ия. Между прочим,  переживания  такого
типа в шизофрении считаются регрессией к самым ранним периодам развития,
к младенчеству. Власть невозможна  без  абсолютной  зависимости.  Лидер,
даже  такой  маленький,  как  ты,  не  может  существовать   без   своих
подчиненных, как младенец без матери?.
   -  Обстоятельства  сложились  так,  что  никому  из  своего  близкого
окружения  я  больше  не  доверяю,  -  продолжал  Рязанцев   монотонным,
напряженным голосом. - Вас мне рекомендовал Джозеф.  К  тому  же  я  вас
помню по Гарварду и даже помню, как вы отлично танцуете. Кроме  вас  мне
сейчас поговорить не с кем. У вас в Америке в подобных ситуациях идут  к
психоаналитику, платят деньги и вываливают всю грязь, которая накопилась
в душе. У нас это пока не принято.
   - Да, конечно, - промямлила Маша сквозь зевоту.
   - Знаете, это ужасное чувство,  когда  человек,  которому  ты  верил,
который был для тебя всем, в каком-то  смысле  даже  твоим  вторым  ?я?,
вдруг оказывается предателем. Я постоянно ловлю себя на том, что пытаюсь
ей что-то доказать, мысленно обращаюсь к ней и  все  время  жду  от  нее
ответа, оправданий, объяснений. Это ведь кошмар, от этого  можно  с  ума
сойти.
   Они уже пересекли Кольцевую дорогу.  Стемнело.  Огни  выхватывали  из
мрака его несчастное лицо. Несколько раз он едва не выезжал на встречную
полосу. Визжали тормоза, сигналили машины, он вел  свой  ?Мерседес?  так
нервно и беспомощно, что Маше стало страшно.
   - С вами все в порядке? -  спросила  она,  когда  он  едва  не  задел
бампером фонарный столб на повороте.
   - Дурацкое выражение!  -  вскрикнул  он,  и  машина  вновь  неприятно
вильнула. - Я рассказываю, как мне худо, а вы  спрашиваете,  все  ли  со
мной о'кей.
   - Извините, я  имела  в  виду  другое.  Просто  если  вы  себя  плохо
чувствуете, я могу сесть за руль.
   - Не надо извиняться. И не надо  садиться  за  руль.  Мы  уже  совсем
близко. Если вы поведете машину, мне придется объяснять вам дорогу.  Мне
предстоит тяжелый, ответственный  разговор  с  этим  майором,  я  должен
успокоиться, хорошо соображать, а для этого мне необходимо выговориться,
я не могу так долго все это держать в себе.
   - Да, конечно, я понимаю, - смиренно кивнула Маша и  потуже  затянула
ремень безопасности.
   - Ничего вы не  понимаете,  -  он  помотал  головой  и  потянулся  за
сигаретами, - мне ужасно худо, мне даже не с кем поговорить о  том,  что
произошло. Куча людей вокруг, и все чужие, в лучшем случае  равнодушные.
Знаете, нормальное отношение одного  человека  к  другому  -  это  плохо
скрываемое безразличие. Все остальное - патология, со  знаком  плюс  или
минус. Любое излишнее внимание должно настораживать. Я постоянно попадаю
в эту ловушку. Мне кажется, если ко мне относятся хорошо,  то  вовсе  не
потому, что от меня чего-то хотят получить, а потому, что  я  заслуживаю
этого, я такой замечательный,  знаменитый.  Самой  страшной  и  коварной
ловушкой была Вика. Она буквально обволакивала меня собой. Как  осьминог
выпускает чернильное облако, так  она  умела  выпускать  мягкий,  нежный
туман, такой, знаете, теплый, розовый, ароматный. Она умела использовать
людей. Пресс-центр она превратила в свою свиту, все, от  заместителя  до
редактора, стали мальчиками и девочками у нее на побегушках.
