из уродов, злобных наглых уродов, у которых сало в глазах, сало в мозгах, и
нет никаких иных органов, кроме половых. Если бы в тот миг в руках у нее
оказалось оружие, автомат например, она, не задумываясь, прошила бы
очередью обоих, и журналиста, и оператора, И не было бы у нее чувства, что
она убивает людей. У нее вообще никаких чувств, кроме ужаса и брезгливости,
не осталось.

Ей долго еще мерещилось, что журналист и оператор преследуют ее, сначала
пешком, потом на машине. А потом, когда она шла по улицам, ей мерещилось,
что все на нее смотрят, и все знают, что она сама, по доброй воле, сняла с
себя одежду в вонючей квартире маньяка.

Неизвестно, как долго она бродила по городу, не разбирая пути, не чувствуя
ни времени, ни холода, ни мокрого снега. Опомнилась в каком-то незнакомом
районе, на набережной. Уже начало темнеть, снег стал гуще, он шел сплошной
стеной. Варя остановилась и стала смотреть на черную воду. По воде медленно
плыли грязные тонкие куски льда. И. чем дольше она смотрела, тем спокойней
и медленней билось ее сердце. Оглядевшись, она увидела лестницу, которая
вела прямо к воде. Достаточно было просто спуститься вниз и шагнуть в воду.
Это было совсем просто и не страшно. Только потом, когда ледяная свинцовая
толща стиснула ее тело и холод стал пожирать ее, как стая из тысячи
рыб-пираний, она по-настоящему испугалась, и впервые в жизни ей
по-настоящему безумно захотелось жить...

Спустя четыре года, совсем недавно, всего лишь дней десять назад, включив
ночью телевизор, она долго, тупо глядела в лицо бойкому ночному
телеведущему. Он сильно изменился. Остриг волосы, немного потолстел. Но
глаза все такие же, тусклые, мертвые, как грязный лед Москвы-реки. Впрочем,
возможно, это и не он. У него совершенно никакое лицо, можно двадцать раз
увидеть и не запомнить, не узнать.

- Что за гадость ты смотришь, Варюша? - удивился Дмитрий Владимирович,
заглянув в гостиную.

- Ты не знаешь, кто это? - спросила она, не отрывая глаз от экрана.

- Понятия не имею. Какой-то очередной помоечный журналистишка, - он
протянул руку к пульту, но за секунду до того, как погас экран телевизора,
передача кончилась, и Варя успела прочитать первую строку титров: "Ведущий
Артем Бутейко".

Книга 2.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Елизавета Павловна проснулась от настойчивого телефонного звонка, не
открывая глаз, протянула руку. Телефон в гостиничном номере стоял на
тумбочке у кровати. Но рука наткнулась на пустоту.

Голова раскалывалась, а телефон продолжал надрываться. Лиза обнаружила, что
лежит поперек кровати, в футболке. Одеяло скомкано, подушки раскиданы,
покрывало валяется на полу, рядом, безобразным комком, валяются ее джинсы.
За окном светло, на часах одиннадцать.

- Добрый день, госпожа Беляева, с вами все в порядке? - услышала она в
трубке. - Вы должны сегодня выступать в прениях по докладу...

"О, Господи, я проспала! Как такое могло случиться? Заседание началось в
девять, сейчас перерыв..."

- Да, простите, я себя неважно чувствую, - ответила она слабым голосом.

- Что случилось? Вам нужен врач?

- Нет, спасибо. Все нормально. Мне уже лучше. Вероятно, я немного
простудилась. Через полчаса спущусь в конференц-зал.

Лиза тут же пожалела о своем обещании. Чувствовала она себя действительно
ужасно. Болела не только голова, но все тело, как будто ее избили ночью.
Под горячим душем стало немного легче. Она отчетливо вспомнила, что у нее в
номере был Красавченко, причем она его в гости не приглашала. Он явился,
воспользовавшись каким-то дурацким предлогом, что-то, связанное с
ювелирными украшениями. Он интересовался ее серьгами и кольцом, болтал о
знаках Зодиака.

Взглянув в зеркало, она обнаружила, что выглядит отвратительно. Волосы
встрепанные, лицо бледное, отечное, под глазами серые мешки. Серьги были в
ушах, кольцо на пальце.

"Ну да, а как же иначе? - подумала она. - Этот Красавченко хам, мерзавец,
но все-таки не грабитель. Он сотрудник МИДа, официальный участник
конференции".

