выполнив  определенную
программу,  чувствуют,  что  должны  остановиться.  Но  сами  не   могут   и
подсознательно стремятся в ловушку.
   - Да, я где-то читал об этом. Но не верю. К тому же Исмаилов не маньяк, а
террорист, - возразил Сергей.
   - Ну разница не столь велика - тонко улыбнулся Райский,  -  главное,  что
Исмаилов дает вам шанс довершить боевую операцию, которая провалилась не  по
вашей вине. Вы возьмете его живым. У нас осталось еще множество деталей,  но
и времени вполне достаточно. Ваше лицо  заживет  не  ранее  чем  через  пару
недель.
   Разумеется, не надо объяснять, что разговор этот должен  остаться  строго
между нами.
   - Разумеется, - эхом отозвался Сергей.

Глава 21

   Ровно в полдень тишину горной деревни на греческом острове Корфу разорвал
рев мотора. Мотоцикл остановился на крошечной площадке под  старой  высохшей
оливой. Мужчина лет тридцати, невысокий, крепкий, совершенно голый, если  не
считать грязных белых шорт, снял шлем, зашел в кафе,  уселся  за  столик  на
узкой веранде и закурил.
   Хозяин кафе старый Спирос поздоровался по-английски, положил перед гостем
книжку меню, заранее зная, что тот не раскроет, небрежно  отодвинет  локтем,
потом страшно медленно, как чудовище из детского  кошмара,  поднимет  глаза,
светло-серые, мутные, и произнесет с жестким неприятным акцентом:
   - Пятьдесят грамм метаксы и стакан минеральной воды без газа.
   Спирос, приняв этот скудный заказ, удалился в кухню и трижды осенил  себя
крестным знамением перед ликом своего покровителя, святого Спиридона, обещая
себе и святому, что если завтра в полдень голый человек с  мертвыми  глазами
ступит на порог его маленького тихого заведения, он, Спирос, захлопнет дверь
и перевернет табличку "закрыто" прямо перед  облупленным  носом  проходимца.
Пусть старуха Ефимия ворчит, сколько душе угодно. Не велика беда -  лишиться
такого посетителя. Он появляется здесь уже в третий раз, заказывает на грош,
а хамит на десять тысяч драхм.  Он  опять  не  потрудился  добавить  простое
"плиз" к своему скудному  заказу  и  опять  наверняка  не  доставит  чаевых.
Аккуратно пересчитает сдачу, сгребет в кулак  и  спрячет  в  карман  грязных
коротких штанов. Дело не в копейках. Не нужны Спиросу его  паршивые  чаевые.
Важно отношение, простая человеческая вежливость, вот что.
   Однако сегодня, сделав обычный заказ, посетитель вдруг произнес, глядя на
Спироса в упор своими нехорошими глазами:
   - Кто-нибудь в вашей деревне сдает комнату?
   Вопрос прозвучал настолько странно, что Спирос растерялся.  Деревня  была
совершенно не курортным местом. Дюжина белых каменных домиков, прижавшихся к
отвесному склону, как ласточкины гнезда,  в  шестистах  метрах  над  уровнем
моря, церковь, супермаркет, бензоколонка, кафе старого Спироса и  больше  ни
чего интересного. До ближайшего пляжа приходилось добираться  на  машине  по
узкому серпантину. Туристы попадали сюда только проездом, если  направлялись
к  знаменитому  высокогорному  монастырю  святого  Пантелеймона  или  просто
путешествовали по острову. Никто никогда не сдавал здесь комнат. Именно  эту
последнюю фразу и произнес старый Спирос, медленно, тщательно, как школьник,
выговаривая английские слова.
   - Почему? - спросил посетитель. Короткое "уай?" прозвучало как угроза.
   Спирос рефлекторно отшатнулся.
   - Если вы  спуститесь  на  пару  сотен  метров,  сможете  найти  отличные
апартаменты и виллы. До пляжа рукой подать, и чудесный сервис, сэр!
   - Но я хочу поселиться именно здесь, всего на три дня, - голос  его  стал
мягче, он уже не хамил, а просил, как будто даже умолял, - я устал от  моря,
мне нравится горный пейзаж.
   - Нет, - Спирос растянул тонкие губы в любезной улыбке, - очень сожалею.
   Простите, из какой вы страны?
   Посетитель ничего не ответил, отвернулся, упер  свой  немигающий  мертвый
взгляд вдаль,  в  горизонт.  Ровная  линия  моря  справа  обрывалась  сизыми
пустынными скалами албанского берега.
