т, - искренне признался капитан.

- Ну и не надо. Раз не знаете, я не скажу.

- Вячеслав Иванович, как же я сумею разобраться, если вы не хотите
говорить?

- А зачем? Для чего разбираться? Они убили Артема, теперь наша очередь. Не
понимаю, почему сначала его, он был тогда ребенком, шестнадцать лет - это
еще ребенок. Тем более его вообще не было в Москве в то время. Он ничего не
знал и уже никогда не узнает.

- В убийстве вашего сына подозревается его приятель, бывший одноклассник,
Анисимов Александр Яковлевич. Вы с ним знакомы?

- Я этого мальчика знаю с детства. Он не убийца. Он только орудие. Сначала
они прислали его ко мне с перстнем. Они как будто издевались,
предупреждали, хотели, чтобы мне стало по-настоящему страшно. Зачем,
спрашивается? Мне было страшно все эти четырнадцать лет, но я никогда не
думал, что первым станет Артем.

- Вы слышали, как Анисимов угрожал вашему сыну?

- Нет, - Бутейко печально покачал головой, - это было бы слишком
прямолинейно, если бы он угрожал. Он пришел ко мне, а не к нему. Он принес
перстень с изумрудом. Вещь красивая, но камень с трещиной, алмазы мутные.

- Вячеслав Иванович, вы много лет работали гравером в ювелирном магазине -
осторожно начал Иван, - почему вы сменили специальность?

Вопреки ожиданиям, больной никак не отреагировал на этот вопрос, он тяжело
вздохнул, стал теребить угол наволочки, сворачивать ткань жгутом,
накручивать на палец, и казалось, так сосредоточился на этом занятии, что
позабыл о капитане.

- Вячеслав Иванович, вы устали?

- Не знаю, - Бутейко равнодушно пожал плечами, - наверное, устал. Но разве
это кому-нибудь интересно? Я готов годами носить одни брюки, зимой и летом,
я с радостью буду лелеять единственную пару ботинок, самостоятельно менять
набойки, сшивать порванные шнурки. Я очень люблю сладкий чай с черными
гренками, поджаренными на подсолнечном масле, правда, кашу терпеть не могу,
особенно перловку, и не потому, что эта крупа самая дешевая, просто
невкусно. Однако и перловку я готов есть ежедневно. Но спать и видеть его
во сне, с пакетом на голове, с открытым ртом, растопыренными жуткими
глазами, я не могу.

- Подождите, Вячеслав Иванович, - осторожно, перебил его капитан, - вы
сказали, что не спите четырнадцать лет. Значит, все это - пакет, труп,
Павел - было четырнадцать лет назад?

- Да. В восемьдесят пятом. В июне. Стояла страшная жара. Мы проводили
Артема в колхоз. Он закончил девятый. Их всем классом отправили в колхоз на
картошку. А мы с Лелечкой собирались в Пярну, в отпуск. Я отрабатывал
последний день перед отпуском. И тут он появился. Он пришел в магазин,
долго крутился у прилавка. Он не был похож на человека, который может
купить что-либо в ювелирном магазине. До закрытия оставалось десять минут,
милиционер попросил его выйти. Он не возражал, не сказал ни слова. Когда он
проходил мимо меня, я заметил, какое у него жалкое, потерянное лицо. А
потом я увидел его на лавочке во дворе, напротив служебного входа. Он
держал в зубах погасший окурок и смотрел в одну точку. Знаете, что
заставило меня сесть рядом с ним? Жалость. Очень хорошее, чистое чувство. Я
подумал, что он наводчик, его прислали к магазину бандиты. Такое уже
случалось. Перед тем как грабить, они посылают "шестерку", покрутиться,
посмотреть, кто последним выходит и закрывает дверь, в котором часу
приезжают инкассаторы. Потом бедолагу-разведчика подставляют, сдают. Я,
между прочим, всегда был хорошим, добрым человеком. Я многим помогал, даже
с риском для себя. Но и, конечно, я не хотел, чтобы ограбили наш магазин. Я
был не только добрым, но и честным.

Капитан заметил, что по щекам больного текут слезы, худые плечи мелко
вздрагивают.

- Может, вам воды налить? - спpocил Иван.

