л  честное  слово  никогда,  ни  при  каких
обстоятельствах не трогать его дочь, не привлекать ее к сотрудничеству с
УГП ни прямо, ни косвенно.
   - Он обещал! - шепотом  твердил  Андрей  Евгеньевич  в  ритме  своего
небыстрого тяжелого бега. - Он еще ни разу не давал повода усомниться  в
своем честном слове. Конечно, глупо надеяться на его  совесть,  но  есть
еще здравый смысл, прагматизм, элементарная логика.  Ему  невыгодно.  Он
должен понимать.
   Собственные доводы звучали совершенно неубедительно.
   До зоомагазина  на  Фокс-стрит  было  полчаса  пути  пешком  и  минут
двадцать мелкой трусцой. Григорьев бежал, придерживая  локтем  сумку  на
плече и чувствуя, как там внутри возмущенно брыкается котенок.
   - Сиди смирно! - скомандовал он, когда белая мордочка с розовым носом
протаранила застежку и ткнулась в его руку. - Будешь хулиганить,  назову
тебя Севой!
   Котенок тут же затих, как будто понял, о чем речь, и не захотел стать
тезкой Всеволода Сергеевича Кумарина.
   - То-то, обормот. И запомни, имя Христофор кому попало не  дают,  оно
ко многому обязывает.
   Накануне к  половине  пятого  утра,  почти  ослепнув  от  компьютера,
выкурив полторы пачки сигарет, очумев  от  милых  шалостей  котенка,  он
решил заранее найти подходящую сумку,  чтобы  утром  взять  звереныша  с
собой в зоомагазин. Оставлять такую шпану  дома  без  присмотра  опасно.
Пришлось перерыть всю  кладовку.  Наконец  он  откопал  мягкий  стеганый
мешок, в котором Маша носила спортивную форму, когда училась в колледже.
Потом пришлось искать нитку с иголкой, чтобы пришить  оторванную  ручку.
При этом Григорьев злился и ворчал, а котенок носился за ним по  дому  и
все пытался влезть на голову.
   Они  оба  уснули  только  в  шесть.  Проснулся  Григорьев  в   начале
двенадцатого, совершенно разбитый, с тревожной, сосущей болью в желудке.
Несколько минут он лежал, глядя в потолок, и пытался уговорить себя, что
эта боль - всего лишь  следствие  скверного  ужина,  перекура  и  ночных
бдений и никак не связана с дурными предчувствиями.
   Белый бандит мирно урчал рядом с ним на  подушке,  уткнувшись  мордой
ему в ухо. В комнате было довольно холодно. Перед тем как лечь спать, он
оставил окно открытым, чтобы выветрился табачный дым. И  хотя  в  начале
мая в Нью-Йорке ночи совсем теплые, эта выдалась какая-то ледяная, почти
зимняя. Григорьев даже испугался за  свою  японскую  яблоню,  если  были
заморозки, ей конец.
   Он неохотно вылез  из-под  одеяла,  босиком,  в  пижаме,  поеживаясь,
спустился на первый этаж в гостиную и выглянул в свой маленький  дворик,
посмотрел на деревце. Оно было пронизано солнцем и как  будто  улыбалось
ему сотнями бело-розовых распустившихся бутонов.
   Потом он долго стоял под душем, побрился, глядя на  себя  в  зеркало,
обнаружил несколько тонких  царапин  на  виске,  следы  кошачьей  ночной
акробатики.
   Обычно он завтракал  йогуртом,  овсянкой  с  обезжиренными  сливками,
консервированным  фруктовым  салатом.  Маша  многие  годы  приучала  его
правильно питаться,  относилась  к  этому  чрезвычайно  серьезно.  И  он
слушался, больше для ее спокойствия,  чем  ради  собственного  здоровья,
хотя, конечно, чувствовал, что  она  права.  Чем  меньше  холестерина  и
всяких жареных жиров, тем меньше проблем с давлением, одышкой,  и  брюхо
не растет. Но на этот раз он решил побаловать себя яичницей с беконом  и
настоящим крепким кофе с кофеином. Для  котенка  он  заранее  приготовил
блюдечко с молоком.
   Когда зашипела сковородка, котенок, до этой минуты спокойно  спавший,
кубарем скатился со второго этажа, потянулся, зевнул,  мурлыча,  потерся
об ногу своего хозяина, вскочил на стул, оттуда на кухонный стол,  начал
потихоньку, бочком, подбираться к плите и тут же отпрыгнул  с  обиженным
мяуканьем, потому что брызнуло масло.