   Спирос отправился за минеральной  водой  и  метаксой.  Через  пять  минут
посетитель осушил стаканы, как всегда, не оставил ни гроша  чаевых,  напялил
свой сверкающий красный шлем, вышел из кафе, опрокинув по дороге стул  и  не
потрудившись его поднять. Мотоцикл взревел и не поехал, а почти взлетел  над
узкой горной дорогой.
   - Этот немец совершенно сумасшедший! - прокричала  прямо  в  ухо  Спиросу
старуха Ефимия. - Надо записать номер и позвонить в полицию!
   Спирос пошевелил пышными усами и неопределенно  хмыкнул  в  ответ.  Из-за
рева мотоцикла он не расслышал ни слова.
   - Хорошо, если пострадает он один!  -  Ефимия  проводила  взглядом  голую
спину мотоциклиста. Обожженная кожа, обильно  смазанная  маслом  от  загара,
была такой же красной и блестящей, как шлем на  голове.  -  Эй,  Спирос,  ты
слышал, что  я  сказала?  Надо  позвонить  в  полицию  и  сообщить  об  этом
сумасшедшем немце. - Старуха расколола два яйца, вылила  в  миску,  плеснула
молока из пакета и принялась ожесточенно взбивать.
   Спирос медленно развернулся, заглянул за прилавок и поднял лохматые седые
брови так высоко, что они скрылись под козырьком джинсовой кепки.
   - Что ты делаешь, Ефимия? Разве кто-нибудь заказывал омлет?
   - Я хочу омлет! Я не завтракала сегодня. - Ефимия  выплеснула  содержимое
миски на сковородку, охнула и отпрыгнула от  брызг  раскаленного  оливкового
масла. - Может, этот тип вообще американец. Европейцы ведут себя приличней.
   Даже немцы и русские.
   - Для американца у  него  слишком  европейский  английский,  -  отозвался
Спирос и с громким шорохом развернул вчерашнюю газету.
   - Можно подумать, ты что-то понимаешь в этом, - проворчала Ефимия, - а  в
полицию все-таки надо позвонить. Могу поспорить, если не сегодня, то  завтра
обязательно случится катастрофа на дороге. - Перестань, Ефимия,  не  каркай,
-"поморщился Спирос. Ему  вдруг  непонятно  почему  стало  жаль  человека  с
обгоревшей воспаленной кожей и мертвыми глазами.
   Мотоциклист между тем лихо вписался  в  опасный  поворот.  Ветер  приятно
обдувал его. С каждым десятком метров дорога становилась круче, уже.  Справа
наползали отвесные скалы. Полуденный солнечный свет вылизывал каждую  деталь
ландшафта до невозможного блеска, превращал в жемчуг тусклый булыжник. Слева
был отвесный обрыв.  Внутри,  на  дне  пропасти,  лежала  ясная  неподвижная
морская  гладь,  гигантское  зеркало,  в  которое  гляделось   густо-голубое
безоблачное небо.
   Мотоциклист притормозил, навстречу медленно двигался  открытый  джип,  из
салона торчало человек десять молодых  туристов,  загорелых  до  черноты,  в
темных очках и цветных платках-"банданках".  Они  беззвучно  открывали  рты,
смеялись, скаля ослепительные  зубы.  Грохот  тяжелого  рока  и  рев  мотора
заглушали все прочие звуки. Мотоциклист вильнул влево и упер ногу в землю  в
нескольких  сантиметрах  от  края  обрыва.  Порванный  кроссовок   неприятно
шваркнул по мелкой  острой  гальке,  несколько  камушков  попало  в  дыру  у
большого пальца. Джип аккуратно проплыл мимо, унося  с  собой  оглушительную
музыку,  беззвучный  гогот.  Среди  его  пассажиров  мотоциклист  машинально
отметил девушку не старше восемнадцати, блондинку, остриженную под мальчика.
Кожа ее была значительно темнее волос,  условный  лифчик  почти  не  скрывал
тяжелую смуглую грудь, шею  рассекала  надвое  тонкая  ярко-красная  полоска
модной татуировки, похожая на  странгуляционную  полосу.  Она  оглянулась  и
помахала ему рукой.
   Он заглушил мотор, вручную откатил мотоцикл  к  скале,  прыгая  на  одной
ноге, снял кроссовок, вытряхнул камушки. Тишина длилась меньше минуты.  Едва
он успел надеть кроссовок и оседлать мотоцикл, дорога  загудела,  задрожала,
из-за поворота показалась огромная морда трейлера-водовоза.
   Серебристая громадина, украшенная сине-красной рекламой  пепси,  занимала
всю ширину  дороги,  одним  боком  терлась  о  скалу,  вторым  нависала  над
пропастью.
