Это могли сделать противники Евгения Николаевича,
его завистники, - медленно произнес Арсеньев,  чувствуя  себя  полнейшим
идиотом.
   Получалась, что  эта  истеричная  смешная  тетка  манипулировала  им,
втягивала в свой мелодраматический ритм, тяжелый и  насквозь  фальшивый.
Он  вынужден  был  подыгрывать  ей,  потому  что   иначе   разговаривать
становилось невозможно. Она начинала либо рыдать, либо злиться.
   - А версии личного порядка вы полностью исключаете? -  спросила  она,
многозначительно заглядывая ему в глаза.
   - Нет. Пока идет следствие, мы ничего полностью исключать  не  можем.
Именно поэтому нам надо побеседовать с близкими Евгения  Николаевича.  С
вами, с Галиной Дмитриевной.
   - С кем? - Лисова напряглась так сильно, что Арсеньев понял: все  его
предыдущие старания пропали даром.
   - С женой Евгения Николаевича, - повторил он устало и безнадежно.
   - Зачем?
   - Затем, что это необходимо следствию.
   - А при чем здесь я? - мокрые глаза уперлись Арсеньеву в  переносицу,
взгляд напрочь лишился мелодраматизма, слезы испарились.
   -  Ну,  вы,  вероятно,  знаете,  как  можно   связаться   с   Галиной
Дмитриевной.  У  вас  должен  быть  номер  ее  телефона,  факса,   адрес
электронной почты.
   - Ничего этого у меня нет, - отчеканила Лисова и отвернулась.
   - То есть вы хотите сказать, что не знаете, где сейчас находится ваша
близкая подруга, и не поддерживаете с ней  никакой  связи?  -  удивленно
уточнил Арсеньев.
   - Да. Совершенно верно. Я ничего не знаю.
   - Ну как же, Светлана Анатольевна, вы столько лет  дружите,  -  мягко
напомнил Саня, - у вас что, произошел конфликт с Галиной Дмитриевной?
   - С чего вы взяли? Никакого конфликта, - голос стал  жестким,  взгляд
пустым и прозрачным. Слезы окончательно высохли.
   - Ну что ж, придется говорить об  этом  с  Евгением  Николаевичем,  -
вздохнул Арсеньев,  -  не  хотелось  лишний  раз  травмировать  его,  но
придется. Просто мне казалось, вы как друг семьи, близкий человек, могли
бы прояснить для нас хотя бы некоторые вопросы. Ну ладно, нет  так  нет.
Хотя, честно говоря, мне не совсем понятна ваша категоричность.
   - Что же тут  непонятного?  -  голос  ее  звучал  ровно,  глаза  сухо
сверкали. - Галя тяжело больна. Галя крест, который он несет всю  жизнь.
Мне невыносимо говорить об этом.
   - Я не прошу вас говорить об этом, - пожал плечами Саня, -  я  просто
спросил, как связаться с Галиной Дмитриевной. Кстати, а чем  именно  она
больна?
   - Какая вам разница? Вы врач?
   - Нет. Я милиционер, -  Арсеньев  заметил  пепельницу  на  журнальном
столике, достал сигареты. Лисова сидела, уставившись в одну точку.
   - Вам как милиционеру надо знать совсем  другое,  -  проговорила  она
после  долгой  паузы,  -  вас  должны   интересовать   не   болезни,   а
преступления. Вы ведь выбрали такую профессию  для  того,  чтобы  искать
преступников. Вы оперативник, то есть сыщик, верно?
   - Ну, в общем, да, - кивнул Арсеньев, пока не  понимая,  к  чему  она
клонит.
   - Самый тяжкий вид преступления - убийство.  Каждое  убийство  должно
быть раскрыто. Для сыщика это главное - узнать,  кто  настоящий  убийца,
даже в том случае, если наказать за  преступление  невозможно  и  ничего
нельзя изменить. Знать, кто преступник - профессиональный долг сыщика.
