ьнику отделения, как только что пробегал мимо выселенного
дома, а оттуда раздавались страшные девичьи крики, мужские голоса. Ему
показалось, что за освещенным окном отчетливо мелькнул силуэт страшного
дядьки с золотыми зубами, ну, того, лысого, его, кажется, Пныря зовут.

- Там такое творится, такое... кажется, они ее убивают, - задыхаясь,
испуганно сообщит он майору.

Товарищ Топотко скажет Васе большое милицейское спасибо, быстро вызовет
наряд, и Пнырю наконец возьмут с поличным, да не просто, а по "мокрому"
делу. По очень "мокрому", потому как там еще и групповое изнасилование.

Второй вариант понравился Васе значительно больше первого. Первый грозил
ему детской колонией, второй ничем не грозил, так как если возьмут Пнырю,
бояться некого.

- Ты куда? - поинтересовался Пныря, заметив, как мальчик выскальзывает за
дверь.

- Отлить, - не задумываясь, ответил Вася.

Через десять минут он был дома, а еще через двадцать Пнырю и его команду
взяли тепленькими, пьяными, накуренными. О том, что вместо усталой чмары на
матрасе лежит труп, они узнали только при аресте..

Позднее выяснилось, что цыганский возбудитель, подлитый несчастной Глюкозке
в водку, был лекарством, которое ветеринары вкалывают строптивым кобылицам
перед случкой, и для человека этот препарат в сочетании с алкоголем
является смертельным ядом. Бутылочку нашли у Пныри в кармане куртки. Ему
грозил если не "вышак", то пятнашка строго режима.

Майор Топотко посоветовал Васиной маме переехать в другой район, от греха
подальше. Он был искренне благодарен Васе, так как за успешное задержание
особо опасного преступника получил звание подполковника, был поднят с
"земли", то есть переведен из районного отделения в округ.

Семья переехала с Малюшинки в новый дом у метро "Войковская". Вася с
бандитами больше не дружил. Он стал хорошим мальчиком. После армии поступил
в школу милиции. Получал грамоты и значки "отличник боевой и политической
подготовки". Умел ладить с начальством. Был аккуратен, подтянут, невероятно
исполнителен. Мечтал дослужиться до генерала. Его внимательный,
пронзительный взгляд, раздражавший товарищей, начальству казался признаком
серьезности, надежности, безусловной преданности.

По окончании школы Соколов попал по распределению в районное отделение, а
не на Петровку, как планировал, однако все было впереди.

Довольно скоро он получил звание старшего лейтенанта и должность
заместителя начальника отделения по розыску. Однажды он допрашивал
свидетельницу. Девица была молодая и красивая. Они остались вдвоем в
кабинете. И вдруг она внезапным резким движением порвала на себе блузку,
грохнулась на пол и заорала:

- Помогите!

- Ты что, дура, сбрендила совсем? - Вася вскочил, попытался поднять ее с
пола.

- Тебе привет от Пныри, - прошептала девица с наглой улыбочкой и тут же,
набрав воздуха, опять заорала во всю глотку: - Помогите. Насилуют! - При
этом она умудрилась вцепиться в его китель обеими руками, да так крепко,
что отодрать не было никакой возможности.

- Пусти, дура! Кто тебе поверит? - -Вася пытался отцепить ее руки, но
потерял равновесие, завалился прямо на нее.

- Пныря велел передать, что везде тебя, суку, достанет, - прошептала
девица, - отпустишь Сизаря, будешь жить. Не отпустишь, сядешь, потом
ляжешь. Понял? В дверь заглянул дежурный.

- Насилуют! Помогите! - вопила девица.

- Соколов, ты что, с ума сошел? - дежурный помог ему подняться, девица
продолжала орать, показывая всем разорванную блузку.

Свидетельница эта, Кускова Наталья Сергеевна; проходила по делу о
квартирной краже. Рецидивист Сизарь был задержан в качестве главного
подозреваемого. Вася знал, что в этом деле многое зависит от того, в каком
виде он передаст документы в прокуратуру, причем никто его за руку поймать
не сумеет, если он устроит все так, что Сизарь из подозреваемых перейдет в
ряды свидетелей.

Вечером ему позвонили домой.

- Ну что, надумал? - спросил его приятный женский голос.