   Водитель не собирался сбавлять скорость, хотя отлично видел мотоциклиста.
   Деться было некуда.  Единственный  вариант  -  опираясь  ногой  о  землю,
медленно скакать назад вместе с мотоциклом,  до  тех  пор,  пока  дорога  не
станет шире, а там, прижавшись к скале, пропустить этого урода.
   С высоты, из кабины, темнело лицо водителя. Рядом маячил смутный  женский
силуэт. Молодой бородатый грек как будто дразнил, издевался, пер вперед,  не
давая опомниться.
   - Придурок, мать твою! - выкрикнул мотоциклист по-русски, сплюнул и  стал
пятиться быстро, как мог. Глаза заливал горячий едкий пот,  зеркало  заднего
вида было повернуто не правильно. Он знал, что  где-то  совсем  близко  надо
свернуть.
   Трейлер негромко, насмешливо просигналил. Мотоциклист сильно вздрогнул  и
рефлекторно отшатнулся  назад,  подпрыгнув  вместе  с  мотоциклом,  чувствуя
позади пустоту.
   Вокруг все светилось, трепетало. Каждый оливковый лист,  каждый  кузнечик
радовался жизни так, словно жить ему суждено вечно. Водитель грузовика вроде
бы пытался тормозить, но неповоротливая махина стремительно двигалась вперед
по инерции, слишком крут был склон.
   "А вот это  действительно  все.  Я  сейчас  сорвусь",  -  успел  подумать
мотоциклист.
   Нога его описала высокую дугу, он отскочил от края,  через  долю  секунды
пустой мотоцикл скользнул в  пропасть,  и  далеко  внизу  тяжело  и  страшно
взорвалась морская гладь.

***

   - Сегодня у нас последняя процедура, сказала Юлия Николаевна,  -  на  вас
действительно все заживает как на собаке.
   Сергей прикрыл глаза и подставил лицо под тонкий лазерный луч.
   - Вы больше сюда не приедете? - спросил он.
   - Нет. Через месяц я уберу оставшиеся рубцы.
   - Мы опять встретимся здесь? - он кашлянул, чувствуя, что  задает  глупый
вопрос.
   - Сюда я больше не вернусь. Вероятно, вы тоже. Мы встретимся в клинике, в
моем кабинете.
   - А где ваша клиника?
   - В центре  Москвы,  неподалеку  от  метро  "Проспект  Мира".  Старайтесь
беречься прямых солнечных лучей. На улице  носите  темные  очки  и  кепку  с
большим козырьком.  Брейтесь  как  можно  аккуратнее.  Я  тут  оставила  вам
специальные  гели,  жидкое  мыло,  крем.  Пользуйтесь  только  ими.  Там  на
коробочках все написано.
   - Спасибо. Я понял. - На здоровье, - она улыбнулась одними губами.  Глаза
оставались серьезными.
   - И все? - спросил, глядя в пол.
   - Да. А что?
   - Ничего.
   Пока она складывала лазерный аппарат в  чемоданчик,  они  оба  напряженно
молчали.
   - Всего доброго, - сухо попрощалась она, подошла  к  двери  и,  кашлянув,
добавила:
   - Пожалуйста, будьте осторожны.  Сергей  резко  поднялся,  никак  не  мог
попасть ногой в кроссовок. Юлия Николаевна уже открыла дверь.
   - Подождите! - крикнул он так громко, что она вздрогнула. - Подождите,  я
провожу вас.
   Он наконец обулся и так поспешно бросился к ней, что  они  столкнулись  в
дверном проеме.
   - Простите, - он взял ее за плечи, совершенно машинально, как  будто  она
сейчас упадет и надо удержать.  Несколько  секунд  они  стояли,  не  дыша  и
стараясь не смотреть друг другу в глаза.
   - У вас шнурки развязаны, - сказала она.
   - Да, спасибо, - он отступил на шаг, присел на корточки,  завязал  шнурки
кроссовок, - я провожу вас до машины, если не возражаете,  -  голос  у  него
стал совершенно деревянным.
   - Конечно.
   Она ходила страшно быстро, и он решил, что она спешит поскорее отделаться
от него. Они молча шли по главной аллее к воротам.  Он  лихорадочно  пытался
придумать, что бы такое  сейчас  сказать,  но  в  голове  гудел  безнадежный
идиотский монолог, ни слова из которого нельзя было произнести вслух.
