сегодня тебе кажется незначительным, завтра
может оказаться необходимым звеном в цепи расследования. А не завтра, так
через год. Но я говорю сейчас не об этом. Ты становишься черствым и
бессердечным, Илюша. Не только события, но и живых людей ты начинаешь
сортировать по степени необходимости для очередного расследования. Я
понимаю, ты экономишь силы, я тебя отлично понимаю, но так нельзя.
Бессердечный человек перестает ориентироваться в пространстве, теряет
чувство реальности. Настанет момент, когда это будет мешать тебе работать.

- И все-таки про мерзавца с телекамерой, который преследовал Варю
Богданову, ты мне ничего не говорила, мамочка, - быстро произнес Илья
Никитич.

- Говорила, Илюша. Несколько раз рассказывала. Ты меня не слышал. Просто у
тебя тогда не было дела об убийстве скандального журналиста.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

- Что случилось, господин Красавченко? Вы же собирались улетать, -
произнесла Лиза по-английски, смерив его холодным равнодушным взглядом.

- Как вы себя чувствуете? - спросил он тоже по-английски и, не дожидаясь
приглашения, уселся к ним за столик. - Я так волновался за вас, вы вчера
плохо выглядели, были бледной, очень рассеянной. Вам не кажется, -
обратился он к американке с доверительной улыбкой, - что русские женщины
слишком загружают себя работой и совсем не думают об отдыхе?

- Вероятно, вы правы, - холодно кивнула Керри и поднялась, - перерыв
кончается через пять минут. Жду вас в зале, Лиза, - она посмотрела на нее
долгим многозначительным взглядом и ушла, оставив их вдвоем.

- Я написала заявление в местную полицию, - тихо сказала Лиза по-русски, -
мне уже сделали анализ крови, через несколько часов будет установлено
вещество, которое вы добавили в вино.

- Анализ вам делали прямо в полицейском участке? - деловито осведомился
Красавченко.

- Да, там есть врач.

- Кровь брали из пальца или из вены?

- Из вены.

Он ловко схватил ее за левую кисть и закатал рукав до локтя. Она вырвала
руку, он попытался схватить правую, но она вскочила и произнесла довольно
громко по-английски:

- Вы слишком много выпили с утра, сэр! Вы ведете себя неприлично!

Два молодых японца за соседним столиком обернулись.

- Сядьте, Лиза. Сядьте и успокойтесь, - в его глазах не было ни тени
испуга. Он смотрел на нее с холодным любопытством, как на лабораторную
мышь. - Вы даже не сумеете ответить мне, где находится ближайший
полицейский участок.

- Через два квартала, за собором Святой Екатерины.

- Не надо блефовать, это не в ваших интересах. Ни в какую полицию вы не
обращались, и делать этого не станете. Вам просто не о чем заявлять. К тому
же через два дня вы возвращаетесь домой. Вас ждет работа, семья и еще один
человек, по которому вы так соскучились. А в полиции здесь, как и везде,
сплошные бюрократы. Если предположить невозможное и заявление ваше будет
принято, начнется волокита, вам придется задержаться в Канаде, причем за
собственный счет. Это дорого, хлопотно, а главное, совершенно бесполезно.
Нет признаков преступления. Вы живы, здоровы, отлично выглядите, у вас
ничего ни пропало. А меня уже сегодня здесь не будет.

- Вы подсыпали мне в вино какое-то психотропное средство.

- Да Бог с вами, Елизавета Павловна - засмеялся Красавченко, - за кого вы
меня принимаете?

Лиза не знала, что ответить. Но ей и не пришлось отвечать. Участников
конференции уже в третий раз приглашали пройти в зал. Перерыв кончился. У
столика выросла мощная фигура норвежского профессора Ханса Хансена, он
подхватил Лизу под руку.

- Мы с вами опаздываем, леди.

У входа в зал ее догнал Красавченко.

- Вы все-таки удивительно рассеянны, Елизавета Павловна. Все теряете,
забываете. - Он театрально закатил глаза и произнес громко, по-английски: -
Вот что делает любовь с женщиной!

- Пошел вон, - прошептала Лиза по-русски.

- Елизавета Павловна, выбирайте выражения, - ответил он также шепотом, -
вот, возьмите, вы оставили документы на столе. После конференции жду вас в
баре на двенадцатом этаже.

