жавы. Он прыгал по сцене и неприлично крутил задницей вместе с
популярным эстрадным трио.  Он  публично  перекусал  несколько  десятков
караваев, когда в провинциях его встречали  хлебом-солью.  Он  перерезал
сотню красных ленточек на всяких торжественных  открытиях.  Он  бегал  в
мешке в детском спортивном лагере под Москвой и кормил  манной  кашей  с
ложечки дебильную сироту в Доме малютки под Тюменью. Он щупал матрасы  и
пробовал баланду в Бутырской  тюрьме.  Он  обмазывал  взбитыми  сливками
голые спины фотомоделей на рождественской вечеринке,  устроенной  модным
журналом.  Он,  напялив  кокошник   исполнял   куплеты   на   новогоднем
телевизионном ?Огоньке?. Он трижды чуть не подрался на ток-шоу, один раз
подрался на заседании Госдумы, но ни разу не заснул там.
   Конечно, одному человеку такое не по силам.  Он  привык,  что  кто-то
всегда рядом, готовит его, дает наставления,  организует  все  наилучшим
образом, болеет за него всей душой. Сначала это была жена. Потом,  после
мучительного периода семейных драм, политических неприятностей,  раскола
в  партии,  кадровой  чехарды  и  хоровода  невыносимых   имиджмейкеров,
появилась Вика. Она убедила его, что никакая харизма не выдержит  такого
бешеного ритма, ему не по чину и не по летам столь часто менять  костюмы
и декорации.
   - Ты должен прежде всего оставаться самим собой, - сказала она, -  не
смотри на других. Никого не слушай. Кто они и кто ты?
   Кто они - соратники  по  партии,  соперники,  противники,  тусовщики,
толпа, он примерно представлял себе. Но кто он  -  забыл.  Его  детство,
юность, семейная жизнь, болезни и шалости детей, гастрономические вкусы,
хобби, привычки дурные и хорошие -  все  давным-давно  стало  достоянием
публики. Все было растиражировано в десятках интервью, в которых  только
полный идиот рассказывает правду. Евгений Николаевич так привык  к  свой
вымышленной, пиарошной биографии, что настоящую уже не помнил.
   Вика с жаром занялась реставрацией его харизмы.  Слой  за  слоем  она
соскабливала все  лишнее,  пошлое,  глупое.  Она  сумела  разгадать  его
беспомощную младенческую суть и стала для него нянькой. Он  не  мог  без
нее шагу ступить, не знал, как себя вести, как жить дальше.
   - Я так тебя любил, я тебе так верил, -  шепотом  повторял  Рязанцев,
тыча вилкой в нежный стебелек спаржи, - предательница, предательница!
   Он ткнул так сильно, что треснул тонкий фарфор тарелки. Рядом  кто-то
кашлянул. Он поднял голову. Над ним стоял метрдотель с телефоном в руке.
   - Простите, Евгений Николаевич, мы не хотели вас беспокоить,  но  это
действительно срочно, - произнес он интимным шепотом.
   Рязанцев поморщился, промокнул губы салфеткой и взял трубку.
   - Вы знаете, что у вас дома сейчас сидит майор милиции? - услышал  он
мрачный голос Егорыча.
   - Арсеньев? Ах, ну конечно. Который час?  -  спохватился  Рязанцев  и
взглянул на часы, - Надо же, я совсем забыл. И что он там делает?
   - Допрашивает эту вашу идиотку Лисову.
   - Да, нехорошо, нехорошо. Позвони, пожалуйста, извинись, скажи, что я
скоро приеду. И пусть она его угостит чаем, кофе,  -  Рязанцев  старался
говорить как можно спокойней, но сдерживался с трудом.