   "Я больше никогда ее не  увижу.  Через  месяц  все  будет  по-другому,  и
неизвестно, удастся ли мне прийти к ней в клинику, потому что вообще  ничего
не известно.  Одиночка,  который  выходит  охотиться  на  Исмаилова,  должен
оставить завещание и заказать место  на  кладбище.  Завещать  мне  нечего  и
некому. Меня вообще нет,  я  призрак,  безымянная  тень  какого-то  хлипкого
мерзавца".
   - Райский наконец объяснил вам что-нибудь? - спросила  она  чуть  слышно,
когда они подошли к ее вишневой "Шкоде".
   - Да, у нас состоялась глобальная беседа.
   - Ну и зачем понадобился весь этот жестокий  спектакль  и  почему  нельзя
было заранее сообщить  вам  о  пластической  операции?  Впрочем,  можете  не
рассказывать, это, вероятно, тоже государственная тайна.
   - Никакой тайны. Просто полковник очень занятой человек. У него  не  было
времени, чтобы поговорить со мной  до  операции.  А  поручить  такой  важный
разговор кому-то другому он не счел возможным. Да Бог с ним, с  полковником.
Давайте лучше...
   - Что? - она смотрела на него  блестящими  странными  глазами.  Она  была
почти одного с ним роста, впрочем, если бы не каблуки, то все-таки  ниже  на
полголовы.
   Она смотрела и ждала, что еще он скажет на  прощание,  а  он  понятия  не
имел, как задержать ее хотя бы на несколько минут.
   - Нет. Ничего, - пробормотал он сердито, - до свидания.
   Она молча кивнула, отступила на шаг, открыла машину,  села  за  руль.  Он
развернулся и, не оборачиваясь,  зашагал  по  аллее.  Мотор  взревел,  потом
затих, и машина коротко, звонко просигналила. Он на секунду замедлил  шаг  и
готов был бежать назад, но тут же понял, что Юлия Николаевна просто погудела
охране, чтобы открыли ворота.

Глава 22

   Владимир Марленович Герасимов долго и  необычайно  внимательно  наблюдал,
как колышутся занавески. Каждое движение белого кружевного полотна повторяла
сиреневая четкая тень. Полукруглое окно было наполнено идеальной  голубизной
июльского греческого неба. Трехэтажная вилла Владимира  Марленовича  венчала
невысокую отвесную скалу, округлым фасадом выходила в открытое море. Спальня
была на третьем этаже. Из окна открывался строгий и прекрасный вид,  море  и
небо, разделенные линией горизонта. Когда этот единственный пространственный
ориентир таял в ночной темноте или в тумане, можно было на несколько  секунд
почувствовать себя парящим в невесомости.
   Занавески  бились  и  трепетали  в  определенном  музыкальном  ритме,   и
Владимиру Марленовичу  стало  казаться,  что  это  пустые  кружевные  рукава
призрачного дирижера. Таким образом, окно превращалось в  живот  гигантского
маэстро,  и  если  продолжить  игру,  то  головой   мог   послужить   плавно
искривленный фарфоровый овал настенных часов.
   Часы эти Владимир Марленович купил пару лет  назад  в  маленьком  городке
Фигерасе на границе Испании  и  Франции  в  театре-музее  Дали.  Знаменитыми
мягкими часами были заполнены все сувенирные  лавки  городка.  Расплавленное
время в виде ювелирных  украшений,  кофейных  чашек,  статуэток  из  дерева,
серебра, хрусталя,  фарфора,  вазочек,  пепельниц,  зажигалок  и  собственно
часов, от огромных напольных и настенных до маленьких наручных, смотрело  на
толпы оголенных туристов и усмехалось кривым шутовским циферблатом. Владимир
Марленович купил на память один из самых  дорогих  образцов  и  повесил  над
окном спальни своей греческой виллы. Как и все часы в доме,  эти  показывали
не местное время, а московское. Сейчас обе стрелки сомкнулись на  двенадцати
и получился тонкий правильный нос. За рот  вполне  могло  сойти  треугольное
фирменное клеймо внизу.
   Маэстро покачивал своей кривой овальной  головой  в  такт  неслышной,  но
безусловно патетической музыке, размахивал пустыми рукавами и был  настолько
отчетлив,  что  Владимир  Марленович  не  сумел  избавиться  от  него,  даже
зажмурившись.
   Следовало встать и начать день. Дверь бесшумно открылась, вошла горничная
Оксана,  беловолосая,  маленькая,  с  тонкой   талией   и   полными   тупыми
щиколотками.
   Ее каждый раз привозили с собой из Москвы. За первые два дня она обгорала
до красноты, но все равно все свое свободное время проводила на пляже.