- Долго придется ждать.

- Думаю, нет. Вы придете сразу. Вы бегом прибежите. - Он ослепительно
улыбнулся и исчез в толпе.

В зале Лиза нашла американку. Та пролистывала документы, выделяла какие-то
абзацы разноцветными маркерами, ставила вопросительные и восклицательные
знаки на полях.

- Керри, мы не договорили, - прошептала Лиза, усаживаясь рядом, - откуда вы
знаете этого человека? Кто он?

- Он проходимец, - ответила американка тоже шепотом, не отрывая глаз от
ксероксных страниц.

- Почему вы так решили?

- У него это написано на лице. У него бегают глаза. Он навязывает свое
общество.

- И это все, что вам известно?

- Более, чем достаточно.

- Как вы узнали его фамилию, Керри?

- Я слышала, как он знакомился с вами. Я тоже завтракаю во фруктовом баре
на седьмом этаже. Он все время возле вас крутится, Лиза. В списке членов
российской делегации его фамилии нет. Ни один из присутствующих на
конференции представителей российского Министерства иностранных дел с ним
не знаком. Он живет в гостинице как частное лицо. Возможно, он и числится
при министерстве, но на какой должности и в каком качестве - неизвестно. Я
думаю, он тайный агент КГБ.

- Вы специально интересовались? Спрашивали о нем наших дипломатов и
гостиничную администрацию? - удивилась Лиза.

- Да. Кое-кого я о нем спросила.

- Зачем?

- Он мне не понравился. Очень скользкий и неопределенный тип. Мне стало
интересно, верно ли я угадала, что этот человек не тот, за кого себя
выдает. В восьмидесятом году я побывала в СССР на Олимпиаде. Перед поездкой
мы проходили специальный инструктаж, нас учили по некоторым признакам
распознавать агентов КГБ.

- Но с тех пор прошло двадцать лет, Керри.

- Да, конечно. Организации с таким названием в России уже нет, хотя смена
вывески ничего не значит. Будьте с ним осторожней, Лиза.

На трибуну вышел буддийский монах, бритый, в красной простыне, с голым
плечом. Он говорил по-монгольски, и все надели наушники, в которых звучал
синхронный перевод. Керри выключила в наушниках звук и углубилась в чтение
бумаг. Лиза последовала ее примеру, достала листы из пластиковой папки и
почувствовала острый приступ тошноты, такой острый, что рефлекторно зажала
рот ладонью.

Среди бумаг она обнаружила несколько маленьких поляроидных снимков.
Порнографические картинки. Двое кувыркаются в койке. Она глядела на
фотографии не больше секунды, и тут же прикрыла их бумагами. Но этой
секунды хватило, чтобы узнать действующих лиц. Красавченко и она. Она и
Красавченко.

* * *

- Как заметил профессор Преображенский из "Собачьего сердца", репортеров
надо расстреливать. И это совершенно справедливо. Нет, я, разумеется, ни на
что не намекаю, поймите меня правильно, но профессия в принципе паскудная.
Мне приходилось работать и с газетчиками в качестве фотографа, и на
телевидении я уже пятнадцать лет. Если нет операторской работы, иду на
шабашку в газеты. Так вот, Артем Бутейко отличался каким-то особенным
коварством, конечно, не тем будет помянут. Но если хотите знать мое мнение,
он допрыгался. Его многие предупреждали.

Пожилой телеоператор Егор Лабух дымил, как паровоз, от окурка тут же
зажигал следующую сигарету. Вместе с дымом у него изо рта лился поток
всяких телевизионных и газетных баек. Он оказался настолько разговорчив,
что даже терпеливый и жадный до информации Илья Никитич начал уставать.

- Скажите, Егор Викторович, а кто именно его предупреждал и о чем
конкретно? - спросил он, вклинившись наконец в монолог собеседника и
пытаясь направить разговор в более осмысленное русло.

- Нет, уж извините, имен я называть не буду, - криво усмехнулся Лабух, - вы
все-таки убийство расследуете, я ляпну какое-нибудь имя и, не дай Бог,
подставлю человека под подозрение. А ведь наберется не меньше сотни людей,
причем все до одного - знаменитые, влиятельные, с серьзными возможностями.

- То есть не меньше сотни людей, у которых, по вашему мнению, могли быть
мотивы для убийства Бутейко? - осторожно уточнил Илья Никитич.

