азалось странным, что в такое позднее время на телеграфе
полно народу. На скамейках  сидели  женщины  со  спящими  детьми  на  руках,
старики, старушки. На беженцев эти люди не похожи.
   "Интересно, чего они ждут? - подумала Маша. - Это ведь  не  вокзал  и  не
аэропорт".
   - Простите, пожалуйста, - обратилась она шепотом  к  молодой  русоволосой
женщине, державшей на коленях спящего мальчика лет трех,  -  вы  не  знаете,
долго идут телеграфные переводы из Москвы?
   Женщина посмотрела на нее с удивлением и жалостью.
   - Миленькая моя, переводы идут месяцами.
   - Нет, не почтовые, телеграфные, - уточнила Маша, думая, что  женщина  не
правильно ее поняла, - телеграфные ведь приходят очень быстро.
   - Они никогда не приходят, - покачала головой женщина, - вы думаете, чего
мы все здесь ждем? Именно телеграфных переводов! Выплачивают  только  тогда,
когда кто-то отправляет деньги отсюда. Других денег  на  почте  нет.  А  кто
станет отсюда отправлять? В основном сюда высылают.
   "Нет! - твердо сказала себе Маша. - Этого не может быть, потому что этого
не может быть никогда!"
   - Вот мы, например, - продолжала шепотом  женщина,  -  восьмые  сутки  не
можем улететь домой. Муж выслал деньги на обратный билет десять дней назад.
   - Но ведь можно потребовать! Здесь же есть какое-нибудь начальство!
   - Бесполезно, - вздохнула дама, - вы думаете, мы  не  требовали?  Я  даже
сидячую забастовку в кабинете  начальницы  устраивала.  У  меня  все  деньги
кончились, ребенка кормить нечем. Хозяева держат из  жалости,  подкармливают
чем могут. На сколько еще их жалости хватит, не знаю.
   - А ваш муж не может просто приехать и  забрать  вас?  -  спросила  Маша,
укоряя себя: "Вот, не одной тебе так плохо! Ты хотя бы без  ребенка!  А  еще
ноешь!"
   - Мой муж сейчас в Баренцевом море, на траулере плавает. И плавать  будет
до начала ноября. Он штурман. Мы-то сами из Мурманска. Он перевод отправил и
уплыл со спокойной душой.
   - Неужели не предупреждают отправителей, что  здесь  невозможно  получить
деньги?
   - А кому это нужно? Конечно, нет! Маша с ужасом подумала, что  теперь  ей
придется жить на телеграфе.
   - А назад эти деньги возвращаются? - спросила она.
   - Отправителю выплачивают через два месяца, по квитанции.
   Вскочив в закрывающиеся двери автобуса и стоя на  задней  площадке,  Маша
приняла решение: завтра она заберет у хозяйки  оставшиеся  деньги,  объяснит
ситуацию. Там  как  раз  будет  около  двухсот  тысяч.  Хватит  на  билет  в
плацкартный вагон.
   На следующий день рано утром она поймала хозяйку у калитки - та собралась
на рынок. Возмущаясь, причитая и дуясь, как индюк, хозяйка  все-таки  выдала
Маше двести тысяч, пробормотав:
   - Артистка-авантюристка! Ездят  тут  всякие!  Конечно,  до  вокзала  Маша
все-таки зашла на телеграф, тут же получила квиток, сообщающий,  что  на  ее
имя пришел перевод на сумму четыреста тысяч.
   И еще раз убедилась, что денег этих она здесь никогда не увидит.
   На вокзале очередь к билетной кассе была небольшая но двигалась медленно.
Маша успела просмотреть табло расписания, узнала, что есть билеты до  Москвы
и на сегодняшний вечер, и на завтрашнее утро. От  нечего  делать  она  стала
читать плакат-листовку, приклеенную у кассы. "Выведем теневую  экономику  на
свет божий!" - взывал некто Вячеслав Иванов, кандидат на пост губернатора. С
листовки  взирала  на  Машу   круглая,   курносая,   совершенно   бандитская
физиономия.
