глядя, вложил кредитку в кожаную
папку. Ему стало  совсем  хорошо,  перспектива  провести  ночь  с  хрустящей
Эвелиной уже не вызывала  прежней  грусти,  а  главное,  окончательно  исчез
противный дрожащий страх. Стас накрыл ладонью холодную длинную кисть Эвелины
и слегка погладил ее пальцы.
   - Ты прелесть, Линка, мне с тобой так комфортно.
   - Спасибо, солнышко, - усмехнулась она в ответ.
   За соседним столом о чем-то тихо  беседовали  и  в  их  сторону  уже  не:
смотрели. Подошел официант, и Стас спохватился,  что  не  положил  вместе  с
карточкой чаевые, полез в бумажник, но там оказалось несколько совсем мелких
купюр.
   - У тебя нет рублей пятисот? - небрежно спросил он Эвелину.
   - Да, конечно, - она открыла сумочку. Официант наклонился к уху  Стаса  и
виновато произнес:
   - Извините, пожалуйста, ваша карточка заблокирована.
   - Что? - не понял Стас.
   Официант показал ему  чек,  Стас  поднес  его  к  глазам,  долго  не  мог
прочитать мелкий английский  текст,  наконец  понял,  вытащил  из  бумажника
другую кредитку.
   Официант взял ее и удалился.
   - Бред, - пожал плечами/, Стас, - у меня там куча денег.
   - Не напрягайся, - улыбнулась Эвелина, - завтра позвонишь в  банк  и  все
выяснишь.
   Официант вернулся, молча протянул карточку и еще один чек. Там был  такой
же текст.
   - Может, вы расплатитесь наличными? - сухо предложил он.
   - Да нет, ну это маразм какой-то! -  нервно  рассмеялся  Стас.  -  У  вас
что-то случилось с аппаратом.
   - Вот, попробуйте мою карточку, - Эвелина шлепнула на стол синюю "Визу".
   - Попробовать или снять сумму по счету? - уточнил официант.
   - O, Господи, к презрительно  прохрипела  Эвелина.  -  Конечно,  снимайте
сумму. Мы же не собираемся у вас сидеть до завтра.
   С ее кредиткой  было  все  нормально.  У  Стаса  неприятно  защекотало  в
желудке.
   В огромном зеркале в гардеробе он увидел свою бледно-зеленую  физиономию.
Страх вернулся.
   - Не бери в голову, - Эвелина нежно погладила его по щеке, - такое бывает
иногда. Ошибка в компьютере, мало ли...
   -  Это  карточки  двух  разных  банков,  не  могут  ошибиться  сразу  два
компьютера.
   - Значит, ты исчерпал месячный лимит.
   - Нет у меня никакого лимита, куча денег на обеих карточках,  все  должно
быть нормально! - рявкнул Стас так, словно Эвелина была во всем виновата.
   Они вышли под моросящий дождь. Стас взял Эвелину под руку и  повел  ее  к
черному "Мерседесу". Стоянка у отеля была забита,  и  шоферу  Гоше  пришлось
встать довольно далеко, за квартал от ресторана.  Эвелина  на  своих  тонких
каблучках неловко обходила лужи, один рве  чуть  не  упала,  споткнувшись  о
бордюр тротуара.
   - Черт, а я, кажется, пьяная слегка, - весело сообщила она, - слушай, что
за белую дрянь мы с тобой пили?
   - Забыл. Что-то французское.
   Гоша спал на своем водительском месте, откинувшись на  подголовник.  Окно
было наполовину опущено, Стас легонько стукнул по стеклу костяшками пальцев.
   - Эй, служивый, подъем! пьяно пропела Эвелина.