   - Во-первых, доброе утро, - обратился к нему Григорьев, -  во-вторых,
не лезь на стол, тем более на кухонный. А  в-третьих,  о  беконе  можешь
даже не мечтать. У Христофора от жареного бекона бывал понос.  Вот  твое
молоко.
   Котенок понюхал, фыркнул, немного подумал и, к  удивлению  и  радости
Григорьева, принялся лакать.  На  закуску  он  получил  кусочек  вареной
колбасы, наелся и занялся утренним туалетом. Умывался  он  так  долго  и
вдохновенно, что Григорьев успел спокойно съесть  свою  яичницу,  выпить
кофе и выкурить сигарету.
   В начале третьего он запихнул котенка в сумку и побежал к  Фокс-стрит
так, словно это была его обычная оздоровительная пробежка.
   По дороге к Фокс-стрит Андрей Евгеньевич пытался привести  в  порядок
тот информационный хаос, которым всю ночь жадно,  без  разбора,  забивал
себе голову, как обжора забивает брюхо.
   Осенью  восемьдесят  третьего  Кумарин  подсунул  Григорьеву  письмо,
написанное офицером ЦРУ и переданное через охрану  посольства.  Подсунул
как бы случайно и очень внимательно наблюдал  за  реакцией.  Еще  тогда,
почти двадцать лет назад,  Андрей  Евгеньевич  отнесся  к  этому  как  к
очередному этапу проверки. Он не исключал, что письмо поддельное. Если о
Колоколе  узнают  американцы  и  начнут  его  искать,  значит  Григорьев
предатель. Единственное, что рождало сомнение - банальность хода.
   Один из секретов кумаринской непобедимости и успешности заключался  в
том, что он не считал других  глупей  себя.  А  ?утка?  с  письмом  была
рассчитана на дурака.
   Григорьев рассказал Макмерфи о Колоколе, лишь когда  получил  на  это
санкцию Кумарина. Любопытно, что вскоре  был  разоблачен  ?крот?,  некто
Джордан Слонимски. Высококлассный программист, он работал в самом сердце
ЦРУ и продавал русским стратегическую информацию.
   При  обыске  среди  его  бумаг  обнаружили   листочек,   на   котором
отпечатались  фрагменты  текста  письма   в   советское   посольство   с
предложением о сотрудничестве. Графологическая  экспертиза  подтвердила,
что писал Слонимски.
   С помощью  Григорьева  до  сведения  руководства  ЦРУ  были  доведены
некоторые детали, позволявшие судить  о  том,  какая  именно  информация
уходила к русским через Слонимски. Это и навело  Андрея  Евгеньевича  на
мысль, что Слонимски никакой не Колокол  и  вообще  никакой  не  ?крот?.
Бумага с отпечатками  текста  письма  ему  подброшена,  почерк  подделан
специалистами.
   Зачем Кумарину понадобился этот розыгрыш, Григорьев понял чуть позже,
когда  Слонимски  признался,  что  русские  действительно  пытались  его
завербовать, он  сделал  вид,  будто  согласился,  и  потребовал  деньги
вперед. Ему предложили аванс, полторы тысячи долларов наличными.  Деньги
он взял, поскольку в тот момент очень в них нуждался и не считал большим
грехом обмануть русских. От него ждали некой  весьма  срочной  и  важной
информации. Она касалась применения нового  усовершенствованного  метода
перехвата советских микроволновых  передач,  оборудования  для  перегона
перехваченных сообщений на компьютеры и моментального их анализа.
   Он трижды не вышел на  связь.  Позже,  на  суде,  клялся,  что  хотел
доложить начальству, назвать подробные приметы сотрудника,  который  его
вербовал и дал деньги. Вначале он даже чувствовал себя героем, гордился,
как  замечательно  надул  русских,  но  потом  остыл,  испугался,  понял
двусмысленность ситуации и решил погодить докладывать. Чего ждал, сам не
знал, стал пить, бездумно тратил деньги, чем и привлек в  себе  внимание
сослуживцев.
   Григорьев не сомневался, что на самом деле все так  и  было,  человек
слаб и не всегда может  устоять  перед  соблазном  денег,  даже  опасных
денег.
   Судебное  разбирательство  длилось  почти  полгода.  Слонимскому   не
поверили. Факты говорили против  него.  Русские  действительно  получили
полную   информацию   о   новых   методах   радиоперехвата   и   приняли
соответственные защитные меры. Слонимского приговорили  к  десяти  годам
заключения. В тюрьме он умер от инсульта.
   Через два месяца после его похорон, как  раз  к  Рождеству,  Макмерфи
получил элегантный подарок. У себя дома в почтовом  ящике  он  обнаружил
конверт. Внутри оказалось  несколько  старых  поздравительных  открыток.
