оводила  широкой  улыбкой.  Он  в  ответ  едва
растянул губы и  покрутил  бриллиантовый  перстень  на  жирном  коротком
пальце.
   - Мэри? Это по-русски" значит Машка, что ли? Какие проблемы  у  тебя,
Машка? Поселили нормально? - Хавченко развалился  в  кресле,  достал  из
коробки толстую сигару, отломил кончик, щелкнул золотой зажигалкой.
   Безбожно коверкая русский язык. Маша  рассказала,  что  проблем  пока
никаких нет, друг ее родителей из американского посольства снял для  нее
удобную квартиру. Мистер Хоган просил передать большой привет. Он  очень
сожалеет  о  несчастье,  которое  случилось  с  Викторией  Кравцовой,  и
надеется, что это никак не отразится на дальнейшем  сотрудничестве.  Она
нарочно  не  стала  упоминать  Томаса  Бриттена,  чтобы  не   усугублять
напряжения, которое и без того уже висело в воздухе.
   - Ну, а от меня чего требуется? - нетерпеливо спросил Хавченко.
   - О, совсем ничего! - радостно,  широко  улыбнулась  Маша.  -  Просто
мистер Хоган просил обязательно зайти к  вам,  чтобы  познакомиться.  Он
сказал, вы очень влиятельный и интересный человек.
   - Да, это он правильно сказал. Важней меня тут никого нет! - Хавченко
окинул прозрачным взглядом  свой  кабинет  и  надул  щеки.  -  И  насчет
интересного - точно. Про мою личность и про мою  жизнь  книжки  пишут  и
будут кино снимать.
   Сквозь  слои  сигарного  дыма  она  пыталась  поймать  хоть  какое-то
осмысленное  выражение  в  глазах  Хавченко,  но  ничего,  кроме   тупой
важности, не заметила. Он  был  похож  на  огромного  жирного  младенца.
Грушевидное лицо, сплюснутое у висков и  широкое  книзу,  короткая  шея,
выпуклые  круглые  глаза  цвета  рыжего  бутылочного  стекла,  крошечный
аккуратный носик, маленький рот с красными  мокрыми  губами,  прозрачный
белесый пух на черепе. Кожа  гладкая,  молочно-белая,  на  щеках  нежный
румянец. И руки у него были  младенческие,  пухлые,  словно  перетянутые
резиночками. На запястьях гигантские золотые  часы  с  бриллиантами,  на
пальцах перстни, на ногтях маникюр, слой прозрачного блестящего лака.
   - Мистер Хоган также сказал, что вы очень хорошо разбираетесь в своем
бизнесе, в психологии, менеджменте.  У  вас  в  России  все  сейчас  так
сложно, особенно на стыке политики и средств массовой информации.  Вашим
оценкам можно полностью доверять, - продолжала Маша,  незаметно  смягчая
свой акцент, - скажите,  что  для  вас  главное  в  политическом  пиаре,
личность или технологии?
   Он несколько минут смотрел на нее и моргал. Маша испугалась,  что  он
не понял вопроса, и открыла рот, чтобы сформулировать как-нибудь  проще,
однако он не дал ей заговорить и произнес, надув щеки:
   - Важней всего бабки. Если есть бабки, я тебе что угодно пропиарю.
   -  То  есть  самое  главное  -   деньги   и   личность   руководителя
пресс-службы, - осторожно уточнила Маша. - Как вы объясняете не  слишком
высокий рейтинг партии ?Свобода выбора? на  последних  выборах?  В  чем,
по-вашему, проблема?
   - Да в Рязанцеве проблема, в чем же еще? - тихо  рявкнул  Хавченко  и
добавил, перегнувшись через стол:
   - Сугубо между нами, козел он, и все они козлы.
   Откинувшись назад, на спинку кресла, он рассмеялся, как дитя, радуясь
собственной прямоте и остроумию.
