Правая рука ныла нестерпимо. Прошла  вечность,  прежде  чем  Маша
оказалась в Пыхово-Церковном переулке. Мокрая  насквозь,  с  тяжеленными
пакетами, она стояла у подъезда и тихо  всхлипывала,  сама  не  понимая,
плачет или смеется. Лампочка не горела, и разобрать нацарапанные цифры в
темноте не удавалось. Ловуд так и не нашел код в своей записной  книжке.
А спросить она забыла.
   В подъезд ее впустила хихикающая компания  подростков.  Оказавшись  в
красной мрачной конуре, она быстро переоделась во  все  сухое,  включила
холодильник, разложила продукты, поставила чайник, отправилась в ванную,
чтобы повесить шторку. Но вешать оказалось некуда. Ни палки, ни  струны,
ничего.
   Напоследок ее ждал еще один сюрприз.  Не  раскладывалась  тахта.  Под
квадратными   поролоновыми   подушками   скрывалась   сложная,    ржавая
конструкция  с  рычагами  и  пружинами,  придуманная   явно   нездоровым
человеком. Белье, подушка и одеяло оказались внутри тахты, в  занозистом
выдвижном ящике, который не выдвигался. Маша провозилась минут двадцать,
наконец улеглась.
   Белье было влажным, подушка напоминала  комок  сырого  теста,  одеяло
кололось  сквозь  ветхий  пододеяльник.   Постель   пахла   плесенью   и
нафталином.
   - Это был  плохой  день,  -  пробормотала  она,  дрожа  от  озноба  и
усталости, - очень плохой и очень долгий день. Но он  кончился.  Спасибо
ему за это.

***

   До выхода Евгения Николаевича  Рязанцева  в  прямой  эфир  оставалось
десять минут. Все они были отданы рекламному блоку. Марина и ее вежливый
приятель отужинали и закрылись в комнате. Сквозь тонкую стенку слышалось
их нежное воркование, Марина все  время  хихикала,  приятель,  вероятно,
шутил шепотом. Когда  раздался  выразительный  скрип  старой  деревянной
тахты, бывшей супружеской постели,  Саня  опять  увеличил  звук,  но  от
рекламы тошнило, он решил ждать Рязанцева на другом канале  и  остановил
свой  выбор  на  каком-то  свирепом  боевике  перестроенных  времен.   В
телевизоре  орали  и  стреляли.  Это  звучало  все-таки  приятней,   чем
рекламные трели, и надежно заглушало ритмичный скрип тахты за стенкой.
   Однако уже минуты через  три  стрельба  кончилась.  Телевизор  затих,
боевик кончался, и финальная сцена оказалась немой. Главный герой  молча
стоял над трупом главной героини. По  его  мужественному  лицу  катилась
скупая глицериновая слеза. Потом, в гробовой тишине, пошли титры.
   Как будто назло, это совпало с бурным  финалом  в  соседней  комнате.
Скрипучая тахта  была  вплотную  придвинута  к  тонкой  стенке,  которая
пропускала каждый звук. Саня с  удивлением  обнаружил,  как  сами  собой
сжимаются у него кулаки. Он схватил пульт, вернулся к  рекламному  блоку
перед  эфиром  Рязанцева,  слегка  успокоился  и  подумал,  что   личная
неприязнь, действительно,  вполне  полноценный  мотив  для  убийства,  и
вообще пора, наконец, в один прекрасный вечер привести сюда какую-нибудь
молоденькую симпатичную приятельницу, поскрипеть  тахтой  у  Марины  под
ухом.
   И тут  на  экране,  наконец,  возникло  интеллигентное  усталое  лицо
Рязанцева.
