одиночестве. Покинув бар, он  отправился  в
раздевалку, открыл свой шкаф, достал телефон, включил  и  набрал  номер,  по
которому тут же отозвался низкий приятный женский голос.
   - Привет, моя радость, - произнес он, - какие у тебя планы на вечер?
   - А у тебя? - спросили его в ответ.
   - Поужинать и завалиться в койку, - ответил он, снимая с вешалки брюки, -
в восемь жду тебя в "Якоре" на Тверской.
   - А потом?
   - Я же сказал - в койку.
   - Это я поняла. У тебя или у меня?
   - Какая разница?
   - Да, в общем, никакой, - усмехнулись в трубке, - но  лучше,  конечно,  у
меня. В твоей ванной вечно попадаются чужие лобковые волоски.
   - Эй, ты на что намекаешь? - искренне возмутился Стас.
   - Всего лишь на то, что  твоя  домработница  халтурит,  -  женщина  мягко
хохотнула, послышался щелчок зажигалки, - тебе пора завести жену, Стасик.
   Конечно,  не  для  того,  чтобы  как  следует  мыла   ванную,   а   чтобы
контролировала домработницу.
   - Я подумаю об этом, - пообещал он.
   - Да ни черта ты не подумаешь. Ты женитьбы боишься больше смерти, -  было
слышано, как она нервно, глубоко затягивается, - но учти,  рано  или  поздно
найдется какая-нибудь крутая экстремалка, которая тебя притащит к венцу  под
дулом автомата. - Она рассмеялась, на этот раз  неприятно,  с  истерическими
нотками, и он пожалел, что позвонил ей. Однако деться было некуда.
   - Ладно, солнышко, - произнес он как можно ласковее, - мы обсудим это  за
ужином. Целую, до встречи.
   Договорив, он тут же опять отключил телефон, не  спеша  оделся,  расчесал
перед зеркалом короткие светло-русые волосы, побрызгал себя туалетной водой.
   "Я не стану об этом думать. Ничего не было. Придурки, хулиганы, сопляки.
   Моя  машина  слишком  выделялась  в  этом  дворе,   среди   "жигулят"   и
"москвичей", она  такая  новенькая,  свергающая,  необычная,  им  захотелось
сделать гадость. Просто так. От скуки и зависти. Почему они таскали с  собой
взрывчатку? Тоже просто  так.  Сейчас  это  модно.  Сейчас  чего  только  не
взрывают. Может, они вообще террористы? Им не важно было, чья именно  машина
взлетит  на  воздух,  лишь  бы  взлетела  какая-нибудь,  желательно  дорогая
иномарка".
   Так он утешался, пока шел по  закрытой  автостоянке  к  черному  "мерсу",
который еще утром вызвал с фирмы вместе с шофером Гошей.  Гоша  часто  возил
деньги, имел оружие, с ним было спокойно.
   - С легким паром, Станислав Владимирович, -  шофер  вышел  и  открыл  ему
заднюю дверцу, - тут вас разыскивали.  Владимир  Марленович  лично  со  мной
связался, спрашивал, где вы.
   - Ты что ответил?
   - Ну, как договаривались. Сказал, вы сами с ним свяжетесь.
   - А он?
   - Ждет  звонка.  И  Рита  звонила,  говорит,  вас  какой-то  майор  Чижов
разыскивает, вроде из ФСБ.
   Рита была его секретаршей. Значит, на фирме уже все знают. И Гоша знает.
   Этот весельчак Чижов наверняка сообщил ей о покушении, а  она  рассказала
Гоше.
   Однако он молодец, не задает лишних вопросов.  Теперь  ФСБ  имеет  полное
право перерыть всю документацию, влезть в его дела с ногами.
   "А  может,  они  сами  все  это  организовали,   чтобы   получить   такую
возможность?" - отрешенно подумал Стас и, развалившись  на  мягком  сиденье,
сказал:
   - Знаешь что, Гоша, пошли они все на  фиг!  Выключи  телефон.  Поехали  к
"Палас-отелю".