   - Простите? Козьель? -  она  растерянно  улыбнулась,  потом  легонько
хлопнула себя по лбу:
   - Ох, ну коньечно!  Я,  кажьется,  начинаю  вспоминать  русский  язык
благодаря вам! Но объясните мне, пожьялуйста, как же козьель  мог  стать
известным влиятельным политиком?
   - Так раскрутили,  -  Хавченко  прочертил  в  воздухе  своей  сигарой
замысловатый зигзаг. - Бренд есть бренд,  -  совершенно  не  важно,  что
раскручивать, новую марку пива, шампунь  от  перхоти  или  какого-нибудь
козла.
   - Бренд - это по-русски клеймо? - задумчиво уточнила Маша.
   - А хрен его знает, что это по-русски. Бренд это говно,  из  которого
надо сделать конфетку. Можешь записать. Лучше никто не скажет.
   - О, да, - кивнула Маша и сделала серьезное лицо, - сразу видно,  что
вы профи в своем бизнесе. Но мне кажется, бренд  это  скорее  фантик,  в
который специалисты заворачивают.., как это? В общем, э пис оф  шит,  из
которого надо сделать конфетку. Я вас правильно поняла?
   Он ничего не ответил. Глаза его опять остекленели и  смотрели  сквозь
Машу. Ее фраза оказалась слишком длинной и не  касалась  его  лично.  Он
заскучал.
   Зазвонил телефон, Хавченко взял трубку, рявкнул:
   - Да, соединяй Прежде чем начать  говорить,  он  небрежно  кивнул  на
дверь. Маше поняла,  что  аудиенция  окончена,  поднялась,  вспоминая  в
очередной раз папины слова: если тебе хамят, это нормально.
   - Так, я не врубился, в натуре, чем он не доволен,  я  вообще,  блин,
мог бы ни копейки не платить, пусть спасибо скажет и заглохнет на х... -
услышала она, закрывая дверь кабинета.
   Прощаясь с секретаршей Лизой, она спросила шепотом, по-английски, кто
был старик в кожаных брюках.
   - Писатель, - ответила Лиза, - очень известный писатель Лев Драконов.
Он пишет книжку о жизни Григория Игоревича.

Глава 28

   Охранник у ворот дома  Рязанцева  долго  молча  изучал  удостоверение
майора Арсеньева, наконец вернул его и сообщил, что  Евгений  Николаевич
уехал полчаса назад.
   - Мы договаривались, он  сам  назначил  время,  -  удивленно  заметил
Арсеньев.
   - Не знаю. Мне, во всяком случае, он  ничего  не  сообщал  о  вас,  и
никаких распоряжений я не получал. Позвоните ему.
   Арсеньев  набрал  номер.  Механический  голос  сообщил,  что  абонент
заблокировал свой телефон для входящих звонков. Куда именно он  уехал  и
когда собирается вернуться, охранник понятия не имел.
   - Попробуйте связаться с шофером, - попросил Арсеньев.
   - Евгений Николаевич сам за рулем.
   - Хорошо. Я пройду в дом и подожду его.
   - Но никого нет дома, -  возразил  охранник,  -  может,  вы  приедете
позже? Или в другой раз?
   Арсеньев пожалел, что не взял у Зюзи санкцию на допрос,  конечно,  не
самого хозяина, об этом речи быть не могло, но хотя бы Лисовой.
   - Я должен побеседовать с Лисовой Светланой  Анатольевной.  Она  ведь
сейчас здесь?
   - Вроде бы, - охранник замялся, потянулся к телефонной трубке.
   - Она здесь, - заверил его Саня, - и лучше не предупреждать ее о моем
приходе. Пусть это будет сюрприз.
   - Как это? Почему? - нахмурился охранник.
   - Потому, что мне так удобней, - отчеканил Арсеньев.
   После долгих препирательств, телефонных  консультаций  с  начальником
службы безопасности Егорычем, который в данный момент находился  у  себя
дома, в Москве, Саня  ступил  наконец  на  заветную  территорию  частных
владений Евгения Николаевича Рязанцева.
