с женщинами
вел себя благоразумно.
   Провалы случаются также из-за глупости и амбиций руководства. Слишком
рискованные задания, выполнение которых может засветить шпиона.  Слишком
поспешный арест  раскрытых  агентов  противника,  особенно  арест  оптом
нескольких человек, дает возможность вычислить, кто мог их выдать.
   Колокол был на связи только с одним  Кумариным,  задания  получал  от
него и информацию передавал ему лично. Никто,  кроме  Кумарина,  никогда
его не видел, а если видел, то не знал, кто он такой.
   Управление Глубокого Погружения, которым руководил Всеволод Сергеевич
Кумарин, не имело ничего общего ни с государственной  структурой,  ни  о
масонской ложей, ни с сектой, ни с  мафией.  Не  было  никаких  уставов,
ритуальных посвящений, торжественных клятв, фанатической  веры  в  нечто
высшее или низшее.  УГП  сумело  впитать  все  разумное  из  опыта  всех
существовавших разведок и тайных обществ, а все ненужное откинуть прочь.
   УГП ни разу не вмешалось ни в политику, ни в экономику таким образом,
чтобы кто-то заметил это вмешательство. Сотрудникам этой странной, почти
призрачной организации не надо было доказывать никому, даже самим  себе,
какие они крутые и сколько всего могут.
   Когда разваливался Советский Союз, перекачивалось  золото  на  личные
счета,  Управление  пальцем  не  пошевелило,   чтобы   это   остановить.
Приватизация 1992 года  привела  к  тому,  что  небольшая  группа  людей
завладела огромной собственностью, еще недавно  бывшей  государственной.
Управление аккуратно  фиксировало,  кто  сколько  взял,  кого  при  этом
подставил, кого убрал, где хранит и во что вкладывает.
   В  1993  году  в  России  развернулась   кампания   по   изготовлению
компромата. Как только  стало  возможно  за  деньги  обнародовать  любую
мерзость о ком угодно, не заботясь ни о доказательствах, ни о  внятности
текста, вся российская пресса гуртом, скопом  пожелтела,  как  листья  в
октябре. Благодаря многочисленным демократическим выборам и предвыборным
кампаниям, чиновной чехарде, бешеной конкуренции  в  бизнесе,  компромат
стал одним из способов вложения денег и тут  же  потерял  всякий  смысл,
перестал работать. Само понятие компромата мутировало и  превратилось  в
собственную  противоположность  -  в  рекламу.  Но  деньги   все   равно
продолжали вкладывать, в итоге информационные киллеры стали чем-то вроде
дорогих психотерапевтов. Им  платили  не  ради  практической  пользы,  а
только за моральное удовлетворение.
   Все смешалось, никто не понимал, где правда, где ложь,  почему  люди,
про которых  вся  страна  знает,  что  они  бандиты,  воры  миллиардного
масштаба, заказчики убийств, не слезают с телеэкрана, хотя  находятся  в
розыске и под следствием? Почему их не арестовывают и не судят? И почему
другие,  вина  которых  кажется  сомнительной,  недоказанной,   получают
большие сроки?
   Компромат имелся на каждого, кто хоть что-нибудь значил и  что-нибудь
делал. Какая-то часть правды иногда просачивалась в прессу. Но  отличить
правду от лжи могли только специалисты  и  сами  герои  разоблачительных
материалов.
   Компромат начинал работать, когда этого  хотели  спецслужбы,  вернее,
коварная  змея,  пригретая  на  груди  спецслужб,  Управление  Глубокого
Погружения, структура, существование коей не было нигде зафиксировано. И
тогда происходили обыски, аресты, судебные заседания,  человек  какое-то
время еще мелькал на экране и в газетных публикациях, но вскоре исчезал.
В лучшем случае его ждало забвение, в худшем - тюрьма и смерть.
   В  хаосе  заказных  платных  разоблачений,  фальшивых  доказательств,
публичных  скандалов  УГП  оставалось  единственным  островком  порядка.
Управление владело банком  реального  компромата,  такого,  от  которого
волосы вставали дыбом, но не у публики, это совсем не  обязательно  и  в
общем никому не нужно, а у того, на кого этот компромат был собран.
   Всякие грязные страшилки про то,  что  политик  А  сожительствует  со
своей лошадью, а бизнесмен Б причастен к  взрывам  жилых  домов,  -  это
всего лишь корм для скучающих  обывателей,  вроде  чипсов  и  кукурузных
хлопьев.
