истой
элегантной комнате появлялись шумные некрасиво одетые существа, от них
пахло дымом, лица их были темны от ветра и солнца. У папы лохматая светлая
брода не- приятно шевелилась, когда он разговаривал или жевал. Однажды на
кухне, рассказывая об очередных таежных приключениях, мама вытащила из
кармана штормовки огромный складной нож, вскрыла банку тушенки, отломила
горбушку от белого батона и стала есть прямо из банки, подхватывая ножом
большие куски мяса.

- Оленька, ты уже вышла из тайги, - тихо произнесла бабушка, и Лиза на всю
жизнь запомнила, какое у нее было при этом лицо.

В Москве родители не задерживались надолго, а если такое случалось, то
двухкомнатная маленькая квартира в Новых Черемушках за неделю превращалась
в филиал геологической экспедиции. Посреди комнаты раскладывалась палатка,
мама, сидя на полу, латала ее суровыми нитками. В соседней комнате папа
чинил байдарку. Приходили бородатые юноши в грубых свитерах,
спортивно-туристического вида девушки курили на балконе. Все время кто-то
играл на гитаре и пел песни про тайгу. Не хватало только костерка на кухне.
Маленькая Лиза просилась назад, к бабушке.

Родители плохо чувствовали себя в городе. Они легко справлялись с бытовыми
проблемами в полевых условиях. Там, в степях Казахстана, на Камчатке и
Куриалах, в восточносибирской тайге они умели разжигать костры одной
спичкой, раскладывать палатку под проливным дождем за десять минут, строить
непромокаемые шалаши из ельника, скручивать котелки из бересты и кипятить в
них воду, жечь чагу, спасаясь от комаров и гнуса.

В Москве становилось проблемой мытье посуды, поход в гастроном
приравнивался к подвигу. Они не вылезали из своей спортивно-полевой
униформы. Китайские кеды, трикотажные треники с вытянутыми коленками,
тельняшки, куртки-штормовки. Зимой Лизин папа мог отправиться в гости в
телогрейке и кирзовых сапогах. Мама если и делала попытки принарядиться, то
всегда это кончалось плачевно. Капроновые чулки на ее ногах морщились,
пузырились, закручивались спиралью. Каблуки перекашивались и ломались. У
платья почему-то обязательно отпарывался подол, у юбки ломалась молния, с
блузок градом сыпались пуговицы.

Когда Лизе исполнилось семь, бабушка с чистой душой вручила ее родителям,
потому, что в школу ребенок должен поступать по месту жительства, потому,
что у бабушки изменились обстоятельства. Она выходит замуж за своего
аспиранта, который моложе на пять лет, она работает над докторской
диссертацией и скоро станет заведовать кафедрой, свободного времени у нее
нет ни минуты, в сутках всего двадцать четыре часа, и вообще, девочка уже
большая и совершенно самостоятельная.

Чем старше становилась Лиза, тем больше походила на бабушку Надежду. День
ее был расписан по минутам, воротнички и манжеты на школьном коричневом
платье сверкали белизной, красный галстук был идеально выглажен, обувь
вычищена до зеркального блеска, светло-пепельные волосы, расчесанные
массаж- ной щеткой до шелковой гладкости, заплетены в тугую аккуратную
косу.

Порванные колготки, пятно на платье, опоздание в школу на три минуты,
четверка вместо пятерки - все это вырастало для нее в трагедию, но
переживать и плакать она позволяла себе только ночью, в подушку. Со стороны
казалось, что все ей дается легко, без усилий. Никто не догадывался, что
разумная, аккуратная, улыбчивая девочка живет так, словно идет по канату
над пропастью, и каждый неверный шаг не просто опасен, а смертельно опасен.
Лиза не умела прощать себе даже самых мелких ошибок. Она раздражалась,
ненавидела себя и превращала собственную жизнь в кошмар. Из-за ерунды,
из-за четверки в четверти, могла заболеть всерьез, с высокой температурой.

С первого по десятый класс она была лидером. Со всеми умудрялась
поддерживать ровные отношения. Избегала конфликтов с ловкостью опытного
дипломата, муштровала себя как злобный фельдфебель нерадивого новобранца.
Ей плохо давалась астрономия, и хотя она уже знала, что поступать будет на
исторический факультет университета и астрономия ей не пригодится, все
равно сидела ночами над учебником, читала дополнительную литературу. Не
понять, не одолеть что-либо было для нее оскорбительно.