   Территория была просторная  и  красивая.  Лужайка,  покрытая  свежей,
аккуратно подстриженной травой, небольшая площадка для гольфа,  беседка,
увитая плющом, сирень вдоль забора, дикие яблони вокруг дома.
   Охранник объяснил ему, что зайти надо с тыльной стороны  дома,  через
заднюю веранду. Там дверь не заперта. Комната Лисовой на третьем  этаже,
первая дверь справа от лестницы.
   - Но учтите, она тетка нервная, - напутствовал он Арсеньева, -  может
закатить скандал.
   Прежде  чем  войти  на  веранду,  Саня  обошел   трехэтажную   виллу,
выстроенную в строгом английском стиле из розового кирпича, отметил  про
себя, что проникнуть в дом незаметно  и  также  незаметно  покинуть  его
совсем не сложно. Кроме двух входов, парадного, прямо напротив ворот,  и
заднего, через веранду с тыльной стороны, имелась еще  дверь  в  подвал,
утопленная на полметра в землю. Три подвальные  окна  не  были  защищены
решетками. Вероятно, все надежды возлагались на высокий каменный забор и
вооруженную охрану. Между прочим, напрасно, потому,  что  от  подвальной
двери вилась узкая тропинка к забору,  не  посыпанная  гравием  и  почти
незаметная.  Собственно,  это  была  даже  не  тропинка.  Просто  кто-то
вытоптал молодую траву.
   Арсеньев прошел по траве вдоль дорожки следов, чтобы не повредить их,
и уперся в железную калитку. Она оказалась запертой.
   Участок был последним на улице, за  калиткой  простиралась  небольшая
березовая роща,  она  примыкала  к  узкой  проселочной  дороге,  ведущей
прямиком к деревне Язвищи. Все это Саня знал потому, что пока  добирался
до закрытого поселка Малиновка, в котором,  кроме  Рязанцева,  жили  еще
несколько высоких чиновников, генералов и эстрадных артистов,  пару  раз
сверялся с подробной картой.
   Присев на корточки, он принялся рассматривать следы на  мягком  рыжем
суглинке. Это  было  почти  бесполезно  и  непонятно,  зачем  нужно,  но
все-таки  ему  удалось  определить,  что  по  тропинке  совсем   недавно
проходили в ботинках на рифленой подошве и проезжали на велосипеде.
   Едва он поднялся, ему показалось, что кто-то смотрит на него из  окна
второго  этажа  сквозь  прореху  между  шторами.  Силуэт  был  знакомый:
маленькая стриженая голова, короткая  шея,  широкие  покатые  плечи.  Он
поприветствовал Светлану Анатольевну, помахал ей рукой. Штора дернулась.
Оставалось войти в дом.
   - Что вы здесь рыщете? - услышал он громкий сердитый голос. -  У  вас
есть какая-нибудь официальная бумага, дающая вам право здесь рыскать?
   Пока он огибал дом, Лисова успела спуститься со второго этажа,  ждала
его на крыльце веранды  и  уже  заранее  была  настроена  воинственно  и
враждебно. Кстати, совершенно непонятно, почему.
   Саня удивился, как сильно она изменилась за два  дня.  Что-то  совсем
новое появилось в лице и во всем облике. Присмотревшись, он  понял,  что
она просто накрасила губы  и  глаза,  нарумянила  щеки.  Волосы,  раньше
бесцветные,  зализанные  назад,  приобрели  приятный  ореховый  оттенок,
заблестели здоровым блеском, как в рекламе шампуня,  и  были  уложены  в
элегантную прическу. Вместо спортивных туфель она надела белые босоножки
на небольшом каблучке. Вместо унылых мешковатых юбки с кофтой облачилась
в шелковое платье  благородного  серо-голубого  цвета.  Сверху  накинула
белую шелковую шаль, украшенную вышивкой под цвет платья. В  ушах  и  на
шее мерцал крупный жемчуг, очень шедший ко всему ее наряду.