- Ну, я, наверное, преувеличил немного, но в принципе после большинства его
материалов, газетных, журнальных, телевизионных, у каждого его героя хоть
на минуту такое желание возникало. А если учесть, что он еще и жил в долг,
просил у всех, не стеснялся, то тут вам, как следователю, можно только
посочувствовать. Хотя нет, я слышал, убийцу взяли на месте преступления,
прямо в подъезде?

- Да, у нас есть подозреваемый, - уклончиво ответил Илья Никитич. - Так вы
говорите, он жил в долг. Лично у вас он когда-нибудь занимал деньги?

- Дважды. Правда, все вернул. Нет, что касается долгов, тут вы, пожалуй,
ничего не нароете. Долги он возвращал аккуратно, коллегам во всяком случае.
А вот что касается людей, к которым он лез как репортер, тут я могу
рассказать, что он творил, как изгалялся. Допустим, берет он интервью у
популярнейшего киноактера, немолодого, интеллигентного. Тот рассказывает
ему смешную историю, как озвучивал в мультике роль голубого резинового
щенка, исполнял там песенку. Беседа выходит под заголовком: "Голубой я,
голубой, никто не водится со мной". И большая фотография пожилого актера,
причем самая неудачная. Или как-то на Шаболовке в буфете он случайно
подслушал разговор. За соседним столиком сидел известный политик-демократ,
бывший главный редактор молодежного еженедельника, и рассказывал, как в
конце восьмидесятых один из кабинетов редакции пришлось сдать в аренду
порнографическому журналу, который делали трое ловких мальчишек, и эти
мальчишки бегали за сотрудниками редакции, уговаривая что-нибудь написать,
перевести, предлагали несусветные гонорары. Буквально на следующий день в
желтой, но очень тиражной газетке, в разделе светской хроники, выходит
заметка на целый подвал, где рассказывается, как политик-демократ продавал
порноизданию не только помещение, но и сотрудников, а особенно молодых
сотрудниц. И все это как бы с юморком. Ну а что касается всяких любовных
связей знаменитостей, тут уж ему равных не было. Выслеживал, подслушивал,
шпионил, а потом стучал широкой общественности через средства массовой
информации, кто с кем спит. Бывало, что и семьи из-за этого рушились.

- Неужели никто ни разу не подал на него в суд? - опять вклинился Илья
Никитич.

- За что? За песенку голубого щенка? Ну разве может нормальный человек
публично признаваться, что это для него серьезно? Одни вспыхивали и
перегорали, не хотели пачкаться, тратить время и нервы, другие понимали,
что именно этого он ждет, потому как скандал есть самая эффективная
реклама. Зачем же такую гниду рекламировать? Ох, простите, нехорошо я
говорю о покойном. Нехорошо. Но посудите сами, он ведь никого не щадил,
вообще никого, причем выбирал для своей охоты не каких-нибудь эстрадных
попрыгунчиков, а предпочитал нормальных, приличных людей, которым такая, с
позволения сказать, популярность на фиг не нужна. Вот, к примеру, одна
очень известная и всеми любимая телеведущая, не буду называть фамилии.
Артем крутился около нее, как бес. Выведал, что у нее мать страдает
хроническим алкоголизмом. Я с ним не поехал, но нашелся другой оператор,
которому все по фигу. Засняли старую женщину во время запоя. Издевался он
над ней прямо в кадре, как мог. Расспрашивал, какой была ее знаменитая
доченька в детстве, до какого возраста писалась в штаны. А мамаша-то
пьяная, ничего не соображает, едва языком ворочает. Пьяные слезы, истерика.
И, разумеется, тут же дал в эфир в своей ночной программе в качестве
специального репортажа. Сплошные крупные планы, испитое лицо, загаженная
квартира. А в перебивку - фотографии телеведущей, чтобы зритель ни на
секунду не забывал, чья это мамочка. Да еще музыкальным фоном пустил песню
Окуджавы: "А на Россию одна моя мама, да только что она может, одна?"

- Когда же это было?

- Да меньше месяца прошло. Во второй или в третьей его передаче, точно не
помню.

- И как отреагировала телеведущая?

