ет, и много лет прошло, а, Герасимов? - Он подмигнул, опустился
рядом на тахту. - Есть  вещи,  которые  нельзя  забывать.  Даже  если  очень
хочется.
   Стас  передернул  плечами,  пытаясь  скинуть  руку  Мультика,  но  тонкие
железные пальцы впились в него еще крепче.
   - Слушай, Юрка,  мы  сейчас  не  будем  это  обсуждать,  -  процедил  он,
сдерживаясь из последних сил, - я все равно ничего не знаю.
   - Не знаешь? А зачем разговор завел?
   - Ты сказал о частных детективах,  я  вспомнил,  что  один  мой  приятель
спрашивал, нет ли у меня таких знакомых.
   - Чего же он к ментам не пошел  со  своим  странным  дерьмом,  этот  твой
приятель?
   - Ну менты - это само собой, однако, на них надежды мало... -  забормотал
Стас, чувствуя неожиданную жуткую слабость во всем теле. - Чтобы они всерьез
занялись этим делом, его сначала убить должны. Им нужен труп, а  нет  трупа,
так и говорить не о чем. То есть шофера его убили, ко у шофера могли быть  и
свои собственные проблемы.
   - Могли быть, - важно согласился Мультик, - он ведь наверняка  не  просто
шофер, а еще и охранник. Вертухай. Поганая порода.
   - Почему вертухай? - растерянно мигнул Стас. - Телохранитель.
   - Вот оно как бывает, - Мультик  нравоучительно  поднял  вверх  палец,  -
чужое тело охранял, а свое не сберег. Что же, менты разве этой мокрушкой  не
занимаются?
   - Конечно... А вообще не знаю. Слушай, Юрка, вот ты сидел, да? Были такие
охранники в вашей зоне, которым потом, после освобождения, кто-нибудь метил?
   -  Чего?  -  презрительно  сморщился  Мультик.  -  Чего   ты   бормочешь,
Герасимов?
   Этот твой телок, он в зоне, что ли, служил?
   - Почему мой? Я вообще ни при чем, я просто спрашиваю, могло такое  быть,
что охранник так кого-нибудь допек, что потом, через много лет, его замочили
за это?
   - Ага, я понял, - Михеев важно кивнул, - ты просто так интересуешься, для
общего развития. Консультация специалиста тебе нужна? Да? Могли замочить.  А
могли и помиловать. Всякое в жизни бывает. Только этот твой, который  ничего
не помнит, пусть особо не рассчитывает на случайные совпадения. Кажется мне,
что его телка замочили не потому, что был когда-то вертухаем, а потому,  что
хотели  показать  этому  твоему,  беспамятному,  как  все  просто  и  быстро
делается.
   - Юра, послушай, давай мы  с  тобой  серьезно  поговорим,  ты,  наверное,
думаешь до сих пор, что у меня с ней что-то было и я как бы... -  он  поднял
глаза, встретил  такой  ледяной,  такой  насмешливый  взгляд  Мультика,  что
замолчал, ослаб и весь взмок.
   Михеев тоже молчал, и пауза все расползалась, накапливалась в  атмосфере,
как угарный газ. Наконец зазвучал спокойный бас Мультика:
   - Когда я попал в крытку, мне очень хотелось умереть. Я бы наверняка себя
как-нибудь кончил, однако это было не просто. Это было недоступной роскошью,
как поездка за границу при Сталине или как любовь с голливудской звездой.
   Понимаешь, Герасимов, когда ты ни на секунду  не  можешь  остаться  один,
трудно себя убить. Некоторые пытались, но у нас был  очень  умный  и  хитрый
кум. Попытки самоубийства, как правило,  предупреждались,  а  если  все-таки
кому-то удавалось повеситься или полоснуть по венам заточкой, то спасали.  И
потом приходилось очень, очень жалеть. Там умеют заставить  каяться,  поверь
мне, Герасимов, умеют.
   А смерть остается сладкой заветной мечтой. Вот у тебя, Стас, есть  мечта?
- Мультик обнял его за плечи и придвинулся к нему совсем близко. -  Молчишь?
Ну попробуй подумай, чего тебе сейчас хочется больше всего на свете?
   "Чтобы тебя, Мультик, не было нигде и никогда!" - отрешенно подумал  Стас
и почувствовал на щеке теплое спокойное дыхание  Юры  Михеева.  От  него  не
пахло ни перегаром, ни болезнью, ни грязью. От него вообще ничем  не  пахло,
словно он был призраком. У Стаса сильно кружилась голова,  его  тошнило.  Он
беспомощно хлопал глазами и опомнился только тогда, когда Херувим убрал руку
с его плеча и отодвинулся.