   - Добрый вечер, Евгений Николаевич,  -  начал  телеведущий  с  теплой
грустной  улыбкой,  -  вот  странная  штука  получается,  мы  произносим
приветствия и не задумываемся над их смыслом. Не может быть  этот  вечер
добрым,  ни  для  нас,  ни  для  вас.  Произошло   убийство,   очередное
политическое заказное убийство, из разряда  тех,  что  у  нас  почему-то
всегда остаются нераскрытыми.  Я  понимаю,  как  вам  сейчас  тяжело,  и
благодарю вас, что вы нашли  время  и  силы  приехать  к  нам  на  эфир.
Скажите, лично у вас есть какие-нибудь  версии?  Кто  и  зачем  мог  это
сделать?
   - Кто и зачем мог  убить  Вику  Кравцову?  -  тихо,  хрипло  произнес
Рязанцев, словно размышляя вслух. - У кого  поднялась  рука  на  молодую
талантливую женщину, на одну из самых ярких личностей из всех, с кем мне
приходилось  общаться?  Я  мог  бы  назвать   достаточное   число   лиц,
заинтересованных в том, чтобы убрать руководителя моей пресс-службы.  Но
я не стану этого делать. Тем, кто  хоть  немного  знаком  с  сегодняшней
политической реальностью, и  так  ясно,  кому  это  могло  понадобиться.
Мотивы, на мой взгляд, тоже вполне понятны: запугать, показать,  кто  на
самом деле в нашей стране хозяин, внести раскол в ряды фракции,  посеять
смуту и собрать свой грязный урожай.
   Майор позавидовал железной выдержке  партийного  лидера.  Он  классно
играл. Он знал, что каждое его слово, каждый жест будут  потом  сто  раз
разжеваны, прокомментированы прессой. Он должен  говорить  не  просто  с
выражением, но с особенным  выражением,  он  должен  говорить  достойно,
важно, умно, и чтобы никто не догадался, как  ему  плохо  сейчас  и  что
сказать ему совершенно нечего.
   - Я хочу обратиться к тому или к тем, кто сделал это, к заказчикам  и
исполнителям. Я уверен, эти люди сейчас видят и слышат меня.  Знайте,  я
использую все свои силы, все свое  влияние,  чтобы  вы  предстали  перед
судом, - глаза Рязанцева,  не  моргая,  смотрели  в  камеру,  -  всякому
беспределу, всякому злу рано или поздно приходит конец. Не  может  такая
огромная  и  прекрасная  страна,  как  наша,  существовать  по   законам
бандитского беспредела. Я верю, что  время,  когда  убийства  оставались
нераскрытыми, а убийцы спокойно жили среди нас,  кончится  очень  скоро.
Вы, которые сделали это, знайте: вам придется заплатить, и весьма дорого
заплатить за жизнь Виктории Кравцовой.
   - Евгений Николаевич, у нас уже очень много звонков, - мягко  перебил
его ведущий. - Давайте послушаем наших телезрителей.
   Сначала какая-то дама представилась  пенсионеркой,  пылко  призналась
Рязанцеву в любви и со слезами в голосе выразила свое сочувствие.  Потом
суровый тенор с сильным кавказским акцентом поинтересовался, в чем лидер
фракции ?Свободный выбор? видит пути спасения русского народа.
   Рязанцев отвечал красиво, но туманно, настолько туманно, что Арсеньев
ничего не понял. А возможно, прослушал, поскольку в  коридоре,  прямо  у
его двери, раздался приглушенный мягкий  смех  его  бывшей  жены,  потом
невнятный, с придыханием мужской шепот, и дальше тишина,  от  которой  у
майора заложило уши, как при тяжелой  посадке  самолета.  Вероятно,  они
вдвоем отправились  в  ванную.  Саня  сердито  потряс  головой,  закурил
очередную сигарету.
   -  Скажите,  пожалуйста,  -  прозвучал  мягкий,  вкрадчивый  голос  в
телевизоре, за кадром, - если вы придете  к  власти,  каким  образом  вы
собираетесь бороться с преступностью?