   - Неужели? - удивилась Маша.  -  Я  была  в  пресс-центре,  со  всеми
познакомилась.  Мне   сложно   представить   Татьяну   Лысенко,   Вадима
Серебрякова и тем более Феликса Нечаева в роли мальчиков  и  девочек  на
побегушках.
   - Как раз Феликса она использовала без всякой меры, как будто он  был
ее собственностью. Впрочем, я подозреваю, это ему нравилось. Она пускала
его в самые интимные сферы своей жизни.
   - То есть?
   - Ну, могла попросить застегнуть ей  лифчик.  Или  отправить  к  себе
домой за какой-нибудь мелочью. Однажды перед  пресс-конференцией  у  нее
сломался каблук, она послала Феликса за другими туфлями. Даже  мне  было
неловко.  Я  предложил,  чтобы  поехал  шофер,  но  она  сказала,  шофер
обязательно перепутает и привезет не те туфли.
   - А Феликс разбирался в ее гардеробе? Знал, где что лежит?
   - Я же объясняю, она сделала его чем-то вроде своей дуэньи, при  этом
она могла не то чтобы унизить его, но у нее был  такой  стилек,  знаете,
подпустить к себе человека очень близко, а потом  внезапно  щелкнуть  по
носу,  показать,  что  он  для  нее  пустое  место,  после  этого  опять
приласкать, подольститься. Она это так элегантно проделывала, что многие
теряли голову. Я в том числе. Хотя меня, конечно, она по носу щелкать не
смела. Мне казалось, она просто меня любит. На самом деле она никого  не
любила, кроме себя. Она всего лишь лимита, хищница. За мой счет  сделала
отличную карьеру, получила не только прописку, но и квартиру в Москве. У
нее было все: деньги, престижная работа, -  из  нищей  провинциалки  она
превратилась в московскую светскую львицу, ей нравилось шляться по  всем
этим тусовкам, иметь кучу шмоток,  красоваться  перед  камерами,  видеть
свои фотографии в глянцевых журналах, общаться со знаменитостями и,  как
теперь выяснилось, спать с кем хочется. Все за счет  моей  любви,  моего
доверия.  Нет,  я  понимаю,  это  нормально.  Это  закон  жизни,   закон
психологии, а я вот дожил до седых волос и все никак не могу  избавиться
от иллюзий. В итоге остался  в  дураках.  И  главное,  каждый  про  себя
радуется моему унижению. Я ведь  вижу  их  лица,  ловлю  взгляды,  очень
нехорошие взгляды.
   "Господи, помоги!? - взмолилась про себя Маша, когда он,  прикуривая,
съехал на обочину и  успел  притормозить  в  нескольких  сантиметрах  от
стального основания рекламного щита.
   Он вел машину, как пьяный. Так водил только ее отчим. Рязанцев вообще
чем-то напоминал отчима, народного артиста. Он  тоже  любил  произносить
монологи за рулем. Конечно, Рязанцев не пил в ресторане,  но  жалость  к
себе пьянила его сильней алкоголя. Совсем некстати пришло в голову,  что
как раз где-то здесь, на Ленинградке, мама с отчимом попали в аварию.
   - Мне пятьдесят лет. Я лидер крупнейшей оппозиционной  партии,  глава
влиятельной думской фракции, я  баллотировался  в  президенты  и  набрал
солидное число голосов. Если бы мою предвыборную  кампанию  организовали
лучше, разумней, я набрал бы больше. Нет, я понимаю, президентом  России
я не стану, и мне не надо этого. У меня есть своя ниша в политике. Хотя,
кто  знает,  если  я  очень  захочу,  по-настоящему  захочу,   не   буду
отвлекаться на ерунду, на множество всяких  пустяков...  -  он  помолчал
минуту, напряженно думая, и вдруг выпалил, громко и сердито:
   - Чем я хуже того, кто победил? Тут дело в простом везении, ну и  еще
в  цинизме,  в  изворотливости,  в  умении  перешагивать   через   трупы
соратников и соперников. Главное, чтобы была сильная команда и  толковый
пиар.