   Шаль медленно соскользнула на ручку кресла, оттуда на пол, Лисова  не
заметила этого. Саня все шарил по карманам в поисках  зажигалки.  Лисова
медленно, тяжело поднялась, шагнула к комоду, закрыв его своей  широкой,
обтянутой шелком фигурой, принялась дергать какой-то  маленький  боковой
ящик. Он долго не поддавался  и  вдруг  при  очередном  рывке  вывалился
целиком, грохнулся на пол.
   - О, Господи! -  простонала  Светлана  Анатольевна  и  опустилась  на
корточки.
   Саня нашел зажигалку. Она не работала, кончился газ.
   На веранде повисла тишина. Лисова распрямилась, медленно  повернулась
и спокойным, глухим голосом сообщила:
   - Терпеть не могу открытые босоножки. Терпеть  не  могу  этот  комод.
Представляете, ящик упал прямо на пальцы. Очень больно.
   Арсеньев увидел в ее правой руке  небольшой  пистолет  и  даже  сумел
разглядеть, что это одна из последних модификаций ?Макарова?.

***

   - Ну что же вы не кушаете?  Надо  кушать,  смотрите,  как  вкусно,  -
нянька Раиса держала вилку у рта Галины Дмитриевны. На вилке  был  кусок
куриной котлеты.
   - Спасибо, я не хочу.
   - Не хочу, не хочу, -  проворчала  Раиса  и,  покосившись  на  Галину
Дмитриевну, быстро положила кусочек к себе в рот.
   - Ну, а вот картошечки? - спросила она, когда прожевала. -  Смотрите,
какое пюре, нежное, с маслицем, без  комочков,  я  укропчиком  посыпала,
м-м, какое пюре, - Раиса прикрыла глаза и покачала головой.
   - Ешьте все, мне не надо.
   - Как же? Это ужин ваш. Как же вы без ужина? Хотя бы яблочко, что ли?
- Раиса протянула ей блюдце с тонко нарезанным яблоком.
   - Спасибо. Я сейчас не могу.
   - Да вы и в обед не могли, милая моя, вы посмотрите на себя,  вас  же
ветром сдувает.
   -  Где  вы  нашли  здесь  ветер?  -  чуть  слышно  прошептала  Галина
Дмитриевна.
   Тарелка быстро пустела. Раиса собрала хлебной корочкой остатки  пюре,
одним глотком выпила томатный сок, вытерла губы.
   - Надо правильно, регулярно питаться,  это  основа  основ,  -  строго
заявила она, - организм должен получать достаточное количество  калорий,
чтобы полноценно функционировать. Вот раньше, когда нанимали на  работу,
сначала сажали работника за стол, наливали ему щей, давали каши  тарелку
и смотрели, как ест. Если хорошо, быстро, значит и  работать  будет  так
же. А если аппетита нет, тогда пошел вон. Ну какой, скажите, пожалуйста,
аппетит у детей, если они постоянно жуют резинку? Я  наказывала  за  это
очень строго. Во всем должна быть дисциплина. Жевать  надо  в  столовой,
читать в классе или в библиотеке,  а  когда  начинается  разгильдяйство,
можно ожидать чего угодно. Вы согласны со мной?
   - Да, конечно.
   Галину Дмитриевну совсем не раздражали  педагогические  речи  няньки.
Она могла дремать под них, могла просто лежать, не  слушая,  и  мысленно
вести свой бесконечный диалог с Любой.
   - Ты очень долго живешь, - упрямо повторяла Люба, - слишком долго.  Я
бы тоже так хотела.
   Правда, она долго жила, постепенно забывала,  что  она  убийца  и  не
заслуживает ни любви, ни жалости.
   Страх воды остался, это было проблемой, поскольку  Женя  очень  любил
отдыхать на  море.  Но  помогала  мама,  всякий  раз,  когда  намечалась
поездка, она заранее заболевала, и Гале  удавалось  остаться  в  Москве.