   -  Ну,  прежде   всего   необходимо   уничтожить   условия,   которые
способствуют росту преступности. Нужно изменить моральный климат  нашего
общества,  восстановить  изуродованную  систему  ценностей,  разработать
настоящую, а не опереточную  законодательную  базу,  необходимо  платить
нормальные деньги сотрудникам правоохранительных  органов,  -  с  легким
вздохом ответил Рязанцев и расслабленно откинулся на спинку стула.
   - Евгений Николаевич,  -  голос  за  кадром  был  странный,  какой-то
бесполый, слишком высокий для мужчины, слишком  низкий  для  женщины,  -
можно еще один вопрос, личного характера?
   - Да, конечно.
   - Как вы  прокомментируете  тот  факт,  что  рядом  с  трупом  вашего
пресс-секретаря Виктории Кравцовой в ее  квартире,  в  ее  постели,  был
обнаружен труп гражданина США Томаса Бриттена... - последовал треск.
   Анонима отключили.  Лицо  Рязанцева  моментально  исчезло  из  кадра.
Появилась заставка, заиграла идиллическая музыка, которая предшествовала
рекламному блоку, и щекастая домохозяйка с жарким придыханием призналась
в тайной страсти к жидкости для дезинфекции унитазов.
   Рязанцева больше не показали, никаких  комментариев  не  последовало.
Рекламный блок затянулся минут на двадцать.

***

   Дежурную сестру  разбудил  сигнал  тревоги,  такой  резкий,  что  она
подпрыгнула на стуле, стукнулась  коленкой  о  край  стола  и  несколько
секунд терла глаза, тупо глядела на пульт, пытаясь понять,  в  какую  из
палат надо бежать.
   Было одиннадцать вечера, самое  спокойное  время.  В  десять  больным
давали успокоительные и снотворные препараты, и до пяти утра они  Обычно
спали. Продрав глаза, сестра обнаружила, что  сигнал  идет  из  тридцать
четвертой палаты. Это была лучшая палата в  маленькой  частной  клинике.
Сутки пребывания стоили двести пятьдесят долларов. Медлить  нельзя  было
ни минуты, и сестра помчалась по коридору.
   Еще  не  добежав,  она  услышала  отчаянный  женский  визг  и   очень
удивилась. Не могла больная, получившая два часа назад  положенную  дозу
галоперидола, так вопить. Сестра подумала: не позвать ли санитаров?
   Больная,  Галина  Дмитриевна  Рязанцева,  страдала   тяжелой   формой
инволюционного психоза,  проявляла  склонность  к  членовредительству  и
суициду. Сестре вовсе  не  хотелось  оказаться  наедине  с  какой-нибудь
дрянью, которую могла проделать у нее  на  глазах  свихнувшаяся  супруга
знаменитого политика. Например,  на  прошлой  неделе  Галина  Дмитриевна
умудрилась рассечь себе кожу на лбу, стукаясь головой о край раковины, и
агрессивно протестовала, когда ей обрабатывали рану.
   Между тем крик за дверью сменился нежной музыкой, и стало ясно, что в
палате  просто  работает  телевизор.  Сестра  решительно  вошла,   чтобы
прекратить это безобразие.
   Больная сидела на койке, поджав ноги и с ужасом глядя на  экран.  Там
как раз взорвался автомобиль, и  в  черно-красном  дыму  парили  фигурки
людей, подхваченные взрывной волной. Приятный  мужской  голос  заманчиво
рассказывал о новом приключенческом сериале.
   - Галина Дмитриевна, почему вы не спите? - ласково спросила сестра  и
выключила телевизор.
   Больная  вскрикнула  и  завозилась  с  одеялом,  натягивая   его   до
подбородка.
   - Наконец-то! - прошептала она с трагическим надрывом. - Я так  ждала
вас! Пожалуйста, принесите мне пистолет.
