не помнил. Свежий след от иглы на его локтевом сгибе затерялся
среди других следов.  Тощий  не  был  серьезным  наркоманом,  но  иногда
баловался морфием.
   Глубокой ночью, когда Маша и Арсеньев беседовали  с  проституткой  на
Кольцевой дороге, в квартиру Стивена  Ловуда  на  Кутузовском  проспекте
приехали  врач  и  медсестра  из  американского  посольства.  Первым  же
утренним рейсом Ловуд был отправлен  в  Нью-Йорк  в  сопровождении  двух
медиков. Состояние его здоровья резко ухудшилось, ему срочно требовалась
квалифицированная  помощь.  Любой   нормальный   американец   предпочтет
лечиться у себя дома, а не в чужой стране.
   Григорьев не мог знать всего этого, и Макмерфи  не  собирался  ничего
ему рассказывать. Билли, как всегда, оказался самым  умным,  не  потому,
что таким родился, а потому, что умел использовать чужие мозги как  свои
собственные. Благодаря  Григорьеву  он  теперь  был  почти  уверен,  что
русская агентурная сеть, которую обещает сдать Стивен Ловуд в  обмен  на
существенное смягчение  приговора,  скорее  всего  окажется  ?дезой?  от
первого до  последнего  имени,  наглой  провокацией.  Предателями  будут
названы самые лучшие, самые честные  сотрудники.  Но  Билли  Макмерфи  в
такую ловушку больше не попадется. Хрен вам, генерал Кумарин!
   Макмерфи молча допил свой остывший кофе, с хрустом потянулся,  скинул
ноги со стула, нащупал под  столом  кроссовки  и  вдруг  хрипло,  громко
вскрикнул.
   - Что такое? - испугался Григорьев. Билли взял кроссовок, поднес  его
к лицу, понюхал, сморщился и проворчал по-русски:
   - Твой Христофор, кажется, насрал мне в башмак.

***

   - Да, извините, я, конечно,  обозналась,  -  растерянно  пробормотала
Франкенштейн, поправляя длинную серую  прядь,  которая  выбилась  из-под
шапочки и трепалась на ветру, как мышиный хвост.
   Ветер поднялся такой сильный, что старая яблоня тихо поскрипывала,  а
прошлогодние истлевшие листья под скамейкой у забора шевелились,  словно
под ними кто-то прятался.
   - Вот здесь мы обычно сидим, - прокашлявшись в кулак, сообщила  Раиса
Федоровна.
   - Значит, старую куклу,  книжку,  открытку  Галина  Дмитриевна  нашла
именно здесь? -  уточнил  Арсеньев,  заглядывая  в  широкую  щель  между
секциями забора.
   - Я очень внимательно слежу за Галиной Дмитриевной  на  прогулках,  -
заявила Франкенштейн и покосилась на Машу,  -  все-таки  вы  удивительно
похожи на ту девочку, прямо одно лицо. А сколько вам лет, извините?
   - Двадцать пять, - Маша вежливо ей улыбнулась.
   - Ну да, Григорьевой должно быть сейчас больше, лет двадцать  восемь,
еще раз прошу прощения. Я не помню, как звали эту девочку, помню  только
фамилию. В ноябре восемьдесят шестого она выпрыгнула  из  окна  третьего
этажа, ночью, в одной рубашке, к  счастью,  все  обошлось,  я  оказалась
рядом и спасла ее...
   -  Раиса  Федоровна,  вы  рассказываете  это  уже  в  третий  раз,  -
укоризненно покачал головой доктор и посмотрел на часы, -  есть  еще  ко
мне вопросы?
   - Нет, все. Спасибо. Нам пора, - сказал Арсеньев.
   - Не  смею  задерживать.  Да,  какие-нибудь  версии  насчет  телефона
возникли? - спросил доктор.
   - Кое-что прояснилось, - кивнула Маша.