   Гоша не шевельнулся. Огни проехавшей машины  высветили  его  запрокинутый
профиль. Стас заметил, что рот  у  него  открыт.  Когда  загорелся  красный,
остановились на перекрестке машины, и стало тихо, Стас явственно  расслышал,
что из салона "Мерседеса" раздается тихий унылый щебет, - У  него  мобильник
заливается, -  шепотом  сообщил  он  Эвелине,  -  это  же  надо  так  крепко
вырубиться! - Он дернул ручку, но двери  оказались  заблокированы,  -  Гоша,
проснись наконец! - крикнул он, приблизив лицо к открытому окну.
   Эвелина отстранила его, сунула в окно руку и  щелкнула  зажигалкой  перед
лицом шофера. В дрожащем свете они оба увидели тусклые приоткрытые  глаза  и
аккуратную черную дыру посередине лба. Эвелина выдернула руку  из  салона  и
громко, хрипло закричала.  Стасу  показалось,  что  его  парализовало  и  он
лишился дара речи. Хотел  подхватить  покачнувшуюся  Эвели  ну,  но  не  мог
шевельнуться.
   Хотел что-то сказать или крикнуть, но вместо голоса была тишина.

Глава 7

   Петр Аркадьевич Мамонов сидел не за  столом,  как  обычно,  а  в  широком
кожаном кресле, вальяжно раскинувшись,  и,  что  самое  удивительное,  курил
сигару.
   Юля застыла на пороге кабинета.
   - Да, я курю сигару, - он счастливо улыбнулся, выпустил густой клуб дыма,
- нечего на меня так смотреть. Сигара не такая вредная вещь, как сигареты.
   Главное не затягиваться.
   Петр Аркадьевич Мамонов был яростным противником  курения,  измучил  всех
нудными лекциями и запретами,  обожал  рассказывать,  как  в  бытность  свою
студентом медицинского института оставался единственным мальчиком на  курсе,
который сохранил в этом смысле невинность и ни разу не  сделал  ни  затяжки,
даже на пьянках в общаге и после занятий в анатомке.
   - Ну и как? - спросила Юля, усаживаясь в кресло напротив. - Вкусно?
   - Ничего, - Мамонов раскрошил свою сигару в пепельнице, - голова  немного
кружится и тошнит, а так ничего. Терпимо. Нервы успокаивает. Я,  видите  ли,
очень нервничаю сегодня Юлия Николаевна.  По  вашей  милости,  -  он  сделал
долгую выразительную паузу. Юля тоже молчала, и, не  дождавшись  от  нее  ни
слова, он продолжил:
   - Нет,  я,  понимаю,  тот  мужчина  с  волосами-антеннами,  он,  конечно,
сумасшедший.
   - Есть немного, - улыбнулась Юля.
   - Вы вели себя абсолютно правильно. Но что касается  Протопоповой,  то  с
ней еще вполне можно  было  бы  поработать,  небольшую  подтяжечку  сделать,
например.
   - Ой, Петр Аркадьевич, - Юля покачала головой, -  вы  ведь  сами  отлично
знаете, что нельзя.
   - Нельзя терять сразу трех пациентов в день! - Мамонов неприятно  повысил
голос. - Объясните мне, почему вы отказали Васильковым?
   - Что, неужели все-таки нажаловались?
   - Не то слово! Вчера мамаша закатила истерику у меня в кабинете, кричала,
что если ее ребенок что-нибудь с  собой  сделает,  то  виноваты  будете  вы,
доктор Тихорецкая! Вы отняли  у  девочки  последнюю  надежду,  вы  жестокий,
бессердечный человек и не имеете права работать врачом.
   - Мадам была одна, без девочки? - быстро спросила Юля и машинально сунула
руку в карман халата за сигаретами, но тут же убрала пачку назад.
   - Ладно уж, курите, - разрешил Мамонов, - вам ведь тоже надо успокоиться.
   - Спасибо, Петр Аркадьевич, но я пока вполне спокойна.
   - Пока! - он поднял палец вверх. - Я только начал, Юлия Николаевна.
   Впереди еще много неприятных слов, так что не стесняйтесь, дымите в  свое
удовольствие.  И  будьте  любезны,  объясните  мне,   почему   вы   отказали
Васильковым, да еще в столь категоричной форме?