В университет она поступила сразу после десятого класса, с первой попытки.
Экзамены сдала на "отлично" и не считала это победой. Иначе просто быть не
могло. В университете, как и в школе, близких друзей у нее не было.
Сокурсники относились к ней так, словно она была старше их лет на двадцать.
Ее уважали, ей смотрели в рот, она была лидером потому, что никогда не
ошибалась и не радовалась чужим ошибкам. Всегда находила выход из самых
сложных ситуаций, не только для себя, но и для других, причем совершенно
бескорыстно. Со всеми она была приветлива и доброжелательна, но никого не
подпускала к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки.

Идеальная фигура, идеальная кожа, правильные строгие черты лица, пепельные
густые волосы, большие голубые глаза - при всех этих щедрых данных она
могла бы стать красавицей, роковой женщиной, но не становилась, потому что
это ей было не интересно.

- Внешность сама по себе ничего не значит, - говорила бабушка Надежда, -
если ты разгильдяйка и дура набитая, то хорошенькое личико тебе только
прибавит проблем, создаст иллюзию благополучия и вседозволенности. а нет
ничего гаже лопнувших иллюзий. От них остаются грубые рубцы на всю жизнь,
как от глубоких гнойников. Ты хороша без всяких усилий, в этом нет никакой
твоей заслуги, следовательно, это ничего не меняет в твоей жизни. То, что
дается даром, без усилий, не стоит воспринимать всерьез. Женщина, которая
строит рассчеты на своей внешности, как правило, проигрывает по-крупному,
не сегодня, так завтра.

На влюбленных мальчиков-сокурсников Лиза смотрела с добродушной
сочувственной усмешкой. Пылавшие вокруг юные страсти, романы, измены,
сплетни, аборты, ранние свадьбы и разводы касались ее постольку, поскольку
кто-нибудь из пострадавших приходил поплакать ей в жилетку. И чем больше
было чужих слез, тем тверже становилась Лизино убеждение, что сама она
никогда ни в кого не влюбится. Ей не хотелось сделаться героиней сплетен,
попасть в страшный советский абортарий, оказаться обманутой и так далее. За
блеском влюбленных глаз ей виделся мрак неразрешимых унизительных проблем.
Она продолжала осторожно идти по канату над пропастью, тщательно
просчитывая каждый следующий шаг, потому что ошибка могла обернуться для
нее смертельной бедой.

Даже в мужа своего Лиза ни минуты не была влюблена. Просто он оказался
самым умным и надежным из всех прочих претендентов на ее руку и сердце.

С Михаилом Генриховичем Беляевым Лиза познакомилась в архиве музея
Революции. Ей было двадцать, она заканчивала третий курс, писала курсовую
работу по народовольцам, по совету преподавателя обратилась за помощью к
специалисту, научному сотруднику музея. Специалистом этим оказался Михаил
Генрихович.

Тридцатилетний интеллектуал был молчалив, широк в плечах, смотрел на Лизу
снисходительно и нежно, обращался с ней как с маленьким балованным
ребенком. Никто на свете, включая маму папу и бабушку, никогда, даже в
самом раннем детстве, не видел в ней ребенка.

Через несколько дней после знакомства они засиделись в музейном архиве до
закрытия, В пустых гулких залах не было ни души.

- Давайте перекусим и продолжим, - -сказал он и вытащил из портфеля пакет с
бутербродами. Их было всего четыре, и все с колбасным сыром, который Лиза с
детства терпеть не могла. Михаил Генрихович тут же понял это по выражению
ее

лица, хотя она была уверена, что не подала виду.

- Не любите колбасный? - спросил он очень серьезно, как о чем-то важном и
значительном.

- Нет, - призналась Лиза, - не люблю.

- А какой вам нравится?

- Швейцарский. С большими дырками, но он бывает только в заказах и в
закрытых буфетах.

Михаил Генрихович тонким ножиком вырезал в ломтике сыра несколько
аккуратных круглых дырок и протянул бутерброд Лизе:

- Пожалуйста. Вот вам швейцарский.