- Честно говоря, не знаю. Слышал сплетню, будто она дала ему пощечину в
холле Останкино на первом этаже, да не просто, а сначала перчатку надела. А
он будто бы дал ей сдачи, и между ними чуть ли не драка завязалась, но
похоже, сам Артем и пустил такую "утку". Это как раз в его духе.

"Любопытно, а почему лично вы, Егор Викторович, пожилой, вполне порядочный
человек, опытный телеоператор, и наверняка неплохой фотограф, работали с
Бутейко, обслуживали его скандальную программу?" - мысленно спросил Илья
Никитич. Только мысленно, ибо не хотел обижать человека, да и ответ был
известен заранее: если отказаться, найдется десяток желающих, деньги всем
нужны.

Что касается имени телеведущей, то тут и вопроса не возникло. Илья Никитич
сразу понял, что речь шла о Беляевой.

Дома Бородин обнаружил, что на всех аудикассетах, помеченных надписью
"Беляева", нет голоса Бутейко. Вопросы Елизавете Павловне задавали какие-то
сладкоголосые юные девицы.

- Елизавета Павловна, как вы поступите, если узнаете, что муж вам изменяет?

- Госпожа Беляева, если в вашем доме появится молоденькая, сексуально
привлекательная горничная и вы заметите, что у вашего мужа с ней связь, что
вы сделаете?

- Вы собираетесь обращаться к хирургам-пластикам, чтобы сохранить
молодость? Ведь вам уже много лет, и скоро вы станете старой.

Нет, такого рода вопросы задавались не сразу, не в первую очередь. Сначала
все выглядело как обычное интервью. Разговор начинался мирно, вполне
доброжелательно, сладкоголосые девушки непременно вначале интервью выражали
Елизавете Павловне свое восхищение, пели песни про ее обаяние, красоту, ум,
задавали невинные и удобные вопросы и только потом выстреливали ей в лицо
какой-нибудь пакостью.

Беляева была равнодушна к лести, вежлива, сдержана, отвечала иногда
остроумно, иногда вяло, вероятно, это зависело от настроения и обстановки.
На хамские вопросы она отвечала просто: "А вы?"

- Мне двадцать один, а вам сорок! - сорвалась одна из корреспонденток.

- Ну, все еще впереди, надо думать о будущем, - спокойно отвечала Беляева.

- Скажите, Елизавета Павловна, вы двадцать лет жили с одним мужчиной
потому, что больше не находилось желающих?

- Извините, я не могу с вами разговаривать. У вас неприятно пахнет изо рта,
- спокойно отвечала Беляева.

На бумажном вкладыше одной из кассетных коробок Илья Никитич обнаружил
надпись простым карандашом, крошечными буквами: "Сто пудов", 20.03.98". Он
позвонил Косицкому и попросил выяснить, что это такое. Капитан тут же
сообщил, что так называется бульварная газета.

- Достань номер за двадцатое марта прошлого года, узнай, кто брал интервью
у Елизаветы Беляевой.

- У кого? У Беляевой?-Иван присвистнул в трубку. - У нас, часом, новый
фигурант не намечается?

- Почему ты спросил? - быстро произнес Илья Никитич.

- Потому, что все телевидение знает об этой сладкой парочке. Беляева и
Бутейко - заклятые враги, ненавидели друг друга. Вы сами мне сказали об
этом, и еще я слышал от нескольких телевизионщиков. Это как будто висит в
воздухе. Было какое-то чрезвычайно скандальное ток-шоу, после коего Бутейко
вылетел с молодежного канала, долго не появлялся на экране, работал только
в прессе и на радио. Одни говорят, Беляева его подставила в этом ток-шоу,
оно шло в прямом эфире. Другие считают, что ее выступление было только
поводом для руководства канала, чтобы избавиться от Бутейко.

- Очень интересно. Узнай все подробней. И постарайся разыскать
корреспондентку, которая брала интервью для "Сто пудов", только очень
быстро.

- На всякий случай сообщаю, что Беляева сейчас в Монреале на международной
конференции по правам человека. Улетела за день до убийства, возвращается в
субботу, - сказал Иван.

Положив трубку, Илья Никитич включил видеомагнитофон и почти сразу понял,
что просматривает запись именно того ток-шоу, которое стало для Бутейко
роковым.

...Посередине круглого зала сидел парнишка в черных джинсах и черном
свитере. Лицо его было закрыто разрисованной маской.