- Не надо... - всхлипнул старик, - не могу больше ни пить, ни есть. Вы
поймите, я очень хороший человек, у меня четыре благодарности в трудовой
книжке. Попросите Лелю, пусть она покажет, просто чтобы вы знали, какой я
человек. Я всем помогал, причем бескорыстно. На обувной фабрике я целый
месяц висел на Доске почета, и сын у меня известный журналист, - он
уткнулся лицом в подушку, заплакал еще горше. Капитану ничего не
оставалось, как позвать к нему медсестру.

* * *

Утром, за завтраком, Лидия Николаевна выразительно молчала, всем своим
видом показывая, что не трогает сына, не мешает ему думать. Но все-таки не
выдержала.

- Между прочим, я вчера встретила Варю Богданову. Просто удивительно,
только недавно мы с тобой говорили о ней, вот, что называется, легка на
помине. Я смотрю, идет по коридору.

- По какому коридору?

- По коридору Университета искусств. Она стала совсем взрослой, и такая
красавица. Сразу узнала меня, спрашивала о тебе, просила передать привет.

- Очень интересно. Как она поживает?

- Она живет с человеком, который годится ей в отцы. Ему пятьдесят шесть, а
ей всего лишь двадцать. Он крупный чиновник, очень состоятельный и
влиятельный..

- Значит, Варя вышла замуж за пожилого состоятельного чиновника? -
задумчиво спросил Илья Никитич. - Возможно, для нее это неплохой вариант.

- Илья, ты не понял. Она не замужем за этим человеком. Они просто живут
вместе.

- А в институт она поступила?

- Илюша, я ведь только что сказала, что встретила ее в Университете
искусств, ты же знаешь, меня туда каждый год приглашают читать курс лекций
по художникам-символистам. Варя учится на втором курсе.

- Ну да, конечно. Но насколько я знаю, там обучение платное, и очень
дорогое. Кто же платит за Варю?

- Ее сожитель. Фу, какое гадкое слово, - Лидия Николаевна поморщилась, как
от кислого. - Но иначе не скажешь. Любовник звучит еще гаже. Впрочем, если
он оплачивает обучение, значит, относится к девочке серьезно, любит ее и
обязательно женится, как порядочный человек.

- А он порядочный человек?

- Говорят, да. Кстати, ты, возможно, слышал о нем. Мальцев Дмитрий
Владимирович, заместитель министра финансов, довольно известная фигура. Мне
сказали, он много делает для Университета, хлопочет в мэрии, в Министерстве
культуры, нашел спонсоров в Германии и в Америке. Вообще, отзывы о нем
самые положительные. Говорят, он неплохо образован.

- Кто говорит?

- Илья, что за ужасная манера - задавать вопрос, заранее зная, что ответ на
него тебе совершенно не интересен? - нахмурилась Лидия Николаевна.

- Почему же? Мне очень интересно, от кого ты успела столько узнать о
заместителе министра финансов господине Мальцеве.

- От библиотекаря университета Екатерины Борисовны.

- Он что, пользуется университетской библиотекой? - усмехнулся Илья
Никитич.

- Ты зря смеешься, Илюша. Редко, но пользуется. Заместитель министра
интересуется историей, точнее, историей обрусевшей французской знати,
которую приютила Екатерина Вторая во время французской революции.

- Он что, пытается выяснить свое родословное древо? Хочет стать членом
дворянского собрания? Это сейчас модно, объявлять себя потомственным князем
или, на худой конец, графом.

- Да, Илюша, ты угадал, - улыбнулась Лидия Николаевна, - возможно, нашу
Вареньку Богданову ждет большое будущее. Ей предстоит стать не просто женой
богатого чиновника Мальцева, но графиней. Ее будущий муж попросил найти для
него все, что есть о роде графов Порье.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Красавченко исчез, испарился, как будто был привидением. Лиза не
сомневалась, что он появится в Москве, очень скоро, сразу, как только она
вернется. И телефон, и адрес ему наверняка известны. Однако усилием воли
она заставила себя успокоиться хотя бы на время. Если без конца думать,
гадать, она ли на этих снимках, что надо шантажисту и как разумней
поступить в такой ситуации, то можно просто свихнуться.

За день до отлета позвонил муж, уточнил номер рейса. И буквально через пять
минут позвонил Юра, задал тот же вопрос

- Мы же договорились, я приеду к тебе через два дня.

- Я устал ждать. Не бойся, я просто постою в сторонке. Я знаю, раньше, чем
через неделю, ты не сумеешь ко мне выбраться, - сказал он печально, - я дни
считаю, жить без тебя не могу.