Лиза почувствовала, что в ближайшие несколько лет вряд ли встретит кого-то
лучше, чем он, и ничуть не удивилась, когда Михаил Генрихович предложил ей
выйти за него замуж. Он сначала предложил это, а потом уж пригласил к себе,
в свою однокомнатную холостяцкую квартиру поздним вечером.

Для всех они были идеальной парой. Оба терпеть не могли конфликтных
ситуаций и умели легко справляться с любыми затруднениями, которые
обязательно возникают при совместной жизни. Оба были правильными, мудрыми,
ответственными людьми и ценили друг друга потому, что знали, как мало таких
на свете. Каждый был уверен, что вытянул самый счастливый в жизни билет из
всех возможных для него лично.

Лиза закончила университет с красным дипломом, и через несколько месяцев
родился здоровенький крупный мальчик Витя. Михаил Генрихович продолжал
работать в музее, получал все меньше, но и это не стало проблемой. Лиза
умудрялась учиться в аспирантуре и зарабатывать с маленьким ребенком на
руках, ночами писала хлесткие аналитические статьи для самых модных газет и
журналов, бралась консультировать кинорежиссеров, которые снимали
исторические фильмы, попутно собирала материалы для кандидатской. Все, за
что бралась, она делала отлично. Ей хватало пяти часов сна, ни разу,
несмотря на зверскую усталость, она не сорвалась, не повысила голос на
мужа.

Чем старше она становилась, тем острее чувствовала, как провисает под ее
ногами невидимый канат. Умерла бабушка Надежда. Папа отморозил ноги и руки
в казахской степи, в маленькой районной больничке Павлу Сергеевичу
ампутировали правую кисть и левую ступню. В Москве удалое сделать протезы,
но жизнь казалась конченой, постаревший геолог-инвалид жестоко запил. Мама
сначала проявляла чудеса любви и героизма, ухаживая за ним, спасая его от
глубокой депрессии и надвигающегося хронического алкоголизма, но не
выдержала, попыталась уйти к другому человеку, однако вскоре вернулась к
папе и стала пить вместе с ним.

Лиза обошла всех известных и неизвестных наркологов Москвы, прочитала груды
медицинской литературы, через полгода могла бы сдать экстерном экзамен по
наркологии, однако из огромного количества усвоенной информации сделала
единственный вывод: родителям ее помочь невозможно. Логика проста, как
мычание. Человек может бросить пить, но только если сам захочет. Родители
бросать не хотели.

Мама опускалась быстрее, чем папа. Квартира в Черемушках превратилась в
вонючий сарай. Пьяная мама ползала по брезентовым клочьям истлевшей
палатки, в руке ее дрожала толстая иголка, она старательно штопала, латала,
протыкала иглой прогорклый воздух. Папа с "беломориной", прилипшей намертво
к нижней губе, левой рукой пощипывал струны треснутой гитары и напевал
что-то невнятное про звездное небо над тайгой.

Лиза оставляла сумки с продуктами и молча уходила. Все рушилось, невидимый
канат под ее ногами обрывался. Она летела в пропасть, и некому было
подхватить ее. Михаил Генрихович дорожил ею как ровным, надежным,
самостоятельным человеком, "товарищем по семье", который никогда не дерзнет
нарушить его покой своими проблемами. Сын Витя был еще совсем маленький. А
близких друзей, перед которыми не стыдно расплакаться, она так и не нажила.

Боль пульсировала внутри, как звуковая волна при экстренной посадке
реактивного самолета. От боли звенели барабанные перепонки, распухало
сердце. Лиза продолжала жить на автопилоте, не позволяя себе расслабиться
ни на минуту. Ничего не изменилось в ней, она была все так же
работоспособна, обязательна, приветлива. Только иногда взгляд ее застывал,
как будто леденел. Голубые глаза становились почти белыми, смотрели в точку
и ничего не видели, кроме мрака у хаоса.

Витя подрос, он был умным развитым мальчиком, в четыре года знал все буквы
в пять читал по слогам. В 1988-м Михаил Генрихович уволился из музея, легко
и быстро освоил компьютер. Он в совершенстве владел английским и немецким,
устроился на работу в только что открывшуюся российско-австрийскую
компьютерную фирму, стал получать приличные деньги, выезжать за границу.