   "Успокойся, дорогой, президентом ты не станешь, это тебе не грозит, и
сильной команды у тебя не будет, потому что  ты  сам  слабый,  -  ехидно
заметила про себя Маша, - и вообще, мне тебя теперь совершенно не жалко.
Ты как будто забыл, что твою Вику убили. Тебя беспокоит твое  уязвленное
мужское самолюбие.  Можно  подумать,  что  она  была  всего  лишь  твоей
любовницей и только этим заработала все, что имела. Ты  забыл,  как  она
выстраивала твой поганый имидж, как делала из тебя  то,  чем  ты  сейчас
стал и чем так гордишься? Ты ведь ничего не можешь сам,  тебе  постоянно
нужна нянька. Возможно, твоя Вика была не лучшей  нянькой,  она  чего-то
хотела и для себя тоже. Ты называешь ее лимитой. А сам  ты  кто?  Забыл,
где родился и вырос, как женился на москвичке и  где  она  сейчас,  твоя
верная жена. В психушке! И диагноз у нее такой, за которым не врожденная
патология, не органическая,  а  приобретенная.  А  Вику  твою,  коварную
хищницу, убили, черт бы тебя подрал, а ты все ноешь, какая  она  плохая,
неблагодарная, как тебя, бедного сиротку, обманула и предала?.
   - Мало того, что женщина, которую я любил, оказалась  предательницей,
- продолжал между тем Рязанцев, безобразно виляя колесами, - меня еще  и
шантажируют. Какая-то сволочь позвонила  мне  в  прямой  эфир.  Миллионы
зрителей, я один, и этот жуткий, наглый, злобный звонок. Вы можете  себе
представить?
   - Да, ужасно.
   - Ужасно... Не то слово! Шок, позор на всю страну. Теперь эти  шакалы
в Думе меня с удовольствием загрызут. Я стал посмешищем. Конечно, камеру
тут же выключили, но нескольких секунд,  которые  я  оставался  в  эфире
после звонка, вполне достаточно. Мне потом дали просмотреть запись.
   - Звонок удалось отследить?
   - Нет. Это для  всех  было  неожиданностью.  Там  у  оператора  стоит
определитель номера, но не  все  номера  определяются,  мерзавец  аноним
очень быстро положил трубку.
   - А голос был мужской или женский?
   - Какой-то странный тембр, бесполый, для женщины слишком низкий,  для
мужчины слишком высокий.
   - То есть звонивший изменил голос?
   - Понятия не имею. Да, кстати, я хотел  спросить,  что  вам  обо  мне
рассказали, когда отправляли сюда?
   - Ox, Евгений Николаевич, вы такой знаменитый, что о  вас  все  можно
узнать из газет и теленовостей.
   - Я вас серьезно спрашиваю, - он в очередной раз съехал на обочину  и
вдруг остановился, - какие-то вещи мы должны прояснить с самого  начала.
Это важно.
   - Хорошо, давайте проясним.
   - Вас прислали вместо Томаса Бриттена?
   - Нет. Я при всем желании не могу заменить мистера Бриттена. Просто я
должна проходить здесь практику, собирать материалы для диссертации. Моя
поездка планировалась давно, но когда у вас случилось несчастье,  мистер
Хоган попросил меня поддержать вас, быть с вами рядом и помогать по мере
сил.
   - Это была его личная просьба?
   - Конечно. Он очень тепло к вам относится и беспокоится за вас.
   - Вы согласились только потому, что он вас попросил об этом?
   - Нет. Не только поэтому. Я помню ваши лекции, вы  интересный,  яркий
человек.
   "До чего же он нудный?, - вздохнула про себя Маша, подавила очередной
зевок и покосилась на часы. Было начало девятого. Больше всего на  свете
ей хотелось спать.