   - Может, отцу с матерью позвоните? - спросил Гоша. - Волнуются  все-таки.
Я бы своим позвонил.
   - Ну ты же сказал им, что со мной все нормально?
   - Сказал.
   - Вот и ладно. Выключай мобильник. Поехали.
   Уже стемнело. Сыпал мелкий ледяной  дождь.  Стоянка  была  залита  светом
нескольких прожекторов. Стас сунул руку в карман крутки и  вместе  с  пачкой
сигарет нечаянно достал маленький бумажный прямоугольник, хотел  скомкать  и
выбросить не глядя, но все-таки стало интересно, что  за  бумажка  и  откуда
взялась у него в кармане.
   Это была фотография, черно-белая, паспортная.  С  нее  глядела  на  Стаса
красивая темноволосая  девушка  шестнадцати  лет.  Снимок  не  мог  передать
прозрачности кожи, глубокой темной  синевы  глаз.  Девушка  была  не  просто
хороша.
   В ней таилась убийственная древняя прелесть Она умела смотреть так,  как,
вероятно, смотрела Ева на Адама, протягивая  ему  яблоко  с  древа  познания
добра и зла. У нее был низкий мягкий голос и пластика  священной  египетской
кошки.
   Тусклый снимок двадцатилетней давности был заражен очарованием оригинала,
как радиацией. Несколько секунд Стас глядел, не отрываясь.
   - Не дует? Окошко прикрыть? - спросил Гоша, обернувшись.
   Прожектор у ворот стоянки залил салон ослепительным светом.
   - Нет! - рявкнул Стас и прихлопнул маленький снимок ладонью.
   - Ну, как скажете, - мирно прогудел Гоша, - а то вы  после  сауны,  может
просквозить.
   Машина выехала на трассу. В салоне стало темно. Трясущимися  руками  Стас
порвал фотографию в клочья, сгреб в горсть и  выкинул  в  приоткрытое  окно.
Шофер услышал странный сдавленный стон, заметил,  как  уносит  мокрый  ветер
что-то белое, мелкое, и спросил, все ли в порядке.
   - Не отвлекайся, - хриплым, чужим голосом ответил Стас, - дорога мокрая.

***

   Владимир Марленович связался по телефону с шофером  Гошей.  Это  был  его
человек, он ушел из органов в двадцать семь лет в чине капитана  и  вот  уже
два года обслуживал генеральского сына. Отставной генерал полностью  доверял
ему, но не мог получать от него  исчерпывающую  информацию  о  своем  Стасе,
поскольку тот обожал водить сам,  имел  три  автомобиля  и  услугами  шофера
пользовался редко.
   Генерал надеялся, что после пережитого стресса сын не  рискнет  сесть  за
руль, вызовет шофера. И не ошибся.
   Гоша заверил его,  что  со  Стасом  все  нормально,  и  доложил,  что  их
светлость изволит принимать оздоровительные процедуры в  закрытом  комплексе
"Аполло".
   - Но только я вам ничего не говорил, товарищ генерал. Стас  запретил  мне
сообщать кому-либо, где он.
   - Даже мне? - с усмешкой уточнил Герасимов.
   - Виноват, Владимир Марленович. Даже вам.
   - Ну паршивец! Здесь мать с ума сходит, мог  хотя  бы  ей  позвонить.  Он
рассказал тебе, в чем дело?
   - Нет. Он позвонил около двух. Сказал,  что  бы  я  к  половине  седьмого
подъехал к оздоровительному комплексу и ждал его на стоянке.
   - И все?
   - Все, товарищ генерал.
   - Ты уже знаешь, что случилось сегодня ночью?
   - Знаю.
   - Ну и что думаешь?
   - Думаю, заказал его кто-то, товарищ генерал.