- Кто это? С кем я говорю?

- Вот дурной, - в трубке захихикали, - Пныря говорил, ты умный, а ты,
оказывается, совсем дурачок, Вася. Так надумал или нет?

- Иди ты... - рявкнул Вася и бросил трубку.

Утром его вызвал начальник отделения и сказал, что поступило заявление от
гражданки Кусковой Н.С. Гражданка эта обвиняет его, старшего лейтенанта
Соколова, в том, что он, угрожая посадить, склонял ее к интимной близости,
а получив отказ, попытался изнасиловать прямо в своем кабинет. К .
заявлению приложена справка из поликлиники, подтверждающая, что у гражданки
Кусковой Н.С. обнаружены на теле синяки, ссадины и прочие характерные
следы.

Вася кинулся к тому дежурному, который заглянул в кабинет:

- Ты же все видел...

- Я видел, как ты на ней лежал, - отводя глаза, сказал дежурный.

Соколов заперся в своем крошечном кабинете, занялся писаниной, оформлением
документов по делу о квартирной краже. Вскоре рецидивист Сизарь был
освобожден из-под стражи. Начальник отделения вызвал к себе Васю и сообщил,
что гражданка Кускова свое заявление забрала.

- В следующий раз ни в коем случае не подходи, сразу звони, вызывай
подкрепление, - посоветовал он Васе, влепив строгий выговор без занесения.

Через полгода ему опять передали привет от Пныри. Поступило заявление от
хозяйки квартиры, в которой Вася вместе с опергруппой проводил обыск, что
после обыска пропали золотые женские часы швейцарского производства
стоимостью тысяча условных единиц, с бриллиантами на циферблате и на
браслете. Вечером, вернувшись домой, Вася заметил, что на полном запястье
его мамы. поблескивают новенькие золотые часики.

- Откуда это у тебя? - спросил, разглядывая немыслимой красоты безделушку и
чувствуя, как на лбу выступает холодный пот.

- Ох, ты не поверишь, - счастливо рассмеялась мама, - я их выиграла в
беспроигрышную лотерею. Возле кулинарии, на углу, стоял столик. За
столиком-девушка. Привязалась ко мне, как банный лист. Ну, думаю, чем черт
не шутит? Главное, платить ничего не надо. Просто развернуть бумажку и
посмотреть, сколько там звездочек. Ты подумай, никогда раньше не играла ни
в какие лотереи, и вот, сразу повезло. Нет, это, конечно, не золото, не
бриллианты, иначе такая вещь стоила бы страшных денег. Подделка,
разумеется. Но все равно, очень красиво, - она вытянула руку, полюбовалась
часиками, потом расстегнула браслет, поднесла их близко к глазам, -
конечно, подделка, хотя вот, проба есть, и камни сверкают, прямо как
настоящие.

Раздался телефонный звонок, Васе передали привет от Пныри и изложили
очередные требования. Он уже не посылал звонившего на три буквы. Он сделал
все, о чем его просили. На следующий день хозяйка квартиры, извинившись,
сообщила, что часы нашлись, и забрала свое заявление. А Васина мама так до
сих пор и носит золотые швейцарские часы с бриллиантами, не веря даже
часовщику, который менял кварцевые батарейки, что и золото, и бриллианты,
все настоящее.

С тех пор два-три раза в год он получал приветы от Пныри и выполнял все, о
чем просили. Страх потихоньку притупился, а совесть не мучила его с того
самого момента, как дежурный капитан, опустив глаза, сказал: "Я видел, как
ты на ней лежал".

К двадцати пяти годам Соколов получил капитанские погоны.

Сослуживцы его хоть и не любили, но уважали. То есть он считал, что
уважают, на самом деле сторонились и не хотели связываться. Во-первых,
из-за патологического отсутствия чувства юмора и стерильной трезвости с ним
было скучно. Во-вторых, у него был неприятный, пронизывающий взгляд,
в-третьих, слишком теплые и доверительные отношения с начальством. Но Вася
и не стремился к дружбе с сослуживцами. Его, как в детстве, тянуло к
старшим по возрасту и по званию. Количество звезд на погонах было для него
главным и решающим достоинством человека.