   - Потеешь ты сильно, Герасимов, - произнес он, брезгливо вытирая ладонь о
свои трикотажные штаны, - вон, свитер у  тебя  насквозь  мокрый.  Знаешь,  я
думаю, очень скоро твоему приятелю смерть покажется недоступной роскошью. Он
захочет ее, как самую прекрасную женщину на свете, он будет думать только  о
ней.
   Привстань-ка.
   Стас послушно поднялся. Мультик скинул тапки, улегся на тахту,  свернулся
калачиком, положил руки под щеку.
   - Слышь, Стас, там в прихожей ватничек  висит,  ты  накрой  меня,  знобит
что-то.
   Стас на свинцовых  ногах  поплелся  выполнять  просьбу,  снял  с  вешалки
ватник, накрыл Мультика. Наклонившись, он услышал сонное бормотание:
   - Иди домой, Герасимов. Устал я от тебя. Видишь, какой  я  весь  насквозь
больной, к едрене фене...  А  у  приятеля  твоего  есть  способ  вылезти  из
странного дерьма. Есть один хороший способ,  очень  надежный.  Веревочка  да
мыла кусок...

Глава 14

   - Мама, проснись, ну мамочка! Юля открыла глаза и увидела над собой  лицо
Шуры.
   - Который час? - спросила она, потягиваясь.
   - Половина одиннадцатого.
   - Ты почему не в школе?
   - Ты что, мам? Сегодня суббота!  Давай  вставай,  хотя  бы  раз  в  жизни
позавтракаем вместе. Ты в котором часу приехала вчера?
   - Кажется, в пять, - Юля села на кровати и погладила дочь по  волосам,  -
Шурище, маленькая моя, солнышко, я так соскучилась по тебе.
   - Я по тебе тоже, мамочка, - хмуро кивнула Шура, - иди в душ.
   - Все, иду. А где Вика?
   - В клинике. Тебя ждет, - ответила Шура и вышла.
   Конечно, никакой сотрудницы Райского в свой дом Юля не пустила.  С  Шурой
она попросила пожить верную надежную медсестру Вику. Это  был  самый  лучший
вариант. Вика была девушкой свободной,  одинокой,  и  ей  ничего  не  стоило
переехать на недельку к Юлии Николаевне. К  тому  же  с  Шурой  они  отлично
ладили, разница в возрасте у них была всего десять лет. Веселая,  энергичная
Вика замечательно влияла на мрачноватую, сложную Шуру.  Вместе  с  ней  Шура
бегала по  утрам,  ела  на  завтрак  овсянку  с  фруктами  и  орехами,  пила
свежевыжатый апельсиновый сок и био-кефир, без всякого  нытья  и  возражений
приводила в порядок не только свой письменный стол, но и всю квартиру.
   Выйдя из душа, Юля услышала рев соковыжималки и увидела на кухонном столе
две миски с овсянкой.
   - Мам, когда это кончится? - спросила Шура, разливая по стаканам сок.
   - Скоро, солнышко. Уже скоро.
   - Отец звонил. Я сказала, ты в командировке. Он просился в  гости,  я  не
пустила.
   - Почему?
   - Ну что ты задаешь дурацкие вопросы? - Шура  выпятила  губу,  дунула,  и
длинная челка взлетела вверх, как птичье крыло. - Мы ведь это уже проходили.
   Сначала он будет скромно сидеть на  краешке  стула  и  смотреть  на  меня
умоляющими глазами, потом начнет с театральным пафосом  рассказывать,  какой
он хороший и какая ты плохая.
   - Ничего, могла бы и потерпеть, - заметила Юля.
   - Зачем? - Шура с аппетитом принялась за овсянку. - Жалко, грецкие  орехи
кончились. С ними еще вкусней. Мам, а тебя там кормят хотя бы?
   - На убой, - кивнула Юля.
   - По тебе не заметно, чтобы на убой. Ты похудела. - Это от тоски по дому,
- улыбнулась Юля. - Слушай, тебе его совсем не жалко?
   - Кого? Папашку моего?  -  Шура  со  звоном  отложила  ложку  и  фальшиво
расхохоталась. - Ой, мамочка, я умираю! Нам вот с  тобой  больше  поговорить
совершенно не о чем, да?
   - Ты мне только ответь -  совсем  не  жалко?  И  мы  сразу  сменим  тему,
хорошо?
   - Нет, мамочка. Мне его не жалко ни капельки. Я, в отличие  от  тебя,  не
считаю  его  несчастным  и  больным.  Если  он  и   свихнулся   слегка,   то
исключительно  по  собственной  инициативе.  Он  не  мог  пережить,  что  ты
талантливее его, что ты больше  зарабатываешь,  что  ты  сильная,  красивая,
самостоятельная.