   УГП собирало в свой священный сундук совсем другие истории, золотые и
алмазные, нефтяные и алюминиевые, несъедобные и для  обывателя  скучные,
состоящие из цифр, дат, банковских реквизитов. УГП спокойно восседало на
этом  сундуке  и  выдавало  свои  сокровища  лишь  тому,  кого   считало
достойным, крайне скупо,  по  крохе  очень  дорого  и  со  стопроцентной
гарантией.
   Андрей Евгеньевич имел доступ к этому священному  сундуку.  Он  знал,
что бандит Хавченко гуляет на свободе только потому, что является  живым
компроматом.  Если  бы  Кумарину   понадобилось   произвести   очередную
рокировку, убрать с политической арены думскую фракцию ?Свобода выбора?,
с помощью Хавченко  не  составило  бы  труда  доказать,  на  чьи  деньги
существует эта фракция.
   Если  бы  понадобилось  уничтожить   политическую   карьеру   Евгения
Николаевича Рязанцева лично, но при этом сохранить фракцию,  можно  было
бы раскрутить тайную семейную драму, связанную с душевной болезнью  жены
партийного лидера.
   О том, что Галина Дмитриевна Рязанцева трижды  пыталась  покончить  с
собой, пока не знал  никто,  даже  официальные  инстанции  и  вездесущие
журналисты. Более того, странным образом удалось сохранить в тайне  даже
от ФСБ ее возвращение на родину  из  Венеции  и  помещение  в  маленькую
частную психиатрическую клинику, всего в нескольких километрах  от  дома
Рязанцева.
   - А ведь это интересная версия, - пробормотал Григорьев, обращаясь  к
котенку, который застыл у него на плече и смотрел на рыбок, плавающих  в
мониторе  компьютера,  -  немного  литературно,  однако  почему  нет?  В
каком-то старом английском романе сумасшедшая жена тайно жила в  доме  и
бегала ночами, пытаясь кого-нибудь убить. Ты не помнишь, как  называется
роман?
   Котенок напрягся, шерсть на загривке встала дыбом, лапа  поднялась  и
нацелилась на движущуюся рыбку в мониторе компьютера.

***

   Старухи у подъезда уставились на Рязанцева и раскрыли рты. Он  прошел
мимо быстрым шагом, низко опустив голову и стараясь не  слушать  громкий
шепот:
   - Да ты чего, не он это!
   - А я грю он, точно он. Либо двойник его.
   -  Да  ты  чего,  они  ж  без  охраны  не  ходют,  я  тут  читала   в
?Аргументах?...
   Евгений Николаевич набрал код, нырнул в подъезд, кафельный,  вонючий,
с дребезжащей консервной банкой лифта и матерными надписями  на  грязных
стенах. В этом было нечто  бодрящее,  ностальгическое.  Очень  давно  не
бывал он в таких московских подъездах, оказывается, иногда это полезно.
   Дверь ему открыл Ловуд. Не самый приятный сюрприз. Рязанцев надеялся,
что американец уже убрался восвояси и  не  придется  с  ним  объясняться
из-за сорванного ужина.
   Квартира, которую сняли для Мери Григ, могла быть и получше. Впрочем,
ее наверняка отыскал Ловуд, он славился своей  феноменальной  жадностью,
даже когда платил не из собственного кармана, а из  казенного.  Прихожая
показалась Евгению Николаевичу отличным фоном для фильма ужасов.
   - Добрый вечер, - американец одарил его ледяной удивленной улыбкой.
   Легкий  драгоценный  флер  приключения  испарился,  оставив  в   душе
какой-то мерзкий сладковатый привкус. В самом деле, не по чину и  не  по
летам ему, Рязанцеву, самолично заезжать за американской соплячкой.  Что
он сейчас о нем думает этот  хитрый  Стивен  Ловуд,  приятель  покойного
Томаса Бриттена? Наверняка ведь знает,  сукин  сын,  все  подробности  о
проклятом любовном треугольнике.
   За крепким  американским  рукопожатием  последовала  неловкая  пауза,
которую надо было срочно заполнить каким-нибудь легким разговором.  Вика
потрясающе справлялась с подобными задачами. Рязанцев стоял и  не  знал,
что сказать. Спросить, где мисс Григ, глупо. Объяснять, что  не  прислал
шофера, решил заехать сам, поскольку обедал в ресторане ?Оноре?  в  пяти
минутах езды, еще глупей. С какой стати он  должен  оправдываться  перед
кем бы то ни было?
   Ловуд тоже молчал, разглядывал сначала багровые стены прихожей, потом
носки своих ботинок, не приглашал его зайти в комнату, наверное  потому,
что не чувствовал себя здесь хозяином. К счастью, это взаимное  неловкое
молчание продолжалось всего несколько минут.