   - Болван, - раздраженно выкрикнул Владимир Марленович, - это я и без тебя
знак"" Кто? Почему? Вот главное. Кто и почему? Понимаешь ты или нет?
   - Понимаю, товарищ генерал.
   - Ладно, Гоша, передай ему, что  мы  с  матерью  волнуемся,  пусть  сразу
звонит.
   Дома Владимира Марленовича ждал следователь  Чижов,  крепкий  круглолицый
весельчак. Он все время усмехался и потирал широкие сухие  ладони.  Генерала
эта неуместная бодрость раздражала, он решил, что  расследованием  покушения
должны заниматься более серьезные люди. Слава Богу, у него остались надежные
теплые связи в родном ведомстве. Он не счел нужным сообщать Чижову, что Стас
отправился в оздоровительный комплекс.
   Пока они беседовали, у жены начался острейший приступ бронхиальной астмы.
   Пришлось вызвать "скорую". В больницу Наталья Марковна ехать  отказалась.
Врач купировал приступ, велел не нервничать и оставаться в постели.
   - Деточка моя, мальчик, Стасик, да как же так? - повторяла  Наташа,  лежа
под капельницей. По пухлым землистым щекам текли слезы.
   - Прекрати! - не выдержал Владимир Марленович. - Деточке  твоей  тридцать
шесть лет! Ты сама во всем виновата! Избаловала сучонка, не знаю как!
   Наташа заплакала еще горше, начала  задыхаться.  Следователь  Чижов  имел
наглость за глянуть  в  приоткрытую  дверь  и  со  своей  гаденькой  улыбкой
произнести:
   - Я, конечно, извиняюсь, не надо бы так, товарищ генерал, ей  плохо,  она
все-таки мать.
   - Я вас не задерживаю! - рявкнул Герасимов, громко захлопнул дверь у него
перед носом, сел к Наташе  на  кровать  и  заставил  себя  погладить  ее  по
волосам.
   Волосы давно стали седыми, Наташа упрямо красила их смесью хны и басмы.
   Получался отвратительный фальшиво-каштановый цвет. Сквозь жидкие  завитые
прядки просвечивала кожа. Раньше он не замечал этого.
   - Иди, Володенька, иди. Надо проводить человека, - пробормотала  она,  не
открывая глаз и мучительно оскалившись.
   "Господи, почему я вдруг стал все это видеть - короткие  редкие  ресницы,
грубые  морщины,  рыжие  расплывчатые   пятна   старческой   пигментации   и
неестественно сверкающий на этом тоскливом фоне фарфор искусственных  зубов?
Почему именно сейчас? Почему так ясно, так беспощадно?" -  подумал  генерал,
тяжело поднялся и отправился в прихожую провожать Чижова.
   Весельчак следователь аккуратно поставил тапочки на обувную полку, присев
на корточки, принялся завязывать шнурки на  ботинках.  Владимир  Марленович,
привалившись плечом к косяку, молча наблюдал за ним.
   - Стало быть, вы не знаете, где может находиться Станислав  Владимирович?
- Он поднял на генерала блестящие карие глаза. Тот молча помотал головой.  -
Плохо, - вздохнул следователь, выпрямляясь, - очень плохо, товарищ генерал.
   Время уходит, информации пока никакой, - он надел свою  дешевую  потертую
кожанку  и  протянул  руку.  -  Всего  доброго,  товарищ  генерал.  Рад  был
познакомиться.
   Обстоятельства, конечно, не самые приятные, но  ничего.  Будем  работать,
искать.
   Генерал вяло ответил на  рукопожатие,  заметив  про  себя  с  завистливым
раздражением, какая у этого весельчака сухая теплая ладонь,  сколько  в  нем
здоровья и равнодушия, какой он  румяный,  ладный,  жизнерадостный.  Слишком
жизнерадостный для следователя ФСБ.