   Это в самом деле было ужасно. Сегодня утром позвонили из прокуратуры,
он сам попросил, чтобы прислали того милицейского майора, с  которым  он
беседовал в морге, назначил встречу и напрочь забыл о  ней.  Дело  не  в
майоре, он подождет, ничего с ним не случится. Но  то,  что  такие  вещи
легко вылетают из головы, - очень неприятный и опасный признак.
   - Вы понимаете,  что  так  нельзя,  с  этим  надо  что-то  делать?  -
вкрадчиво спросил Егорыч, словно  угадав  его  мысли.  -  Вы  не  можете
обойтись без пресс-секретаря. Никого из людей  Хавченко  вы  не  хотите,
Феликса тоже не хотите.
   - Не хочу, - вздохнул Рязанцев.
   - Но больше у нас никого нет, - резонно заметил Егорыч.
   - Слушайте, неужели, имея два пресс-центра с укомплектованным  штатом
профессиональных сотрудников, нельзя найти  человека,  который  временно
возьмет на себя  обязанности  моего  пресс-секретаря?  -  Рязанцев  чуть
повысил голос и заговорил тоном недовольного начальника.
   Егорыч  сердито  молчал  в  трубке.  Его  сопение   Рязанцева   стало
раздражать, и чтобы прекратить разговор, он пообещал:
   - Ладно, я сам решу эту проблему, если больше никто не в состоянии ее
решить.
   - Когда?
   - Сегодня вечером. А сейчас дай мне спокойно поесть.
   - Приятного аппетита, - прорычал Егорыч и бросил трубку.

***

   На улице моросил дождь. Похолодало. До семи, до  встречи  с  Ловудом,
осталось полтора часа. Надо было заехать в посольство,  взять  в  гараже
машину. Маша поймала такси, уселась на заднее сидение, забилась в  угол.
Ее знобило, она была слишком легко одета. Правая рука  ныла  нестерпимо.
Она глядела сквозь мокрое стекло на  московские  улицы  и  едва  заметно
улыбалась, в очередной раз заново вспоминая наставления Макмерфи и отца.
   "Ваш первый диссидент Александр Герцен...? ?Передай ему,  что  первым
русским диссидентом был князь Курбский, и скажи, пусть не  рассуждает  о
том, чего не знает! Билли привык иметь в противниках всего лишь офицеров
КГБ. Нравы российских урок он познавал  по  Гиляровскому,  Крестовскому,
Шаламову и пусть не учит тебя, как обаять Хавченко!"
   Два милых, наивных старика, ее отец и Макмерфи, вряд ли имели счастье
общаться с такими вот хавченками. И не дай им Бог.
   Университетское образование, гигантский жизненный опыт,  бесчисленные
тома,  от  философских  и  психологических  трактатов  до  засекреченных
пособий для сотрудников спецслужб, тысячи километров  печатного  текста,
посвященного   тонкостям   души,   тайнам   общения,   всяким   оттенкам
человеческих эмоций, приемам вербовки, - все это рассыпалось прахом.
   Никакой гений не постигнет великого и  могучего  Хавченко.  Никто  не
сумеет точно ответить на вопрос: если он такой тупой,  почему  он  такой
богатый? Каким образом в его пухлых младенческих  руках  сосредоточилась
такая огромная власть? Ради чего столько людей готовы унижаться, терпеть
хамство и ледяную уголовную наглость? Может, дело в деньгах?  Но  почему
Хавченко такой богатый, если он такой тупой? Замкнутая восьмерка, символ
бесконечности. Вечный вопрос философии: что первично, дух  или  материя?
Что вторично, могущество тупых хамов  или  ничтожество  благовоспитанных
умников?
   Такси стояло в небольшой пробке на  Садовом  кольце,  всего  в  сотне
метрах от здания американского посольства. Маша достала телефон, набрала
номер отца. Он почти сразу взял трубку и засыпал ее вопросами,  как  она
себя чувствует, купила ли теплую куртку, удобную ли ей сняли квартиру.
