Чувство мое оказалось взаимным,
я счастлив и горд. Но я не виноват, что какая-то мразь засняла нас скрытой
камерой. Что же делать, если мы живем в такое кошмарное, циничное время?
Вообще, все, что касается Елизаветы Павловны, - это мои проблемы. От вас
мне нужна информация о заказчике. Для того чтобы передать ему свои условия,
мне надо с ним как-то связаться. Пока я могу сделать это только с вашей
помощью.

- А я все гадаю, почему ты вдруг так щедро делишься со мной своими
наполеоновскими планами.

- Короче, вы согласны мне помочь? - Красавченко взглянул на часы. - Времени
мало, я должен успеть к перерыву между совещаниями. Я должен сегодня
обязательно показаться на глаза Елизавете Павловне, а то она заскучает,
забеспокоится. Я предлагаю вам пятнадцать процентов от каждой выплаты.
Согласны?

- Сколько ты собираешься попросить у нашего заказчика?

- Для начала сто тысяч. Дальше видно будет.

- Ладно, уговорил. Идея, при всей ее гнусности, в общем не так и плоха. Как
ты верно заметил, кто же откажется от живых денег? Но только не пятнадцать,
а двадцать пять;

- Двадцать.

- Не мелочись. Жадным везет меньше.

- Двадцать пять, или выходи на заказчика сам.

- Черт с вами, договорились. Почему вы улыбаетесь?

- Я? Так. Настроение хорошее с утра. Солнышко светит, небо голубое.

- Разве? По-моему, сегодня пасмурно и сыплет противный мокрый снег.

- Это здесь, в Монреале. А в Москве ясно, солнечно, легкий морозец. Я
мысленно уже дома.

Они расплатились и вышли из кафе. Павел Владимирович нырнул в антикварную
лавку, которая находилась тут же, за соседней дверью. Разглядывая столовое
серебро позапрошлого века, он то и дело косился на огромное наклонное
зеркало. Оно было расположено таким образом, что отражало всю площадь перед
гостиницей. Павел Владимирович дождался, пока высокая широкоплечая фигура
пересечет площадь, исчезнет за гостиничными дверьми, и только потом
выскочил из антикварной лавки, свернул за угол, добежал до маленькой
платной стоянки, где оставил машину.

Руки его дрожали, он никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Белый
"форд", взятый напрокат в день приезда, отчаянно засигналил. У Павла
Владимировича заныло сердце.

"Не хватало мне сейчас сердечного приступа", - подумал он под визг сирены.

В кармане нашлась упаковка нитроглицерина, он сунул приторный шарик под
язык, отключил сигнализацию, рухнул на мягкое бархатное сиденье,
зажмурившись, досчитал до пятидесяти и позвонил брату в Москву.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Телефон зазвонил, когда Дмитрий Владимирович плескался в своем ледяном
бассейне. Он подплыл к бортику и попросил, весело отфыркиваясь:

- Подай-ка мне трубочку.

На улице было минус десять. Варя куталась в шубку, сидя на лавочке, а
розовый бодрый Мальцев, высунувшись по пояс из ледяного бассейна, беседовал
с братом, Павлом Владимировичем, который находился в Монреале и, возможно,
тоже сейчас торчал по пояс из ледяного бассейна. Они были очень похожи и
жить друг без друга не могли. Правда, профессионально их ничего не
связывало. Дмитрий Владимирович занимался финансами и политикой, а Павел
Владимирович минералогией и ювелирным искусством. Он был одним из лучших
специалистов по Фаберже, экспертом по ювелирному антиквариату.

- Что? Слушай, Пашу ля, может он пошутил? Может, это у него такой
своеобразный юмор? Так я не понял, кассета уже есть или он только
планирует? Да, ну ты, братец, даешь, нашел помощничка! Ладно, прости, не
буду. Я понимаю. Как сейчас себя чувствуешь? Прежде всего, успокойся. Ни в
коем случае, Паша! Ты понял меня? Не вздумай идти в гостиницу! Он тебя
просечет моментально. В котором часу у тебя самолет?.. Так, еще раз скажи
номер рейса... Ну вот и хорошо, езжай в свой отель, отдохни, постарайся
просто отключиться. Я пришлю за тобой машину в Шереметьево, тебя привезут
ко мне, и мы спокойно все обсудим. Да, я понял... Как там погода в
Монреале?.. А у нас солнышко, легкий морозец. Ну все, Пашуля, держись,
братик. Будь здоров.