   - Галина Дмитриевна, ложитесь. Вам надо спать.  Доктор  запретил  вам
включать телевизор после девяти  вечера,  -  сестра  попыталась  уложить
больную, но та забилась в угол, скорчилась, обхватив  колени,  и  сильно
дрожала.
   - Не прикасайтесь ко мне, это  опасно!  Просто  принесите  заряженный
пистолет и покажите, на что там нужно нажимать. Остальное я сделаю сама.
Это единственный выход для всех.
   - Хорошо-хорошо, только сначала вы успокойтесь и лягте.
   Сестра знала, что говорить  бесполезно.  Слов  больная  не  слышит  и
смысла их не понимает.  Если  механизм  обострения  запущен,  его  можно
остановить только большой дозой успокоительных препаратов. Вероятно,  на
Галину Дмитриевну подействовал какой-нибудь кровавый ночной боевик.
   - Что же вы стоите? У  вас  нет  оружия?  Попросите  у  охраны!  Надо
покончить с этим, так больше невозможно, - заявила Рязанцева,  глядя  на
сестру красными огромными глазами.
   - Завтра  утром  придет  доктор,  вы  с  ним  поговорите,  -  ласково
улыбнулась сестра, - утро вечера мудреней, правда  ведь?  Давайте-ка  мы
сейчас выпрямим ножки, расслабимся,  ляжем  и  будем  спать.  Я  с  вами
посижу, если вам страшно.
   - Мне ничего уже не страшно. Со мной все кончено, - Галина Дмитриевна
всхлипнула, глаза ее наполнились слезами, - но вы должны меня выслушать.
Пока я жива,  будут  страдать  другие.  Пистолет  самая  надежная  вещь.
Таблетки и уколы могут не подействовать. Но я должна знать, что с Женей,
где он! Я должна увидеть его!
   - С вашим мужем  все  в  порядке,  -  механическим  голосом  ответила
сестра, отперла шкафчик с лекарствами, - а вам надо спать.
   - Я заслуживаю смерти и давно мертва, потому что я убийца,  а  убийца
не должен жить.  Я  страшно,  чудовищно  виновата.  Но  почему  страдают
другие? Это очень больно, когда из-за тебя кто-то страдает... -  Больная
сползла на пол, с тяжелым костяным стуком упала на колени, повторяя:
   - Я не хочу жить, не надо меня жалеть.
   В  коробке  осталась  последняя  ампула  аминазина.   Сестра   хотела
надломить ее, но как раз в этот момент больная стремительно подползла  к
ней и схватила за ноги. Ампула выскользнула из рук.
   - Ведь все так просто. Достаточно избавиться от меня, и больше  никто
не пострадает, - Галина Дмитриевна крепко обхватила  сестру  и  чуть  не
повалила ее, - поймите наконец, я приношу несчастье, только что в прямом
эфире мне об этом напомнили еще раз, и больше нельзя тянуть!
   От напряжения у нее разошлись края раны на  лбу,  и  сквозь  марлевую
повязку просочилась кровь. Сестра с тоской подумала, что ей придется еще
долго возиться с женой политика, и вряд ли она  сумеет  урвать  хотя  бы
пару часов сна до утра.
   - Успокойтесь, пожалуйста, - сестра наклонилась и попыталась  разжать
ее руки, - ничего страшного не происходит, все будет хорошо.
   - Не надо меня утешать и жалеть! - закричала Галина Дмитриевна. -  На
мне смертный грех, и жалости я не достойна!
   Во время приступов  она  становилась  невероятно  сильной.  Сестре  с
трудом удалось вырваться и дотянуться до пульта. Она сумела нажать сразу
все кнопки вызова,  и  через  минуту  в  палату  вбежал  дежурный  врач,
санитары, Галину Дмитриевну скрутили, укололи, уложили,  сняли  повязку,
обработали рану на лбу. Сестре было велено  оставаться  рядом.  Засыпая,
больная продолжала бредить, а когда затихла, стал слышен  слабый  нежный
звон. Сестра  осмотрела  палату  и  обнаружила  под  кроватью  мобильный
телефон, спрятанный в тапочке.