   - Подожди, у меня очень мало времени,  -  перебила  его  Маша,  -  ты
можешь прямо сейчас съездить ко мне домой?
   - Да, конечно, а в чем дело?
   - Во втором правом ящике компьютерного стола,  в  красной  прозрачной
папке лежат мои  картинки.  Пришли  мне  их  по  факсу  в  посольство  к
дежурному, хорошо?
   - Какие картинки? - спросил Андрей Евгеньевич и нервно прокашлялся.
   - Не валяй  дурака,  ты  прекрасно  понял,  что  я  имею  в  виду,  -
рассердилась Маша, - портреты, лысые и бородатые, вот какие картинки.
   - Но ты же взяла их с собой.
   - Нет. Забыла. Они нужны мне очень срочно. Как раз  сейчас  я  еду  в
посольство. Тебе хватит получаса на всю процедуру?
   - Зачем они тебе?
   - Вот я прямо сейчас, из такси, по мобильному, буду  тебе  объяснять?
Пожалуйста, мне очень нужно, причем срочно. Номер факса ты знаешь?
   - Да, - обиженно буркнул отец, - только картинки прислать? Или  текст
тебе тоже нужен?
   - Нет. Текст я помню наизусть. Все, целую. Не волнуйся и не сердись.

***

   Евгений Николаевич достал оба  свои  телефона.  Они  были  выключены.
Несколько минут он задумчиво курил и смотрел на них. Потом взял тот,  по
которому утром разговаривал  с  Джозефом  Хоганом,  включил  и  принялся
просматривать номера, внесенные в память. Последним был  записан  номер,
который он обозначил инициалами ?МГ?.
   Мери Григ. Чрезвычайно толковая молодая леди. Он вдруг ясно  вспомнил
худенькую блондинку с прозрачным живым личиком. Она действительно  резко
выделялась  на  фоне  остальных  студенток.  Большинство  девиц  в  свои
двадцать  уже  страдали  типичной   американской   полнотой.   Все   эти
гамбургеры,  кукурузные  хлопья,  арахисовое  масло  и  прочие  прелести
американской кухни за последние пятьдесят лет испортили генофонд  нации.
Студенты жевали на лекциях. Лица при этом были,  как  у  сытых  домашних
животных.
   Во время своих публичных выступлений, будь то митинг, ток-шоу, лекция
в университете, Рязанцев прежде всего отыскивал в массе лиц какое-нибудь
одно, женское, молодое, красивое.  Смотрел  он  на  всех.  Но  обращался
именно  к  ней,  самой   приятной   слушательнице,   всегда   анонимной,
неизвестной и оттого еще более притягательной.
   Четыре года назад,  на  лекциях  в  Гарварде,  его  ораторский  тонус
поддерживала  хрупкая  бледная  блондинка  с  ясными  глазами,   которые
казались то голубыми, то серыми, то наивными, то хитрыми. Он не  знал  и
не хотел знать,  как  ее  зовут.  Даже  когда  их  столкнуло  на  party,
посвященной  юбилею  факультета  славистики,  и  она  представилась,  он
мгновенно забыл ее имя. В памяти осталось только ее лицо, ее легкость  и
рок-н-ролл под Элвиса Пресли. На  той  шумной,  разукрашенной  бумажными
гирляндами вечеринке,  где  скулы  сводило  от  необходимости  постоянно
улыбаться и невозможности покурить, несколько минут  танца  с  тоненькой
ловкой  партнершей  оказались  чем-то  вроде  витаминного  коктейля.  Он
почувствовал себя значительно моложе и  счастливей,  чем  был  на  самом
деле.
   Итак, Мери Григ. Протеже Хогана. А если никакая она не  практикантка?
Если она из ЦРУ? Ну и отлично. Значит,  не  дура,  не  растеряха,  умеет
слушать,  знает,  как  и  где  себя  вести.  Не  придется  объяснять  ей
элементарных вещей, все поймет с полуслова.  И  смотреть  на  нее  будет
приятно, если, конечно, не разнесло ее, как бочку, за эти  четыре  года.