Некто Джо, любящий племянник, поздравлял свою дорогую тетю Бетти с  днем
рождения, с Днем матери и с Рождеством. Также в конверте лежал  какой-то
тоненький бланк с печатями,  явно  русского  происхождения,  заполненный
неразборчивыми каракулями.
   Без всякого расследования Макмерфи  довольно  быстро  догадался,  что
любящий племянник Джо  не  кто  иной,  как  покойный  Джозеф  Слонимски.
Разобраться во всем остальном ему помог Григорьев. Он высказал  резонное
предположение, что открытки  были  каким-то  образом  украдены  из  дома
тетушки Слонимски. Их использовали  в  качестве  образцов  для  подделки
почерка Слонимски. А квитанция - всего лишь  бухгалтерская  платежка  на
сумму триста пятьдесят четыре доллара двадцать восемь центов, и, судя по
оформлению, этот документ фиксирует внеочередную  выплату  какому-нибудь
агенту за небольшую  услугу.  Вероятно,  деньги  эти  получила  женщина,
которую иногда приглашали в дом  Слонимски  в  качестве  беби-ситтера  и
которая исчезла куда-то незадолго до того, как в бумагах несчастного был
обнаружен листок с отпечатками письма в советское посольство.
   Макмерфи  был  в  ярости.  Единственным  реальным  фактом  оставалась
крупная утечка информации, но через кого она происходила, если не  через
Слонимски, вычислить не могли.
   С тех пор прошло много лет, вспыхнуло  и  погасло  не  меньше  дюжины
шпионских   скандалов.   Русские   разоблачали   американских   шпионов,
американцы русских. Каждого  очередного  ?крота?  Макмерфи  принимал  за
Колокола, и Кумарин находил способы сначала косвенно подтвердить это,  а
потом опровергнуть.
   Колокол был даже не фантомом, а пространством для маневра.  В  разное
время под этой кличкой  играли  и  проигрывали  разные  люди,  и  потому
казалось, что он вездесущ, неуловим и почти бессмертен.
   Однажды  Билл  заподозрил  подвох  и  поделился  своими   мыслями   с
Григорьевым. Андрей Евгеньевич  доложил  об  этом  Кумарину  и  спросил:
может, оно к лучшему? Может, и правда, убедить его, что это именно  так?
Он хотя бы успокоится.
   - А зачем ему успокаиваться? -  спросил  в  ответ  Кумарин.  -  Пусть
бесится. Колоколу это не повредит.
   Андрей Евгеньевич почти не сомневался, что убитый Томас Бриттен никем
никогда завербован не был. Он изменял только жене. Специфика его  работы
не давала ему доступа к серьезной секретной информации, которая могла бы
заинтересовать противника. К тому же по рождению и по убеждениям он  был
настоящим техасским янки. Америку считал самой лучшей  и  самой  главной
страной в мире, боготворил своего старшего брата, погибшего во Вьетнаме,
продолжал искренне верить, что Россия навсегда останется  империей  зла,
что крушение режима - всего лишь смена вывески. Для него не было разницы
между коммунистической заразой, которую сеял по миру Советский  Союз,  и
заразой   криминальной,   которую   стало    распространять    уродливое
новообразование, именуемое СНГ.  Работа  в  пресс-центре  Рязанцева  еще
больше убеждала его в этом.
   "Бриттену я верю почти как самому себе?, - сказал однажды Макмерфи. И
хотя Андрей Евгеньевич этих его слов Кумарину не  передавал,  они  могли
дойти главы  УГП  через  кого-то  другого.  Возможно,  Кумарин  решил  в
очередной раз позлить беднягу Билли.
   Да, Билли Макмерфи, конечно, постарел, устал, но не настолько,  чтобы
безропотно принять грубую наглую ложь про Бриттена. Для  очередной  злой
шутки это слишком рискованно. Билли в любом случае  спросит:  откуда  вы
знаете?
   Григорьеву  довольно  часто  приходилось  отвечать  на  этот  вопрос,
передавая очередную дозу вранья от  Кумарина.  Иногда  Макмерфи  съедал,
иногда выплевывал, но  источник  информации  требовал  назвать  в  любом
случае.
   Обычно Григорьев ссылался на свою тайную платную агентуру с  Брайтона
и на свое пресловутое умение анализировать, делать выводы и  выстраивать
прогнозы, используя открытые, общедоступные  источники.  Конечно,  чтобы
сохранить профессиональную ценность, не выглядеть  идиотом,  не  вызвать
подозрений, следовало тщательно соблюдать дозировку правды и лжи.