   Из комнаты послышался голос с мягким акцентом:
   - Евгений Николаевич, добрый вечер. Все, я уже готова.
   Сначала он почувствовал свежий легкий запах, то ли  травяной,  то  ли
цветочный. Потом в дверном проеме возник темный  силуэт.  Узкие  брючки,
легкий  клеш  от  колена,  тонкие  руки,  высокая  хрупкая  шея,  слегка
оттопыренные уши. Она была похожа на мальчика-подростка. Ей нельзя  было
дать  больше  восемнадцати.  Впрочем,  приглядевшись,  он  увидел,  что,
конечно, уже давно не восемнадцать. Просто в чертах лица, в  силуэте,  в
угловатой  худобе,  бледности,  в   короткой   стрижке   и   трогательно
оттопыренных ушках было нечто детское. Ему всегда нравился такой тип, но
нравился абстрактно, на расстоянии.
   Вика была другая, яркая, роскошная, роковая. На нее все пялились,  на
эту не будут. Эта цветочек скромный, хрупкий и приветливый. Ей  не  надо
завоевывать  Москву,  как   когда-то   Вике.   Она   никогда   не   была
провинциальной Золушкой в чужих  туфлях  и  перелицованном  платье.  Она
родилась в Нью-Йорке и закончила  Гарвард.  Ей  неинтересно  завоевывать
мужчин.  У  нее  есть  какой-нибудь   постоянный   бой-френд,   веселый,
спортивный, некурящий. Она не хищница,  как  Вика.  Она  интеллектуалка,
нежадная, слегка пресная, но чистая и свежая. А Вика была бестия.
   Настоящая  бестия  при  всей  своей  ослепительной  красоте  все-таки
немного напоминает  дохлую  рыбу.  Известно,  что  самые  тонкие,  самые
соблазнительные ароматы содержат в себе непременные  компоненты  вони  -
барсучью мочу, аммиак и нафталин.
   "Вот так. Ты видишь, я не пропал, не свихнулся без тебя. Я  в  полном
порядке, рядом со мной теперь будет милая  скромная  американочка.  Нет,
никаких романов, никаких страстей, в эти игры  я  больше  не  играю.  Ты
накормила меня ими досыта. Остались тоска,  тошнота  и  изжога.  Никогда
никому я не дам манипулировать собой, - мысленно обратился  он  к  Вике,
пожимая тонкие пальцы Мери Григ и глядя в ее спокойные ясные глаза, -  я
большой, все остальные маленькие. Кто я и кто они?"

***

   - Неуч ты,  невежда  и  хулиган,  -  сказал  Григорьев,  перехватывая
котенка за шкирку на полпути к монитору, - я имею в виду роман  Шарлотты
Бронте ?Джен Эйр?. Классика, между прочим. Там сумасшедшая жена в  конце
концов подожгла дом  и  сделала  своего  мужа  инвалидом.  Могла  Галина
Дмитриевна выбраться из больницы, раздобыть пистолет, ключи от  квартиры
Кравцовой и убить? Теоретически  это  почти  невероятно.  А  практически
случается всякое. Душевнобольные люди бывают очень  хитрыми  и  ловкими.
Ну, давай-ка узнаем точный адрес этой клиники на всякий случай.
   Он двинул мышкой, вернулся к досье на Рязанцева, пробежал глазами  по
мелким строчкам и вдруг застыл. Котенок вырвался и вскочил на монитор.
   - Что ты на меня так уставился?  -  прошептал  Григорьев.  -  Язвищи.
Наверное, там когда-то вымерла деревня от эпидемии черной  язвы,  просто
так подобные жуткие названия не возникают. Может, Машка  опасается,  что
этот человек все еще шныряет где-то поблизости?  Какой-нибудь  электрик,
сантехник, работавший в  лесной  школе.  Зачем  ей  срочно  понадобились
фотороботы? Что она предпримет, если встретит его и узнает?
   Котенок сидел смирно и, не отрываясь, смотрел на  Григорьева.  Андрей
Евгеньевич встал, прошелся по комнате, закурил. Одно с другим  никак  не
связывалось. Все  путалось  в  голове.  Сосредоточиться  мешала  паника,
животный страх за свое дитя. Если бы все это касалось  кого-то  другого,
не Маши, он бы, вероятно, соображал значительно лучше.