И тут она почувствовала неприятный холодок в желудке. Она вспомнила, что
все это время Красавченко вертелся в гостинице, в фойе, в барах, постоянно
попадался ей на глаза, но в конференц-зале она его ни разу не видела. Не
встречала его и на заседаниях тематических групп. Впрочем, могла просто не
заметить в зале, участников больше трехсот человек.

- Кто же нас познакомил? - пробормотала Лиза. - А ведь никто! Никто нас не
знакомил. Он подошел ко мне сам, когда я завтракала во фруктовом баре на
седьмом этаже, представился, и мне, разумеется, не пришло в голову
проверять, выяснять, тот ли он, за кого себя выдает. Здесь десятки людей
знакомятся друг с другом. Однако я ни разу за эти дни не видела, чтобы он
разговаривал с кем-то из участников конференции. То есть его имя и то, что
он сотрудник МИДа, я знаю только с его слов. Так зачем же все-таки он
вломился ко мне в номер ночью? Откуда он вообще взялся и что ему от меня
нужно?

Смутное ощущение гадливости постепенно обрастало вполне определенными
подробностями. Ночью состоялся совершенно непристойный разговор. Сначала
Красавченко нагло, неуклюже клеился к ней, а потом выяснилось, что он
заснял ее в квартале "красных фонарей" на фоне проституток обоего пола и
порноафиш. Он показал фотографии и пытался ее шантажировать. И что было
дальше? Да ничего не могло быть. Она выставила его из номера. Однако он не
ушел. Почему?

Если бы шантаж сводился только к этим дурацким картинкам, она вообще не
стала бы с ним разговаривать, вызвала бы ночного портье и попросила, чтобы
ей помогли избавиться от незваного гостя. Но она не сделала этого. И еще,
он так и не сказал, зачем ему все это надо, чего он хочет в обмен на
фотографии.

Чем отчетливей восстанавливались слова и события, тем холодней становилось
Лизе под горячим душем.

"Он знает! - вспыхнуло у нее в голове. - Я пропала, он все знает".

Она до красноты растерлась теплым полотенцем, включила фен, оделась, быстро
подкрасилась, кое-как подколола влажные недосушенные волосы. Головная боль
не затихала. Лиза выпотрошила содержимое своей сумочки на журнальный стол.
На дне лежала упаковка анальгина с хинином.

- Лекарство, - пробормотала она, вскрывая упаковку, - яд, противоядие...

Слова эти сами собой всплыли в памяти. Перед глазами встало гладкое
пластмассовое лицо с квадратным подбородком. Лицо героя сериала, глянцевая
картинка комикса.

"Мы с ним пили вино. Стоп, а где стаканы? Вымыл и убрал? Ну да, разумеется.
Все аккуратно убрал за собой, и бутылку тоже. Он очень настаивал, чтобы мы
с ним выпили,-вдруг вспомнила Лиза, - правильно, я ведь вообще не пью, а уж
в компании с Красавченко, ночью, наедине, ни за что не стала бы по доброй
воле. А может, этого и не было? С собой он вина не приносил, это я точно
помню. Ну да, он взял бутылку из платного бара в моем номере. Он еще
сказал, что утром оплатит пользование баром. Ему непременно надо было
выпить со мной, чтобы подсыпать мне в вино препарат, который... Который
что? Расслабляет волю? Отбивает память? Настолько сильно отбивает, что я не
могу вспомнить, сама сняла джинсы или это сделал Красавченко? Может, он
вообще изнасиловал меня, а я ничего не помню? Маньяк, ублюдок... надо
срочно заявить в полицию. Однако о чем я буду заявлять? Как я могу доказать
то, чего не знаю? К тому же наверняка сегодня его уже нет в гостинице".

Она открыла платный бар. Там лежала карта вин. Не хватало одной бутылки,
белого рейнского.

Прежде чем пройти в конференц-зал, она остановилась у стойки регистрации.

- Добрый день, мэм. Я могу вам помочь? - приветливо улыбнулась девушка за
стойкой.

- Я хотела бы узнать, сколько я должна за пользование платным баром? - Лиза
назвала свою фамилию и номер.

- Минутку, - девушка пробежала пальцами по клавиатуре компьютера, - вы
ничего не должны, мэм.

- Но этого не может быть, - Лиза постаралась улыбнуться, - я пользовалась
баром.

- Возможно, сведения еще не поступили.