Сохранился  страх  толпы  и  общественного  мнения,  он  был  слабей   и
безобидней  водобоязни  и  заглушался  с  помощью  нескольких   таблеток
валерьянки, настойки пустырника или простого самовнушения.
   Время летело все быстрей, Женя стал крупным политиком, она  гордилась
им, переживала его победы и поражения острее, чем он сам.
   Тетрадка хранилась  в  ящике  стола,  в  глубине  под  бумагами.  Она
возвращалась к ней все реже. Два раза в году, в Любин день рождения и  в
Прощеное воскресенье ездила на кладбище. Сначала боялась  встретить  там
Любину маму, Киру Ивановну, но ни разу не встретила и бояться перестала.
Могила была запущенной,  и  каждый  раз  Галя  выпалывала  там  сорняки,
подправляла и красила  жестяную  пирамидку,  а  когда  пирамидка  совсем
истлела, заказала скромный памятник  из  светлого  гранита,  отыскала  у
родителей в старых альбомах маленькую Любину фотографию, ее пересняли на
фарфоровый овал.
   В девяносто пятом году, в  разгар  очередной  предвыборной  кампании,
когда не было ни минуты свободной и  жизнь  дошла  до  точки  наивысшего
напряжения,  посреди  суеты,  беготни,  звонков,  переговоров,   Жениных
капризов  и  истерик  (вполне  нормальных  в  такой   ситуации)   Галина
Дмитриевна вдруг почувствовала себя очень странно.
   Ее стало  тошнить  от  табачного  дыма.  Она  засыпала  на  стуле  за
компьютером, сочиняя для Жени  очередную  речь.  Она  потеряла  записную
книжку с  сотней  важных  телефонов.  Она  забыла  подобрать  цитаты  из
классиков, которыми Женя должен был  блеснуть  на  очередном  ток-шоу  в
прямом эфире. Она забыла точное время этого эфира и имя ведущего. Она не
успела заранее договориться с  несколькими  оплаченными  журналистами  о
вопросах на пресс-конференции.
   Женя был в ярости. Он кричал и хлопал дверьми.
   - Господи, что со мной происходит? - шептала она ночью на кухне, сидя
напротив своей верной подруги Светки Лисовой.
   - Ты просто дико устала, - утешала ее Светка, - тебе надо отдохнуть и
отвлечься.
   - Как сейчас я могу отдыхать? Раньше со мной никогда ничего подобного
не было.
   Светка  смотрела  на  нее  внимательными  добрыми  глазами  и   вдруг
выпалила:
   - Слушай, а ты случайно не  беременна?  Это  было  невозможно.  После
вторых родов Галине Дмитриевне определенно  сказали,  что  детей  у  нее
больше не будет. Однако вскоре оказалось, что Светка права.
   Женя чуть не упал в обморок от этой новости.
   - С ума сошла! Тебе сорок три года! У нас и так  двое  детей!  Сейчас
это совершенно невозможно! Я не хочу!
   А Галина Дмитриевна хотела. Она  сама  удивилась,  как  сильно  вдруг
захотела этого последнего ребеночка. Ей казалось, что непременно  должна
быть девочка, она даже втайне от самой себя стала придумывать имя и один
раз остановила машину у магазина ?Аист?  на  Кутузовском,  прошла  вдоль
витрины товаров для младенцев.
   - Ты что?! Он просто разведется с тобой! - шептала  ночью  Светка  на
кухне. - И потом, тебе все-таки сорок три года. При таких поздних  родах
часто рождаются дауны.
   Женя на эту тему больше разговаривать  не  желал.  Он  ходил  злой  и
обиженный. Приближались выборы. Она не могла  ему  полноценно  помогать,
спала  на  ходу,  едва  сдерживала  тошноту,  когда  рядом  курили,  все
забывала, теряла, а главное -  чувствовала  себя  все  виноватей.  Перед
Женей, потому что подводит в самый ответственный момент. Перед  Светкой,
потому что опять грузит ее своими проблемами. Перед  существом,  которое
там, у нее внутри, потихоньку растет, развивается, ничего еще не ведал.