   "Ну, ты даешь,  бандюга!  -  весело  подумала  Маша.  -  Не  листовка,  а
прямо-таки исповедь мафиози. Мол, люди добрые, голосуйте за меня.  Я  честно
признаюсь вам - я бандит. Остальные - тоже бандиты, но вам, бедным, врут..."
   Пару раз Машу толкнули, но она так увлеклась листовкой, что  не  обратила
внимания.
   Наконец подошла ее очередь.
   - Слушаю вас, - сказала кассирша, когда Машина голова появилась в окошке.
   - Пожалуйста, один билет до Москвы на сегодня. В плацкартном вагоне.
   - Сто шестьдесят семь восемьсот, - сообщила кассирша.
   Маша открыла маленькую сумочку, висевшую на плече, чтобы достать  деньги.
Но  деньги  исчезли.  Дрожащими  руками  она  обшарила  сумку,  вывалила  ее
содержимое на узкий прилавок перед кассой.
   Она никогда не носила деньги в кошельке или в  бумажнике.  В  сумке  было
специальное отделение, очень удобное, и Маша считала, что  кошелек  вытащить
незаметно  проще,  чем  отдельные   бумажки.   Обычно   вытаскивают   именно
кошельки...
   - Девушка, в чем дело?
   - У меня, кажется, украли деньги, - прошептала Маша.
   - Бывает, - сочувственно вздохнула кассирша, - что же ты по  сторонам  не
глядишь? Это все-таки вокзал!
   - Что мне делать? - Маша чувствовала,  как  в  глазах  набухают  крупные,
тяжелые слезы.
   - Попробуйте обратиться в милицию, -  неуверенно  посоветовал  кто-то  из
очереди.
   В вокзальном отделении милиции висели сизые плотные слои табачного дыма.
   - У меня только что украли  все  деньги,  -  обратилась  Маша  к  сонному
круглолицему дежурному.
   - Пишите заявление, укажите свои паспортные данные,  обстоятельства,  при
которых произошла кража, сумму прописью.
   Маша присела  у  краешка  стола  и  все  написала.  Дежурный  молча  взял
заявление, убрал куда-то и, не глядя на Машу, углубился  в  чтение  каких-то
бумаг на столе.
   - А есть хотя бы надежда, что вы найдете? - тихо спросила Маша.
   Дежурный взглянул на нее с жалостью и даже не счел нужным ответить.

***

   Утро началось как обычно. Только повар пришел к хозяину и говорил  с  ним
про Ивана. Он сообщил, что соберется много людей  и  Иван  должен  убрать  в
большом доме.
   В большом доме всегда много уборки. Там висели на стенах и лежали на полу
красивые ковры. Иван должен был скатать  ковры,  вынести  на  улицу,  выбить
пыль. А пол под коврами помыть.
   Иван еще не закончил мыть пол, а в дом уже стали входить люди.  Один  нес
какую-то штуку,  похожую  на  огромный  пистолет.  Иван  знал,  что  это  не
пистолет. Такой штукой снимают кино. Откуда-то издалека даже возникло слово:
"камера".
   Иван мыл пол. Тот, кто нес камеру, стягивал с нее на ходу черный чехол  и
о чем-то разговаривал с другими. Он шел  и  не  смотрел  перед  собой.  Иван
полоскал тряпку в ведре. Человек с камерой  толкнул  его,  Иван  упал  лицом
прямо в ведро, в воду, в которой полоскал тряпку. Ведро  опрокинулось.  Иван
стал подниматься и ловить ведро, покатившееся по  полу,  расплескивая  воду.
Все посмотрели на Ивана и рассмеялись. У него вода текла по бороде, попала в
глаза. От грязи глаза защипало. Иван стал моргать и тереть глаза рукавом.