   - Думаю, вам стоит сменить замок на этой калитке и  заделать  дыру  в
заборе, - посоветовал Арсеньев, - и еще, не надо никого пускать к Галине
Дмитриевне, кроме мужа.
   - Так никто, кроме Евгения Николаевича, не приходит.
   - Ну как же! - подала голос Франкенштейн, - а эта, подруга ее, полная
такая, приятная, Светлана Анатольевна.
   - Ах да, конечно, - поморщился доктор, - я о ней слышал,  но  никогда
ее здесь не видел. Эта та, которая  постоянно  покупает  и  проносит  ей
зеленые тетрадки?
   - Именно, - закивала Франкенштейн, - она очень хорошая,  внимательная
женщина.
   - Какие тетрадки? - хором спросили Маша и Арсеньев.
   - Это один из элементов бреда, - объяснил доктор, - Галина Дмитриевна
постоянно просит найти у нее дома, в ее комнате, какую-то общую  тетрадь
в клеточку, в зеленой обложке, исписанную лиловыми чернилами.
   - Может, это ее дневник? - осторожно предположила Маша.
   - Я уже спрашивал Евгения Николаевича,  никакого  дневника  его  жена
никогда не вела.
   - Да,  а  Светлана  Анатольевна  купила  несколько  разных  тетрадок,
зеленых, в клеточку, - закивала Франкенштейн, - но ничего  не  помогает.
Галина Дмитриевна просит свою тетрадь, к другим не прикасается, говорит,
они чужие, пустые.
   - Погодите, я не понял, эту подругу, Светлану  Анатольевну,  пускать,
или нет? - спросил доктор и опять нетерпеливо взглянул на часы.
   - Ни в коем случае, - сказала Маша.
   - Вы думаете... - Франкенштейн охнула и покачала головой. - Этого  не
может быть, она так заботится о Галине Дмитриевне, они дружат с  юности,
Галина Дмитриевна к ней очень  привязана,  всегда  ее  ждет,  нельзя  же
совсем лишать ее  общения  с  близкими,  ее  муж  слишком  занят,  чтобы
навещать ее часто.
   - Пожалуйста, никого, кроме мужа, -  сказал  Арсеньев,  -  и  гуляйте
теперь где-нибудь в другом месте, подальше от забора, поближе к охране.
   Перед тем  как  покинуть  больничный  парк,  Маша  все-таки  решилась
подойти к  старой  яблоне,  притронулась  ладонью  к  шершавому  стволу,
взглянула вверх. За открытым окном  палаты,  на  третьем  этаже,  сквозь
решетку маячил зыбкий силуэт.

***

   - Нет статьи, - пробормотал Арсеньев, когда они сели в машину, -  нет
никакой статьи.  Конечно,  графологическая  экспертиза  подтвердит,  что
дарственная надпись на книжке сделана Лисовой. Но это ничего не даст.  В
принципе можно попробовать сто двенадцатую ?умышленное причинение  вреда
здоровью?... - он закурил и взглянул на Машу. - Почему вы молчите?
   - Думаю.
   - О чем?
   - О  зеленой  тетради  в  клеточку.  Там,  наверное,  были  подробные
воспоминания об утонувшей девочке Любе.  Описывались  ее  любимые  вещи:
томик Есенина, кукла, открытка. Конечно, невозможно было достать  именно
эти предметы, но серый сборник Есенина пятьдесят девятого  года  издания
наверняка выходил огромным тиражом,  точно  такой  был  даже  у  нас,  в
университетской библиотеке. Она могла купить в букинистическом магазине.
Куклу и открытку, конечно, достать сложнее.
   - Старые открытки  тоже  продаются  в  букинистических  магазинах,  -
задумчиво кивнул Арсеньев, - а кукол  образца  шестидесятых  я  видел  у
старушек на окраинных барахолках. Да  в  общем,  и  наборы  открыток,  и
старые книги можно купить на барахолках. Выбор огромный. Ладно,  поехали
к Рязанцеву, спросим, что за зеленая тетрадь и куда она подевалась.