   Юля щелкнула зажигалкой, затянулась и медленно произнесла:
   - Потому что у девочки идеальное лицо. Есть  лица,  которые  просто  грех
трогать.
   -  Нет,  Юлия  Николаевна,   нет   таких   лиц!   Всегда   можно   что-то
усовершенствовать. Разве вам не рассказывали преподаватели в ординатуре, что
идеальные пропорции делают облик человека банальным, скучным и это вовсе  не
красота? В женщине  должна  быть  какая-нибудь  маленькая  не  правильность,
пикантность, иначе она будет казаться куклой.
   - Простите, Петр Аркадьевич, - разозлилась Юля, -  это  демагогия.  Света
Василькова очень красивая девочка, и никаких пикантностей ей не надо. Просто
ее матушка хочет срочно загрузить  кого-нибудь  своей  проблемой.  Она  ищет
виноватых, и уверяю вас, если бы я согласилась, то стала бы виноватой  через
неделю после операции.
   - Почему?
   - Потому что в случае со Светой Васильковой  ни  один  хирург  не  сумеет
сделать лучше, чем уже сделал Господь Бог. После операции  будет  хуже,  чем
сейчас, понимаете?
   - Не понимаю! - Мамонов помотал головой. - Отказываюсь понимать! Ну разве
трудно было предложить ей чуть-чуть приподнять носик? Или  подправить  ушки?
Вы бы избавили девочку от комплексов, вы подарили бы ей радость...
   - Я прошу вас, перестаньте, - поморщилась Юля, - мы оба  устали,  давайте
прекратим этот  разговор.  Если  мы  станем  хвататься  за  каждую  дурочку,
замороченную дамскими  журналами  и  злобными  завистливыми  подружками,  мы
превратимся в мошенников и репутация наша не будет стоить ни гроша. - Да  мы
половиной наших пациенток обязаны дамским и молодежным журналам, а также тем
критически настроенным особям, которых вы называете завистливыми подружками!
рявкнул Мамонов. - Пятьдесят процентов женщин в возрасте  до  тридцати  пяти
лет, обращающихся к нам за помощью, делают это не из-за реальных  физических
недостатков, а из-за комплексов, выращенных искусственно! Вы помните актрису
Севастьянову? Красавица, умница, играла роковых героинь, жила и  работала  в
свое удовольствие, пока какая-то гримерша на телевидении не сказала  ей:  "А
вы знаете, у вас кривой нос, вот смотрите, тут хрящ смещен влево,  это  надо
скрывать гримом". С тех пор Севастьянова в зеркале стала видеть только  свой
смещенный хрящ, ничего больше, и не могла успокоиться, пока не обратилась  к
нам.  Вы,  Юля,  ассистировали  мне  на  той  операции,  вы  тогда  как  раз
заканчивали ординатуру. Помните?
   - Да, - кивнула Юля, - но  там  действительно  был  слегка  асимметричный
хрящ.
   - Ерунда, - махнул рукой Мамонов, прелестный выразительный носик.
   Красавица, одно словно. Она могла бы прожить  с  этим  своим  хрящом  всю
жизнь, но нашлась добрая душа, которая обратила ее внимание и чуть не  свела
с ума. Я ведь сначала не хотел оперировать, убеждал, утешал. А потом понял -
бесполезно. Либо тяжелый невроз, либо операция. Но тогда, заметьте, не  было
такой дичайшей конкуренции в нашей профессии и операции стоили  раз  в  пять
дешевле, - он достал бумажный платок, вытер влажную лысину и  закричал  так,
что зазвенело в ушах:
   - Марина! Я просил вас сварить кофе два часа назад! Вы что, заснули?
   В дверном проеме тут же  появилось  испуганное  лицо.  Медсестра  Марина,
качнув белой тапочкой, быстро защебетала:
   - Петр Аркадьевич, вы не просили, вы вообще кофе не  пьете,  вы,  честное
слово, не пробили, но если хотите, я сейчас!