Дмитрий Владимирович отдал Варе телефон и легко, пружинисто выпрыгнул из
бассейна. Варе в лицо полетел фонтан ледяных брызг. Судя по всему, с утра у
Мальцева было замечательное настроение, и, хотя только что по телефону
любимый брат Паша сообщил ему о каких-то проблемах, оно ничуть не
испортилось. Он чувствовал себя здоровым, бодрым, полным сил.

- Тебе привет от Павла. Слушай, киска моя, ты такая спортивная девочка и не
умеешь плавать. Пора научиться. Подай-ка мне полотенце. Спасибо. - Дмитрий
Владимирович энергично растер спину, сделал несколько приседаний и
наклонов. - И почему ты совсем перестала бегать по утрам, а, лентяйка
маленькая? - Он обнял Варю и поцеловал ее холодную щеку. - Вот, потому и
мерзнешь, что мало двигаешься. Ладно, пойдем завтракать.

За столом Дмитрий Владимирович погрузился в чтение свежих газет, глаза его
быстро пробегали по строкам, которые заботливо выделил для него желтый
маркер пресс-секретаря. Варя прихлебывала апельсиновый сок и смотрела в
окно. Наверное, завтра придется встать в семь утра, вместе с ним, надеть
кроссовки и пробежать пять километров. Ужасно не хочется, но придется. Если
бы его жена не ленилась и бегала бы каждое утро вместе с ним, то вряд ли он
бы с ней разошелся. Все очень просто. Он бегал один и встретил Варю. Он до
сих пор уверен, что это произошло совершенно случайно.

- Какие у тебя на сегодня планы? - спросил он, не отрывая глаз от газеты.

- К двум мне надо в университет, потом хочу к маме заехать,

- Как она себя чувствует?

- Нормально.

- А как у тебя дела в университете?

- Все в порядке.

- Ладно. Мне пора, - Дмитрий Владимирович отложил газету, встал, одним
глотком долил свой зеленый чай, - пойдем, проводишь меня.

Когда за его бронированным джипом закрылись железные ворота, Варя вздохнула
с облегчением, вернулась в дом, закурила и уселась с ногами в кресло. Если
бы можно было вот так сидеть целыми днями, никуда не вылезать из теплой
красивой гостиной, никого не видеть и не слышать.

В последнее время на нее все чаще наваливалось странное оцепенение, не
хотелось двигаться и разговаривать, глаза застывали в одной точке, она
могла бы часами сидеть, замерев, как кукла. Только так она чувствовала себя
в полной безопасности, только так не могла выдать себя жестом, словом,
мимикой.

Один раз Мальцев застал ее врасплох,, заметил выражение ужаса, с которым
она глядела в ледяную глубину бассейна. Это так напугало его, что он
спросил, здорова ли она.

- Со мной все нормально. Я совершенно здорова, - ответила она и заставила
себя улыбнуться, - просто недавно смотрела ужастик, там из бассейна
вылезают мертвецы.

- Не надо смотреть глупости. Ты уже большая девочка.

На самом деле фильмы ужасов ее успокаивали. Ей удавалось с их помощью
обмануть себя, уговорить, что все пережитое четыре года назад было таким же
фильмом, кто-то написал сценарий, актеры выучили роли, загримировались,
помощник режиссера щелкнул хлопушкой, и на пленке запечатлелись события, от
которых кровь стынет в жилах. В действительности ничего этого не
происходило.

Кто-то снял такое кино, она сто раз прокрутила его на видике, потому так
отчетливо все запомнила. Кто-то снял кино, она сыграла там главную роль. Ну
правильно, она всегда мечтала стать киноактрисой. Особенно тогда, в
семнадцать лет.

Она заканчивала школу и собиралась поступать во ВГИК, на актерское
отделение. После затяжных холодов в середине марта наконец потеплело,
выглянуло первое весеннее солнышко. Она отправилась погулять по центру,
зашла в Детский мир, купила себе отличные босоножки, чешские, на небольшом
удобном каблучке, и причем очень дешево.

У нее было замечательное настроение, она улыбнулась собственному отражению
в огромном зеркале между стеклянными дверьми магазина и поймала такой
восхищенный, такой теплый мужской взгляд, что улыбнулась еще раз, но уже не
самой себе, а стройному интеллигентному брюнету с усиками.