   Тот, с камерой, успел уже ее расчехлить и повернул на Ивана. Иван  моргал
в камеру, тер глаза и думал,  что  его  снимают  для  кино.  Потом  смеяться
перестали, камеру унесли. Иван домыл пол и ушел. Надо скорее водрузить назад
ковры.
   Иван стелил и вешал тяжелые ковры,  потом  повар  велел  принести  чистой
воды. Иван все старался понять, почему это так  важно,  что  его  сняли  для
кино.
   Стало темнеть. В большом доме  собрались  люди.  Иван  заметил  там  двух
русских. Они говорили по-русски. Повар  велел  сидеть  у  дома,  со  стороны
кухни. Он сказал, будет еще работа, и к хозяину не отпускал.  Иван  сидел  и
думал об Андрюхе. Если Андрюха жив,  его  должны  забрать  отсюда.  Приехать
другие люди издалека и забрать Андрюху.
   Рядом с кухней находилась маленькая комната. Повар позвал Ивана  и  велел
там убрать. Иван вошел. Камера лежала на  столе.  Человека,  который  снимал
кино, вырвало прямо на пол. Поэтому Ивана заставили убрать.  Иван  убирал  и
все поглядывал на плоскую коробочку, лежащую рядом с камерой. Он думал,  что
кино спрятано в этой коробочке. Другие люди увидят кино про Ивана, приедут и
заберут его отсюда. Доктор станет его лечить.  Андрюха  все  вспомнит.  Надо
взять коробочку и отдать ее доктору. Только незаметно.
   Он  домыл  пол,  подождал,  пока  повар  разрешит  уйти.  Коробочка  была
небольшая, ее  удобно  спрятать  за  пояс  штанов,  под  фуфайку.  Иван  шел
осторожно, боялся, что коробочка выпадет и разобьется.
   Доктора в госпитале уже  не  оказалось.  Остался  только  фельдшер.  Иван
догнал доктора, когда тот шел к  своей  машине.  Остановился,  посмотрел  по
сторонам. Никого не видно.
   - Здравствуй, Ваня. Что же ты не зашел сегодня?  Я  оставил  тебе  еду  в
комнате, на столе, - промолвил доктор усталым голосом.
   Иван еще раз огляделся  по  сторонам.  Кругом  все  спокойно.  Он  достал
коробочку из-за пояса и сунул доктору в руки.
   - Андрюха жив! - сказал Иван шепотом.

***

   Они пришли поздно ночью. Иван спал крепко. В хлеву было темно. Они  стали
светить ему в лицо резким светом, подняли его на ноги и вытолкали  из  хлева
на улицу. Выталкивал один, а двое остались в хлеву. Иван оглянулся и увидел,
как они роются в соломе.
   Потом они вышли, держа в руках  его  красивые  мешки.  Они  стали  трясти
мешками перед лицом Ивана. Бумажки посыпались. В лунном  свете  Иван  видел,
как блестят самые красивые, от шоколадок. Он принялся их собирать. Он  хотел
собрать и спрятать за пазуху хотя бы эти, блестящие, самые красивые.
   Ему скрутили назад руки, ударили несильно и спросили:
   - Откуда это у тебя?
   Зачем они спросили, если он все равно не мог ответить?
   - Кто давал тебе еду? - Они опять его ударили, на этот раз сильней.
   Тут подошел фельдшер и сказал:
   - Хватит. Он все равно не ответит. Еду ему давал доктор.
   Иван стал мычать и мотать головой. Он испугался: вдруг они убьют  доктора
за то, что тот кормил его.
   Трое перестали бить и повели Ивана в большой дом. Там в одной  из  комнат
сидел бритоголовый Аслан.
   - Он слышит и понимает, - сказал про Ивана фельдшер,  -  но  говорить  не
может. Как собака. Еду ему давал доктор.
   Бритоголовый сделал знак, двое вышли.  Остались  только  фельдшер  и  еще
один, огромный, высокий и толстый, все время молчавший.