   - Сейчас же! Сию минуту! Мне чай,  доктору  Тихорецкой  кофе!  -  Мамонов
неловко вылез из кресла, подошел  к  окну  и  уставился  на  толстую  важную
ворону, которая сидела на ветке тополя прямо напротив окна и держала в клюве
кусок фольги.
   - Что с вами, Петр Аркадьевич? - тихо спросила Юля.
   - Простите меня, деточка, - проговорил он чуть слышно, - я  действительно
сорвался и наговорил много глупостей насчет Протопоповой и  этих  несчастных
Васильковых. Вы поступили совершенно правильно. Дело совсем в другом. Ко мне
сегодня утром приходил полковник ФСБ.
   - Это касается Анжелы?
   - Почему Анжелы? Нет... впрочем, не знаю, может быть,  как-то  связано  с
певицей. Хотя вряд ли. Преступников, которые ее избили, ищет милиция,  а  не
ФСБ.
   Во всяком случае, о ней полковник ничего не спрашивал. - Мамонов вернулся
в кресло и несколько секунд глядел на Юлю с такой жалостью, что ей стало  не
по себе. - Полковник интересовался  вами,  деточка.  И  мне  это  совсем  не
нравится.
   - Да ладно вам, Петр Аркадьевич, - бодро улыбнулась Юля,  -  ерунда.  Мне
бояться совершенно нечего. Я не шпионка, не террористка.
   -  Ох,  Юленька,  если  бы   они   интересовались   только   шпионами   и
террористами... Я старый человек, но, знаете, во  мне  до  сих  пор  остался
совершенно  дурацкий,  детский  страх  перед  этой  организацией.   Во   рту
пересыхает и хочется отвести глаза.
   - Петр Аркадьевич, я понимаю, - кивнула Юля, - но, пожалуйста, не тяните.
   Ужасно интересно.
   - Вот она, разница  поколений.  Вам  сколько?  Тридцать  шесть?  А  я  на
двадцать лет старше. У вас никакого страха. Вам интересно. А у меня  коленки
дрожат.
   Собственно, этот полковник ничего конкретного мне не сообщил.  Он  просто
задал о вас несколько вопросов.
   - Например?
   - Ну, что вы за человек.
   - И что я за человек? - улыбнулась Юля.
   - Я сказал все самое хорошее, - с вызовом отчеканил Мамонов, - я  сообщил
ему, что знаю вас со студенческой скамьи, помню вас совсем девочкой  и  могу
за вас поручиться. Вы лучший хирург не только в нашей клинике,  вы  один  из
лучших хирургов Москвы.
   Юля слегка покраснела от удовольствия.  За  восемнадцать  лет  знакомства
Мамонов впервые произносил такие слова.
   - Но вы знаете, - продолжал он, чуть понизив голос, - это  вызвало  очень
странную реакцию у полковника. Он рассмеялся. Он сказал, что ручаться за вас
не надо. Мне сложно понять, что он  имел  в  виду.  Но  меня  это  задело  и
насторожило.
   Мне вообще крайне не понравился его визит. Никаких объяснений, только его
вопросы и мои ответы.
   - А вы бы потребовали объяснений, - пожала плечами Юля, - с  какой  стати
вы должны отвечать вслепую?
   - Ох, деточка, я посмотрю на вас, как вы  будете  требовать  что-либо  от
такого железного Феликса. Знаете, какие жуткие у него глаза? Впрочем, ладно,
что же я вас заранее пугаю? Возможно, действительно ничего страшного нет. Он
всего лишь оставил для вас свою визитную карточку и  просил,  чтобы  вы  ему
позвонили. - Мамонов полез в карман халата, выгреб оттуда на журнальный стол
кучу  бумажного  хлама,  покопался  в   нем   к   протянул   Юле   глянцевый
прямоугольник.