- Прости меня. Но лучше не надо приезжать в аэропорт. Мы ведь уже обсуждали
это.

- Я тебя чем-то обидел?

- Да Бог с тобой, Юраша. Просто устала.

- Ты всегда говоришь, что устала, когда не хочешь меня видеть.

"Ну вот, - обреченно подумала Лиза, - мы опять выясняем отношения".

- Скажи мне что-нибудь хорошее, - попросил он.

- Я соскучилась, - произнесла она равнодушно. Хотя это было правдой. Она
действительно скучала по нему.

- Лизонька, что с тобой? У тебя здесь какие-то неприятности?

- Да.

- Ну, хотя бы в двух словах объясни, что случилось?

- Меня шантажируют, - она почувствовала, что сейчас заплачет.

- Это связано с нами?

- Я не могу по телефону. Я только прощу тебя, не приезжай в аэропорт.

- Если шантаж связан с нами, то все просто. Ты наконец примешь решение,
тебе не надо будет больше ничего скрывать.

"Господи, опять он о том же. У него никогда не было нормальной семьи, и он
не знает, что это такое - разрушить то, что создавалось годами".

- Юраша, мы не будем обсуждать это по телефону. Вспомни, сколько стоит
минута разговора с Монреалем.

- Не волнуйся, я не разорюсь. А обсуждать нам нечего. Мы уже сто раз об
этом говорили. Ты знаешь, я хочу только одного, чтобы ты жила со мной. С
детьми, без детей, не важно. В конце концов, Витя совершенно взрослый
человек, у него своя жизнь. А Надюшу мы возьмем к себе. Она не младенец,
поймет.

"В том-то все и дело, что тебе не важно, жить с детьми или без них. Дети
ведь не твои..."

- Я это говорю не к тому, чтобы давить на тебя, торопить. Ты знаешь, я буду
ждать сколько угодно и готов к любому твоему решению. Просто я вижу, как
тебе тяжело.

"Если бы ты не был таким хорошим, мне было бы значительно легче".

- Юраша, я обещаю, через два дня после моего возвращения мы увидимся. Я
приеду к тебе, как всегда, сразу после ночного эфира.

"Совру что-нибудь, и все будет окей. Главное, врать достоверней, и при этом
честно глядеть в глаза Мише и детям".

Надо сказать, что это предстоящее вранье пугало ее значительно больше, чем
пластмассовый дохлый Красавченко со всем его открыточным шантажом. Положив
трубку, она несколько минут стояла, тупо глядя на башни собора Святой
Екатерины. Ей вдруг пришло в голову, что вся эта история с Красавченко не
так уж и серьезна. Ничего смертельного. Дерьмо воняет, но можно заткнуть
нос. Грязь пачкает, однако для борьбы с ней существуют всякие гигиенические
средства. Но главное, никому ведь от этого не больно. Противно до тошноты,
однако не больно. Можно просчитать, перехитрить, прокрутить умную
комбинацию. А вот в сфере реальных чувств надо делать реальный выбор,
резать по живому. Никого не перехитришь, ничего не просчитаешь.

Лиза достала чемодан, стала складывать вещи, подумала, что слишком мало
купила подарков детям и мужу. А Юре вообще ничего. Времени на магазины уже
не будет, придется покупать все при пересадке во Франкфуртском аэропорту, в
два паза дороже. Между прочим, себе вообще никакого подарочка не сделала. А
зря. Себя надо любить и уважать, баловать иногда всякими бесполезными
приятными сюрпризами.

На полке, где лежало ее нижнее белье, она обнаружила один из поляроидных
снимков, тех, что были сделаны в порноквартале.

- Сюрприз, - пробормотала она весело, - Елизавета Беляева на фоне
представителей сексуальных меньшинств. И, разумеется, открыточку сунули не
куда-нибудь, а именно в нижнее белье. Так пикантней.

Спокойно вглядевшись, она заметила, что на лице ее не просто испуг, а
брезгливая паника. Такое лицо бывает у человека, случайно наступившего
босой ногой в навозную кучу. Какое, к черту, возбуждение? Пластмассовые
куклы красавченки, при всем их коварстве, не могут просчитывать самых
обычных человеческих реакций. Они понимают, что такое страх, однако не
имеют представления о брезгливости. Любой нормальный человек тут же заметит
подвох. Телеведущая Беляева не испытывает в порноквартале ни восторга, ни
плотоядного возбуждения.