   - Иван, ты брал что-нибудь сегодня из  маленькой  комнаты,  когда  убирал
там?  -  спросил  бритоголовый.  Он  говорил  по-русски,   но   Ивану   было
безразлично. Когда-то, очень  давно,  он  тоже  говорил  по-русски  с  двумя
дембелями, Андрюхой и Вовкой.
   - Если ты слышишь и понимаешь, то можешь ответить - да или нет. Кивни или
помотай головой, - спокойно продолжал бритоголовый.  -  Ты  брал  что-нибудь
сегодня из комнаты, со стола?
   Иван помотал головой и еще для большей ясности рукой сделал знак: нет, не
брал.
   Его отвели в ту маленькую комнату,  показали  стол,  где  сегодня  лежала
камера. Он вспомнил, что брал какую-то коробочку. Но не знал зачем.
   - Ты взял отсюда коробку с  кассетой  и  отдал  кому-то,  -  бритоголовый
говорил все еще спокойно, но уже кивнул тому, огромному. Огромный начал бить
Ивана. Иван мычал и отрицательно мотал головой.
   - Зачем ты это сделал? - продолжал между тем бритоголовый.
   Сам он не бил, только спрашивал.
   - Тебя попросили это сделать? Доктор давал тебе еду, а потом велел  взять
со стола коробку?
   Иван мычал и мотал головой. Тот, который бил, начал входить в  раж.  Иван
всегда чувствовал такие вещи. Одни бьют, чтобы чего-то добиться, другие - из
любви к процессу.
   - Я знаю, ты привык к боли, - говорил бритоголовый Аслан, - но поверь,  я
могу сделать так больно, как никто еще тебе не делал.
   "Я знаю, ты можешь, - подумал Иван, - но не успеешь. На этот  раз  ты  не
обманешь Андрюху. Сейчас придут люди, и Андрюху у тебя заберут".
   - Перестань, Аслан, - сказал фельдшер, - доктор  здесь  ни  при  чем.  Он
подкармливал идиота из жалости. Он не стал бы его просить о кассете. Он ведь
не знал ни о встрече, ни о съемке, не видел, кто сюда приезжал. И  потом  он
ведь врач. Он понимает, что такого идиота ни о чем просить нельзя.
   Но бритоголовый не слушал фельдшера. Он сделал знак огромному, чтобы  тот
перестал бить.
   - Я спрашиваю тебя в последний раз. Доктор просил принести ему кассету?
   Иван закрыл глаза. Он отдыхал, пока его  не  били.  Он  перестал  слушать
вопросы бритоголового.
   "Сейчас придут люди и заберут Андрюху,  -  думал  он,  -  ехать  придется
долго, поэтому надо отдохнуть. Нужны силы. Придется долго спускаться с  гор.
Дембель Андрюха жив, и ему нужны силы".
   И вдруг он почувствовал боль. Такую, какой никогда не чувствовал,  совсем
иную, шла она не снаружи, а изнутри, из  груди,  заполняла  все  тело  и  не
давала дышать. Он не успел понять, что именно с ним делали и как получается,
что делают снаружи, а болит изнутри. Он не успел  понять,  потому  что  боль
прекратилась очень быстро.
   Стало легко и хорошо. Он увидел, что  бежит  по  большому  ровному  полю.
Босые ноги чуть покалывает свежескошенная трава, пахнет сеном, ветер  весело
свистит в ушах.  Над  головой  -  бледно-голубое  ласковое  небо  с  мягкими
пушистыми облаками.
   Демобилизованный солдат Андрей Климушкин бежит по чистому полю  домой,  в
деревню Веретеново Псковской области Великолукского района...
   - Ну? И чего ты добился, Аслан? - спросил фельдшер, склоняясь над  Иваном
и приподнимая ему веко.
   - Сдох, что ли? - Ахмеджанов щелкнул зажигалкой и закурил.