- Да, конечно, - растерянно кивнула Лиза, - я могу получить чек на то, что
уже оплачено?

- В компьютере пока нет таких сведений, мэм.

"А ты ждала, что этот урод заплатит за вино, в которое он подсыпал какую-то
пакость? Идиотка!" - зло выругала себя Лиза и решительно направилась в
конференц-зал.

Там все еще продолжался "бранч", перерыв с перекусом. Из ресторана прямо в
зал принесли подносы с бутербродами, салатами и фруктами. Стоял
приглушенный многоязыкий гул, участники расхаживали по залу с пластиковыми
тарелками и стаканами в руках. Лиза решила, что не худо сейчас выпить кофе
и съесть что-нибудь. К ней тут же подлетел распорядитель и сунул в руки
пластиковую тонкую папку с бумагами.

- Госпожа Беляева, ознакомьтесь, пожалуйста, с документами по сегодняшнему
заседанию тематической группы.

Кофе был американский, наливали его из огромных кофеварок. Лиза могла пить
эту бурду только со сливками. Руки у нее дрожали, папку с бумагами она
зажала под мышкой, и это было ужасно неудобно. Отклеивая крышку от
пакетика, она расплескала сливки, несколько капель попало на юбку. Она
взяла салфетку, наклонилась, чтобы смахнуть жирные белые капли, а когда
подняла голову, прямо перед собой увидела улыбающуюся физиономию американки
Керри.

- Добрый день, Лиза. Что, маленькая неприятность? Не волнуйтесь, эти сливки
не оставляют жирных пятен. Они обезжиренные. Других здесь не подают.
Давайте, я подержу, - она взяла папку. - Я так беспокоилась за вас. Как вы
себя чувствуете?

- Честно говоря, плохо, - Лиза постаралась улыбнуться, - голова болит.

- О, вы тоже страдаете мигренью? - сочувственно кивнула американка и
положила в свою тарелку несколько кусков оранжевой дыни.

- Да, у меня бывают очень сильные приступы, к тому же я до сих пор не могу
привыкнуть к разнице во времени. Когда здесь ночь, в Москве день.

- Я знаю, вам не спалось этой ночью. Кажется, вы даже выходили погулять?
Это действительно неплохое средство от бессонницы - ночная прогулка.
Советую вам сейчас как следует подкрепиться, следующий перерыв только через
четыре часа. Возьмите сэндвич с цыпленком, они сегодня очень вкусные.

Несмотря на две таблетки анальгина с хинином, голова раскалывалась. Лиза
туго соображала.

- Простите, Керри, - болезненно поморщилась она, - я не поняла, о чем вы?
Какая прогулка?

У стола с подносами толпилось много народу. Руки тянулись за бутербродами.
Маленький пожилой индус в белой чалме нечаянно задел Лизу локтем, она
сильно вздрогнула, чуть не пролила кофе, но вовремя успела поставить
горячий стакан. Индус стал усиленно извиняться, кланяясь и прикладывая к
груди маленькую коричневую руку.

- Давайте отойдем в сторонку, только не забудьте все-таки взять сэндвич с
цыпленком, они действительно отличные, - сказала Керри и направилась к
выходу.

Лиза послушно последовала за ней с цыплячьим сэндвичем на тарелке и
остывающим кофе в стакане. Она шла сквозь толпу, кому-то машинально кивала,
улыбалась и думала только о том, как бы не пролить кофе и как бы никто не
заметил, что у нее сильно дрожат руки. Керри уже успела занять свободный
столик в холле, Лиза села напротив.

- Вы действительно очень рассеянны, Лиза. Вы забыли, мы с вами живем в
соседних номерах. Между двумя и тремя часами из вашего номера был слышен
какой-то шум, шаги, несколько раз открывалась и закрывалась дверь. Я не
приняла снотворное и никак не могла уснуть.

- Керри, я шумела всю ночь и мешала вам спать, - испуганно пробормотала
Лиза, - это ужасно, простите.