   Юля прочитала: "Райский Михаил Евгеньевич",  внизу  телефонный  номер.  И
больше ничего.

***

   Полковник Райский иногда появлялся в спортивном зале, в тире, но ни  разу
ни с кем не вступал в разговор, просто стоял и наблюдал. Это был  тот  самый
психолог Михаил Евгеньевич в бликующих очках, который месяц назад  явился  к
Сергею в бокс. Позже он узнал, что Райский здесь большая шишка.  И  конечно,
никакой он не психолог.
   От его молчаливого вкрадчивого присутствия, от блеска  очков  становилось
немного не по себе. Слишком уж важный был у него  вид,  слишком  надменно  и
многозначительно  он  молчал.  Сергей  подозревал,  что  полковник   Райский
относится  к  породе  кабинетных  начальников,  для  которых  власть   вроде
наркотика. За кристальной административной строгостью  скрывается  отчаянное
желание словить свой главный в жизни кайф, покуражиться над подчиненным  при
малейшей возможности. Впрочем, Сергей не считал себя подчиненным  полковника
Райского. На этот счет никаких официальных приказов не было, а если и  были,
то Сергея с ними никто не знакомил.
   Майор Логинов предвидел, что рано или поздно полковник  заговорит  с  ним
опять, и тогда, возможно, хоть что-нибудь прояснится. Он чувствовал, что  от
этого тощего надменного человека будет  многое  зависеть  в  его  дальнейшей
жизни.
   Однако не собирался задавать вопросов, не заглядывал ни  в  глаза,  ни  в
кабинет полковника до тех пор, пока однажды утром Райский не пригласил его к
себе.
   В просторном уютном кабинете пахло кофе.  Полковник  сидел  в  кресле  за
журнальным столом, длинные тощие ноги сплелись в причудливый крендель.  Окно
у него за спиной было залито солнцем, и в первый момент Сергей увидел только
черный силуэт на фоне солнечного Света. Райский прихлебывал кофе из  тонкой,
очень изящной фарфоровой чашечки, читал журнал "Итоги" и как будто  даже  не
обратил на Сергея внимания.
   "Паузу держит, - решил Сергей, - дает понять, что я здесь никто".
   - Здравия желаю, товарищ полковник. Майор Логинов по вашему приказанию...
   - Садитесь, - Райский кивнул на кресло, - кофе хотите?
   - Спасибо, не откажусь.
   Полковник отложил  журнал,  поднялся,  выглянул  за  дверь  и  негромким,
немного сонным голосом произнес:
   - Федя, кофейку еще сделай, пожалуйста.  Буквально  через  минуту  явился
адъютант с дымящейся чашкой на подносе.
   - Ну что, майор, как самочувствие? полковник впервые посмотрел  Сергею  в
глаза, вполне приветливо и даже тепло.
   - Спасибо, товарищ полковник. Нормально.
   - Небось швы зудят к вечеру.
   - Есть немного, - признался Сергей, отхлебнув крепкого сладкого кофе.
   - Это пройдет, - пообещал Райский, - главное, чтобы зуд спать  не  мешал.
Вы хорошо спите?
   - Отлично.
   - Кошмары не мучают?
   - Нет.
   Стало быть, стукнули соседи про его ночные вопли. Ну а как же иначе?
   - Завидую вам, майор, - Райский улыбнулся, - удивительно  крепкие  у  вас
нервы. Если бы у меня на глазах бандиты отрубили головы двум моим товарищам,
я вряд ли смог спать спокойно. Со старшим лейтенантом Курочкиным  вы  успели
прослужить всего год, а капитана Громова знали еще  с  Афганистана.  Он  был
вашим близким другом.
   Сергей залпом допил кофе, осторожно поставил на стол невесомую фарфоровую
чашку. Ему еще не задали прямого вопроса, а потому он молчал.