Лиза продолжала писать статьи, заработала известность как политический
обозреватель. Ее все чаще стали приглашать на телевизионные ток-шоу, мода
на жаркие дискуссии в прямом эфире была в самом разгаре. Ток-шоу смотрела
вся страна, лица публичных спорщиков запоминались зрителями надолго и
всерьез. Елизавета Беляева тут же стала любимицей публики. Она говорила
убедительно и остроумно, свободно держалась перед камерой и отлично
смотрелась на экране. К тому же она довольно лихо сумела вписаться в
склочный завистливый телевизионный мир, где вместе с популярностью
обязательно растет число тайных и явных недоброжелателей, всегда готовых к
активным действиям.

Вскоре ее пригласили в качестве постоянного эксперта-консультанта в одну из
популярных публицистических программ. раз в неделю Лиза делала обзор
политических событий, у нее была удивительная способность излагать сложные
мысли простым и доступным языком. Она не подавляла среднего телезрителя
своим интеллектом, а, наоборот, заряжала, создавала иллюзию, что это он,
зритель, такой умный, все понимает и отлично во всем разбирается. Она
искренне, тепло улыбалась в камеру, шутила смешно, но без злобы и пошлости.
Вскоре у нее появилось множество постоянных поклонников и даже фанатов.
Были зрители, которые смотрели публицистическую программу исключительно
ради Елизаветы Беляевой.

Однажды известный политик в интервью назвал ее "самым милым лицом нынешнего
телеэкрана". Потом, пойманный в фойе на каком-то фестивале популярный
киноактер на вопрос журналиста, что он думает о сегодняшних телеведущих,
ответил, что больше всех ему нравится Елизавета Беляева, и, чтобы ее
увидеть, он смотрит каждый четверг какую-то глупую молодежную программу. Он
морщился и щелкал пальцами, вспоминая название программы.

- Но Беляева не телеведущая, - заметил корреспондент, - она эксперт,
обозреватель, консультант.

- Какая разница? - улыбнулся в камеру актер. - Кроме нее, там не на кого
смотреть и некого слушать.

Дело кончилось тем, что Лизу с треском вышибли из программы, заявив, что
она неправильно понимает ее концепцию.

Лиза запретила себе страдать по этому поводу. Она была на четвертом месяце
беременности, ей следовало поберечь нервы.

К тому же известный режиссер затеял съемки исторического телесериала и
пригласил Лизу в качестве консультанта, так что без работы она не
оставалась ни дня.

Муж ее к этому времени получал столько, что она могла бы сидеть дома и
воспитывать детей. Но это для нее было исключено. Совмещать работу и семью
- не проблема, если умеешь толково распоряжаться временем, не даешь себе
расслабиться.

Дочку она назвала в честь бабушки, Надеждой. О том, что у знаменитой и
всеми любимой Елизаветы Беляевой родилась дочь, сообщило несколько тонких
иллюстрированных журналов, сопроводив публикации красивыми цветными
снимками.

Между тем у Павла Сергеевича случился инфаркт. Он попал в реанимацию. Мама
на некоторое время бросила пить, взбодрилась, подтянулась, надела
кроссовки, джинсы, стала приезжать к внукам. К ее приезду все спиртное,
которое было в доме, прятали куда-нибудь подальше. Ольга Федоровна чинно
пила крепкий кофе, курила на балконе, иногда рвалась постирать пеленки,
всякий раз забывая, , что Михаил Генрихович покупает для Надюши в валютном
супермаркете то, что можно назвать одним из величайших достижений западной
цивилизации, - памперсы.

Из больницы Павла Сергеевича перевезли в дорогой подмосковный санаторий. Он
почти поправился, но стоило ему вернуться домой, и все пошло по-старому.
Выздоровление надо было непременно отпраздновать, совместный запой
продолжался неделю, закончился вторым инфарктом. На этот раз спасти Павла
Сергеевича не удалось. Ольга Федоровна стала пить в одиночестве. То ли
здоровье у нее было крепче, чем у мужа, то ли просто Господь хранил,
оставлял ей шанс, но алкоголизм ее вошел в ту стадию, когда запои
чередуются с долгими периодами просветления, и это может продолжаться
многие годы.