   - Вряд ли человек, напавший на Машу,  сегодня  представляет  для  нее
какую-либо опасность, - рассуждал он, обращаясь к  котенку.  -  Вряд  ли
Галина Дмитриевна убийца, если  только  никто  ей  не  помог  выбраться,
достать пистолет и так далее. А уж сентиментальный дамский роман  начала
девятнадцатого века здесь совершенно ни при чем.
   Он пошарил глазами по книжным полкам, хотя знал, что романа  Шарлотты
Бронте у него никогда не было и быть не могло, ни  в  подлиннике,  ни  в
русском переводе. Маша проходила роман  ?Джен  Эйр?  в  колледже,  когда
изучала  английскую  литературу  начала  девятнадцатого  века,  брала  в
библиотеке и читала через силу, с отвращением, то и дело повторяя:
   - Она же на самом деле потрясающая дрянь, эта Джен, она тщеславная  и
жестокая. Герои делятся на плохих  и  хороших  исключительно  по  одному
признаку: как они относятся  к  главной  героине,  которая,  разумеется,
альтер эго авторши. Самостоятельно ни один из персонажей не  существует.
Каждый, кто ее  обидел  и  кто  ей  мешает,  должен  платить  унижением,
разорением, смертью. Мужчины, если  в  них  есть  хоть  что-то  мужское,
обязаны в нее влюбляться и страдать. Женщины, если они не старухи  и  не
уродины,  непременно  дуры.  Даже  маленькая  сирота  Адель  дурочка   и
пустышка, только потому, что хорошенькая. Вот откуда пошли телесериалы и
все эти мыльные монстры,  положительные  героини,  сладкие  скромницы  с
потупленными лучистыми глазками и кровавым подсознанием.
   - Но это же классика, - возражал Григорьев.
   - Не знаю. Меня тошнит от  нее.  Она  насквозь  фальшивая,  эта  твоя
классика. Все думают, там великая любовь, на  самом  деле  там  звериный
эгоизм, желание подчинить, раздавить,  размазать  по  стенке,  а  потом,
заливаясь крокодильими слезами, собрать в горсточку, сложить в уголок  и
знать, что теперь-то уж он, миленький, никуда не денется.
   Разговор о Джен Эйр был лет десять назад.  Именно  тогда  в  колледже
случилась неприятная история, о которой много говорили и  которую  долго
потом не могли забыть.
   Одна  из  Машиных  соучениц,  тихая,  скромная,  некрасивая  девочка,
которую все жалели, была романтически влюблена в  преподавателя,  писала
ему записки, караулила у дома, звонила и  говорила  какие-то  вкрадчивые
гадости  его  жене,  а  потом,  когда  преподаватель  попытался  с   ней
объясниться,  попросил  оставить  его  в  покое,  обвинила   беднягу   в
сексуальных домогательствах и попытке изнасилования. Доказать  скромнице
ничего не удалось, но преподавателю пришлось уволиться.
   Это надолго стало темой сплетен и дискуссий между детьми, родителями,
преподавателями. Маша в этом  не  участвовала.  Если  при  ней  начинали
спорить, кто  прав,  кто  виноват,  отмалчивалась.  Зато  накинулась  на
несчастную героиню Шарлотты Бронте.
   Григорьев вдруг подумал, что  его  дочь  никогда  не  позволяла  себе
давать жесткие оценки людям, всегда  умела  сдерживаться  даже  в  самых
неприятных жизненных ситуациях,  но  если  речь  заходила  о  книгах,  о
фильмах, о выдуманных героях, выплескивала наружу целую бурю эмоций.
   Почему он раньше не замечал этого?  И  как  он  может  прогнозировать
поступки и просчитывать  мотивы  чужих,  безразличных  ему  людей,  если
собственную дочь, самое главное, самое любимое существо  на  свете,  так
плохо знает и понимает?
   - Ну ладно. Все-таки при чем здесь Джен Эйр? К чему я вдруг  все  это
вспомнил? Жена сумасшедшая, любовница изменяет и  погибает,  -  произнес
Григорьев,  глядя  на  котенка,  -  скромница  Джен  выходит  замуж   за
вожделенного героя, который стал слепым, одноруким, беспомощным. Видишь,
какая у меня хорошая память? Вот, а ты говоришь.
   Котенок фыркнул, выгнул спину, шерсть встала дыбом. Андрей Евгеньевич
догадался, что он, как и Христофор, терпеть не может табачный дым.

***

   - Куда же вы везете молодую леди в такое  позднее  время?  -  спросил
Ловуд с натянутой улыбкой.
   - Мне срочно нужна помощница, -  ответил  Рязанцев,  открывая  дверцу
машины и жестом приглашая Машу, - я должен ввести ее в курс дела.