   Версия ?Бриттен - Колокол? являлась такой ложью,  которую  невозможно
подсластить ни каплей правды. И все-таки  Кумарин  решил  предложить  ее
Макмерфи. Зачем?
   - Затем, что ему надо срочно прикрыть очередного ?крота?! - прошептал
Григорьев и почувствовал, как футболка под свитером стала влажной.
   Последние три года Бриттен жил и работал  в  Москве,  домой  приезжал
только в отпуск. Если именно Бриттен используется для прикрытия ?крота?,
значит сам он тоже сейчас в Москве. И не просто в Москве, а в посольстве
США,  поскольку  именно  оттуда  можно  воровать   информацию,   которая
интересует Кумарина. Тогда появляется еще одна версия,  возможно,  самая
правдоподобная. Бриттена убили потому, что он стал кого-то подозревать в
работе на русских.
   Но чтобы подозревать, надо знать человека, общаться с  ним.  Конечно,
Бриттен встречался со многими сотрудниками посольства, однако лучше всех
он знал Стивена  Ловуда.  Они  вместе  учились  в  колледже,  они  почти
дружили.
   Ловуд сейчас помощник атташе по культуре. Он знаком с Рязанцевым.  Он
встретил Машу в аэропорту. Именно от него Кумарин мог так быстро узнать,
что она в Москве. Именно от него, от кого же еще?
   Андрей  Евгеньевич  остановился,  чтобы  перевести  дыхание.   Сердце
отбивало гулкие быстрые удары, каждый  отдавался  тупой  болью  в  левом
плече. Григорьев испугался, что сейчас случится приступ. Не было с собой
никаких  лекарств.  Он  заставил  себя  медленно  досчитать  до  десяти,
зажмурился, приложил пальцы правой руки к запястью левой,  отыскал  свой
неровный быстрый пульс и попытался дышать в его ритме. Иногда,  в  самых
крайних ситуациях, это помогало.
   - Сэр, с вами все в порядке? - услышал он рядом мужской голос.
   - Да, да, все хорошо, - пробормотал он и открыл глаза.
   Он стоял  прямо  перед  входом  в  зоомагазин  на  Фокс-стрит.  Рядом
возвышалась  двухметровая  фигура  черного   полицейского.   Полицейский
смотрел на него сверху вниз, внимательно и сочувственно.
   - - Сэр, вы уверены, что вам не нужна помощь?
   -  Спасибо,  офицер.  Все  в  порядке,  -  Григорьев  заставил   себя
улыбнуться, достал платок,  вытер  вспотевшее  лицо,  -  просто  в  моем
возрасте нельзя бегать с такой скоростью и на такие дистанции.
   - Зачем же вы это делаете?
   - По глупости.
   - Посмотрите, это случайно не ваш? - гигантская черная рука  протянул
ему белого котенка.
   - О Господи, мой, конечно мой, как же он выбрался?
   - Вероятно, выскользнул из сумки. Я чуть не наступил на него, хорошо,
вовремя заметил. Совсем маленький и такой белый. Как его зовут?
   - Христофор.
   Запихнув перепуганного  котенка  в  сумку,  Григорьев  медленно,  как
сквозь вату, двинулся вперед по Фокс-стрит, мимо зоомагазина.
   - Сэр! - окликнул его полицейский. - Вы ничего не забыли?
   Григорьев  застыл,  чувствуя,  что   шея   костенеет   и   обернуться
невозможно. Вот  сейчас  этот  черный  гигантский  офицер  скажет:  ?Вы,
вероятно, собирались зайти в зоомагазин, чтобы купить что-то для  своего
котенка?. И тогда останется только тихо умереть.

***

   Рязанцев  холодно  извинился  за  опоздание,  пожал  Арсеньеву  руку,
плюхнулся  в  кресло  и  прикурил  от  зажигалки-пистолета.  На   жаркое
радостное приветствие Лисовой ответил сквозь зубы:
   - Привет, Светка. Свари нам, пожалуйста, крепкого кофе.
   Спутницу  свою,  худенькую,  стриженную   под   мальчика   блондинку,
представил коротко и ясно:;
   - Мой новый пресс-секретарь. Маша. Она была совсем молоденькая, очень
красивая, правда, такая бледная и усталая, что Арсеньеву показалось, она
сейчас заснет в кресле.
   Светлана Анатольевна  подскочила  к  Рязанцеву,  мимоходом  поправила
воротник его пиджака, склонилась к самому его уху, залопотала  удивленно
и испуганно:
   - Как это? Где ты ее взял,  Женя,  нельзя  доверять  такую  серьезную
работу первой встречной...