   Все решил визит  к  знакомому  врачу  в  коммерческую  клинику.  Врач
сказал, что в принципе, конечно, можно ребенка оставить и родить, однако
в ее возрасте, при ее нагрузках, при  нынешней  экологии  ничего  нельзя
гарантировать. И если ее мучают сомнения, то лучше не создавать  проблем
ни себе, ни мужу. В конце концов у них два чудесных мальчика, а решается
все просто и быстро. Прямо здесь и сейчас.
   Из клиники она вышла на следующий день. Она была уверена,  что  сразу
станет легче, но тут навалилась такая тоска, такая пустота, что хоть вой
в голос.
   - Знаешь, даже жить не хочется, -  призналась  она  Светке  ночью  на
кухне.
   - Еще бы, - вздохнула Светка, - ведь это смертный грех. Тебе  надо  в
церковь сходить. У меня есть знакомый батюшка, он как раз завтра с  утра
служит.
   Батюшка оказался  молодым,  полным,  румяным,  с  редкой  бородкой  и
выпуклыми светлыми глазами.
   - Это убийство, - сказал он, выслушав Галину Дмитриевну.
   - Значит, я убийца? -  спросила  она,  чувствуя  знакомые,  но  давно
забытые спазмы удушья.
   - Конечно, - кивнул батюшка.  Она  отправила  домой  Светку,  которая
ждала ее в церковном дворе,  оставила  машину  на  стоянке,  потому  что
боялась садиться  за  руль,  и  на  метро  отправилась  на  кладбище,  к
Любушкиной могиле. Купила у кладбищенских ворот букет свежих  васильков,
посидела  на  скамеечке,  потом  протерла  тряпкой   памятник,   вырвала
несколько сорняков, поставила цветы  в  банку  с  водой.  Стало  немного
легче. Хватило сил вернуться на стоянку за машиной, доехать  до  дома  и
даже уснуть, правда, с валерьянкой и пустырником.
   На следующий день она принялась восстанавливать  потерянную  записную
книжку, составила список неотложных дел  и  звонков,  вечером  вместе  с
Женей отправилась на важную презентацию, потом был банкет, вернулись они
часа в два ночи.
   Утром, открыв ящик комода, в котором  лежало  ее  нижнее  белье,  она
привычно сунула руку, чтобы достать чистое, и  вдруг  почувствовала  под
пальцами нечто влажное, мягкое, скользкое.
   Это  был  вялый  букет  васильков.  Она  еле  сдержалась,  чтобы   не
закричать. Все в доме еще спали, она завернула букет в какую-то  газету,
выкинула его, долго стояла под горячим душем, пытаясь унять дрожь.
   - Мама, я забыл сказать, тебе звонила какая-то  Люба,  -  сообщил  за
завтраком старший сын.
   - Кто? - вскрикнула Галина Дмитриевна.
   - Люба... Погоди, я записал, - он сбегал  в  прихожую  к  телефонному
столику и вернулся с клочком бумаги, - вот, Гордиенко Люба. Она  просила
передать, что очень тебя ждет.
   - Где? - выдохнула Галина Дмитриевна.
   - Она сказала, ты знаешь, где.
   - Какой был голос?
   - Странный. Глухой, как из могилы, - ответил сын.
   С тех пор Люба Гордиенко уже не покидала ее и все звала к себе. Голос
слышала не только Галина Дмитриевна, но и другие. Никому не приходило  в
голову спросить, кто такая Люба  Гордиенко.  Дети  и  муж  просто  звали
Галину Дмитриевну к телефону или передавали, что звонила некая Люба.