   - Перестань. Он тоже далеко не бездарь и не урод, -  поморщилась  Юля,  -
просто его так воспитали с  детства,  ему  внушили,  что  настоящая  женщина
должна сидеть дома и полностью зависеть от мужа.
   - Ага, он не виноват. У него было трудное детство! - Шура почти  кричала,
щеки ее налились жарким румянцем. - Знаешь, мамочка, как это называется?
   Зависть!  Самая  обыкновенная,  пошлая,  мерзкая  зависть.  У   него   не
получилось стать классным хирургом, а ты сумела, и он  здесь  орал,  что  на
самом деле ты просто спишь с Мамоновым,  поэтому  тебя  взяли  в  клинику  и
платят такую высокую зарплату.
   - Так, Шура. Все. Пора действительно менять тему, - тихо произнесла  Юля,
- расскажи, как у тебя дела в школе.
   - Хорошо! - рявкнула Шура и опять схватила ложку. - В школе  у  меня  все
отлично. За контрошку по физике я  получила  четыре  балла.  Правда,  успела
схватить банан по литре, но я же не виновата, что эта идиотка заставила  нас
учить  наизусть  какой-то  там  сон   Веры   Павловны   из   "Что   делать?"
Чернышевского. Я честно призналась, что не могу.
   - Вы что, Чернышевского проходите? - удивилась Юля.
   -  Нет,  конечно!  Но  наша  идиотка   Чрезвычайка   считает,   что   без
Чернышевского нельзя понять эпоху и вообще всю  дальнейшую  историю  России.
Нет, в принципе я согласна. Этот козел здорово нагадил, знать его  надо.  Но
ведь не учить же наизусть как образец высокой прозы! Для  того  чтобы  иметь
представление о Чернышевском, вполне достаточно прочитать "Дар" Набокова.  Я
не виновата, что Чрезвычайка ненавидит  Набокова  и  обожает  Чернышевского.
Между прочим, она член Коммунистической партии, бегает на все митинги.
   - Ну с литературой понятно. Еще какие оценки? -  спросила  Юля,  надеясь,
что разговор о бывшем муже закончен. Но она ошиблась.
   - Пятерки по английскому и по информатике. Кстати, папашка просто  достал
меня по телефону с вопросами об оценках. Я сказала,  что  учусь  на  двойки,
курю марихуану и состою на учете в детской  комнате  милиции.  Спросила,  не
может ли он на  бланке  своей  районной  поликлиники  выписать  мне  десяток
рецептов на хорошие колеса и организовать аборт так, чтобы ты об этом ничего
не узнала, потому что моего десятого аборта ты просто не переживешь и я могу
остаться сиротой.
   - С ума сошла? Зачем ты над ним издеваешься?
   - Знаешь, а он вовсе не заметил, что я издеваюсь. Он поверил.
   Представляешь, какой добрый и благородный человек? Поверил! - Шура  опять
засмеялась, дунула на челку и тут же лицо ее стало серьезным. - Меня  тошнит
от него. Он поверил потому, что ему так приятней. Для  него  настоящий  кайф
это слышать. Бальзам на раны.
   - Господи, Шура, ну что ты говоришь!
   - Я правду говорю, мама. А ты врешь самой себе и мне тоже. Не за что  его
жалеть. Ты вспомни, какие он тебе закатывал  сцены,  как  следил  за  тобой,
шантажировал, как вел себя на суде, когда вы разводились! Тоже мне, мужчина,
царь природы!
   - Он просто любил меня, Шура. И тебя любил. Очень сильно. Но по-своему. И
вообще ты была маленькая и ничего не понимала.
   - Восемь лет-это не такая уж маленькая. Я все отлично понимала.
   Шура доела  кашу,  залпом  допила  сок,  откинулась  на  спинку  стула  и
продолжала говорить уже вполне спокойно:
   - Если бы он тебя любил, он бы радовался твоим успехам,  он  бы  гордился
тобой и не говорил на суде, что ты неполноценная женщина, потому что  родила
ему только одного ребенка, да и то девочку, которую к тому же не в состоянии
воспитывать,  потому  что  занята   исключительно   своей   профессиональной
карьерой.
   - Он сказал это в запале, не подумав. Он сам потом очень жалел об этом, -
тихо возразила Юля, - мало ли  какие  глупости  выкрикивает  человек,  когда
очень сильно нервничает? Нельзя судить за слова.