Сколько раз за эти четыре года она видела во сне его лицо, такое
симпатичное, Гладкое, и представляла, как расползаются живые ткани, как они
стекают с костей, и череп обнажается, вместо глаз зияют черные дыры. Такое
происходило с фашистами в фильме Спилберга, когда вскрыли Ковчег, и оттуда
стали выплывать прозрачные грозные ангелы. Они смотрели в лица злодеев, и
взгляды их были как сама смерть.

Ну что стоило тогда, четыре года назад, пролететь хотя бы одному ангелу над
Кузнецким Мостом, над Лубянской площадью, над гулом автомобильной пробки и
пестрой равнодушной толпой? Наверняка под грозным ангельским взглядом
любезный молодой человек по имени Гарик растаял бы, сгинул, превратился в
безобидную липкую лужицу, как пломбир в картонном стаканчике под лучами
теплого мартовского солнца.

- Хотите еще мороженого, Варюша? Оно у вас растаяло.

- Нет уж, хватит. От мороженого поправляются.

- Это правильно, если вы мечтаете стать актрисой, надо следить за фигурой.
Вообще, данные у вас отличные. Распустите-ка волосы.

Она послушно щелкнула заколкой, встряхнула волосами. Ее совершенно не
смущал его внимательный, ощупывающий взгляд. Он ведь профессионал,
кинорежиссер. Он заметил ее, выделил из толпы и пригласил на главную роль в
российско-французском фильме.

Она изо всех сил старалась ему понравиться, улыбалась, чтобы он видел,
какие у нее красивые белые зубы, смеялась и запрокидывала голову, чтобы он
обратил внимание, какая у нее длинная, ну просто лебединая шейка.

- Съемки будут в Париже и в Риме. У вас есть загранпаспорт?

- Нет.

- Ну, это не проблема. Французы взяли всю организационную часть на себя,
так что паспорт они вам сделают сами, очень быстро. Главное, чтобы вы
прошли конкурс. Претенденток на роль очень много.

- А какой будет конкурс? Что надо делать?

- Как обычно. Фотопробы, потом кинопробы, потом проба в роли. Делать ничего
не нужно, главное, быть как можно свободней, раскомплексованней. Как
говорил великий Станиславский, актер должен раскрепощаться. Вы понимаете
меня?

- Да, конечно, - с готовностью кивнула Варя, - и когда будет первая проба?

Он посмотрел на часы, задумался на секунду и вдруг подмигнул, наклонился к
ней, положил руку на плечо.

- Мы с вами всех перехитрим, Варенька. Мы сейчас поедем в гости к лучшему
фотографу Москвы, к Зоечке Ивановой. Вы наверняка о ней слышали. Она
снимает всех знаменитостей, работает для западных журналов. У нас будут
такие снимки, что французы с ума сойдут. Вы пройдете вне конкурса. Только
нельзя терять времени. Завтра утром Зоечка улетает в Нью-Йорк, у нее
контракт на съемки конкурса "Мисс Вселенная".

- В гости? - смутилась Варя. - Но это неудобно...

- Ерунда. Мы с Зоей учились вместе во ВГИКе, она на операторском, я на
режиссерском. Знаете, что такое студенческое братство? Это когда в любое
время суток ты можешь завалиться в гости, и тебе будут рады. Ну что,
поехали? Здесь совсем не далеко.

Если бы тогда, хоть на минуту, она засомневалась - нет, не в намереньях
молодого человека, которого звали Гарик, и даже не в подлинности
знаменитого фотографа Зоечки, а в самой себе, в собственной удачливости,
неотразимости. Но нет, не было никаких сомнений, наоборот, было чувство
заслуженной победы. Над кем, интересно? Наверное, над всеми другими
девочками, которые толпами осаждают приемные комиссии театральных училищ,
присылают свои снимки в журналы, стоят в очередях на просмотры, чтобы
участвовать в конкурсах красоты, атакуют рекламные агентства и школы
фотомоделей. Их много, их страшно много, но она единственная. Она самая
лучшая. У нее большие, яркие глаза, синие, как васильки, как чистые
драгоценные сапфиры. У нее атласная белая кожа, черные, тяжелые, с шелковым
блеском волосы. Редкое сочетание - синие глаза и черные волосы. К тому же
высокий лоб, тонкий прямой носик, яркий, крупный, чувственный рот, нежный,
чуть удлиненный овал лица, высокие скулы. И совершенно идеальная фигура,
рост сто семьдесят пять, все объемы как на заказ,
девяносто-шестьдесят-девяносто. Спрашивается, до каких пор, с такой вот
потрясающей внешностью, можно вместе с интеллигентной безработной мамой
торговать цветами на привокзальной площади, жить в коммуналке, радоваться,
что удалось купить по дешевке приличные босоножки? Это несправедливо.