   Несколько минут он молча курил. Машина стояла у обочины.
   - Сейчас мы  с  вами  ненадолго  выйдем  на  воздух,  -  произнес  он
внезапно.
   - Да, я как раз хотела выйти на минутку, - обрадовалась Маша.
   Сразу за обочиной была канава, за ней крутой невысокий откос,  дальше
начинался сосновый лес. Откос оказался скользким, Рязанцев чуть не упал,
Маша поддержала его за локоть. Туфли ее мгновенно промокли  от  вечерней
росы. Когда поднялись и  оказались  в  лесу,  она  попыталась  отойти  в
сторону, подальше от Рязанцева, но он упрямо плелся за ней  и  продолжал
говорить.
   - Я больше никому не доверяю. Конечно, можно предположить, что звонил
какой-то сумасшедший. Но откуда он узнал про Вику и  про  Бриттена?  Эта
пикантная подробность еще не успела просочиться  в  прессу,  моя  служба
безопасности и ФСБ умудрились скрыть это даже от меня. Послушайте,  куда
вы так несетесь? Нам надо поговорить, а вы бежите.
   "Вот болван, честное слово!? - разозлилась Маша и сказала:
   - Если вы опасаетесь, что ваша  машина  прослушивается,  советую  вам
вытащить из кармана мобильный телефон и оставить его в салоне. К тому же
вы забыли запереть машину и включить сигнализацию.
   - Но телефон и так остался там, - возразил Рязанцев, - а сигнализацию
включать незачем, здесь никого нет.
   - Я в любом случае хотела вас  попросить  отойти  на  пару  минут,  -
тяжело вздохнула Маша.
   - Зачем?
   - Ой, мамочки,  как  же  вы  не  понимаете,  глава  думской  фракции,
кандидат в президенты, умный вроде  бы  человек,  а  не  понимаете.  Мне
пописать надо.
   Он наконец  смутился,  наверное,  впервые  за  этот  вечер,  принялся
извиняться и поплелся назад к машине. Было слышно, как он опять чуть  не
упал, спускаясь с откоса, и тоскливо, жалобно чертыхнулся.
   Не успела Маша застегнуть молнию брюк, затрещали Сухие ветки.
   - Мисс Григ, где вы?
   - Я здесь. Осторожно, не упадите. Он  вынырнул  из  темноты,  подошел
совсем близко и, наклонившись к ее уху, спросил:
   - Скажите, у вас нет русских корней? Вы так это  сказали,  как  будто
здесь родились.
   - Что именно?
   - Ну, что вам надо по малой нужде. И еще  ?ой,  мамочки!?.  Это  ведь
чисто русский менталитет - скрывать свои естественные надобности.  Такая
знаете,  гигиеническая  застенчивость.  Американцы  и  европейцы  обычно
называют вещи своими именами и не стесняются.
   - Никакой не менталитет, - рассердилась Маша, - не надо обобщать, это
сугубо индивидуально. Одни люди стесняются,  другие  нет,  и  не  важно,
русские  они,  американцы  или   китайцы.   Это   я   вам   говорю   как
профессиональный психолог.
   Но на себя она рассердилась еще сильней.  ?Идиотка!  Профессиональный
психолог! Он совершенно прав, а ты прокололась. Ты просто не ожидала  от
него такой наблюдательности. Ты опять думаешь по-русски. Так нельзя.  Ты
не должна здесь чувствовать себя  дома,  это  не  твой  дом.  Это  чужая
страна, ты родилась в Нью-Йорке. Поняла? Повтори про себя сорок раз?.
   - И все-таки, мне кажется, у вас должны  быть  русские  корни,  -  не
унимался Рязанцев, - кстати, кто ваши родители?
   - Они погибли в автокатастрофе, - быстро произнесла Маша, - а  насчет
русских корней не знаю. Возможно, если поискать,  отыщется  какая-нибудь
славянская прапрабабушка в позапрошлом веке. Но вообще у меня была  няня
русская.