Подросла Надюша, Лиза вернулась на телевидение. В программе "Стоп-кадр"
поменялся состав ведущих, и Лизу опять стали приглашать туда в качестве
консультанта, что серьезно подняло рейтинг программы.

На первом канале в очередной раз сменилось руководство, Елизавета Беляева
стала одной из ведущих ежедневных новостей, появлялась в эфире два раза в
неделю. Кроме того, каждый понедельник она вела двадцатиминутную передачу
"Личность", в непринужденной обстановке за чашкой кофе беседовала с
известными политиками, экономистами, юристами. Попасть к ней на передачу
было не только престижно, но приятно, она в совершенстве владела искусством
диалога, никогда не выставляла собеседника в невыгодном свете, была
приветлива, доброжелательна, но при этом умела создать ощущение довольно
острой дискуссии.

Популярность ее росла, ей было сложно выйти на улицу, зайти в магазин. Ее
узнавали, на нее глазели, у нее просили автографы. Несколько постоянных
сумасшедших поклонников дежурили у дома, караулили у Останкино. Стоило
мелькнуть на каком-нибудь светском мероприятии, тут же щелкали фотовспышки,
и в дюжине желтых изданий появлялись ее снимки с язвительными
комментариями.

"Образец добропорядочности, Елизавета Беляева никогда не обнажает плечи и
ноги, многие подозревают, что нашей телезвезде есть, что скрывать".

"Если вы думаете, что в бокале у Беляевой французский коньяк, то
ошибаетесь. Там всего лишь виноградный сок. Беляева не употребляет
спиртного, не ест мяса и никогда не ссорится с мужем, с которым живет
двадцать лет".

"В отличие от прочих дам, которые с визгом бросались на шею секс-символу.
российского кино актеру К, госпожа Беляева обменялась дружеским
рукопожатием с красавцем мужчиной. Вероятно, эта чопорная леди целуется
только с собственным мужем и только в полной темноте".

Миллионам людей было интересно, в какой школе учатся ее дети, в каких
магазинах она покупает продукты, какими дуxaми пользуется, что ест на
завтрак, какие таблетки принимает при головной боли страдает ли депрессиями
и бессонницами и как справляется с этим, чем питается ее собака и почему у
старушки доберманхи Лоты такой скверный характер.

Однажды утром десятилетняя Надюша выша погулять с Лотой и вынести мешок с
мусором. Из кустов выскочил взлохмаченный молодой человек бомжовского вида,
выхватил у ребенка мешок, распотрошил его и стал снимать на пленку
содержимое. Лота бросилась защищать родную помойку, обнаружила там
недогрызанную кость и вцепилась молодому человеку в штанину. Позже
выяснилось, что это внештатный корреспондент какой-то желтой газетенки. Он
задумал сделать оригинальный репортаж о бытовых отходах звезд телевидения и
шоу-бизнеса.

Иногда ей казалось, что каждый ее шаг сопровождается ярчайшим беспощадным
светом прожекторов, она чувствовала, как этот свет жжет кожу, пронизывает
насквозь. Вокруг тысячи любопытных глаз, каждый закоулок не только ее
жизни, но и ее души выставлен на всеобщее обозрение, и спрятаться
невозможно.

Так можно жить, это не смертельно и даже приятно, но до тех пор, пока тебе
нечего скрывать.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

- Ну, и сколько ты хочешь за свои жалкие цацки? - презрительно спросил
бородатый мужик, взвесив на ладони горстку ювелирных украшений.

- Ни хрена себе, жалкие! - обиделся Вова Мухин. - Давай все назад, я на
Арбате за один только перстень возьму полтора куска зеленью.

- Да, конечно! Размечтался! Лопух ты, парень, тебе за все вместе нигде
больше пятисот не дадут.

На самом деле Вова уже побывал на Арбате, обошел нескольких уличных
скупщиков, и действительно, нигде больше пятисот не давали. Вова был
искренне возмущен. В ювелирном магазине точно такие сережки с изумрудами
стоили семьсот пятьдесят баксов.

Конечно, магазин - это другое дело, однако обидно ведь. Тем более обидно за
перстень. Он старинный, камень в нем здоровый, настоящий изумруд, к том