Все в его жизни складывалось правильно и гармонично. Он шел вверх по
служебной лестнице, его наконец приподняли над "землей", из районного
отделения перевели в округ. Взятки он брал умеренно и умело. иногда ему
неплохо платили за выполнение поручений Пныри. Он успел узнать, что Пныря
коронован на зоне, сидеть ему еще долго, однако он не скучает, продолжает
активно работать на своем поприще.

Вася Соколов тоже работал активно. За аккуратность в ведении дел получал
денежные премии. Был экономен, умел копить, никогда не тратил на пустяки,
только на серьезные покупки, например, на машину. Правда, он не рискнул
купить иномарку, хотя денег хватило бы. Ограничился новенькой "шестеркой".
Зачем выпендриваться? Капитан УВД на иномарке - это как-то нехорошо, это
может вызвать лишние вопросы, разговоры. Следующим пунктом его жизненной
программы стала квартира, небольшая, но собственная, потому как жить вместе
с мамой и бабушкой ему надоело. У взрослого мужика должна быть собственная
жилплощадь.

Женщинам Соколов нравился. На него обращали внимание по-настоящему
красивые, уверенные в себе женщины. Фокус заключался в том, что застывший
пронзительный взгляд они воспринимали как загадочный и влюбленный.
Внимательные глаза крепкого, ладного, широкоплечего капитана их
гипнотизировали, но вместо неприятных ощущений вызывали приятные. Красивые
женщины не чувствовали себя пойманными врасплох, они не сомневались, что за
внимательным застывшим взглядом стоит влюбленность.

Развлекать дам рассказами о суровых милицейских буднях капитан не умел,
зато умел многозначительно молчать, изъясняться туманными намеками, и в
сочетании с пристальным взглядом это создавало иллюзию некоего богатого
таинственного прошлого, наполненного подвигами и риском. Однако иллюзии
хватало ненадолго. Капитан не дарил цветов, не водил в рестораны, вообще не
ухаживал. Когда дело доходило до интимной близости, он делался безобразно
груб, как какой-нибудь маньяк-насильник.

От каждой он хотел добиться животной покорности Гальки Глюкозки,
распластанной на матрасе. Только так ему нравилось, чтобы он главный, а она
- никто. Только так он получал удовольствие. Но при этом брезговал платной
любовью, которая дает возможность удовлетворить самые сложные потребности.

Соколов хотел завести одну постоянную женщину, причем обязательно очень
красивую, неглупую, верную, скромную, чтобы не тянула деньги, не качала
права, не требовала жениться, чтобы не рожала детей, потому что детей он
совсем не любил.

И вот однажды ему крупно повезло. Он вытащил из ледяной Москвы-реки Варю
Богданову. Она была совсем молоденькой, необыкновенно красивой, несчастной
и беззащитной.

Для нее застывший внимательный взгляд капитана стал символом спасения. Она
была жива постольку, поскольку он был рядом с ней. Пережитый кошмар почти
лишил ее рассудка. Она боялась не только воды и холода, но и людей. Самой
себе она казалась грязной, растоптанной, никчемной. После выписки из
больницы она не могла ходить по улицам. Ее все время колотил озноб. Ей
казалось, что прохожие как-то особенно на нее смотрят, узнают в ней ту
самую дуру, которая сама сняла с себя одежду в квартире маньяка, а потом
пыталась утопиться.

- Да, действительно, - сказал Соколов, когда она поделилась с ним своими
страхами, - у тебя все это написано на лице. Знаешь, как у проституток их
профессия почти сразу накладывает отпечаток, так и у тебя есть что-то такое
в глазах. Ведь ты действительно пошла за Тенаяном добровольно и добровольно
разделась. Значит, тебе хотелось этого.

Под видом жестокой правды он говорил ей много гадостей, которые усугубляли
ее страх, делали еще беззащитней. Он добился совершенной покорности и
зависимости. Ее мама попала в больницу с целым букетом нервных болезней.
Варя не могла оставаться дома одна, у нее не было денег, она нигде не
работала и не училась. Соколов перевез ее к себе. Он наконец купил себе
двухкомнатную квартиру в Строгинской новостройке.