   - Это надо у Лисовой спрашивать. Но она не скажет. Скорее всего,  она
уничтожила  дневник  Галины  Дмитриевны,   предварительно   выучив   его
наизусть.
   Ступив на крыльцо веранды, они услышали низкий вкрадчивый голос:
   - Женя, ну еще ложечку,  за  мальчиков,  сначала  за  Димочку,  чтобы
прошла его аллергия...
   Рязанцев сидел в кресле, всклокоченный, сонный, с  опухшими  красными
глазами. Перед ним стояла Лисова, с фарфоровой миской и ложкой.
   - Ты же знаешь, я не люблю  сметану,  отстань,  -  он  отворачивался,
брезгливо морщась.
   - Доброе утро, - сказал Арсеньев, - Светлана Анатольевна,  объясните,
пожалуйста, куда делась зеленая общая тетрадь в клеточку?
   - Какая тетрадь? - сердито рявкнула Лисова. - Вы не  видите,  Евгений
Николаевич завтракает?
   - Приятного аппетита, - сказала Маша, - Евгений Николаевич, вы должны
знать, что ваша жена не пыталась покончить с  собой.  Таблетки,  которые
она пила, были действительно экстрактом валерьянки. А на чердаке  просто
перегорела лампочка, и Галина  Дмитриевна  встала  на  табуретку,  чтобы
вкрутить новую. Вешаться она не собиралась.
   - Погодите, погодите,  что  за  бред!  -  помотал  головой  Рязанцев,
отстраняя ложку со сметаной.
   - В прямой эфир вам звонила Светлана Анатольевна, - сказал  Арсеньев,
- она же подкинула мобильный телефон в больницу Галине Дмитриевне.
   - Женя! - крикнула Лисова дурным  голосом.  -  Это  провокация!  Надо
вызвать охрану!
   - Так, я не понял, что происходит?  -  откашлявшись  в  кулак,  глухо
спросил Рязанцев. - Светка, это ты звонила мне в прямой эфир? Ты?
   - Женечка, ты же сам всегда боролся за справедливость и говорил,  что
лучше горькая правда, чем сладкая ложь! - Лисова выразительно  взмахнула
ложкой, и брызги сметаны полетели Рязанцеву в лицо, но он как  будто  не
заметил этого и бесстрастно повторил:
   - Ты звонила мне в эфир?
   - Кто-то должен был сказать тебе правду, и не просто сказать, а  так,
чтобы ты осознал. - Она поставила на стол миску, положила в  нее  ложку,
достала из кармана фартука бумажную салфетку, серую и мятую, и принялась
вытирать ему лицо.
   Рязанцев резко оттолкнул ее руку, схватил телефон и набрал номер.
   - Егорыч?! - крикнул он в трубку - Где ты, мать твою? Да,  срочно!  -
он отбросил аппарат.
   - Евгений Николаевич, вы поняли, что ваша жена Галина  Дмитриевна  не
пыталась покончить с собой?  -  тихо  обратилась  к  нему  Маша.  -  Эта
женщина, - она кивнула на Лисову, - выкрала ее  дневник,  зеленую  общую
тетрадь в клеточку, прочитала историю про утонувшую подругу...
   - Про убитую подругу! - закричала Лисова. - Женя, все эти годы ты жил
с убийцей! Я пыталась восстановить справедливость, оградить тебя и детей
от этого кошмара! Нельзя жить с убийцей! Она больна, Женя, она опасна!
   Рязанцев  никак  не  отреагировал.  Дрожащими  руками  схватил  пачку
сигарет, но тут же отбросил и тихо, жалобно застонал:
   - Ты звонила мне в эфир! Ты опозорила меня на всю страну!
   - У меня не было другого выхода, иначе ты  бы  меня  не  выслушал,  я
много раз пыталась тебе сказать правду, но мне не давали, ты  все  время
так занят, до тебя не докричишься...
   Послышался топот. На веранду влетел взмыленный начальник охраны.