Что еще требуется от хорошего  пресс-секретаря?  Да,  она  из  ЦРУ,  как
покойный Бриттен. Не стал  бы  Джозеф  Хоган  тратить  столько  слов  на
простую  практикантку.  Ее  прислали  вместо  Бриттена.  Быстро  же  они
подсуетились! Впрочем, смена Бриттену у них, конечно, была  подготовлена
заранее. На всякий случай? Или они знали, что его убьют? Может,  сами  и
убили? Или это сделали люди из ФСБ? А может, бандиты Хача?
   Его продрал озноб. Начав задавать самому себе вопросы, он  как  будто
ступил на тонкий лед и уже не мог остановиться. Прошел несколько  шагов,
провалился в черную полынью. Чтобы  выбраться,  следовало  прежде  всего
успокоиться, скинуть балласт  тоски,  ревности,  оскорбленного  мужского
достоинства и  попытаться  понять,  что  лично  он,  Евгений  Николаевич
Рязанцев, думает о случившемся. Есть у него на  этот  счет  какая-нибудь
определенная позиция?
   Сейчас он доест свой десерт, выпьет вишневый  сок  и  кофе,  сядет  в
машину, отправится домой. Там ждет его оперативник, майор милиции.  Надо
подготовится к разговору. Была бы рядом Вика... Хватит!  Сколько  можно?
Ее нет. Она оказалась дрянью, предательницей и получила по заслугам!
   Он хлебнул воды и нечаянно прикусил тонкий  край  бокала.  Послышался
отвратительный стеклянный хруст. Осколок больно кольнул  язык.  Рязанцев
взял салфетку и выплюнул кусок стекла вместе с кровью.
   - Евгений Николаевич, с  вами  все  в  порядке?  -  послышался  рядом
тревожный шепот метрдотеля.
   Рязанцев молча кивнул, поднялся, быстро прошагал к  туалету.  Там,  к
счастью, было  пусто.  Он  прополоскал  рот,  приблизившись  к  зеркалу,
рассмотрел ранку на языке. Она оказалась маленькой и неглубокой.
   Вернувшись за стол, взял телефон и набрал номер Мери Григ.

***

   "Она просто рехнулась, -  думал  Андрей  Евгеньевич,  открывая  дверь
пустой Машиной квартиры в Гринвич Вилледж, -  может,  стоит  сказать  об
этом Макмерфи, чтобы ее как-то подстраховали? Неужели она  в  первый  же
день встретила кого-то похожего? Ну  да,  дом  Рязанцева  всего  в  пяти
километрах от этих проклятых Язвищ. И что из этого?"
   Красную папку он нашел сразу. Отправляя по  факсу  фотороботы  лысого
ублюдка, который напал на Машу  в  лесной  школе  в  ноябре  восемьдесят
пятого, он хотел приложить к ним короткое послание, но застыл над чистым
листом, не зная, что  написать.  Факс  получат  дежурные  в  посольстве,
прежде чем попасть к Маше, он пройдет через несколько рук. Писать что-то
типа ?будь осторожна? - верх идиотизма. Такая  приписка  вызовет  только
излишнее любопытство у посторонних,  а  Маша  и  так  будет  чрезвычайно
осторожна, в глубине души он в этом не сомневался.
   Еще раз внимательно взглянув на портреты, он вдруг  обратил  внимание
на  некоторые  детали,  которых  не  замечал  раньше.  Маша  представила
нападавшего в разных видах: лысого, с длинными волосами,  с  бородой,  с
усами. Но глаза везде оставались голыми, ни бровей, ни ресниц. Между тем
и те и другие могли быть к моменту нападения обожжены или  острижены,  а
потом отросли, и внешность изменилась весьма существенно.