Лет с тринадцати, каждое утро, глядя на себя в зеркало, она мечтала увидеть
собственное лицо на киноэкране, крупным планом, в разных ракурсах. Она не
сомневалась, что сразу после десятого класса легко, без всякого блата, без
малейших усилий, поступит на актерское отделение Института кинематографии.

Варя Богданова всегда знала, что ей суждено стать звездой, и поэтому
спокойно, с высоко поднятой головой, отправилась неизвестно куда, вместе с
первым встречным сексуальным маньяком, который представился ей
кинорежиссером. Впрочем, он показал ей какую-то синюю картонку, на которой
было написано "Мосфильм".

Они ехали на метро, потом на троллейбусе, потом, в подъезде панельной
пятиэтажки, ударил в нос запах мочи. А в однокомнатной квартире воняло еще
сильней. Позже она поняла почему. Гарик пичкал своих жертв психотропными
препаратами, чтобы было меньше шума, и они слабели, переставали соображать,
ходили под себя. Глухонемая сообщница Зоя, которой принадлежала квартира, и
ее дочь, четырнадцатилетняя дебильная девочка Раиса, не успевали стирать
белье.

Вонь и грязь в квартире немного смутили Варю в первый момент, но Гарик
объяснил, что это обычный художественный беспорядок. Из кухни появилась
рыхлая женщина в грязном ситцевом халате, с отечным испитым лицом.

- А это Зоечка, познакомьтесь. Женщина что-то промычала в ответ. Позже,
давая показания следователю, Варя как будто пересказывала содержание
фильма, и собственный рассказ запомнился ей лучше, чем сами события. Она
столько раз повторяла эти свои показания, что выучила их почти наизусть.

"Когда мы приехали в квартиру, режиссер угостил меня крепким кофе, а потом
дал открытый купальник и велел переодеться. Я почувствовала, что нахожусь в
каком-то заторможенном состоянии, но встряхнуться, преодолеть вялость
никак, не могла. Режиссер разделся догола и предложил лечь с ним в постель.
Когда я возразила, он объяснил, что ему необходимо убедиться в моей
раскованности. Предложил мне выпить шампанского, чтобы совсем
раскрепоститься и избавиться от комплексов. Бокал принесла его
сожительница. Вкус показался мне странным".

Потом время для нее как будто остановилось. Когда она немного приходила в
себя, пыталась встать, ее тут же опять поили какой-то дрянью. Она не знала,
сколько уже находится в этой вонючей квартире, на этой кровати со
скомканным влажным бельем, несколько часов или несколько суток. В какой-то
момент она поняла, что это ей уже безразлично, и испугалась. Если все
безразлично, значит, скоро она .умрет. У нее хватило сил сообразить, что
нельзя покорно глотать горькую смесь, которой потчует ее глухонемая тетка.
Она сделала вид, что пьет, и успела вылить содержимое стакана в щель между
стеной и кроватью.

В голове постепенно прояснялось, но слабость была страшная. Больше всего
она боялась, что маньяк или его подруга заметят, как она приходит в себя, и
стала изображать что-то вроде обморока. Ее одели в обноски, вывели на
улицу.

Было раннее холодное утро. Маньяк вел ее через какие-то пустые проходные
дворы, она едва волочила ноги, голова кружилась, но изо всех сил она
старалась запомнить дорогу. Минут через двадцать они оказались на
железнодорожной станции. Это был не вокзал, а именно станция, совсем
маленькая, с узкой платформой. Варя попыталась прочитать название, но буквы
расплывались.

Подъехала электричка. Маньяк втащил Варю в пустой вагон, усадил на лавку,
поднес к ее губам горлышко плоской коньячной бутылки, попытался влить ей в
рот что-то белое, густое, как кефир, но не успел. Объявили, что двери
закрываются, он бросился к выходу. Бутылка осталась лежать у Вари на
коленях. Варя сообразила, что надо поставить ее рядом с собой на лавку,
чтобы жидкость не вылилась, и тут же потеряла сознание.