   - Что здесь происходит? Рязанцев указал трясущейся рукой на Лисову  и
медленно произнес:
   - Егорыч, убери ее отсюда, и чтобы больше  я  ее  никогда  не  видел,
никогда, ты понял? Это она звонила мне в прямой эфир.
   - Я так и думал, - кивнул Егорыч, - я вас предупреждал.
   - Женя! Опомнись! Ты остаешься совсем один, тебе  не  на  кого  будет
опереться, опомнись, Женя! - повторяла Лисова, пока  Егорыч  выволакивал
ее на улицу. - Пустите меня, я должна собрать вещи!
   Арсеньев и Маша молча наблюдали, как Егорыч и охранник,  ожидавший  у
крыльца, потащили Светлану Анатольевну к  воротам.  Рязанцеву,  наконец,
удалось закурить, он сидел, отвернувшись к  стене,  и  над  его  головой
поднимался слоистый дым. На диване,  в  углу,  осталась  валяться  книга
Шарлотты Бронте ?Джен  Эйр?  в  мягкой  обложке,  заложенная  посередине
пробитым троллейбусным талончиком.
   - Евгений Николаевич, вам надо забрать жену из  больницы,  -  сказала
Маша, когда затихли крики Лисовой, - она поправится дома, не  скоро,  но
поправится.  Ее  нельзя  колоть  психотропными   препаратами,   они   ее
искалечат, ей нужны только покой и любовь.
   - Пожалуйста, оставьте меня, - не поворачиваясь к ним лицом, Рязанцев
помотал головой, - я хочу побыть один.
   - А вы не хотите узнать, что на самом деле происходило в вашей семье,
с вашей женой все эти годы? - спросил Арсеньев.
   - Потом. А сейчас уйдите.., нет, стойте. Маша,  вы  должны  подумать,
как лучше организовать прессу. Надо дать несколько жестких материалов  о
происках моих тайных недоброжелателей и завистников,  чтобы  обязательно
был упомянут  этот  идиотский  звонок.  Список  журналистов  возьмите  у
Феликса. Все, спасибо. Я позвоню вам.
   - Феликс Нечаев задержан по подозрению в убийстве Виктории Кравцовой,
Томаса Бриттена и еще одного человека, - сказал Арсеньев.
   Рязанцев наконец соизволил повернуться к ним лицом:
   - Феликс? Это ничтожество? Погодите, вы сказали, он убил  еще  одного
человека. Кого же?
   - Проститутку с подмосковной трассы. Рязанцев закрыл глаза,  погладил
свои небритые серые щеки, словно хотел проверить, на месте ли харизма, и
спросил растерянно:
   - А зачем он убил проститутку?

ЭПИЛОГ

   В семь вечера Маша все-таки ужинала в ресторане, но  не  со  Стивеном
Ловудом, а с Саней Арсеньевым.
   - Где же он раздобыл пистолет? - спросила она, когда они  уселись  за
столик.
   - Нашел в багажнике ?Фольксвагена-гольф?, под запаской.  И  счел  это
особым знаком, поскольку машина была от Вики, решил, что она ему как  бы
вручила это оружие.
   - Он только в трех убийствах признался?
   - Пока да. А что?
   - Так. Ничего. Каким же образом к нему попала машина Кравцовой?
   - Она ее купила за восемь тысяч, а потом увидела шубу тоже за  восемь
тысяч, о которой мечтала всю жизнь, и решила быстро продать машину.
   - Это вам кто рассказал?
   - Сам Нечаев. Они вместе зашли  в  меховой  магазин  в  Столешниковом
переулке.
   - И что дальше?
   - Он давно хотел именно такую машину, у него были эти восемь тысяч.
   - Откуда?
   -  Во  время  последней  пиар-кампании  Рязанцева  они   все   хорошо
заработали, он в том числе. Он купил ей шубу, опустошив  свою  кредитку,
она оформила ему доверенность на машину, прямо там, в  Столешниковом,  в
ближайшей нотариальной конторе. И в тот же день он обнаружил в багажнике
под покрышкой пистолет.