Две пустые, необставленные комнаты на отшибе, с голыми окнами, выходившими
на пыльный пустырь, стали для Вари единственным безопасным местом в мире.
Она постепенно превращалась в испуганного, забитого звереныша. В квартире
не было ни радио, ни телевизора. Соколов обедал на работе, по дороге обычно
сам покупал еду, поэтому она могла неделями не выходить из дома. Иногда она
ездила к маме в больницу, и всякий раз дорога становилась для нее пыткой.
Ей казалось, что в автобусе и в метро на нее все смотрят.

Кончилось лето, пустырь почернел от осеннего дождя и грязи, потом побелел
от снега. Варя куталась в ватное одеяло и часами смотрела в голое окно, на
снег. Она очень обрадовалась, когда однажды он принес домой маленького
толстолапого щенка немецкой овчарки. Щенок был совсем крошечным, смешно
ковылял по пустым комнатам, приседая, оставлял маленькие лужицы, влезал на
матрац, тявкал тоненьким голоском, просился на ручки, как ребенок, и
торопливо, жадно лакал молоко из миски.

- Давай назовем ее Варькой, - предложил Соколов и зло, обидно, без тени
улыбки, произнес: - Сука Варька. Здорово звучит?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В своих ночных ток-шоу Елизавете Павловне приходилось сталкиваться с
разными личностями. Попадались среди них оголтелые циники-карьеристы, серые
тухлые администраторы, мудрые прожженные воры, гениальные авантюристы,
партийные попки, обученные двум-трем идеологически ясным фразам. Одним
тщеславие мешало думать, другим жадность мешала чувствовать, были
говоруны-однодневки, которые не могли остановиться, пьянели от собственного
красноречия, теряли голову и говорили много лишнего, себе во вред. Но были
и такие, которые продумывали, тщательно взвешивали каждое слово, каждый
жест.

Однажды гостем ее стал лидер одиозной парламентской фракции, фигура
скандальная и непредсказуемая. Лиза никогда не встречалась с ним. раньше,
знала только по телеэкрану и по прессе и очень удивилась, когда увидела
спокойного, усталого, пожилого человека с тоскливыми пустыми глазами и
вполне приятным лицом. Он коротко, деловито обсудил с ней ход предстоящей
беседы, политик был отлично воспитан, немногословен, но главное, совершенно
нормален и даже скучноват.

"Когда хулиганство становится прибыльной профессией, оно перестает
доставлять удовольствие, оно утомляет", - подумала тогда Лиза.

Как только включилась камера и администратор программы подал сигнал, что
через тридцать секунд они будут в прямом эфире, лицо партийного лидера
удивительно преобразилось. Сместились лицевые мускулы, надбровные дуги
разбухли, отяжелели, на лбу выступил пот, глазные яблоки поползли вверх,
глаза стали белыми. Он глядел в камеру исподлобья совершенно безумным
взглядом, как будто одними белками. Он грозно шевелил лохматыми рыжими
бровями, надувал щеки, вытягивал губы трубочкой и говорил торопливо,
хрипло, как будто бредил. Смысл его речи был один - абсурд.

После эфира они пили кофе в ее маленьком кабинете. Он оставил охрану за
дверью, снял пиджак, в изнеможении откинулся на спинку кресла и закурил. На
него было жалко смотреть. Глаза совсем потухли и ввалились, щеки обвисли,
стало видно, что ему очень много лет, что он нездоров и смертельно устал.
Он вытер потное лицо носовым платком, и Лиза решилась задать простой
вопрос: зачем?

- Ради нашего общего дела. Во имя процветания великой многострадальной
России, - ответил он с такой презрительной усмешкой, что ей стало не по
себе.

- Понятно, - кивнула она и поднялась, не допив свой кофе, - спасибо за
интересный разговор. Всего доброго.

Он тоже поднялся, обошел стол, галантно поцеловал ей руку.

- Я не прощаюсь, Елизавета Павловна. Я собираюсь еще не раз появиться у вас
в эфире, впереди предвыборная борьба, надо чаще мелькать. Я подготовил пару
скандалов, в бардаке снялся с голыми девками, в тюрьму к братве в гости
съездил. Они меня любят, и девки и братва. Их много на Россию-то, очень
много, куда больше, чем вам кажется. И все мои. Кстати, если кто вас
обидит, не стесняйтесь, звоните. Мы с моими малышами поможем. Вы мне
нравитесь, Елизавета Павловна.

- Спасибо, - она улыбнулась, - я как-нибудь сама.