   - До казни были пытки, и много всякого дерьма, - продолжал  свой  монолог
Райский, - очень много дерьма, майор. Я понимаю,  как  вам  не  хотелось  бы
сейчас вернуться к тому, что пришлось  пережить  в  плену,  но  сделать  это
придется. - Не вставая с кресла,  полковник  развернулся,  протянул  руку  и
опустил  жалюзи.  В  кабинете  повис  полумрак,  а  через  минуту   вспыхнул
телеэкран.
   Первое, что увидел Сергей, было его собственное  лицо,  заснятое  крупным
планом. Ему показалось, что он смотрит на самого себя из другого измерения.
   Жизнь перевалилась за экран и продолжилась по  ту  сторону,  а  здесь,  в
уютном кабинете, остались только тени. Он сам и этот тощий  доброжелательный
полковник - призраки, а стало быть, ничего уже не важно  и  не  страшно.  По
кабинету  медленно  поплыла  вонь  пригоревшего  бараньего   жира,   тошнота
подступила к горлу.
   Сергей  услышал  знакомый  раскатистый  смех.  Смеялся  Шамиль  Исмаилов,
главарь банды.
   - Ну вот, майор Логинов, ты стал моим братом, -  прозвучал  низкий  голос
Исмаилова, - ты теперь наш, поздравляю. Давно  бы  так.  Был  собакой,  стал
настоящим джигитом. Аллах милостив, всем дает шанс, даже неверным. Улыбнись,
слушай, дарагой, мы знаем, как ты устал, но в  честь  такого  события  можно
улыбнуться.
   Они были вдвоем в кадре. Исмаилов обнимал Сергея, хлопал по  плечу.  Лицо
майора ничего не выражало. Майор молчал и смотрел в объектив.
   - Вы неплохо выглядите, - прокомментировал Райский, - отличный цвет лица,
добротная чистая одежда.
   Кадр сменился. На экране происходил утренний намаз. Бандиты молились, под
унылое пение муллы камера скользила по  людям-холмикам.  Двадцать  боевиков,
скорчившись на четвереньках, выгнув спины по-кошачьи,  рыли  но  сами  сухую
пыль.
   Потом поднялись, не вставая с колен, и, как слепые, ощупали свои лица, от
висков к кончику бороды. Камера уперлась в майора. Он  стоял  на  коленях  в
ряду молящихся.
   Дальше было показано застолье. Монотонная восточная музыка. Громкий смех,
быстрая хриплая речь, чеченские слова вперемежку с  русским  матом,  жующие,
лоснящиеся  от  жира  лица.  Сергей   сидел   между   двумя   бандитами,   с
полуобъеденным шампуром в одной руке и куском лаваша в другой.
   - Вкусный у них шашлык? - тихо спросил Райский.
   Сергей ничего не ответил.
   Действие продолжалось. У  белой  стены  стоял  человек.  Он  был  страшно
истощен. Драная телогрейка, надетая на голое тело, висела на его плечах  как
на вешалке. Сергей никогда не видел его в лагере. Лицо медленно наплывало  и
наконец заполнило весь экран.
   - Меня сейчас убьют, - проговорил человек быстрым  свистящим  шепотом,  -
осталось еще трое наших ребят. Здесь очень  страша".  Пожалуйста,  заплатите
выкуп. Меня убьют, их пока что можно спасти. Здесь Славик, Вита, Саня...
   Кто-нибудь,  заплатите  выкуп,  очень  вас  прошу,  это  мое   последнее,
предсмертное желание, - он заплакал и тяжело упал на колени. Он так  смотрел
в объектив, что казалось, глаза его, огромные, обведенные  черными  кругами"
сейчас прожгут насквозь экран телевизора. По впалым, серым от  щетины  щекам
текли слезы.
   Плечи под ватником крупно дрожали. Камера отъехала. В кадре появился  еще
один человек, парень лет двадцати в  аккуратном  камуфляже.  Камера  наехала
совсем близко, взяла крупный план, качес