Позже выяснилось, что маньяк приготовил для нее на прощанье смесь из
восьмидесяти таблеток. Психотропные и снотворные препараты выписывали в
изобилии врачи районного психодиспансера для слабоумной девочки Раисы.

Что именно спасло Варе жизнь - инстинкт самосохранения, когда она
потихоньку вылила содержимое стакана, или закрывающиеся двери пустой
электрички, в которые поспешил выскользнуть осторожный маньяк, уже не
важно.

Очнулась она оттого, что кто-то тряс ее за плечо.

- Эй, девка, ты чего с утра так наклюкалась? Билет предъяви!

Впервые она взглянулавна себя. в зеркало в отделении милиции на станции
"Окружная", куда приволокли ее под руки два здоровенных контролера. В
грязном сортире над умывальником висело треснутое мутное зеркало, и оттуда
взглянула Варе в глаза пьяная сумасшедшая бомжиха лет сорока. В черных,
взлохмаченных, тусклых волосах виднелась седина. Она не сразу заметила, что
в ушах у нее нет золотых сережек с бирюзой, а на пальце такого же, с
бирюзой, колечка. Исчез золотой крестильный крестик. Вместо, куртки,
джинсов и свитера на ней было драное засаленное пальто, надетое прямо на
голое тело, вместо кожаных модных ботиночек - войлочные дырявые боты.

Она заставила себя умыться холодной водой, она уже начала давать показания
дежурному следователю, но опять потеряла сознание. Из милиции ее на
"скорой" увезли в больницу, туда пришла к ней мама, туда же впервые пришел
к ней маленький кругленький следователь Илья Никитич Бородин.

Как только врачи разрешили ей подняться, она сумела привести оперативников
в вонючую квартиру в панельной пятиэтажке. Ей казалось, что даже с
закрытыми глазами, на ощупь, она может найти это место и голыми руками
убить всех троих, даже четырнадцатилетнюю дебильную Раису.

Все трое оказались дома и были арестованы. Кроме них, в квартире находились
две девочки, пятнадцати и семнадцати лет, обе в бессознательном состоянии.

Следствие длилось совсем недолго. Маньяк, которого звали не Гарик, а Рафик
Тенаян, чистосердечно признался в пяти убийствах и семи изнасилованиях в
изощренной форме. Большинство его жертв были несовершеннолетними. Троих он
придушил, двое умерли от передозировки психотропных и снотворных
препаратов, позже, когда дело было передано в суд, скончались, не приходя в
сознание, те две девочки, которых обнаружили в квартире.

Варя спокойно, как говорящая кукла, давала свидетельские показания на суде.
Адвокат в своей пламенной речи несколько раз повторял, что все до одной
жертвы вошли в квартиру к маньяку совершенно добровольно, у каждой был шанс
уйти. Каждая готова была сниматься в обнаженном виде и не отказывалась от
кофе и шампанского. Адвокат говорил так азартно, так убедительно, что даже
Варе на миг показалось, что жертвы виноваты больше самого преступника. И
все в зале взглянули на нее уже как-то иначе. Жалость в глазах сменилась
холодным любопытством.

- Значит, вы сами, без принуждения, отправились в неизвестную квартиру с
человеком, с которым были знакомы меньше часа? - спрашивал вкрадчивый
высокий голос.

- Сама, - спокойно отвечала Варя.

- И сами по просьбе Тенаяна сняли одежду

- Да.

Она старалась не смотреть в сторону железной клетки, где сидел и ухмылялся
Тенаян. Ему как будто нравилось слушать подробности.

Когда объявили приговор, всего лишь пятнадцать лет вместо ожидаемой
смертной казни, по залу прошел удивленный гул. Варя встала и выбежала вон.

А через пару дней после суда из голых кустов во дворе у ее дома выскочил
парень с длинными сальными волосами, в зеленой кожаной куртке-"косухе".
Рядом с ним был оператор, прямо в лицо Варе уперлись камера и микрофон.

- Скажите, Рафик Тенаян был вашим первым мужчиной? Что вы испытали, когда
он лишил вас девственности? Вы ведь сами, добровольно, вошли в квартиру,
разделись и легли с ним в постель?

Она закричала и побежала, ей показалось, что она сходит с ума и мир состоит