   На двух портретах герой улыбался, его жуткие  зубы,  кривые,  редкие,
темно-ржавые, запомнились Маше особенно ясно. Но ведь  он  мог  вставить
себе новые, это тоже очень сильно меняет облик.
   На чистом листе он написал  всего  одну  строчку:  ?Внимание!  Брови,
ресницы, зубы!"
   Через несколько минут аппарат просигналил что факс прошел. Прежде чем
покинуть квартиру дочери, Григорьев влез в  ее  компьютер,  нашел  файл,
посвященный лысому ублюдку, и перегнал его для себя на чистый диск.

***

   По дороге в Кони-Айленд он умудрился проехать на красный  и  заплатил
штраф полицейскому, потом заблудился и опоздал на пятнадцать минут,  что
случалось с ним крайне редко. Он загадал: если у связника на самом  деле
окажется в сумке котенок,  именно  такой,  белый,  с  большими  голубыми
глазами, мужского пола, то у Маши все будет хорошо.
   Девушку  с  длинными  красными  волосами  он  заметил  издалека,  она
возвышалась над остальными прохожими, поскольку к ста восьмидесяти  пяти
сантиметрам роста добавила еще десять сантиметров ?платформы?.  Ей  было
не  больше  двадцати.  Кроме  красных  волос,  зеленой  лаковой  куртки,
полосатых, как морская тельняшка, сапог на ?платформе?, у нее  были  еще
немыслимые ногти  разных  цветов  с  крошечными  гербами  разных  стран.
Симпатичный черный  малыш  весело  лопотал,  сидя  у  нее  на  животе  в
?кенгуру?.  С  ребенком  она  говорила   по-английски,   с   Григорьевым
по-русски. На плече у нее висела большая сумка из мягкой стеганой ткани.
Молния была застегнута до середины. Андрей Евгеньевич заставлял себя  не
смотреть на сумку.
   - Давайте зайдем в кафе, мне надо поменять Ване подгузник, -  заявила
она, - только тут у нас проблема с парковкой,  как  везде  в  Нью-Йорке.
Есть платная, через квартал.
   Это было странно,  поскольку  кафе  -  не  лучшее  место  для  обмена
информацией.
   "Ну ладно, ребенку действительно может быть нужен чистый подгузник, -
решил Григорьев, - переодевать его на лавочке в сквере неудобно?.
   По дороге Андрей Евгеньевич успел  узнать,  что  его  новая  знакомая
родилась в Петербурге, родители  привезли  ее  в  Америку  в  пятилетнем
возрасте. Сейчас ей девятнадцать, она  учится  в  Бруклинском  колледже,
правда, когда родители узнали, что  у  нее  был  черный  бой-френд,  они
отказались платить за ее обучение. Она живет  с  подругой,  они  снимают
напополам маленькую квартирку-студию и  вдвоем  растят  Ванечку,  с  его
отцом она рассталась еще до рождения ребенка.
   Подгузник она поменяла, попросила Григорьева  взять  для  нее  порцию
шоколадного мороженого со взбитыми сливками, для Вани йогурт и  яблочный
сок.
   Стеганая сумка стояла на стуле, не подавая никаких  признаков  жизни.
Но главное, девушка, назвавшаяся Соней, не  подавала  никаких  признаков
настоящего связника. Она продолжала болтать всякий вздор.  Григорьев  не
знал, что думать. Он взглянул на часы, вежливо улыбнулся  и  спросил,  с
трудом вклиниваясь в монолог красноволосой девушки:
   - Простите, можно мне хотя бы взглянуть на котенка?
   - Ох, да, конечно! - она почему-то  густо  покраснела  и  перешла  на
шепот. - Только осторожно, не разбудите его. Понимаете, я не хотела  вам
говорить по телефону, но он хулиган, в отца. Амалия Петровна - настоящая
леди, аристократка, два других котенка, которых уже взяли, они в нее,  а
этот просто уголовник какой-то. Знаете, за  свою  коротенькую  жизнь  он
умудрился порвать три пары  колготок  и  кружевные  шторы,  разбить  мою
любимую японскую чашку, обкакать налоговую декларацию.