   Дверь хлопнула. Владимир Марленович заглянул  в  спальню.  Наташа  спала,
открыв рот и глухо, по-стариковски похрапывая. Он закрылся в своем  кабинете
и принялся задумчиво листать записную книжку, выбирая, к  кому  из  знакомых
обратиться за помощью. Были генералы, ровесники или лет на десять моложе. Но
он знал, что они  всего  лишь  отдадут  распоряжение  подчиненным,  а  потом
придется постоянно звонить, напоминать, чтобы контролировали  расследование.
Были и полковники, оперативники, но один работал в зарубежном отделе, другой
занимался наркотиками, третий курировал таможню, к  четвертому  не  хотелось
обращаться потому, что подлец и карьерист, пятый...
   Перед глазами вспыхнула и замерцала  яркая  пульсирующая  пелена.  Имена,
звания, цифры телефонных номеров стали расплываться. Затошнило и закружилась
голова.  Он  вдруг  вспомнил,  совсем  некстати,  как  в  детстве  лазал   с
мальчишками за  кладбищенской  земляникой.  На  погосте  ягод  росло  много,
крупных, сладких, невозможно было остановиться, и потом красно-зеленая  рябь
долго застилала глаза, сгущаясь к вечеру, перед сном.  Куда  ни  посмотришь,
везде мерещилась эта земляника. Бабушка  говорила,  ничего  нельзя  рвать  и
есть, что растет на кладбищенской земле, потому что это тревожит покойников,
они сердятся и могут строго  наказать.  Володя  был  пионер  и  материалист,
бабкиным глупым сказкам не верил. Однако зачем именно сейчас он вспомнил эту
ерунду? Какая, к черту, земляника?
   Опять на несколько минут он выпал из реальности  и  барахтался  непонятно
где. Эти стремительные  путешествия  вспять  сквозь  время  пугали  его  все
больше.
   Он не мог просто отмахнуться от странных провалов  сознания.  Они  мешали
сосредоточиться и омерзительно воняли старческим маразмом.
   - Володенька! - голое жены звучал  слабо,  далеко,  как  будто  с  другой
планеты. Он  сильно  вздрогнул.  Красно-зеленая  земляничная  рябь  неохотно
растаяла. Он отправился в спальню. Наташа лежала,  глядя  в  потолок  широко
открытыми воспаленными глазами. - Скажи, почему он ночевал в Конькове?
   - Там живет Галина, - пожал плечами генерал,  -  помнишь  ее?  Маленькая,
пухленькая, беленькая, внучка покойной Марии Петровны.
   - Я знаю Галину. Почему он у нее ночевал? Она  ведь  давно  замужем,  муж
армянин, ребенок в школу ходит.
   Генерал заметил, что вертит в руках свою  серебряную  зажигалку  "Зиппо",
машинально открывает  и  закрывает  крышку,  крутит  колесико.  Не  было  ни
пламени, ни искры. Кремень стерся, бензин кончился. Серебряный  корпус  стал
тусклым и черным. Он очень редко брал в руки эту вещь, но серебро все  равно
окислилось.
   - Володя, ты меня слышишь? -  слабым  жалобным  голосом  поинтересовалась
жена. - Почему ты не отвечаешь мне?
   - Прости. Я думаю, к кому из наших можно обратиться.
   - Да, мне тоже не понравился этот следователь Чижов. Ты звонил Мише?
   - Какому Мише?
   - Ну, Мише Райскому. Он, кажется, уже давно полковник?
   "Вот, оказывается, как все просто,  -  удивился  Владимир  Марленович,  -
почему мне сразу не пришло это в голову? Полковник  Райский.  Он  занимается
терроризмом. Взрывное устройство -  это  террор.  Райский  очень  жесткий  и
хитрый  человек,  но  мне  многим  обязан.  Семь  лет   работал   под   моим
руководством".

Глава 5

   Шура Тихорецкая сидела  за  туалетным  столиком,  сжав  ладонями  щеки  и
подтянув  кончиками  пальцев  к  вискам  уголки  глаз.  Губы  ее   беззвучно
шевелились.