   - А дубликат ключа от ее квартиры он сделал заранее?
   - Нет. Ему не нужен был ключ. Она сама открыла ему дверь. Дело в том,
что  на  всех  их  вечеринках  он  выполнял   роль   оператора,   снимал
любительской видеокамерой. В тот  вечер  Кравцова  позвонила  ему  очень
поздно,  часов  в  двенадцать,  и  попросила  привезти  срочно  кассету,
отснятую на дне ее рождения в закрытом клубе, неделей раньше. Он ехал  и
надеялся, что она позвала его не только из-за кассеты.  Он  очень  давно
ждал, когда же она его позовет. Но застал у нее Бриттена. Они  посидели,
выпили виски, часа в три он стал собираться домой, но тут все вспомнили,
что он много выпил, Кравцова предложила ему остаться до утра. Он  улегся
на диван в гостиной, но не мог уснуть, сначала прислушивался к тому, что
происходит в спальне, потом отправился в душ, охладиться слегка, и  там,
в шкафчике, нашел широкий лейкопластырь, ножницы, упаковку с  резиновыми
перчатками. Прокрался в спальню, они уже спали. Долго  на  них  смотрел.
Сначала выстрелил в Бриттена, Вика проснулась, и он еще  целый  час  над
ней издевался, прежде чем убить. Выстрелил он в нее, когда  она  уже  не
дышала.
   - Погодите, а пистолет? Он что, вошел в квартиру уже с пистолетом?
   - Нет. Когда было решено, что  он  остается  ночевать,  он  спустился
вниз, к машине, чтобы забрать из бардачка банку  с  травяными  капсулами
для похудания, которые принимал на ночь регулярно,  заодно  прихватил  и
пистолет.
   - А губная помада?
   - Просто взял у Кравцовой, выбрал самую яркую  и  водостойкую.  Потом
очень тщательно убрал квартиру, надел на Вику те драгоценности,  которые
ему больше всего нравились, накрасил ей губы и ушел. А на следующую ночь
отправился искать подходящую проститутку, чтобы все повторить, но только
уже без пистолета, - Саня замолчал, ожидая, пока официант  расставит  на
столе тарелки с закусками.
   Маша мелкими глотками пила  минеральную  воду.  Ему  показалось,  что
стакан в ее руке слегка дрожит.
   - Он как-то объяснил, почему ему пришла в голову идея заклеить ей рот
лейкопластырем? - спросила Маша шепотом, когда отошел официант.
   - Да, он рассказал, что проделал это  уже  однажды,  очень  давно,  в
ноябре восемьдесят пятого. Он служил в армии, в  стройбате,  строил  под
Москвой генеральскую дачу. Рядом  находился  детский  санаторий.  Завхоз
торговала самогоном, и  солдаты  бегали  туда  ночами.  Там  было  много
красивых девочек. Как-то он получил увольнительную, съездил в Москву,  в
гостях у какого-то приятеля посмотрел  по  видео  классный  триллер  про
парня, который заклеивал девочкам рты лейкопластырем, насиловал и  душил
их. Это произвело на него такое сильное впечатление, что он  не  мог  ви
спать, ни есть. И однажды украл в медпункте рулон широкого пластыря.  Он
даже рассказал, почему до-пал в медпункт.  Ему  лицо  опалило  во  время
сварочных работ. Были небольшие ожоги, сгорели брови и ресницы. Так вот,
когда пришла его очередь бежать ночью за самогоном,  он  прихватил  этот
рулон, а заодно и  ножницы.  Попав  в  санаторий,  долго  не  мог  найти
завхоза, поднялся на третий этаж и увидел, как воспитательница тащит  за
руку  девочку  лет  двенадцати,  босую,  в  ночной  рубашке.  Она   была
худенькая, беленькая, очень красивая, прямо как в том кино. Его никто не
заметил.  Он  спрятался.  Воспитательница  завела  девочку  в   какую-то
комнату, заперла дверь и удалилась. Он подождал немного, вылез из своего
укрытия, обнаружил, что ключ торчит снаружи, вокруг никого,  и  вошел  в
комнату, - Арсеньев помолчал, закурил и заметил, что  Маша  опять  стала
совершенно белая, как тогда в больнице.