- Я серьезно. Не стесняйтесь, если что. Мои малыши люди верные, опытные, и
за хорошего человека, тем более за женщину, всегда готовы заступиться,
причем совершенно бескорыстно, в отличие от прочих, добропорядочных, не
прошедших зону. Братва и девки - самый верный народ. И все мои. Вот вам уже
и десять процентов голосов на выборах. А для других, которые еще
сомневаются в моем высоком предназначении, я стихи сочинил патриотического
содержания. Хотите, почитаю?

- Спасибо. Лучше я послушаю их с телеэкрана. Пусть это будет для меня
приятным сюрпризом, как для миллионов россиян.

- Правильно, потому что стихи дрянные. Но это большой секрет. А знаете, кто
победит на выборах?

- Разумеется, вы, - улыбнулась Лиза.

- Совершенно верно. А знаете почему? Ни за что не догадаетесь, - он сделал
"публичное" лицо, то есть скорчил глупую, злодейскую морду, и своем
"публичным" голосом отрывисто, гортанно, с истерическим придыханием,
рявкнул: - Чем абсурдней ложь, тем охотней в нее верят. Кто сказал?
Геббельс!

Лиза не сразу поняла, почему сейчас, сидя в конференц-зале, глядя на
пластиковую папку, в которой между бумагами лежали порно-снимки, она вдруг
вспомнила тот давний эфир и великолепного актера, государственного шута с
его злодейскими гримасами. Возможно, просто потому, что этот человек был
напрямую связан с криминальным миром, и ей пришла в голову отчаянная мысль
воспользоваться его предложением, обратиться к нему за помощью. Впрочем, ей
было сложно сосредоточиться, сообразить, что же произошло и как надо
действовать. В голову упорно лезла всякая чушь.

"Неужели на этих фотографиях я? Но я должна была хоть что-то чувствовать,
помнить. Если это был глубокий обморок, то на снимках должно быть заметно,
что партнерша как кукла".

Она представила, с каким упоением начнет терзать ее желтая пресса, и не
только желтая, как станут коситься на нее коллеги, какой обрушится шквал
сплетен, и даже если потом удастся доказать, что это подделка, что она была
без сознания, все равно, позор на всю оставшуюся жизнь.

Когда подобные истории случаются с мужчинами, у многих это вызывает если не
сочувствие, то хотя бы понимание. Но женщине такого не простят. При любом
исходе она уже станет не просто Елизаветой Беляевой, а той самой, которая,
как свинья в грязи, кувыркалась в койке с каким-то мужиком. А если на этом
фоне из-за пристального внимания папарацци еще всплывет ее реальный роман?

От одной только мысли об этом Лиза густо, горячо покраснела. Ох, как
интересно! Оказывается, наша скромница, которая во всех интервью
рассказывает о своей крепкой образцовой семье, о любви к мужу и детям,
вовсю развлекается на стороне, да не с одним мужчиной, с двумя! А там, где
двое, наверняка есть третий, четвертый, пятый. Кто же она? В русском языке
для таких, с позволения сказать, женщин, и слова-то приличного нет.

"Чем абсурдней ложь, тем охотней в нее верят".

Красавченко все рассчитал правильно. Он оставил ее наедине с фотографиями,
в огромном зале, в толпе. Четыре часа паники, неизвестности. Вокруг люди,
она не может достать эти жуткие картинки и разглядывать их прямо здесь. Не
надо быть доктором психологии, чтобы понимать, как страшно действует на
человека неизвестность, неясность угрозы. Если снимки фальшивые, тоже
приятного мало, но это, разумеется, значительно легче пережить. А если
все-таки там она, собственной персоной?

Ей захотелось не просто вымыться, ей захотелось кожу с себя содрать. Раньше
она представляла себе, что чувствуют женщины, пережившие насилие, но
представляла довольно абстрактно, и вот теперь пришлось испытать на
собственной шкуре. Или все-таки не пришлось, и эта мразь к ней не
прикасалась? Но тогда зачем, спрашивается, он ее усыпил? И каким образом
она оказалась без джинсов, на кровати? Что, препарат, который он ей подлил,
действует на человека как глубокий гипноз? Она не просто уснула или
потеряла сознание, но могла двигаться, как сомнамбула?

Для того чтобы понять хоть что-то, надо хорошенько разглядеть