- Ерунда. Пусть это вас не беспокоит. У меня многолетняя привычка работать
ночами, я не сплю даже тогда, когда нет необходимости сидеть за письменным
столом. Такой необходимости давно уже нет, - Керри подцепила пластмассовой
вилкой ломтик дыни, поднесла ко рту, - когда дети были маленькие, не
хватало денег на беби-ситтер, мне приходилось справляться самой, и только
ночами я могла сосредоточиться. Вам это должно быть знакомо, у вас ведь
тоже двое детей? - Она, наконец, осторожно откусила маленький кусочек дыни.
- Вам не кажется, что зимой фрукты имеют совсем другой вкус? - Лицо ее
стало рассеянным, безучастным, она несколько секунд смотрела в одну точку и
вдруг, решительно хлопнув белесыми ресницами, прошептала: - Лиза, я
случайно видела, как ночью из вашего номера выходил этот странный человек.
Кажется, его зовут Красавчик? - последнее слово она произнесла по слогам,
как будто с легкой брезгливостью, и тут же заела его дыней:

Лиза машинально потянулась за сигаретами, но вспомнила, что сумочка ее
осталась в номере, растерянно озираясь, произнесла хриплым, чужим голосом:

- Простите, Керри, мне надо отойти на минуту, я должна купить пачку
сигарет. Нет, мне придется подняться в номер, я оставила сумку и деньги.

- Вы не успеете. Сейчас перерыв кончится. Я могу одолжить вам несколько
долларов на сигареты. Сколько нужно?

- Три доллара. Спасибо, Керри. Скажите, вы знакомы с этим человеком? -
спросила она, уже встав с кресла.

- Лиза, купите себе сигарет. Лиза послушно направилась к автомату в дальнем
углу холла, опустила монеты в щель, долго бессмысленно глядела на пачки за
стеклом, выбрала "Кент", который никогда не курила, и почти бегом вернулась
к Керри.

- Вы знаете этого человека? - повторила она, усаживаясь за столик и
раздирая целлофановую обертку.

- Нет. Нас никто не знакомил. Но кое-что мне про него известно. Так как же
правильно произносится его фамилия? Кравченкофф?

- Красавченко. Он дипломат, сотрудник Министерства иностранных дел.

- Он такой же дипломат, как я китайский император.

- Но Керри, откуда вы знаете?

- Сначала скажите мне, у вас нет с ним любовной истории? Обещаю, это
останется между нами.

Лиза почувствовала, как бледнеет. Глаза ее застыли, она уставилась на
американку, как будто видела ее впервые.

- Нет, - неприлично громко выкрикнула она и помотала при этом головой так,
что расстегнулась заколка и волосы рассыпались по плечам, - никакой
любовной истории нет и быть не может, тем более с этим... - Толос ее сполз
почти до шепота, щеки вспыхнули. - А почему вы спрашиваете, Керри? Разве я
похожа на женщину, у которой могут еще быть любовные истории? По-моему, я
давно вышла из этого романтического возраста.

По лицу американки скользнула добродушная, слегка презрительная усмешка.
Лиза поняла, что ответ ее прозвучал слишком эмоционально, чтобы казаться
правдой. Американка не поверила. Надо было элегантно отшутиться, не
бледнеть, не краснеть.

- Простите, что лезу не в свое дело, но вы мне симпатичны, и я считаю своим
долгом вас предостеречь, - прошептала Керри, перегнувшись к ней через стол,
- я знаю совершенно точно, что этот господин...

- Лиза, вы уронили, - произнес у нее за спиной знакомый голос по-русски.

Оглянувшись, она увидела Красавченко. Он положил на стол ее заколку.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Графиня Ирина Тихоновна никого не хотела принимать, ей все мерещились
шпионы, подкупленные любовницами мужа. Над графом стали посмеиваться, в
свете вошло в моду рассказывать анекдоты про его семейную жизнь. Он стал
мра--чен и желчен. Особенно остро иронизировал Михаил Иванович над теми,
кто был счастлив в любви.

Какой-нибудь князек объявлял о своей помолвке с юной красавицей, сиял,
выслушивая поздравления и пожелания счастья, и тут же звучал тихий
насмешливый голос графа:

- Желаю тебе плодиться и размножаться. Подсуетись, дружок, чтобы твоя
Дульсинея поскорее стала брюхата, а то, не ровен час, лоб зачешется, рога
полезут.

Бывало, чуть не доходило до дуэли.

Иногда казалось даже, граф Порье как будто нарывается на дуло оскорбленного
приятеля. Однако в последний момент Михаил Иванович шел на попятную, не
стыдился извиняться.

Для дуэлей граф был слишком ленив, говорил, что подниматься в пять часов
утра невозможное мучение, считал, что время благородных порывов давно
миновало и теперь уж смешно стреляться из-за случайных едких слов. Впрочем,
про себя он знал, что стрелок из него никудышный, и если дойдет до
поединка, то он промахнется непременно, даже и с десяти шагов.