   - Можно вас называть Машей? Мне так проще. К тому  же  нам  предстоит
общаться на людях, при журналистах, и будет нехорошо, если пойдут слухи,
что у меня новый пресс-секретарь американка.
   - То есть вы хотите, чтобы я выдавала себя за русскую? -  с  усмешкой
уточнила Маша.
   - Нет. Просто не надо афишировать, что  вы  американка.  Маша  -  это
удобней, чем Мери.
   - Да называйте как вам угодно.
   - Маша, вы можете потом проверить машину, телефон, мой кабинет?
   - В каком смысле? - она удивленно отстранилась.
   - На предмет всяких прослушек, жучков.
   - Я? - Маша заставила себя рассмеяться звонко и весело. - Вы думаете,
я Джеймс Бонд?
   - Нет. Я думаю, вы из ЦРУ,  -  произнес  он  чуть  слышно,  с  легкой
одышкой, - вы, разумеется, скажете, что нет. Я и не жду от  вас  прямого
ответа. Я отлично знаю, что Томас Бриттен  был  офицером  ЦРУ.  Не  надо
делать круглых глаз, удивленно смеяться и отшучиваться. Ответить  честно
и прямо вы не можете, я понимаю. Но вы  должны  знать,  что  мне  сейчас
необходима именно профессиональная помощь. Я собираюсь нанять в  частном
порядке того майора, который сидит сейчас у меня дома, но  доверить  все
ему одному мне страшновато. Его я совсем не знаю. Видел только один раз,
в морге. У меня нет гарантии, что его не перекупят, что он не использует
полученную информацию  в  собственных  интересах.  О  вас  мне  хотя  бы
известно, что вы от Хогана, что вас прислал концерн  ?Парадиз?,  который
вложил в мою партию много денег и заинтересован, чтобы со мной было  все
о'кей. К тому же вас здесь вряд ли кто-то сумеет перекупить.  Разве  что
напугать. Ладно, времени мало, надеюсь вы меня поняли. Скажите, что  вам
известно о моей жене?
   - Ее зовут Галина Дмитриевна,  она  кандидат  исторических  наук,  вы
женаты двадцать пять лет, у вас два взрослых сына.
   - Перестаньте, - он поморщился и раздраженно махнул рукой, -  некогда
заниматься ерундой, майор заждался, он сидит у меня дома с шести  часов.
Вы наверняка знаете, что  моя  жена  находится  сейчас  здесь,  а  не  в
Венеции, лежит в частной клинике.
   - В деревне Язвищи? В нескольких километрах от вашего  дома?  -  тихо
уточнила Маша.
   - Совершенно верно. Она трижды пыталась покончить с собой. Она тяжело
больна, какой-то сложный психоз. Неизлечимый. Это пока все. Остальное  я
буду рассказывать вам и майору одновременно'. Не люблю повторяться.
   Оказавшись  в  машине,  Маша  не  заметила,  как   опять   задремала.
Проснулась она уже у ворот гаража.
   - Я понимаю, что вы очень устали, но прошу вас не спать, когда я буду
разговаривать с майором милиции, - проворчал Рязанцев, открывая дверцу с
ее стороны.
   - Хорошо, я не буду. Извините.

Глава 31

   Арсеньев так и не удостоился ни чая, ни  кофе.  Светлана  Анатольевна
заявила, что страшно устала и разговаривать больше не в силах.
   - Я и  так  рассказала  вам  слишком  много,  но  вы  все  поняли  не
правильно. Теперь мне надо отдохнуть. Думаю, Евгений  Николаевич  должен
скоро подъехать.
   - Да, я дождусь его, - кивнул Арсеньев, - вы можете пойти к себе.
   - Нет, я, конечно, поднимусь к себе на пару минут, но сразу  вернусь.