Впрочем, так ли это важно, кто что заметит и подумает? Если снимки будут
обнародованы, каждый увидит в них то, что пожелает увидеть.

"Ну ладно, порноквартал - это не так страшно. А остальное?"

Об остальном она запретила себе думать до возвращения в Москву. Оставшийся
день пролетел незаметно. Заключительное заседание, торжественное закрытие
конференции, банкет.

Она постоянно ловила себя на том, что тревожно озирается, косится в
сторону, как испуганная лошадь. Это заметила и американка Керри.

- По-моему, ваш Красафченкофф исчез, - сообщила она, усаживаясь рядом с
Лизой на торжественном банкете в гостиничном ресторане, - я это вижу по
вашему лицу. Вы стали спокойней и уверенней. Я должна извиниться.

- За что, Керри?

- Я ляпнула глупость, спросила, нет ли у вас с ним романа. Простите, Лиза.
Я понимаю, насколько вам неприятно было услышать этот вопрос.

- Ерунда, Керри. Давайте вообще забудем о нем. Вы правы, его здесь уже нет,
и хватит о нем говорить, слишком много чести. Удивительно вкусный лосось.


- Да, они здесь как-то особенно его готовят, запекают на углях. Ресторан
покупает живую рыбу. Мы с вами многое потеряли, ни разу не позволили себе
поужинать в этом ресторане.

Утром, перед отлетом, Лизе пришлось оплатить счет за пользование платным
баром. Бутылка белого рейнского вина стоила тридцать долларов, и еще раз
она помянула про себя Красавченко добрым словом.

До Франкфурта летели многие участники конференции. Рядом с Лизой в самолете
сидел норвежский профессор Хансен. Эта компания ее вполне устраивала.
Старик немного поболтал, пошутил и наконец стал уютно похрапывать.

"Все хорошо, - думала Лиза, - я возвращаюсь домой. Ничего страшного не
произошло, ничего в моей жизни не изменилось. Остались все те же проблемы,
однако я уже успела к ним привыкнуть".

Во Франкфурктском аэропорту пришлось провести четыре с половиной часа в
ожидании московского рейса. Вначале это было забавно. В международном
перевалочном пункте скопилась такая разнообразная яркая публика, что не
меньше часа можно было убить, просто наблюдая транзитную толпу. Арабские
семьи с толстым папашей во главе, с целым выводком большеглазых детишек и
занавешенных до бровей жен разных возрастов. Старшая жена, средняя,
младшая. И у каждой - грубый макияж на лице, что выглядит довольно странно
при такой нарочитой скромности наряда. Хасиды с длинными завитыми пейсами,
в круглых шляпах, в черных костюмах. Индейцы с вишневыми лицами, в пестрых
войлочных куртках, в сапогах со шпорами, и рядом индусы, запеленутые в
длинные яркие ткани. Мужчины в тяжелых чалмах, женщины в свободных
блестящих накидках на головах, с серьгами в ноздрях, с красными и синими
пятнышками между бровями.

В этой международной пестроте резко выделялась группа северо-корейских
товарищей, полдюжины одинаковых маленьких мужчин в одинаковых серых
костюмах. Они дисциплинированно семенили по залу ожидания, как отощавшие
серые гусята, сквозь толпу сытых петухов и павлинов.

Лиза нашла маленькое уютное кафе, выпила чашку кофе, съела горячий
бутерброд с сыром, потом не спеша обошла сувенирные лавки, купила для Юры
зажигалку "Зиппо", такую, каких нет в Москве, сделанную по образцу самых
первых "зипповских" зажигалок, с фигуркой девушки в развевающемся на ветру
платье. Долго выбирала в ирландском магазине свитера ручной вязки для мужа
и детей, и когда наконец выбрала, услышала рядов вкрадчивый знакомый голос.

- Лиза, вы знаете, здесь все значительно дороже. Транзитный аэропорт,
деться некуда, люди слоняются по магазинам, и эти сволочи взвинчивают цены
до неприличия.

Она не вздрогнула, не испугалась. Она знала, Красавченко непременно
возникнет опять, и была даже рада, что он возник здесь, а не в
Шереметьево-2.

- Давно не виделись, - усмехнулась она, взглянув ему прямо в мертвые глаза.

- Действительно, давно. Я успел соскучиться. Но ничего, у меня есть
утешение. Я могу хоть каждый день любоваться вами на видеопленке. Между
прочим, изумительное зрелище.