   До истинной леди она, конечно, не дотягивала, но  выглядела  неплохо,
теперь ее нельзя было назвать теткой без пола  и  возраста.  Теперь  она
стала похожа на женщину.
   -  Здравствуйте,  Светлана  Анатольевна,  -  улыбнулся  Арееньев,  не
скрывая своего восхищения, - а мы вас совсем  потеряли.  Вы  удивительно
преобразились, вас просто не узнать.
   Лисова  не  сочла  нужным  ни  поздороваться,  ни  поблагодарить   за
комплимент.
   - Я свободный человек и, кажется, не давала никаких подписок,  -  она
развернулась, взмахнула шалью, как крылом, и прошествовала назад, в дом.
   Повеяло  сладкими,  терпкими,  ужасно  знакомыми  духами.  Такими  же
пользовалась Зюзя. Нечто основательное  и  старомодное,  из  глобального
дефицита семидесятых. Саня вошел вслед за ней на веранду.
   - Да, подписку мы  у  вас  не  брали,  но  мы  рассчитывали  на  вашу
порядочность и не могли предположить, что вы исчезнете. Вы  у  нас  пока
единственный свидетель.
   - Я не свидетель. Я пришла в квартиру, когда все уже было кончено,  -
надменно заявила Лисова и уселась в кресло.  -  Все,  что  я  могла  вам
сообщить, я уже сообщила.
   - Ну хорошо, хорошо, - улыбнулся Арсеньев,  -  скажите,  месяц  назад
Виктория Павловна  покупала  машину  ?Фольксваген-гольф?  цвета  мокрого
асфальта?
   - Она без конца что-то покупала машины, шубы, драгоценности,  тряпки,
- сердито проворчала Лисова и отвернулась.
   - Машину она покупала? - повторил Арсеньев.
   - Не знаю!
   - То есть как - не знаете? Это ведь достаточно серьезная покупка.
   - У нее была машина.
   - Одна?
   - Может, и десять. Я понятия не имею.  Я  никогда  не  заглядывала  в
гараж. Видела всего одну, бирюзового цвета. В марках я не разбираюсь.
   -  Да,  совершенно  верно,  Виктория  Павловна  ездила  на  бирюзовой
?Хонде?,  -  кивнул  Арсеньев,  -  но  месяц  назад  она  купила  вторую
машину, ?Фольксваген-гольф?, цвета мокрого асфальта.
   - Нет, - Лисова помотала головой, - я про это ничего не знаю. Шубу  я
видела, а машину нет.
   - Так, погодите, а когда она купила новую шубу?
   - Недавно. Недели две назад. Я запомнила потому, что она  полдня  при
мне разгуливала в ней по квартире, крутилась перед зеркалом.
   - Ну ладно, - вздохнул Арсеньев, - вы не могли бы  вспомнить,  кто  в
последнее время приходил к Кравцовой в гости?
   - Да у нее постоянно толклись люди.  Мне  они  не  представлялись.  А
последним  приходил  этот  американец,   как   вы   понимаете,   -   она
многозначительно поджала губы и добавила чуть слышно:
   - Пришел и остался навечно.
   - Вы видите в этом нечто символическое?
   - Ничего я в этом не вижу, кроме грязного разврата.
   - Вы хотите сказать,  они  оба  получили  по  заслугам?  -  вкрадчиво
уточнил Арсеньев.
   - У вас есть санкция на допрос? - быстро спросила Лисова, и  лицо  ее
покрылось пятнами.
   - А, что, беседовать с вами возможно только при наличии  официального
документа? Светлана Анатольевна, чем объяснить  такую  враждебность?  Вы
понимаете, что произошло убийство, и я общаюсь  с  вами,  задаю  вопросы
вовсе не для собственного удовольствия. Санкции у меня с собой нет. Но у
вас дома, в вашем почтовом ящике, лежит официальная повестка, на которую
вы никак не  откликнулись.  Если  хотите,  я  могу  сейчас  позвонить  в
прокуратуру...