Я не могу оставить чужого человека одного здесь на  веранде.  Это  не  в
моих правилах. Я отвечаю за все в этом доме, а санкции на  обыск  у  вас
пока нет.
   Саня никак не отреагировал на эту ее реплику, молча достал  из  сумки
свой потрепанный ежедневник и принялся его листать.
   Лисова царственно удалилась,  но  вскоре  вернулась,  держа  в  руках
толстую книгу в мягкой пестрой обложке, уселась в кресло. Краем глаза он
заметил, что Светлана Анатольевна  читает  не  какой-нибудь  современный
дамский роман или детектив, а старую  английскую  классику,  ?Джен  Эйр?
Шарлотты Бронте.
   "Вот тебе, кстати, живая иллюстрация к твоим умным мыслям  по  поводу
скудости чувств, - усмехнулся про себя Арсеньев, искоса поглядывая на ее
внушительную фигуру в кресле, - тут все  наоборот,  переизбыток  чувств,
богатство и глубина. Потрясающая,  прямо-таки  лебяжья  верность.  Мадам
Лисова, а точнее мадемуазель,  двадцать  пять  лет  любит  единственного
мужчину, причем без всякой надежды на взаимность. Неужели ей не надоело,
ни разу за эти годы не стало обидно или хотя бы просто скучно?"
   Светлана Анатольевна  лизнула  пальцы,  перевернула  страницу.  Нитка
жемчуга,  покоившаяся  на  ее  мощной  груди,  медленно  поднималась   и
опускалась в ритме ровного дыхания. Она  успела  стереть  разводы  туши,
причесаться, подкрасить губы и в полной боевой готовности  ждала  своего
лысеющего идола.
   В голове у Сани гудело,  как  в  печной  трубе.  После  разговоров  с
Лисовой все предыдущие события, сегодняшние и  вчерашние,  затуманились,
потемнели, словно огненные страсти мадам слегка закоптили ему мозги.
   - ?Фольксваген-гольф?, - повторял он про себя,  пролистывая  страницы
ежедневника и еще не понимая, почему так упорно вертится на языке  марка
машины, которую вроде бы купила перед смертью Вика  Кравцова  и  которая
исчезла  странным  образом.  Теоретически   в   багажнике   мог   лежать
пистолет ?ИЖ-77?. Но вовсе не обязательно, что обезумевший Ворона  сунул
его именно туда. А если сунул, то Вика вполне могла его там  десять  раз
обнаружить. Как в таком случае она поступила,  неизвестно.  Ясно  только
одно - в милицию она его не понесла.
   "Фольксваген-гольф?  цвета  мокрого  асфальта  упрямо  маячил   перед
глазами, причем не просто так, не сам по себе. За пару  минут  он  успел
обрасти вполне ясным  пейзажным  фоном:  кусок  черного  ночного  шоссе,
рекламный щит. Рядом с автомобилем, как по команде, выросли из  асфальта
два хилых несчастных цветочка, две бесхозные проститутки,  темненькая  с
короткой стрижкой и беленькая с длинными волосами, в красном трикотажном
платье, на великанских платформах.
   - ?Фольксваген-гольф? цвета мокрого асфальта, - медленно  пробормотал
Арсеньев и не заметил, что говорит вслух.
   - Что, простите? - кашлянув, спросила Ли-сова.
   - Нет, ничего! - Арсеньев захлопнул свою тетрадочку.
   За стеклом  веранды  он  увидел  два  силуэта.  Через  секунду  дверь
открылась.
   Наконец явился Рязанцев, и не один, а с каким-то белобрысым  лопоухим
мальчишкой, который при ближайшем рассмотрении оказался девушкой.

***

   "Он обещал -  повторял  про  себя  Григорьев,  пробегая  мимо  ограды
муниципальной школы, - зачем ему Машка? Зачем?"
   Кумарин много лет назад да