   - Умер, - кивнул фельдшер, - полетел в свой христианский рай. Хасан  тебе
спасибо не скажет. Этот раб мог еще месяца два работать. И я тоже  не  скажу
спасибо. Кто теперь будет мыть полы в госпитале?
   Маша брела по людной  улице  и  тупо  повторяла  про  себя:  "Что  теперь
делать?" Ей очень хотелось плакать, но  в  толпе,  на  глазах  у  всех  было
неудобно, стыдно.
   "Истерика  тебе  не  поможет.  Надо  спокойно  все  обдумать.  Не  бывает
безвыходных ситуаций. Ты должна держать себя в руках. Ты ведь  хочешь  стать
актрисой. Если не научишься владеть собой в обычной  жизни,  на  сцене  тебе
делать нечего. Это дурацкий расхожий миф, будто актер, а особенно актриса  -
существо взбалмошное, истеричное  и  непредсказуемое.  Ерунда.  Если  ты  не
можешь контролировать себя в разных житейских  ситуациях,  рано  или  поздно
сорвешься на сцене".
   Маша решила, что, пожалуй, впервые в ее жизни  реально  возникла  сложная
ситуация, из которой выпутываться придется самостоятельно. Никто за ручку не
возьмет и домой не отвезет.
   Усилием воли справившись с внутренней паникой, она сказала себе: "В конце
концов я не в Африке, не в Австралии. Я в России.  Руки-ноги  у  меня  целы,
голова на месте. Проблема только в деньгах. Перевод  я  не  получу.  Милиция
вора не найдет и мои двести тысяч не вернет.
   Конечно, можно позвонить в Москву. Если пошарить  по  карманам,  какая-то
мелочь найдется, всего на один звонок, на разговор  в  три  минуты.  Кому  в
трехминутном разговоре можно объяснить  происшедшее?  Кого  можно  попросить
приехать сюда за мной? На это понадобится не меньше миллиона.  У  кого  есть
такие деньги? Родители на даче. Большинства друзей сейчас в Москве нет,  все
где-нибудь отдыхают. Обращаться с такой просьбой к Саниной маме невозможно -
она, в сущности, совершенно чужой человек и так сделала, что  могла,  деньги
выслала. И свободного миллиона у нее тоже нет наверняка. Если  попросить  ее
связаться с родителями, сказать адрес дачи... Но тогда  у  них  случится  по
инфаркту на брата".
   В снятой ею комнате можно прожить еще сутки. Потом хозяйка  ее  выставит.
Из жалости, конечно, кормить и держать у себя не станет. "А если попробовать
как-то заработать здесь? Разве что на панель, - усмехнулась про себя Маша, -
или фуэте крутить посреди улицы и деньги в кепку собирать!"
   Она принялась ругать себя последними словами за то, что забыла  в  Москве
записную книжку. Сейчас, полистав ее, наверняка нашла  бы,  кому  позвонить.
Подруга из Севастополя что-нибудь придумала бы...  Но  наизусть  Маша  знала
очень мало телефонных номеров. У нее была плохая память на цифры.
   Перебирая  в  памяти  своих  друзей  и  знакомых,  она  вдруг   вспомнила
преподавателя актерского мастерства,  замечательного  актера  Малого  театра
Сергея Усольцева. Официальным руководителем их мастерской числился  народный
артист России, кинозвезда семидесятых, при имени которого глаза  зрелых  дам
заволакивались томной влагой. Но руководитель появлялся на  занятиях  редко,
занимался политикой, и  Сергей  Усольцев  вместо  него  учил  их  актерскому
мастерству.
   Ему было тридцать пять лет. На занятиях и после них он  любил  вспоминать
разные истории из своей бурной юности. С особым  удовольствием  рассказывал,
как путешествовал на товарняках по всему Черноморскому побережью.  Один  раз
даже принес видеокассету, на которую перегнал снятый  пятнадцать  лет  назад
любительской кинокамерой фильм об этих путешествиях.