   - Не надо, - перебила она и вскинула руку, - я понимаю, что веду себя
не правильно, с вашей точки зрения. Но поймите и вы меня.  Мне  пришлось
пережить тяжелое нервное потрясение.  Это  во-первых.  Во-вторых,  я  не
привыкла  сплетничать.  Так  уж  я  воспитана.  Не   умею   рассказывать
посторонним ни о своей, ни о чужой личной жизни.
   - Это замечательное качество, - кивнул Арсеньев, -  оно,  безусловно,
заслуживает уважения. Но, еще раз повторяю, речь идет об убийстве. И нам
не обойтись без вашей помощи. Скажите, когда  собирались  гости,  здесь,
или у Кравцовой, кто обычно снимал на любительскую камеру?
   - Феликс. Сотрудник пресс-центра. Заместитель Кравцовой. Кажется, его
фамилия Нечаев.
   - Светлана Анатольевна, почему при первой нашей встрече вы отказались
ответить, где работала убитая?
   - Я не знаю, чего вы от меня хотите,  -  она  вскочила,  прошлась  по
веранде, остановилась у окна, извлекла  откуда-то  бумажную  салфетку  и
принялась стирать невидимое пятно на стекле.
   - Вы очень нужны были нам, когда мы проводили обыск. Лучше вас  никто
не знает, где что могло лежать в  доме  Виктории  Кравцовой.  Даже  сама
Виктория.
   - Кто вам это сказал?
   - Евгений Николаевич.
   Она все еще стояла к нему спиной и так резко дернулась от  его  слов,
будто ее ударило током.  На  веранде  был  полумрак.  Яблони  подступали
вплотную к окнам. Арсеньев заметил выключатель, повернул его, и  веранда
залилась светом. Лисова заметалась в своей шали,  словно  летучая  мышь.
Сначала  кинулась  к  большому,  стилизованному  под  старину  телефону,
который стоял на этажерке в углу, схватила трубку, тут  же  ее  бросила,
потом полетела к комоду, так  и  не  поворачиваясь  лицом  к  Арсеньеву,
схватила толстую книгу. Это был телефонный справочник.
   - Светлана Анатольевна, с  вами  все  в  порядке?  Она,  не  отвечая,
принялась лихорадочно листать справочник.
   - Вы что-то ищете? Я могу вам помочь? - осторожно спросил Арсеньев.
   - Он не мог такое сказать! -  она  плюхнула  открытый  справочник  на
комод страницами вниз и резко развернулась. - Женя вам такого сказать не
мог. Я не верю.
   -  Светлана  Анатольевна,  пожалуйста,  успокойтесь.  Вы   собирались
позвонить ему и выяснить, говорил он это или нет? - догадался  Арсеньев.
- Вы знаете, куда он уехал?
   - Он не мог такое сказать, - повторила она чуть слышно, и  при  ярком
свете стало видно, что макияж наложен нелепо, неумело,  она  раскрашена,
как старая кукла. В глазах  набухали  слезы,  вместе  с  ними  по  щекам
потекла тушь.
   - Но в этом нет ничего плохого, - попытался утешить  ее  Арсеньев,  -
Евгений Николаевич не хотел вас обидеть.
   - Правильно, - она согласно кивнула и опустилась в кресло,  -  ничего
плохого. Наоборот,  это  даже  лестно.  Так  говорят  о  добросовестной,
честной прислуге. О прислуге, понимаете вы или нет?
   Арсеньев  встал,  подошел  к  комоду.  Справочник  был   раскрыт   на
разделе  ?Рестораны?.  Значит,  их  светлость  отправились   обедать   и
расслабляться, забыв про назначенное время.