   Она напевала последний шлягер новомодной  эстрадной  звезды.  На  Столике
лежал телефон, и Шура смотрела на  него  не  отрываясь,  словно  можно  было
усилием воли заставить его звонить.
   От звонка зависела вся ее жизнь.  Время  замерло.  Шура  перестала  петь,
осторожно взяла в руки аппарат, проверила, работает ли. Работал. Но молчал.
   Шура взяла серый карандаш для глаз, нарисовала  "стрелки"  по  ресничному
краю, сначала по  верхнему,  потом  по  нижнему.  Получилось  вульгарно,  но
классно. Она отбросила карандаш, схватила  губную  помаду,  нарисовала  себе
потрясающе сексуальные губы, приоткрыла. рот,  опустила  веки,  взглянула  в
зеркало исподлобья, долгим коровьим  взглядом,  произнесла  тягучим  низким,
совершенно чужим голосом:
   - А, это ты? Ну, привет, - и провела по губам кончиком  языка.  У  помады
был гадкий, сально-приторный вкус. Шура  сморщилась.  В  зеркале  отразилась
такая потешная рожа, что она рассмеялась, сначала просто так, потом  красиво
закинув голову и оскалив зубы, как в рекламе зубной пасты.
   Телефон беспощадно молчал. Шура встала и принялась ходить по  комнате  из
угла в угол. Иногда она застывала у зеркала в выразительных позах, окидывала
себя критическим взглядом, открывала шкаф, вытягивала какую-нибудь кофточку,
прикладывала, надевала, снимала, брала другую, крутилась, изгибалась,  меняя
выражение лица, произнося разными голосами:
   - Ну ты же знаешь, я тебя люблю...  Ты  что,  совсем  дурак?  Ха-ха,  как
смешно! Слушай, отстань пожалуйста...
   Наконец ей надоело это. Она взглянула на часы, потом на молчащий  телефон
и заплакала горько, навзрыд.  Плача,  она  продолжала  смотреть  на  себя  в
зеркало, и от жалости к себе у  нее  началась  настоящая  истерика.  В  этот
момент она совершенно искренне не хотела жить, в ее душе  бушевал  маленький
глупый апокалипсис, вскипали  океаны,  стометровые  цунами  обрушивались  на
города, вулканы изрыгали огненную лаву, целые страны исчезали с лица земли и
над дымящимися развалинами стояло круглое огненное облако, а в нем, как муха
в янтаре, был замурован молчащий телефон.
   Наплакавшись всласть, Шура отправилась в  ванную,  умылась,  причесалась,
еще немного погримасничала перед зеркалом, посмотрела на часы и охнула. Было
девять вечера. Завтра ей предстояло писать четвертную контрольную по физике,
а она еще не садилась за уроки. Бросившись назад, в  комнату,  она  схватила
рюкзак, принялась рыться в тетрадках и не нашла самого главного - списка тем
и вопросов к контрольной. Может, забыла  в  парте,  может,  посеяла  где-то,
сейчас уже не важно. Оставалось  позвонить  кому-нибудь  из  одноклассников,
чтобы продиктовали по телефону. Не раздумывая, она набрала первый попавшийся
номер из тех, что помнила наизусть, и услышала в трубке ломкий  подростковый
басок.
   - Андрюша, привет, можешь мне продиктовать вопросы к контрошке?
   Исписав пару страниц под  его  диктовку  и  положив  трубку,  Шура  стала
смеяться. Она хохотала долго, до слез, до икоты. Дело было а  том,  что  она
ждала звонка именно этого мальчика, своего одноклассника, Андрюши Литвинова.
Сходила с ума, хотела  умереть,  потому  что  если  он  не  звонил,  значит,
разлюбил ее и жизнь можно считать конченой. В этой  буре  эмоций  затерялась
простая мысль о том, что сегодня вторник, а по вторникам и пятницам  Андрюша
плавает в бассейне до половины девятого и дома появляется только в девять.