   Голос звучал в телефонной трубке, отдавался эхом на  лестнице,  когда
падала на кафель связка  ключей,  журчал  вместе  с  водой,  льющейся  в
ванную, прорывался сквозь слои обычного  звукового  фона  и  никогда  не
затихал. Любе было одиноко, ей хотелось поговорить.
   Иногда голос звучал  глухо  и  низко,  как  тот,  телефонный,  иногда
становился  высоким   и   чистым,   похожим   на   голос   живой   Любы,
двенадцатилетней девочки. Галина Дмитриевна понимала, что это называется
звуковыми галлюцинациями. Человек, умерший почти  сорок  лет  назад,  не
может с ней сейчас беседовать и звать к себе.
   Она знала, что тяжело больна, и считала это слишком мягким наказанием
для себя. Вероятно, умереть от горсти таблеток тоже было для нее слишком
просто, поэтому не ничего получилось. Светка спала в  соседней  комнате,
проснулась от дурного предчувствия, растрясла,  заставила  пить  воду  с
марганцовкой.
   Галина Дмитриевна не помнила, как пила  таблетки,  ей  казалось,  это
была всего лишь валерьянка. Но Светка держала в руке пустой  пузырек  от
диазепама.
   Прежде у нее уже случались провалы памяти. Она  стала  замечать,  что
забывает самые простые вещи. Перед выходом из дома не могла найти  ключи
от машины, потом ключи от квартиры, потом вдруг исчезала сумка или шарф,
именно тот, который она собиралась надеть, или один сапог, когда  другой
был уже на ноге. На нее ужасно действовали спешка и процесс поиска,  она
боялась опоздать, нервничала, металась по квартире, плакала, дрожала, от
этого еще больше терялось вещей, все  валилось  из  рук,  казалось,  все
окружающие предметы ополчились против нее.
   Когда в новом доме, на чердаке, Светка  вытащила  ее  из  петли,  она
просто искала книгу, второй том  Ключевского.  Ей  надо  было  проверить
цитату для очередного Жениного выступления. Книги лежали в  ящиках,  еще
не распакованные, она вскрывала один ящик за другим,  стала  нервничать,
чуть не заплакала, а тут еще погас свет. Она знала, где  лежит  фонарик,
нашла  его,  достала  запасную  лампочку,  встала  табуретку,   выронила
фонарик, он откатился куда-то за ящики,  стало  темно,  и  вдруг  совсем
рядом знакомый глухой голос произнес отчетливую фразу:
   - Правильно, Галя, давно  пора,  я  все  жду  тебя,  а  ты  живешь  и
живешь...
   - Люба? - спросила она чуткую чердачную темноту.
   - Ну что же ты? Не бойся, это быстро  и  совсем  не  больно,  веревка
крепкая, надо только правильно затянуть узел, - ответила темнота.
   Галина Дмитриевна покачнулась, упала с  табуретки,  сильно  ударилась
головой обо что-то острое.
   Очнувшись, она увидела над собой фонарный луч,  разглядела  в  зыбком
свете милое, испуганное лицо  Светки.  Встрепанная,  в  ночной  рубашке,
Светка сидела возле нее на корточках, держала фонарик и легонько хлопала
по щекам.
   - С ума сошла?! Что ты творишь, Галя? Хотя бы о детях  подумала!  Ну,
скажи мне что-нибудь, не молчи, пожалуйста!
   Светка дрожала, в глазах у нее стояли слезы.
   - Что? Что со мной случилось? - прошептала Галина Дмитриевна.
   - Ты стояла на табуретке, у тебя была веревка на шее. Хорошо,  что  я
проснулась. Я прямо как почувствовала. Все, Галюша, так  больше  нельзя.
Тебе надо показаться врачу...
   Нянька Раиса укатила столик с посудой, вернулась со  стопкой  чистого
белья. Пока она перестилала постель, Галина Дмитриевна сидела в  кресле.