Сказать по правде, жизнь его с Ириной Тихоновной не была таким уж адом. Ну
да, супруга пилила его, попрекала, делала ему бурные сцены, однако ведь не
обязательно было все это слушать и принимать близко к сердцу.

- Почему ты не веришь мне, Ирина? - вяло спрашивал граф. - Ведь ты знаешь,
я люблю тебя, я твой муж и никуда не денусь.

- Все мужчины лживы. Я видела, как ты посмотрел на ту девицу в парке, как
она посмотрела тебя. Ты знаком с ней, у тебя с ней свидание.

- Да полно, Ирина, я ее впервые вижу.

- Не смей мне лгать! - Она повышала голос настолько, что прохожие
оборачивались.

- Ирен, Бог с тобой, зачем мне лгать? Ради чего? Ради сомнительных
прелестей этой чахоточной барышни? Да ты приглядись внимательней. У нее нос
длинен, рот велик, плечи сутулы, она совсем не интересна, зачем она мне? -
ласково шептал граф, сжимая полный локоть супруги. - Разве можно ее
сравнить с тобой? Ты чаще смотри на себя в зеркало, моя радость, и это
будет для тебя лучшим лекарством от ревности.

Такая методика иногда выручала графа. Ирина Тихоновна хмурилась, однако уже
притворно, кокетливо. Ее полные щеки заливались краской девичьего смущения.
Граф мысленно потешался над доверчивой супругой, но и над самим собой тоже.
Он находил почти болезненное удовольствие в той дешевой мелодраме, в
которую превращалась его жизнь. Он уверял себя и окружающих, что все это
забавно, жизнь вообще есть фарс, достойный лишь ледяной иронии.

Как все самолюбивые люди, Михаил Иванович был склонен к обобщениям. Если у
него жена глупая и взбалмошная, значит, . таковы все жены, других не
бывает. Встречая какое-нибудь воздушное создание со сверкающими глазами,
детской улыбкой и осиной талией, он утешался тем, что в скором будущем и
этому нежному ангелу предстоит стать тяжелой нудной дурой, способной
отравить существование кому угодно.

Ирина Тихоновна между тем рассчитала всех горничных моложе пятидесяти и
стала наведываться в департамент, где служил граф, причем выдуманные ею
предлоги были настолько неуклюжи, что даже лакеи в приемной позволяли себе
усмехаться в усы. Уловки графа помогали все меньше.

- Вы смеетесь надо мной, Мишель! - восклицала она с мелодраматическим
придыханием, не дослушав очередного комплимента. - Я раскусила все ваши
хитрости. Если так будет продолжаться, вам придется оставить службу и
переселиться в деревню.

- Перестаньте ребячиться, сударыня, - морщился граф, - я государственный
чиновник; я не могу оставить службу. А вот вам был бы полезен деревенский
воздух.

Перепалки могли бы длиться бесконечно, однако тяжелая беременность немного
притупила бдительность Ирины Тихоновны и смягчила ее нрав. Разрешилась она
болезненным недоношенным мальчиком. Ребенок прожил всего неделю. Ирина так
ослабла от потрясения, что графу удалось уговорить ее переехать на время в
подмосковное имение. Доктора уверяли, что в городе ей жить вредно, чистый
воздух поправит ее здоровье.

И правда, деревенская жизнь подействовала на нее удивительно благотворно.
Она самозабвенно окунулась в сложный, полный забот и интриг мир домашнего
хозяйства. Горячая подозрительность ее сосредоточилась теперь на
управляющем, на архитекторе, которому было поручено заниматься капитальным
ремонтом дома, на плотниках и малярах, которые, как ей казалось, крадут
краску и гвозди, на скотном дворе, где, по ее мнению, разбавляли молоко.
Вся ее мощная энергия уходила на брань с кухаркой, прачкой, горничными.

Многообразная хозяйственная деятельность отчасти примирила Ирину Тихоновну
с мужем. Граф из врага сделался союзником. Он жил в Москве, в собственном
доме на Неглинной, по будням был занят на службе в Департаменте
образования. В Болякино наведывался на выходные и на праздники, изображал
усталость от службы, жаловался на городскую суету и пыль, восхищался
красотами подмосковной природы и хозяйственными успехами супруги, с важным
видом вы