Лиза заставила себя не реагировать. Привидение. Дурно пахнущий сгусток
воздуха. Пустое место. Она расплатилась, взяла пакет, вышла из магазина.

- Эротическое кино много потеряло в вашем лице. Из вас получилась бы
настоящая секс-бомба. Грудь, пожалуй, стоило бы немного увеличить, ну и
вообще, добавить пару киллограмчиков, для округлости форм. Но это уже
детали. Главное - темперамент, страсть, - не унимался Красавченко и даже
попытался взять ее под руку.

У круглой стойки бара в центре зала Лиза заметила двух немецких
полицейских. Они сидели на высоких табуретках и пили колу.

- Давайте выпьем и поговорим, - внезапно предложила она с любезной улыбкой.
- Пойдемте, я угощаю, - и, не оборачиваясь, решительно направилась к
открытому круглому бару.

Полицейские тем временем спрыгнули с табуреток, постояли еще минуту и
разошлись в разные стороны. Один, пожилой, пузатый, не спеша пошел прямо на
Лизу. Когда между ними осталось не больше метра, она уже открыла рот, чтобы
произнести: "Простите, офицер, этот человек преследует меня, оскорбляет
непристойными предложениями и сексуальными домогательствами". Но тут же
спиной, всей кожей почувствовала, что Красавченко уже нет рядом. Он успел
вовремя испариться, как и положено привидению.

- Вы что-то хотели спросить, леди? - дружелюбно улыбнулся полицейский.

- Нет... извините... - Она поняла, что стоит, преграждая дорогу
полицейскому, с открытым ртом, и, опустив голову, быстро отошла в сторону,
к залу отдыха, нашла свободное кресло, села, вытянула ноги, закрыла глаза.

"Ну, и чего бы ты этим добилась? Конечно, здесь к подобным заявлениям
относятся куда серьезней, чем у нас, но транзитный аэропорт, толпы людей.
Кому охота возиться со случайными иностранцами?"

До посадки оставалось еще два часа. Лиза не заметила, как задремала в
удобном кресле, и проснулась оттого, что кто-то тронул ее за плечо.

- Лиза, пора. Вы опоздаете на самолет. Рейс объявляют уже во второй раз.

"Может, мне его просто убить?" - додумала она, не открывая глаз.

- Глупо. Честное слово, глупо, - произнес Красавченко, усаживаясь рядом, -
ну чего бы вы этим добились?

Она открыла глаза и резко встала. Пакет со свитерами упал с колен.
Красавченко поднял его и подал ей.

- Вы думаете, меня бы задержал этот толстяк-полицейский? Небось хотели
пожаловаться на сексуальные домогательства? Не спорю, здесь, как и в
Америке, к этим вещам относятся значительно серьезней, чем на нашей дикой
родине. Но ничего, кроме сочувствия, вы бы от толстого немца не получили.
Пойдемте, я провожу вас к выходу на посадку. По дороге побеседуем.

- Идите вон, Красавченко, - поморщилась Лиза, - я устала от вас.

- Придется потерпеть. Я ведь сейчас Для вас стараюсь. Было бы значительно
неприятней, если бы я омрачил вашу встречу с мужем в Шереметьево-2. Там у
вас и без меня может возникнуть щекотливая ситуация, - он весело подмигнул,
- я всегда говорил, что совершенно честных женщин не бывает. Женщина, как
художественный перевод. Если она хороша, то не верна, а если безобразна, то
никого не интересует ее верность. Видите, как я стараюсь быть
интеллигентным человеком? Я ведь понимаю, вам трудно общаться с пошляком.
Вы такая утонченная, такая образованная. Тем более странно, когда начинаете
хамить. Ну, что вы на меня так смотрите? Опять хотите послать вон? Неужели
до сих пор не поняли, что лучше все-таки выслушать мои условия?

- Хорошо, я вас слушаю.

- Спасибо, - он криво усмехнулся, - то есть это вы должны сказать мне
спасибо, потому что условия мои не так уж тяжелы для вас. Мне нужен всего
лишь эфир. Я хочу, чтобы вы пригласили меня к себе в передачу. Мы с вами
просто побеседуем в эфире.

- Ничего не выйдет. Не я планирую эфир, не я решаю, кого приглашать. Есть
начальство, есть редактор программы.

- Я знаю, - кивнул Красавченко, - однако от вас многое зависит. Если вы
предложите, вам не откажут.