- У меня был в жизни тяжелый период, - говорил он глухим, срывающимся
голосом, - я хотел покончить с собой. Пробовал несколько раз, но у меня
ничего не вышло. Я не смог... простите, мне трудно говорить.

- Да вы не волнуйтесь, - подбодрил его ведущий, Артем Бутейко, - вы
расскажите, и станет легче. А возможно, мы сумеем вам помочь, попытаемся
вместе разобраться в вашей тяжелой проблеме. Для этого мы здесь и
собрались, чтобы помогать друг другу в трудностях и горестях, поддерживать
того, кому тяжело.

- Спасибо... Да... хорошо... я попробую. Камера заскользила по залу.
Напряженные лица, в глазах сочувствие.

- Я полюбил девушку, но она бросила меня, ушла к другому. Я не хотел жить,
я пытался разными способами убить себя, но понял, что не сумею сделать это
сам. У меня был старый знакомый, мы учились в одной школе. Я знал, что он
связан с криминалом. Я позвонил ему и сказал, что мне нужно сделать заказ.
Убить человека.

Опять пауза, несколько секунд тишины. Публика выглядела все напряженней, у
нескольких пожилых женщин выступили слезы на глазах, одна уже рыдала, не
скрываясь, и сморкалась в платочек. Камера на несколько секунд задержалась
на ее лице. Это было очень трогательно, крупная слеза катилась по
морщинкам.

- То есть вы заказали самого себя? - сочувственно уточнил ведущий.

- Да, - глухо прозвучало из-под маски. - Я сообщил, что заказанный мною
человек в такое-то время будет в таком-то месте, и пришел туда.

- Что же было дальше?

- Я увидел их, но испугался. Сработал какой-то инстинкт, я убежал. И вот
уже год скрываюсь от них. Каждый день меня могут убить. За мной следят.
Меня преследуют. Но теперь я понял, что такое жизнь. Я очень хочу жить, но
знаю, меня все равно убьют, рано или поздно.

Камера взяла крупным планом лицо красивой плачущей девочки лет семнадцати.
Огромные карие глаза, полные слез.

Илья Никитич заметил, что одним из операторов был его знакомый, Егор Лабух.

- Миленький, ну как же так? - всхлипнула очередная бабушка в подставленный
микрофон. - Ты еще такой молодой! Товарищи, надо что-то делать, надо помочь
мальчику.

- А вы не пытались отменить заказ?- поинтересовался солидный мужчина с
усиками.

- Может, вам просто в милицию пойти и все рассказать? - заикаясь от
волнения, спросила женщина с красными взбитыми волосами и золотыми зубами.

- Это бесполезно, - покачал своей маской несчастный герой, - машина
запущена. На меня идет настоящая охота, я все время это чувствую, вот
сейчас я пришђл сюда, но не знаю, что со мной будет, когда я отсюда выйду.

Публика в зале сострадала парнишке в маске очень искренне, очень серьезно,
ему давали советы, его жалели, уговаривали еще пожить, ведь он так молод.
Предлагали охрану, спрашивали, не надо ли помочь материально, хватает ли
ему на хлеб, ведь, скрываясь от убийц, он не может устроиться на работу.
Белокурая голубоглазая девочка лет пятнадцати тоненьким голоском пригласила
его спрятаться у нее дома.

- Я сумею тебя защитить! Не бойся!

- Спасибо, спасибо, - повторял Бутейко в ответ на каждое такое предложение.
Герой молчал, он от волнения и благодарности, вероятно, потерял дар речи и
притаился под своей маской.

- И после этого говорят, что в наших людях исчезает чувство сострадания! -
воскликнул ведущий. - Я благодарю зал. Послушаем, что скажут наши эксперты?
- Он подошел к группе людей, которые сидели отдельно.

Двое мужчин, по виду бизнесмены-нувориши, и между ними Елизавета Беляева.
Мужчины были представителями фирмы-спонсора. Беляеву зал приветствовал
громкими аплодисментами. Первой микрофон взяла она.

- Прежде чем сказать что-либо, я хочу задать нашему герою несколько
вопросов. Скажите, сколько вы заплатили за заказ?

- Я не могу ответить на этот вопрос...

- Почему?

- Ну, есть причины. Много... очень много.

- Хорошо. А как вы представились вашему приятелю? Вы назвались своим
собственным именем?

- Да, конечно.

- Если я правильно поняла,