   Она говорила шепотом, но таким громким, что Арсеньев  все  слышал.  И
сонная девушка Маша, безусловно, слышала.
   Рязанцев в ответ только отмахнулся и, поморщившись, произнес:
   - Света, я просил кофе!
   Лисова послушно закивала, попятилась к двери, ведущей внутрь дома, но
в проеме вдруг застыла и  уставилась  на  незваную  гостью  испепеляющим
взглядом.
   - Прежде всего, я хочу спросить вас, майор, -  обратился  Рязанцев  к
Арсеньеву, - вы там  уже  разобрались  с  царапинами  на  лице  у  Вики?
Известно,  что  произошло?  Почему  у  нее  распух  нос?  Почему   такие
воспаленные кровавые губы? Кто и зачем содрал ей кожу вокруг  рта  и  на
руках?
   - Сейчас проводится повторная экспертиза, -  неопределенно  промямлил
Арсеньев, - пока можно достоверно утверждать,  что  Кравцова  и  Бриттен
получили пулевые ранения, которые вызвали повреждения,  несовместимые  с
жизнью.
   - Перестаньте, - поморщился Рязанцев и махнул рукой, - это  я  и  без
вас знаю. Но я также знаю, что Вика сильно изменилась. Могли ее  пытать,
насиловать перед смертью? Могли надругаться над трупом? Или Бриттен  был
тайным садистом? Что там произошло?
   - Евгений Николаевич, я не  могу  вам  точно  ответить,  -  признался
Арсеньев, - во-первых, не имею права, во-вторых, просто пока неизвестно.
т - Замечательно, - кивнул Рязанцев и презрительно фыркнул, - отлично вы
работаете, господа, поздравляю вас. Ладно, я буду говорить  об  этом  со
следователем. Ее, кажется, зовут Зинаида Петровна?
   - Зинаида Ивановна, - поправил Арсеньев и покраснел.
   - Ясно. А ваше имя-отчество?
   - Александр Юрьевич.
   - Очень приятно. Итак, Александр Юрьевич, у вас есть ко мне  какие-то
конкретные и срочные вопросы?
   - Евгений Николаевич,  скажите,  в  начале  марта  Кравцова  покупала
машину ?Фольксваген-гольф? цвета мокрого асфальта?
   - Вроде бы,  -  Рязанцев  несколько  сбавил  тон,  успокоился,  видно
почувствовал, что перегнул палку, все-таки здесь не митинг и  не  прямой
эфир, - мы говорили об этом, она просила у  меня  денег,  она  буквально
заболела этой машиной, именно ?Фольксвагеном-гольф?, но  я  считал,  что
одного автомобиля вполне достаточно.
   - И денег не дали? - уточнил Арсеньев.
   - Разумеется, нет. Сегодня очередная шуба, завтра машина, послезавтра
браслет из платины с  бриллиантами,  потом  костюм  от  Шанель.  Так  же
невозможно, я все-таки политик, а не бандит.
   - Но машину она купила?
   - Заказала перегонщику из Гамбурга, именно ?Фольксваген-гольф?. Потом
ей захотелось норковую шубу, она ее купила, это я знаю точно. А вот  про
машину ничего определенного вам сказать не могу. Почему  вас  это  вдруг
так заинтересовало?
   Саня не успел ответить.
   - Женя, можно тебя на минуту? - громко и обиженно произнесла  Лисова,
которая все еще стояла в дверном проеме.
   - Да, Света, я тебя слушаю.
   - Нет, я могу сказать только наедине. Это очень важно.
   - О Господи, -  простонал  Рязанцев,  неохотно  поднялся  и  вышел  в
коридор. Лисова закрыла дверь.
   На веранде воцарилась тишина. Арсеньев встретился взглядом  с  Машей,
она ему улыбнулась.
   - Меня зовут Александр Юрьевич Арсеньев, - представился он.
   - Да, я уже знаю. Очень приятно, - она провела рукой по своим светлым
стриженым волосам, Саня вдруг подумал, что она подстриглась так  коротко
совсем недавно и все не может привыкнуть, - Мери Григ.
   - Мери? А почему Евгений Николаевич называет вас Машей?
   - Для  конспирации.  На  самом  деле  ему  так  проще,  -  она  опять
улыбнулась, мягко, сонно, и повертела головой, разминая затекшую шею.  -
Вы тоже можете меня так называть. А еще лучше по  имени-отчеству.  Моего
папу звали  Эндрю,  по-русски  это  Андрей.  Вот,  пусть  я  буду  Мария
Андреевна. Мне нравятся ваши отчества, ни у кого больше их нет.
   - Вы и