   - Ой, ладно, мама, - Шура поморщилась и махнула рукой. - Хватит, надоело.
   Ну его к черту! Ты ничего не заметила?  -  глаза  ее  сверкнули  и  хитро
прищурились.
   - Нет, -  Юля  растерянно  огляделась  по  сторонам,  -  да,  конечно,  я
заметила, как у нас чисто. Вы с  Викой  привинтили  держатель  для  бумажных
полотенец...
   - Ну что еще?
   - Новая шторка в ванной?
   - Мама! Эта шторка с рыбками висит у нас сто лет. Вика  просто  постирала
ее в машине. Ты совершенно невозможный человек. Я сегодня  впервые  в  жизни
приготовила тебе завтрак и, между прочим, сварила кофе. Но он уже, наверное,
остыл. Сейчас подогрею.
   - Ох, да, правда, Шурище,  ты  приготовила  завтрак,  -  засмеялась  Юля,
потрясенная до глубины души.
   - Вот так, мамочка! - Шура скорчила смешную торжественную гримасу.  -  Ты
будешь есть или нет? Тебе уже скоро на работу. Между прочим, пока ты была  в
душе, Вика звонила, сказала, тебя Анжела очень ждет, никому не дает покоя.
   Юля терпеть не могла овсянку, но  пришлось  запихнуть  в  себя  несколько
ложек,  чтобы  не  обидеть  ребенка.  Кофе  у  Шуры   получился   жидкий   и
приторно-сладкий, но Юля честно выпила всю чашку и не поморщилась.
   В машине по дороге на работу она старалась не думать о своем бывшем муже,
но после разговора с Шурой ей было  не  по  себе  и  в  голове  стали  опять
прокручиваться самые неприятные подробности.
   Она вышла замуж в двадцать лет, когда  училась  на  третьем  курсе.  Олег
Романов был старше нее  на  десять  лет  и  работал  хирургом  в  Боткинской
больнице.
   Юля проходила там практику. Все началось и  продолжалось,  как  положено.
Быстрые  осторожные  взгляды,   чей-то   день   рождения   с   чаепитием   в
ординаторской, случайное соседство на узенькой  банкетке,  вплотную  друг  к
другу, какие-то бестолковые, но полные тайного смысла разговоры, и  наконец,
как ядерный взрыв, страстный роман.
   Ночные прогулки по, Бульварному кольцу, поцелуи в подъездах,  бесконечные
звонки по телефону и нежный треп по  два  часа,  под  справедливое  ворчание
родителей.
   Романтическая поездка на  Валдай  с  палаткой,  костер,  комары,  печеная
картошка, купание голышом на рассвете.
   Нигде не был так хорош Олег, как  на  природе.  Он  умел  за  пять  минут
разложить палатку, достать  парной  свинины  в  ближайшей  деревне,  разжечь
костер от одной спички и зажарить  на  этом  костре  потрясающий  шашлык.  В
резиновых сапогах и  штормовке,  небритый,  пропахший  дымом,  он  был  куда
привлекательнее, чем в строгом костюме или в белом  докторском  халате.  Ему
надо было стать лесником или геологом. Хирург из него получился скверный. Но
никому в  голову  не  могло  это  прийти,  потому  что  семья  у  него  была
медицинская. Отец - профессор урологии, мать офтальмолог, дедушки и  бабушки
тоже медики.
   Если бы он выбрал терапию или  эндокринологию,  мог  бы  работать  вполне
успешно. Однако он с мрачным упорством убеждал себя и  других,  что  родился
хирургом, и никто, кроме Юли, не догадывался, что он панически боится крови.
   Юля впервые стала подозревать это еще там,  на  Валдае,  когда  пропорола
себе ступню осколком бутылки. Но тогда она решила, что мертвенная  бледность
и дрожащие руки просто поэтому, что это ее кровь, рваная глубокая рана на ее
ноге и если бы Олег обрабатывал рану чужому человеку,  просто  пациенту,  то
ему не пришлось бы перед этим хлебать  водку  прямо  из  горлышка,  большими
глотками.
   Позже оказалось, что точно так же он пил перед  каждой  операцией,  чтобы
заглушить свою фобию, боязнь вида крови, нарушение психики довольно частое и
безобидное, но совершенно несовместимое с профессией хирурга. Впрочем, фобия
возникла не сразу. Сначала,  в  институте,  была  брезгливость,  чуть  более
сильная, чем у других студентов. А преподаватели упорно повторяли, что  врач
не может быть брезгливым, лучше сразу выбрать другую профессию. Олег  хотел,
чтобы его ставили в пример, хвалили и повторяли:  вот  прирожденный  доктор!