   Нельзя сказать, чтобы Шура была серьезно влюблена в  Андрюшу.  Просто  ей
нравилось нравиться ему, он был красивый, умный, не матерился и не сплевывал
сквозь зубы через слово, никогда не носил трикотажных штанов,  спущенных  до
половины задницы, не ковырял прыщи на лице, у него  их  просто  не  было,  в
общем,  не  страдал  дурацкими  подростковыми   комплексами,   превращавшими
большинство Шуриных ровесников в грубых придурков.
   Когда он был рядом, провожал ее, звонил по двадцать раз за  вечер,  писал
многозначительные  записки  и  подкидывал  в  ее  рюкзачок,  она   на   него
презрительно фыркала, делала вид, что ей до смерти надоели  его  ухаживания.
Но стоило ему хоть немного ослабить напор, Шура начинала бурно  страдать  и,
если честно, то сама не знала, что приятней - надменно принимать  поклонение
Андрюши или страдать.
   Прежде чем сесть  за  учебник,  Шура  съела  холодную  котлету  прямо  со
сковородки, стоя у плиты и задумчиво глядя в темное окно. Потом, заметив  на
полке распечатанную пачку  маминых  сигарет,  закурила.  Курила  она  крайне
редко, не затягиваясь, но сейчас очень уж захотелось. И разумеется, именно в
этот момент тихо  звякнул  домофон.  Шура  едва  успела  загасить  сигарету,
распахнуть окно, прополоскать рот у кухонного крана, как дверь открылась.  С
пылающими щеками и колотящимся сердцем Шура отправилась в прихожую встречать
маму.
   Юлия Николаевна устало рухнула на  табуретку  и,  прежде  чем  раздеться,
несколько минут сидела, закрыв глаза. Шура опустилась перед ней на  корточки
и уткнулась лицом в ее колени, главным  образом  для  того,  чтобы  мама  не
учуяла запах дыма у нее изо рта. Юлия Николаевна погладила дочь по голове  и
тихо спросила:
   - Скажи, пожалуйста, ты знаешь певицу Анжелу?
   - Да, а что? - Шура подняла лицо и  удивленно  взглянула  на  маму  снизу
вверх.
   - Расскажи мне о ней.
   - Приехала из Свердловска четыре года назад  с  парой  неплохих  песенок,
нашла возможность раскрутиться, сняла штук пять клипов. Вообще  она  ничего,
прикольная, но, на мой  взгляд,  слишком  уж  отвязная.  Хамит  в  интервью,
рассказывает, какая она талантливая, как  все  ей  завидуют.  Раньше  волосы
перекрашивала раз в месяц, во все цвета  радуги,  а  недавно  вообще  наголо
обрилась.  А  что,  она  пришла  к  тебе  в  клинику?  Неужели  решила  бюст
увеличить?
   - Ее привезли к нам на консультацию. У нее  разбито  лицо,  поломан  нос,
повреждены мягкие ткани.
   - Что, в катастрофу попала?
   - Нет. Ее кто-то страшно избил, как будто нарочно изуродовал.
   - Кошма-ар, - покачала головой Шура, -  ну  ты  же,  мамочка,  гениальный
хирург, ты ей  личико  починишь.  Кстати,  она  сама  виновата.  У  нее  был
любовник-чеченец, это наверняка  его  работа,  -  Шура  тяжело  вздохнула  и
принялась стягивать с мамы сапоги.
   - Погоди, Шура, а ты откуда знаешь о любовнике-чеченце?
   - Ну откуда? Из прессы, конечно, - усмехнулась Шура, - то есть, я думала,
она сама нарочно распустила такой слух, для скандала. Во всех интервью ее об
этом спрашивают, а она отрицает. Но значит, правда...
   - Она говорит, ее избили какие-то неизвестные хулиганы. Слушай,  Шура,  а
почему ты думаешь, что чеченец