   - Да, - выдохнула сестра в трубку.
   - Ты все еще живешь? Ты слишком долго живешь. Подумай о своем муже, о
детях. Им придется расплачиваться, очень скоро и очень страшно.
   "Кто это?? - хотела спросить сестра, но вовремя сдержалась  и  решила
просто  послушать,  что  еще  скажут.  Однако  на  том   конце   провода
почувствовали неладное и положили трубку.
   Позже, рассказывая о случившемся дежурному врачу, она так и не сумела
ответить, кому принадлежал голос, мужчине или женщине. Он  был  какой-то
бесполый, для мужчины слишком высокий, для женщины слишком низкий.

Глава 19

   - Вот и все, - повторял про себя Григорьев, вышагивая  по  пустынной,
ярко освещенной 16-й улице, от  здания  посольства  к  Каролин-стрит,  к
стоянке такси, - теперь тебе ясно, что ты никто? Даже это решение ты  не
можешь принять самостоятельно. Кумарин все решил за тебя. Теперь очередь
Макмерфи. Будет потеха, если твой друг Билли откажется тебя принять!  Ты
скажешь: ?Билли, спаси меня! Я провалился. Я должен лететь в  Москву,  я
знаю точно, что меня там арестуют, а потом расстреляют?. А он рассмеется
тебе в лицо, похлопает по плечу и ответит:
   "Брось, Эндрю, ты, как  всегда,  преувеличиваешь,  у  тебя  очередной
приступ паранойи?.
   На прощанье Кумарин посоветовал оставить машину в посольском  гараже,
прогуляться  до  стоянки  такси  на  Каролин-стрит.  Это  было  разумно,
поскольку Григорьев выпил водки.
   Андрей Евгеньевич редко ходил пешком  по  центру  Вашингтона.  Он  не
любил этот город. Прямые пронумерованные стрит с юга на север, и  строго
перпендикулярные, с запада на восток, авеню, разбивали  административное
сердце Америки на  идеально  ровные  квадраты  и  прямоугольники.  Летом
невыносимый влажный зной, зимой промозглые ветра с реки Потомак.  Конные
памятники генералам  на  перекрестках,  мокрые  и  блестящие  под  косым
дождем, подсвеченные ночными огнями, почему-то  напоминали  голливудские
ужастики и навевали мысли об оживших мертвецах.
   На углу 16-й и Каролин к нему привязался черный нищий  в  ярко-желтой
нейлоновой куртке.  Обдавая  нестерпимой  вонью,  он  гремел  мелочью  в
жестянке, тряс войлочными косичками, вытравленными до желтизны, под цвет
куртки. Белые оскаленные зубы сверкали на черном, как вакса, лице.
   - Пожалуйста, сэр, всего несколько центов! Ну что  вам  стоит?  -  Он
бегал вокруг Григорьева, хватал за рукав, заглядывал в глаза. На  куртке
была  эмблема  совместного  советско-американского  космического  полета
?Союз-Аполлон?,  пересечение  двух  флажков   -   звездно-полосатого   и
красного, с серпом и молотом.
   Григорьев полез в карман, брезгливо отворачиваясь,  бросил  в  кружку
монету в  двадцать  пять  центов.  Но  нищий  все  пританцовывал  рядом,
бормотал, напевал, вонял, путался под ногами и на просьбы отвязаться  не
реагировал. Вдруг Григорьев расслышал нечто знакомое: ?Расцветали яблони
и груши, поплыли туманы над рекой..."
   Черный нищий точно выводил мелодию, и  русские  слова  звучали  почти
чисто, без акцента. А вдоль кромки тротуара медленно  ехала  полицейская
машина.