   - Что было дальше? - спросила она и налила себе еще воды.
   - Девочка дремала, сидя на полу у батареи.
   Он заклеил ей рот лейкопластырем. Она  врезала  ему  ногой  в  пах  и
выпрыгнула в окно. Что с ней стало потом, он  не  знает.  Он  испугался,
убежал, больше  в  санаторий  никогда  не  заходил  и  потом  много  лет
оставался вроде бы нормальным человеком, пока не  обнаружил  пистолет  в
багажнике новой машины.
   - Вы не спали всю ночь, - грустно вздохнула Маша, - вы всю  ночь  его
допрашивали.
   - Ага, он разговорчивый до ужаса, - ухмыльнулся Арсеньев, - хлебом не
корми, дай рассказать о себе, таком необыкновенном и сложном. Недаром же
он таскался по всем этим  ток-шоу.  Но  знаете,  что  самое  интересное?
Детский санаторий находился в деревне Язвищи, в том же здании, где мы  с
вами побывали сегодня утром. А фамилия девочки была  Григорьева.  Нянька
ведь при  вас  рассказывала,  как  эта  Григорьева  выпрыгнула  из  окна
третьего этажа в ноябре  восемьдесят  шестого.  Она  еще  почему-то  вас
приняла за нее. Интересно, как ее звали, ту девочку? И что с  ней  стало
потом?
   Маша сидела, низко опустив голову, и ковыряла вилкой салат.
   - Почему вы мне сразу, утром, не сказали про Феликса?
   - Потому что вы и так уже все  поняли.  Несколько  минут  они  сидели
молча. Подошел официант, спросил, можно ли подавать горячее.
   - Нет, чуть позже, пожалуйста, - сказал Арсеньев, - у нас  еще  много
закусок.
   - Почему вы не едите? - тихо спросила Маша.
   - Страдаю, - вздохнул Арсеньев, - все думаю о трех тысячах  долларов,
которые потерял по вашей милости. Надо было  взять  их  у  Рязанцева.  Я
теперь ночами не сплю и представляю, сколько всего мог бы купить на  эти
деньги.
   - Например?
   Арсеньев отправил в рот кусок утиного паштета и медленно произнес:
   - Новую машину.
   - На приличную не хватит, - покачала головой Маша.
   - Ну тогда новый костюм. И еще я бы съездил в Грецию на остров Родос.
   - Почему именно на Родос?
   - Не знаю. Видел картинки в каталоге какой-то турфирмы. И  еще  я  бы
купил новый письменный стол, кожаный крутящийся стул, хороший  спиннинг,
маску для подводного плавания,  кроссовки  ?Адидас?,  дубленку  и  новые
зимние ботинки долларов за сто пятьдесят.
   - Все, стоп, ваши деньги уже кончились, - улыбнулась Маша.
   - Да, действительно, а вроде бы ничего и не купил. Что с вами было  в
больнице?
   - Со мной? В больнице? - Маша сделала удивленные глаза.
   - Вы сидели там совершенно белая, а когда эта нянька перепутала вас с
какой-то Григорьевой, вы чуть в обморок не упали.
   - Я? В обморок? - Маша засмеялась. - Это вы чуть не  упали,  когда  я
вам сказала про ?Фольксваген-гольф?.
   - Еще бы мне не упасть, - хмыкнул Арсеньев и, помолчав, спросил:
   - Как вы думаете, Рязанцев заберет жену из больницы?
   - Я об этом не  собираюсь  думать,  -  Маша  нахмурилась  и  помотала
головой, - я просто найду способ связаться с ее  детьми  и  отправлю  им
подробное послание по обычной почте или по электронной.