   - Но мисс Григ только вчера прилетела, ей  бы  не  мешало  отдохнуть.
Разница во времени, тяжелый перелет, -  возразил  Ловуд  и  подкинул  на
ладони ключи от машины.
   Рязанцев в ответ оскалился и произнес, едва сдерживая раздражение:
   - Ее прислали сюда работать.
   - Ого, - покачал головой Ловуд, - вам, однако, повезло, мисс Григ,  у
вашего шефа сегодня очень  воинственное  настроение.  Честно  говоря,  я
впервые вижу его таким грозным. Если он вас  будет  мучить,  пожалуйтесь
мне, я приму меры.
   - Интересно, какие? - спросил Рязанцев. Он справился с  раздражением,
и оскал превратился в нормальную вежливую  улыбку.  Маша  уже  сидела  в
машине, дверца была открыта, Ловуд придерживал ее и не давал захлопнуть.
   - Евгений Николаевич, вы, наверное, успели  утомиться  от  общения  с
вашей доблестной милицией? - Ловуд сочувственно вздохнул и прикоснулся к
плечу Рязанцева. - Беседы, допросы... И все напрасно. Измотают  нервы  и
отнимут кучу времени, в итоге никого не найдут. А найдут, так не  сумеют
ничего доказать.
   - А вы откуда знаете? У вас есть опыт? - огрызнулся Рязанцев.
   - К счастью нет, - Ловуд рассмеялся, почти натурально, - зато у  меня
богатое воображение. Любопытно, у них уже имеются  какие-нибудь  версии?
Они нашли оружие? Кого они подозревают?
   "Вот почему ты здесь торчишь, - заметила про себя Маша,  -  любопытно
тебе. Просто любопытно, и все?.
   - Как раз сейчас меня ждет майор милиции, и мы с ним будем беседовать
о версиях, - холодно сообщил Рязанцев, - всего доброго, мистер Ловуд.
   - До свидания, господин Рязанцев,  до  свидания,  мисс  Григ.  Завтра
вечером мы с вами  ужинаем,  вы  помните?  Надеюсь,  вы  не  возражаете,
Евгений Николаевич?
   - Нет! - рявкнул Рязанцев и захлопнул дверцу машины.
   ...Ехали молча. В машине тихо играла музыка. Маша задремала. Рязанцев
ее не беспокоил, он как будто вообще забыл о  ней.  Ей  хотелось  поесть
чего-нибудь горячего и лечь спать. В  последний  раз  она  перекусила  в
подвальном буфете Госдумы, в компании Феликса Нечаева.
   Спрашивается,  зачем  она  понадобилась  Рязанцеву   именно   сегодня
вечером? У него дома сидит майор милиции. Вряд ли этому майору захочется
беседовать об убийстве в присутствии какой-то незнакомой американки.  Ее
наверняка попросят выйти. Она будет сидеть где-нибудь в соседней комнате
и ждать, пока они закончат беседу. Когда в  итоге  она  попадет  в  свою
кроваво-красную конуру? А там постельное белье воняет плесенью и  нельзя
принять нормальный душ. Оказывается, у человека значительно больше  сил,
если утром и вечером он может принять полноценный горячий душ. Но  такие
вещи начинаешь понимать и ценить, только когда их лишаешься.
   - Мэри, вы что, спите? - донесся до нее хриплый удивленный голос.
   - А? Да, извините, я задремала.
   - Это вы меня извините. Я, наверное, должен был  дать  вам  отдохнуть
после перелета. Но дело в том, что у меня дома действительно сидит  этот
майор, и мне будет  сложно  беседовать  с  ним  наедине,  -  он  говорил
по-английски, не отрывая взгляда от дороги, - возможно, со  стороны  это
выглядит странно. Вы совершенно чужой человек, только сегодня прилетели.
Но я не привык быть один. Как это ни смешно, когда я один, чувствую себя
беззащитным,  как  будто  я  голый  среди  одетых.  Вам  это,  наверное,
непонятно.
   "Почему, вполне понятно, -  подумала  Маша,  -  ты  партийный  лидер,
деспот, потенциальный диктатор. Знаешь,  как  называлась  одна  из  моих
курсовых  работ  по  психологии?  ?Деспотизм   как   осевое   проявление
эмоционального инфантилизма?. Для тебя главный кайф в жизни - власть. Но
беда в том, что чем больше у тебя власти, тем выше твоя  зависимость  от
тех, на кого эта власть распространяется. Властвуя, руководя,  подчиняя,
человек постепенно теряет границу между собой и окружающим миром. Я есть
партия, я есть народ, я есть импер