   - Так в какой  ресторан  поехал  Евгений  Николаевич?  -  спросил  он
небрежно.
   - Я не знаю, - она всхлипнула и помотала головой, - он не сказал мне.
   - Но вы же собирались звонить?
   - Нет. Это я  так,  машинально.  Не  надо  его  тревожить.  Он  скоро
вернется, дайте ему спокойно покушать.
   Она сидела и плакала. Сане было искренне ее жаль. Ее рыдания казались
такими же нарочитыми и неумелыми, как макияж, как вся  она,  в  дорогом,
явно тесноватом платье, с крашеными волосами, в жемчугах и с поэтической
шалью на плечах. Еще при первой встрече он заметил, как быстро  меняется
у  нее  настроение.  За   сентиментальными   рыданиями   следуют   сухая
отчужденность, враждебность,  агрессия,  затем  апатия.  И  все  кажется
фальшивым, наигранным, хотя  возможно,  за  этим  стоят  реальные  живые
чувства. Просто она не умеет их выразить по-другому.
   Он вдруг представил, как ужасно могла раздражать  эта  женщина  своей
неуемной заботой, самоотверженным служением. Особенно того, кто нуждался
в этом служении, кто легкомысленно принимал его и врал себе,  будто  это
нормально, когда молодая женщина становится приживалкой в  чужой  семье.
Семья пользовалась ее  услугами,  фыркала  в  кулачок,  если  вырывались
наружу  из  пылкой  души  приживалки  мелодраматические,  но  не  всегда
безопасные страсти.
   Зачем это было нужно  Рязанцевым,  понять  можно.  Двое  детей,  куча
бытовых проблем. Вряд  ли  жена  партийного  лидера  Галина  Дмитриевна,
кандидат исторических  наук,  сидела  дома  со  своими  мальчиками.  Она
работала. Известно, что в конце восьмидесятых - начале девяностых, когда
ее муж начал делать политическую карьеру, она активно помогала ему.  Они
много ездили вместе, мотались по митингам, конференциям, симпозиумам.  У
них тогда не было возможности нанять няню или домработницу, и  дружеские
услуги Лисовой наверняка всегда  оказывались  кстати.  Но  ей,  Светлане
Анатольевне, зачем это  было  нужно?  Только  ради  верной  студенческой
дружбы?
   "Я осел! - с удивлением  констатировал  Саня.  -  Она  просто  любила
Рязанцева, и любит до сих пор. Это стало главным смыслом ее жизни. А как
же тогда жена? Неужели  не  чувствовала  ничего?  Неужели  не  понимала,
почему  институтская  подруга  всегда  рядом  и  не  пытается   устроить
собственную личную жизнь? Как они терпели друг друга?"
   - Светлана Анатольевна,  не  надо  плакать,  -  произнес  он  тихо  и
ласково, - поверьте моему опыту, так никогда не говорят о прислуге.  Так
говорят о близком человеке, которого  уважают,  которому  доверяют,  без
которого не могут обойтись.
   В ответ она  громко  высморкалась  и  благодарно  заулыбалась  сквозь
слезы.
   - Вы думаете?
   - Я уверен, - кивнул Арсеньев.
   - А что еще он обо мне говорил? - спросила она и поправила прическу.
   - Он сказал, что очень привязан  к  вам,  надеется  на  вашу  помощь,
поскольку ему сейчас крайне тяжело, а вы как ближайший друг семьи  могли
бы вместо него ответить на многие вопросы, и  каждому  вашему  слову  мы
можем доверять точно так, как если бы это  говорил  он  сам,  -  цинично
соврал Арсеньев.
   - Да-да, я готова! - она опять высморкалась. - Спрашивайте, я отвечу.
Только  сначала  скажите  мне,  у  вас  есть  какие-нибудь  версии?   Вы
кого-нибудь подозреваете?
   - Ну, на мой  взгляд,  убийство  Кравцовой  и  Бриттена  носит  чисто
политический характер.