   Владимир Марленович требовал, чтобы  прислуга  в  доме  ходила  в  мягких
тапочках на плоской резиновой подошве. Оксана стеснялась  своего  маленького
роста и постоянно приподнималась на цыпочки. Несколько секунд Владимир?
   Марленович слушал ее тихое, тактичное сопение. Она стояла у  двери  и  не
знала, что делать.
   - Я не сплю, детка, - произнес он, - заходи, не стесняйся.
   - Доброе утро, Владимир Марленович, -  голос  ее  прозвучал  как  далекий
сухой шелест. Он заметил, что она избегает смотреть ему в глаза,  и  быстро,
равнодушно спросил:
   - Стас не появлялся?
   Она вздохнула и отрицательно помотала головой.
   - Ну что ж, пора вставать, - Владимир Марленович  спустил  на  пол  худые
безволосые ноги. Оксана поспешно подала ему халат и отвернулась.

***

   Пронзительно,  неприятно  крикнула  чайка  у  самого  окна.   За   стеной
послышался легкий резиновый  скрип.  Замерев  на  миг,  Владимир  Maленович
увидел совершенно отчетливо, словно  стена  была  прозрачной,  как  охранник
Николай подкатил кресло ближе к телевизору,  бережно  погрузил  в  бархатную
мякоть свой железный зад, не  глядя,  нащупал  пульт  на  журнальном  столе.
Огромный плоский экран несколько секунд мерцал  и  переливался,  как  ртуть,
потом наполнился яркими рекламными красками, визгом  и  грохотом  молодежной
музыки. Николай переключил  на  другой  канал.  Там  звучал  знакомый  голос
русского комментатора.
   - Что должно было произойти, чтобы наш Коля опоздал  к  двенадцатичасовым
новостям на целых  пять  минут?  -  громко  спросил  Владимир  Марленович  и
подмигнул  Оксане.  Она  улыбнулась  не  разжимая  губ  и  стала  похожа  на
ярко-розового игрушечного лягушонка. - Ну  да,  конечно,  вчера  вечером  он
слишком увлекся омарами и, вероятно, провел бессонную ночь. Надеюсь, ты дала
ему активированный уголь?
   На отдыхе за границей отношения между хозяевами и  прислугой  становились
теплее и проще, чем в Москве.
   За стеной гудели голоса. Ведущий переключался  на  корреспондентов.  Слов
невозможно было разобрать. Владимир Марленович отправился в  ванную  и,  уже
закрывая дверь, услышал треньканье телефона. Оксана взяла трубку,  и  по  ее
спокойному тону он понял, что это был вовсе не тот звонок, которого он  ждал
уже вторые сутки.
   Стас уехал на мотоцикле, сказав, что вернется к вечеру, и  исчез.  Здесь,
на маленьком Корфу, Владимир Марленович не волновался за жизнь сына. О  том,
что Стас отправился в Грецию вместе с родителями, никто посторонний не знал.
Однако генерала раздражало хамство, наплевательство. После всего пережитого?
после долгих серьезных разговоров, после всех  этих  смиренных  "я  понял...
больше не буду...",! Стас опять выключил телефон  и  с  тупым  упорством  не
давал знать о себе.
   Генерал скинул халат перед зеркальной стеной.  В  ярком  свете  кожа  его
казалась  страшно  бледной,  даже  чуть  зеленоватой.  Врачи  запретили  ему
загорать, в этом году солнце было слишком активным. Впервые он  ни  разу  не
вышел на свой уютный пляж, не окунулся в море. Он  оглядел  себя  с  ног  до
головы,  внимательное  и  равнодушно,  как  будто  это  было  чье-то  чужое,
безобразное тело. Правда, безобразное, с тонкими  руками  и  ногами,  узкими
покатыми  плечами,  но  массивным  туловищем,  дряблым  брюхом,   складчатым
обвислым валиком вокруг талии.
   Владимир Марленович встал на весы. Стрелка затрепетала и остановилась  на
восьмидесяти. За последние две недели он сбросил десять килограммов.  Ничего
удивительного. Он пережил сильнейший стресс. Но сейчас  можно  было  немного
успокоиться. Перед отъездом он заплатил полковнику Райскому пятьдесят  тысяч
долларов наличными. Теперь полковник действовал не как его приятель и бывший
подчиненный, а как нанятый и оплаченный сотрудник. Так оно всегда верней.
   Райский доложил генералу, что для Стаса создан  двойник.  Некий  военный,
майор, профессионал, должен принять огонь на себя. На время он займет  место
Стаса, поселится в его квартире и сделает все  возможное,  чтобы  приблизить
развязку.
   Это было даже бо