После недавнего приступа ей увеличили дозу  лекарств,  она  слабела,  ее
клонило в сон, и суровое скучное ворчание няньки  звучало  для  нее  как
колыбельная песня.
   - Мальчики курили, даже в здании школы, в туалет нельзя  было  войти,
дым такой, что хоть топор вешай. И девочки тоже курили. И красились, как
публичные  девки,  вы  не  представляете,  сколько  всякой  косметики  я
выгребала из тумбочек.  Вообще,  они  делали,  что  хотели,  прогуливали
уроки, читали после отбоя.  Дошло  до  того,  что  девочка-семиклассница
выпрыгнула из окна третьего этажа, ночью,  в  ноябре,  босая,  в  ночной
рубашке, вы можете себе представить?

***

   Толстый палец Лисовой лежал на спусковом  крючке.  Дуло  поплясало  и
уперлось в  Арсеньева.  Палец  несколько  раз  дернулся,  но  ничего  не
произошло.
   - У меня не  выходит,  попробуйте  сами,  -  произнесла  она  усталым
голосом и протянула Сане пистолет.
   Это оказалась зажигалка китайского производства.  Саня  успел  понять
это на мгновение раньше, чем начал действовать. Вот была бы потеха, если
бы вышло наоборот: Светлана Анатольевна на полу, он как идиот стоит  над
несчастной  перепуганной  дамой  с  трофеем  в  руках.  Потом  жалоба  в
прокуратуру, насмешки Зюзи. Он  даже  слегка  покраснел,  прикуривая  от
пистолета-зажигалки.
   Светлана Анатольевна между тем,  кряхтя,  собрала  содержимое  ящика,
вдвинула его на место,  доковыляла,  прихрамывая,  до  кресла,  уселась,
помахала  рукой,  разгоняя  дым,  вытянула  ногу  и   несколько   секунд
разглядывала свои пальцы.
   - Боже, какая боль! Невыносимая боль, - произнесла она задумчиво.
   - Надо бы сделать холодную примочку, - посоветовал Арсеньев.
   - Это не поможет. Там, вероятно, перелом. Нужен рентген,  но  сейчас,
конечно, не до этого. Ничего, я потерплю.
   - Зачем же терпеть, если больно?  Вдруг  там  действительно  перелом?
Может, не  стоит  откладывать,  обратиться  к  врачу?  Здесь  поблизости
наверняка есть какой-нибудь травмпункт.
   - Ерунда, - она поморщилась и махнула рукой,  -  я  очень  терпеливый
человек, я все могу вынести. К тому  же  я  не  доверяю  врачам,  -  она
оставила в покое свою ногу и уставилась на Саню. - Я должна сообщить вам
нечто важное. Дело в том, что Галина Дмитриевна  Рязанцева  убийца.  Она
убила двоих человек.
   Арсеньев только кивнул в ответ. Он уже ничему  не  удивлялся.  Лисова
помолчала, давая ему переварить услышанное, и затем добавила:
   - То, что я собираюсь вам рассказать, не знает никто. Я до сих пор не
уверена, стоит ли  вообще  начинать.  Возможно,  мой  рассказ  получится
сбивчивым и невнятным, поскольку я чрезвычайно волнуюсь. В любом  случае
прошу меня не перебивать.
   Она огляделась, увидела на полу свою шаль, встала, забыв  о  хромоте,
прошла по комнате, подняла ее, встряхнула прямо у Арсеньева перед носом,
и его обдало ароматом все тех же тяжелых духов. Он наконец вспомнил, как
они называются: ?Маже Нуар?.
   - Да, Светлана Анатольевна, я вас  внимательно  слушаю,  -  подбодрил
Саня, наблюдая, как она настраивается на долгий монолог, как расправляет
на плечах складки шали и делает трагическое, значительное лицо.
   - Это была очень хорошая девочка, - начала она глухим низким голосом,
- ее не назовешь красавицей, но разве дело в красоте? Она  имела  чисту