине рядом с водителем знакомый профиль. Ей показалось, в
"жигуленке" ехал Артем Бутеико.

Подъезжая к Новокузнецкой, она увидела ту же машину, и вдруг пришла в
голову совершенно дикая мысль, что Артем следит за ней. А она, между
прочим, направлялась к Юре.

"Он, конечно, сумасшедший, но не до такой степени, - подумала она, -
неужели ему не достаточно постыдного шоу, которое он устроил с моей мамой?
Неужели не сыт еще?"

Она хорошо изучила характер Бутеико и понимала, что гадить он ей будет
долго и серьезно, при всякой возможности. Ничего удивительного, если завтра
в его ночной программе появится сюжет о ее тайном романе. Но откуда он мог
узнать? Нет, это ерунда. Никто не знает, да и машина не обязательно та же,
мало ли в Москве вишневых "жигулят"?

Во дворе она огляделась, но никого, кроме Юры и Лоты, не увидела.

Сейчас, подъезжая к перекрестку, она думала о Бутеико. Как, в сущности,
глупо он жил и как рано, как нелепо погиб. Про него многие говорили, что он
"допрыгается". Но вряд ли за те мелкие пакости, которые он делал, его могли
убить. Он подглядывал в замочную скважину и охотился за чужими тайнами, в
основном любовными. Однако в наше время знаменитости обоего пола с
восторгом трясут перед многотысячной толпой грязными простынями
двадцатилетней давности, несут свои замаранные постельные принадлежности,
как транспаранты на праздничной демонстрации. Темой очередного интервью
становится какой-нибудь роман, о котором. забыли рассказать в прошлом
интервью. Не стесняются называть имена бывших постельных партнеров и
партнерш, при этом не спрашивая их разрешения, не заботясь о том, нужна ли
им и их семьям эта пикантная правда.

Для таких репортеров, как Артем Бутейко, настал золотой век, только успевай
подгребать чужие окурки со следами губной помады, только подставляй
микрофон и камеру под щедрый поток интимных откровений.

За это не убивают. Наоборот, платят - деньги, как за рекламу.

В Останкино говорили, будто его застрелил приятель за денежный долг. В
принципе возможно. Он жил в долг, занимал у всех, но всегда возвращал.

Когда погибает человек, которого ты терпеть не мог, о котором плохо думал и
плохо говорил, ощущение удивительно гадкое. Стыдно, как будто ты причастен
к его смерти.

"А за что же, собственно, я терпеть не могла Артема? За цинизм? За
наглость? .Ну, циников и наглецов на телевидении хватает. За бездарность?
Этого добра тоже достаточно. Когда-то у нас с ним были [вполне нормальные,
даже приятельские Х отношения. Он возненавидел меня после того ток-шоу с
фальшивым героем. И был прав. Я сорвала ему премьеру. Он схалтурил. Ну и
что? Мало ли халтурщиков? Я могла и не лезть к его герою со своими шибко
умными вопросами, тем более в прямом эфире. Почему же я это сделала? Ведь
не просто так".

За месяц до этого в "Стоп-кадре" вышел его эксклюзивный сюжет о певце и
милиционере. Тогда о нем заговорили, имя его всплыло на поверхность. Он
получил возможность делать свою передачу.

Лиза вдруг ясно вспомнила широкое, тяжелое лицо человека в милицейской
форме, застывшие маленькие глаза какого-то неопределенного мутно-зеленого
цвета.

- Парень, я прошу тебя, не надо. Ну ты пойми, для меня это все, кранты.
Меня посадят.

Лиза совершенно случайно стала свидетельницей этого отвратительного
разговора. В Доме кино проходил вечер, посвященный десятилетнему юбилею
программы "Стоп-кадр". Пригласительные билеты продавались всем желающим,
народу собралось много, зал был полным. В антракте, в фойе, Бутейко с
каким-то парнем стоял у перил. Они смеялись, оба были немного навеселе.
Лиза стояла неподалеку и увидела, как к ним подошел милиционер.

- А, это опять ты? - Артем скорчил брезгливо-утомленную гримасу. - Слушай,
товарищ капитан, я не понимаю, как тебя сюда пропустили. Тебе вообще-то
здесь делать нечего.

- Действительно, - усмехнулся приятель Артема, - а то вдруг тебе взбредет в
голову опять наводить порядок, еще кому-нибудь заедешь кулаком в рожу.

- Ребята, я прошу вас, не надо, - тихо проговорил милиционер.

- Чего не надо-то? - с издевательской усмешкой спросил Бутейко, - Правду
людям говорить? Значит, тебе все можно, а нам нельзя?

- Да не в этом же дело... Я прошу тебя, не показывай этот сюжет,
по-человечески прошу. Ну хочешь, денег дам? Хочешь, на колени встану? Это ж
для меня конец карьеры, конец всей жизни, пойми... Если хоть капля жалости
у вас осталась, ребята ну просто, по-человечески, пожалейте меня.

- Не стелись, капитан, - высокомерно посоветовал приятель Артема, - ты бы
лучше о жалости подумал, когда бил Руслана кулаком в лицо. Вам, ментам, о
жалости лучше вообще не рассуждать, на эту тему вам лучше заткнуться. И
давай, кончай сопли распускать, смотреть противно.

Смотреть действительно было противно, причем на всех троих. Двое
куражились, один умолял, унижался. Бутейко и его приятелю это нравилось.
Вот тогда она и почувствовала острое отвращение к Бутейко. Ей не было дела
до этого капитана, она видела его в первый и в последний раз. Но он так
унижался, а они с таким кайфом куражались, они получали от этого почти
физическое удовольствие. Их обоих хотелось убить на месте. И не важно, кто
прав, кто виноват.

Сюжет вышел, капитан получил три года. Десятки тысяч таких же капитанов,
лейтенантов и прочих милицейских чинов по всей России пускают в ход кулаки,
разбивают лица. Иногда они делают это по необходимости, иногда от
собственной распущенности и жестокости. Если бы каждого сажали в тюрьму, не
было бы милиции. Этот капитан не хуже и не лучше прочих. Однако ему не
повезло. Лицо, которое он разбил, пытаясь прекратить кабацкий скандал, было
лицом популярного эстрадного певца. А главное, рядом оказался репортер
Артем Бутейко с любительской видеокамерой. Репортеру ужасно хотелось
прославиться. Потом, когда Бутейко в качестве героя ток-шоу привел име