   Студенты узнавали в мальчиках и девочках, друзьях  Усольцева,  известного
телеведущего, молодого  преуспевающего  политика,  популярную  писательницу,
тогда еще девятнадцати-двадцатилетних, таких, как сейчас Маша.
   - Приходишь на товарную станцию, - рассказывал Усольцев, - спрашиваешь  у
башмачников или машинистов, куда и когда отправляется поезд.  Если  придется
ехать ночью - лучше залезать в теплушку. А днем по югу приятно передвигаться
на открытой платформе. Два главных закона: не спрыгивать и не запрыгивать на
ходу и никогда не пролезать под поездом. Он может двинуться в любой  момент.
Если с поезда снимает  "вохра",  показываешь  студенческий,  говоришь,  мол,
фольклорная экспедиция,  отстали  от  основной  группы,  денег  нет,  вот  и
догоняем.  Обычно  сами  же  "вохровцы"  и  сажали  в  какую-нибудь  хорошую
теплушку, иногда даже  кормили,  чаем  поили.  Тогда  не  только  в  деньгах
заключалась проблема. Главное -  билеты.  Летом  поезда  южного  направления
забиты до отказа, люди сутками стояли в очередях за билетами. Только  вы  не
вздумайте сейчас так ездить! Время совсем другое, и страна другая.
   Вспомнив  фильм  и  рассказы  о  товарняцких  путешествиях,  Маша  слегка
приободрилась. "Конечно, время другое, все-таки  пятнадцать  лет  прошло.  И
потом - я одна, а их пятеро. У меня нет никакого опыта, но и у  них  сначала
тоже не было. Они читали Джека Лондона,  который  так  же  путешествовал  по
Америке... Но главное, у меня нет другого выхода. А товарняки - это шанс".
   По рассказу Усольцева, до Орла можно доехать за сутки, если повезет. А от
Орла до Тулы - рукой подать. Туда  -  это  почти  Москва,  там  можно  и  на
электричке "зайцем".
   "Жалко, у меня нет карты, - подумала Маша уже спокойно, - но ничего, я  и
без карты сумею добраться до Москвы".

***

   Вадим опустил жалюзи на окнах, плотно задвинул шторы,  проверил,  заперта
ли дверь. Торшер в гостиной  давал  очень  сильный  свет,  и  Вадим  поменял
лампочку на самую слабую. Теперь комната погрузилась в  полумрак.  Но  света
вполне хватало, чтобы подсоединить видеокамеру к телевизору.
   На экране появилось изображение, пошел звук.  За  накрытым  столом  сидел
Ахмеджанов, за его  спиной  стоял  телохранитель  и  старательно  обгладывал
куриную кость. Камера  скользила  по  лицам.  Человека,  сидевшего  напротив
Ахмеджанова, доктор узнал сразу. Узнать его не представляло труда - портреты
красовались сейчас по всей области, на предвыборных плакатах и листовках.
   - Чего тебе, мало, что ли, в тот раз дали? - спрашивал Ахмеджанов.
   - Ну, Аслан, ты пойми, эта предвыборная кампания столько  сжирает  каждый
день, - заискивающе заглядывая в глаза Ахмеджанову, отвечал Вячеслав Иванов,
кандидат на губернаторский пост, - тем плати, этим плати. Все хотят.
   - Ладно, не ной, - махнул рукой Ахмеджанов и  кивнул  телохранителю.  Тот
отбросил куриную кость, на секунду исчез из кадра и появился, держа в  руках
небольшой плоский чемоданчик.
   Отодвинув тарелку, Иванов положил перед собой на стол чемоданчик,  открыл
его.
   - Пол-"лимона", можешь пересчитать, - усмехнулся Ахмеджанов.
   - Да ладно тебе, Аслан, - смущенно потупился Иванов.
   Оператор не поленился, упер на секунду камеру в  содержимое  чемоданчика.
Там лежали аккуратные, толстые пач