   "Провокация! - рявкнул в голове  чужой  голос.  -  Если  ты  проявишь
малейшую агрессию, он тут же затеет драку, тебя заберут в полицию, а ему
дадут убежать. Нет, ерунда. Кому и зачем это нужно? Глупая  случайность.
При чем здесь ?Катюша?? Откуда он так хорошо знает русский?"
   В сотне метров маячил ряд  желтых  такси  со  светящимися  клетчатыми
башенками на крышах, и Григорьев побежал, помчался, разрывая лицом косые
нити  дождя.  Зонтик  вывернулся  наизнанку.   Полицейская   машина   не
остановилась и не прибавила скорости. Нищий отстал,  но  громко,  мерзко
засмеялся вслед.
   Оказавшись в  теплом  сухом  салоне,  он  попытался  унять  одышку  и
собраться с мыслями. Что, собственно, произошло? Резидент предложил  ему
уйти к американцам, то есть стать  подлым  предателем?  Или  благородным
героем, нелегалом? Бред. Слова ничего не значат, эмоциональные оценки не
работают. Кумарин решил использовать  его  в  своей  хитрой  игре.  Ведь
правда, державные старцы скоро помрут, и вместе с ними рухнет прогнившая
система.  Придут  молодые  прагматики,  бодрые,  амбициозные,   лишенные
всякого  почтения  к  дряхлой  маразматичке  Идеологии.  Кумарин   хочет
вписаться в их ряды. Ему нужны свои люди  в  ЦРУ,  чтобы  контролировать
денежные потоки с запада на восток,  на  развал  системы  социализма,  и
обратно, с востока на запад,  на  частные  банковские  счета  энергичных
прагматиков, которые возьмутся осуществить благое  дело  развала.  Стало
быть, за предложением резидента не кроется  никакой  ловушки?  Допустим,
что так. Теперь Макмерфи. Он начнет  ломаться,  как  барышня,  повторяя:
?Может, не надо? Может, все не так страшно?"
   Ну  что  ж,  придется  поторговаться,  потихоньку  начать   скидывать
Кумаринский  агентурный  ?балласт?.  Правда,  тут  есть  одна  хитрость.
Григорьев никогда не сдавал Макмерфи своих,  то  есть  сотрудников  КГБ,
работавших за  рубежом  под  дипломатическим  или  иным  прикрытием.  Он
предпочитал ?светить? людей типа Скарлатти, граждан Америки или Западной
Европы, завербованных КГБ. Так ему было  проще.  Так  оставался  в  душе
укромный уголок, чистый и  светлый,  где  обитала  слабенькая,  но  пока
живая, вера в собственную порядочность, куда  он  мог  иногда  забиться,
спрятаться от самого себя, когда становилось совсем уж гнусно.
   Весь Кумаринский ?балласт? состоял именно из своих. В список  входили
нелегалы, внедренные главным образом не  в  государственные,  военные  и
разведывательные, а в экономические структуры. Это в определенном смысле
подтверждало  серьезность  намерений   резидента.   Он   расчищал   себе
пространство для маневра. Готовясь к глобальным переменам, он  стремился
сожрать побольше чужих пешек и  ферзей,  чтобы  продвигать  вперед  свои
фигуры.
   "Может Макмерфи заметить разницу? -  спросил  себя  Григорьев,  когда
такси свернуло на Борроу авеню, - в  принципе  да.  Но  его  это  скорее
порадует, чем насторожит?.
   - Сэр, какой номер дома? -  спросил  шофер  сквозь  круглое  дырчатое
окошко в пуленепробиваемом стекле, разделявшем салон.
   Григорьев назвал номер, взглянул на счетчик  и  полез  во  внутренний
карман плаща за бумажником. Его там не  было.  Его  не  оказалось  ни  в
пиджаке, ни в портфеле. Счетчик  высвечивал  сумму  в  десять  долларов.
Пошарив по карманам, Андрей Евгеньевич с трудом наб