Сначала боялся выдать себя, потом стал бояться собственного страха, в  итоге
у него развилась настоящая фобия, которую успешно заглушало спиртное.
   Выпив, он чистил зубы, сосал "холодок", к тому же маска  заглушала  запах
перегара изо рта. Олегу  удавалось  обманывать  коллег  и  самого  себя.  Но
обмануть организм человека, который лежал перед ним на столе, он не мог.
   О том, что Олег пьет перед операциями, так никто, кроме Юли, не узнал. Но
настал момент, когда количество его ошибок перешло в качество и стало  ясно,
что он плохой хирург. Ему перестали доверять сначала коллеги, потом больные.
Он тут же воспользовался классическим и глупейшим механизмом психологической
защиты  -  теорией  заговора.  Он  говорил,  что  коллеги  завидуют  ему   и
настраивают против него больных.
   В восемьдесят шестом году, когда родилась Шура, ему предложили  уволиться
из больницы по собственному желанию. Олег принялся скандалить, качать права,
писать жалобы в министерство, и его уволили в связи с сокращением штатов. Он
устроился в районную  поликлинику  и  завяз  в  тухлых  интригах  обиженного
женского коллектива.
   И тут, конечно, потребовался новый механизм защиты, такой же классический
и такой же глупый - поиск виноватого. Он не утруждал себя долгой  охотой  на
исполнителя этой ответственной роли и выбрал Юлю.
   Она была виновата в том,  что  он  не  сумел  реализоваться  как  хирург,
поскольку не создала ему достойных бытовых условий и надежного тыла.  Вместо
того чтобы заботиться о муже, она занималась исключительно  собой,  любимой,
своей карьерой и пропадала в институте с утра до ночи. Далее  она  оскорбила
его до глубины души, когда в самый тяжелый момент его жизни  родила  ему  не
сына, которого он так ждал, а девочку, то есть ребенка второго сорта.
   Вероятно, тогда и  надо  было  уйти,  не  оглядываясь,  однако  Юля  была
приучена своими мудрыми родителями не относиться серьезно к словам, особенно
к тем, которые выкрикиваются сгоряча. "Ну он же не идиот, -  думала  она,  -
просто ему сейчас очень плохо. Это пройдет".
   И действительно прошло. Юля сидела с Шурой дома год, занималась  ребенком
и домашним хозяйством, варила для мужа борщи и рассольники и только поздними
вечерами могла читать свою медицинскую литературу, чтобы не забыть профессию
напрочь. Читать она могла, между прочим, иногда до  утра,  потому  что  Олег
довольно часто стал возвращаться из своей районной поликлиники на  рассвете,
розовый, разморенный, как после бани, и пахнущий чужими духами.
   Юля целовала его и аккуратно снимала с  лацкана  пиджака  золотистый  или
пепельный волосок. Олег победно улыбался, снисходительно трепал ее по  щеке,
с аппетитом съедал тарелку борща или рассольника, даже в шесть  утра.  Потом
она  замачивала  в  тазике  его  рубашку  и  сыпала  стиральный  порошок  на
розово-бежевые пятна от чужого макияжа. И все у них было замечательно.
   Но год прошел, Юля с помощью родителей и старшей сестры стала  оплачивать
няню для Шуры и вернулась в ординатуру. Сначала Олег не возражал и как будто
даже радовался за нее, однако домой  возвращался  все  раньше  и  мрачнел  с
каждым днем.
   Юля решила специализироваться на пластической хирургии и оказалась права.
   Ее мозги, глаза и  руки  были  как  будто  специально  созданы  для  этой
профессии.
   Сначала она ассистировала своему руководителю Петру Аркадьевичу Мамонову,
потом стала сама оперировать.
   Когда Мамонов взял ее с собой в одну  из  первых  в  России  коммерческих
клиник эстетической хирургии и ее зарплата раз в десять. превысила  месячный
оклад мужа, Олег устроил ей тихий, но невероятно  злобный  скандал,  заявив,
что она ради карьеры  спит  с  пожилым  толстым  профессором.  Никаких  иных
объяснений ее успехам он не допускал, ибо он  не  идиот,  он  отлично  знает
жизнь. Просто так ничего не бывает, за все надо платить, моя дорогая.  Самое
скверное, что разговор этот  стал  повторяться  почти  ежедневно,  в  разных
вариантах, с разными интонациями и почти всегда при маленькой Шуре.
   Однажды Юля спросила:
   - Скажи, почему, когда я сидела дома и полностью от тебя зависела, ты мне
так весело изменял и почему теперь, когда я работаю и у меня все хорошо,  ты
вечерами упрямо сидишь дома