   Григорьев обошел стол и осторожно заглянул в сумку. Там, закутанное в
детскую трикотажную кофточку, лежало нечто, вполне похожее  на  котенка.
Андрей Евгеньевич сумел разглядеть только крошечное бело-розовое ухо.
   - Умоляю, не трогайте его! Если он проснется  и  начнет  буянить,  вы
точно откажетесь его брать! - испуганно прошептала  девушка.  -  Давайте
лучше я покажу вам фотографию Амалии Петровны.
   "Господи,  она  же  никакой  не  связник!  Это   совпадение,   просто
совпадение, и все..."
   - Знаете, мне уже пора. Я, конечно, возьму его. Единственная проблема
- у меня нет с собой подходящей сумки, я просто не подумал об этом.
   Сумки для котенка у него действительно не было, но он не  сомневался,
что как-нибудь довезет до дома эту кроху. Просто  хотел  дать  последний
шанс девушке  на  тот  случай,  если  она  все-таки  связник.  Ее  часть
информации могла оказаться в сумке вместе с котенком. Если так, то  свою
часть он сумеет передать чуть позже. Можно позвонить еще раз и придумать
какой-нибудь невинный предлог для встречи.
   - Что же делать? - она опять  покраснела  и  виновато  улыбнулась.  -
Понимаете, я никак не могу отдать вам эту сумку, у меня там  подгузники,
бутылочка, запасные соски, куча Ваниных вещей.
   - Ладно, не страшно. Что-нибудь придумаем, - успокоил ее Григорьев, -
вы уверены, что хотите отдать его бесплатно? Я могу заплатить.
   Она почему-то обиделась, смешно выпятила нижнюю губу, отвела взгляд.
   - Я, конечно, нуждаюсь, но не настолько, чтобы брать с вас деньги  за
это несчастье. Вы угостили нас с Иваном, и спасибо. Только у меня к  вам
единственная просьба. Если он вас очень достанет, вы  его  на  улицу  не
выгоняйте и ни в коем случае не сдавайте в кошачий  приют,  лучше  сразу
усыпите. Обещаете?
   - Еще неизвестно, кто кого достанет, -  ухмыльнулся  Григорьев,  -  я
тоже не подарок.
   Под легкой курткой у него был свитер. Он  стянул  его  через  голову,
остался в футболке, связал рукава свитера, соорудил что-то вроде  мягкой
сумки, осторожно достал котенка.
   Он оказался белоснежным и  пушистым.  Он  сладко  потянулся,  поскреб
ладонь Григорьева острыми, но пока безобидными коготками, зевнул во  всю
свою крохотную розовую пасть, слегка  потряс  головой  и  открыл  глаза,
огромные, дымчато-голубые, хитрые и такие знакомые, что слегка пересохло
во рту.
   Пока он шел к платной парковке, котенок, завернутый в  свитер,  мирно
урчал у него на груди. Но стоило положить его на заднее сидение, он  тут
же вылез и вскарабкался Григорьеву на голову.
   - Эй, мы так до дома не доедем, - предупредил Андрей Евгеньевич.
   Как раз в этот момент кто-то легонько постучал в стекло.
   - Здравствуйте, а я все смотрю, вы это или не вы?
   Григорьев не сразу узнал пожилую русскую даму, ту  самую,  с  которой
полтора месяца назад встречался в приемной стоматолога. Вот это уж точно
был кумаринский связник.
   - Неужели взяли котенка? Поздравляю.
   - Да, с вашего благословения.  Знаете,  мне  нужна  ваша  помощь.  Он
видите, что творит, боюсь, я не сумею так вести машину. Вы не  могли  бы
доехать со мн