кашлем.
   Они выбежали из сарая, спецназовец на бегу вздернул автомат  и  дал  дугу
очереди  по  шевелившимся  впереди  кустам.  Оттуда  в  ответ   застрекотала
бесконечная очередь.
   - Да пригнись ты, Мария Кузьмина, - крикнул спецназовец, -  голову  прямо
под пули подставляешь.
   Всему отряду сообщили по связи  имена  и  приметы  заложников.  Их  стали
искать сразу, как только вошли в село. Найти уже не  надеялись,  но  младший
лейтенант Василий Блинов, пробегая мимо загоревшегося сарая  на  краю  села,
увидел, как огромный чечен поливает очередью наполненный дымом сарай, и  тут
же догадался, кого он может там достреливать. Василий не ожидал  увидеть  их
живыми. Но повезло. И им, и ему. Полкан из Москвы сказал по  связи,  что  за
живых заложников повысит звание, как и за живого Ахмеджанова.
   Сарай у них за спиной полыхал  уже  со  всех  сторон  открытым  пламенем.
Вокруг трещали очереди, тарахтели  отдельные  пистолетные  выстрелы.  Что-то
тонко и длинно просвистело рядом.
   - Ложись! - вдруг завопил спецназовец, падая на землю и увлекая за  собой
Машу и Вадима.
   Просвистело прямо над головой, а через секунду раздался  короткий  взрыв,
вздыбивший фонтан земли и мелких камней. Отряхиваясь, парень приподнялся  на
локте.
   - Руки дайте мне. Попробуем снять браслеты, пока потише стало. Ты первый,
Вадим Ревенко. У тебя браслеты туго сидят, руки затекли.
   Руки у Вадима действительно затекли и покраснели. Ключ от  наручников  из
Васиного боекомплекта не подошел. Матерясь,  то  и  дело  припадая  лицом  к
земле, он извлек из комплекта мощные кусачки для проволоки и ловко перекусил
кольца между браслетами - сначала у доктора, потом у Маши.
   - Пока так хотя бы, - прокомментировал он, - возиться некогда сейчас.
   - Спасибо, - сказал доктор, - как тебя зовут, спаситель?
   - Василий. Можно просто Вася.
   - Очень приятно, Вася. Спасибо тебе, - улыбнулась Маша.
   Послышался треск и грохот  -  обрушилась  крыша  сарая.  Во  все  стороны
полетели искры и куски горящего дерева.  Как  бы  в  ответ  после  небольшой
передышки ударила автоматная очередь. От заброшенного колодца отделились две
фигуры. Сгорбившись, бежали  чеченские  боевики.  Они  поливали  автоматными
очередями все вокруг себя.
   - Прижмись к земле! - скомандовал Вася. - Не торчать!
   Опять тонкий свист. Бабахнуло там, где пробегали двое. Сгорбленные фигуры
исчезли в яркой вспышке. - Теперь быстро уходим! Бегите вперед,  к  лесу.  Я
вас прикрою!
   Маша и Вадим побежали, пригнувшись, к заросшему короткими соснами горному
склону. Вася бежал за ними, двигаясь задом наперед, то и дело давая короткие
очереди. Казалось, в ответ стреляют со  всех  сторон.  Маша  слышала  тонкий
пронзительный свист пуль. Несколько раз прямо возле щек проносился  какой-то
быстрый горячий ветерок.
   "Еще чуть-чуть -  и  в  нас  попадут!"  -  успела  подумать  она.  И  тут
послышался у них за спиной хриплый короткий вскрик.
   - А-а! - крик был совсем тихим в грохоте очередей, но прозвучал почему-то
оглушительно громко.
   Оглянувшись, они увидели, как Вася, словно в замедленной съемке,  странно
вскидывает руки к небу и медленно падает навзничь.
   Стало тихо. Маше казалось, что падение длится  бесконечно  долго.  Доктор
успел подхватить Васю и тут же пригнулся над ним.  Двое,  живой  и  мертвый,
вжались в землю.
   Свист,  короткий  грохот  взрыва...  Сплевывая  землю,  Вадим  тер  глаза
распухшей рукой. Пальцы уже ничего не чувствовали.
   - Пощупай у него пульс, - сказал он Маше, только не  на  запястье.  Найди
шейную артерию.
   - Я знаю, - кивнула Маша и прижала пальцы к теплой Васиной шее.
   - Нет. Там ничего нет. Может,  я  не  правильно  слушаю?  -  Она  рванула
пятнистую рубашку, припала ухом  к  груди  в  полосатой  майке-тельняшке  и,
подняв голову через минуту, испуганно взглянула на Вадима:
   - Там тихо...
   - Я знаю, - ответил он.
   Он уже все понял,  когда  подхватил  падающего  Васю.  Он  попросил  Машу
пощупать пульс только потому, что  так  положено.  Ни  один  врач  не  может
констатировать смерть "на глаз".
   - Вадим, надо сделать что-нибудь! Может, искусственное дыхание? Ну ты  же
врач!
   Маша осторожно отряхнула землю с Васиного лица.  Прямо  на  нее  смотрели
светло-карие, с золотистыми крапинками глаза. На чистых  голубоватых  белках
темнели мелкие песчинки. Маша  хотя  и  догадалась  обо  всем,  но  все-таки
удивилась, почему он не моргает. От этих песчинок должна быть сильная  резь.
Несколько  секунд  она  глядела  в  эти   неподвижные,   ясные,   отражающие
розовато-лиловое вечернее небо глаза. Вася выглядел старше ее года  на  три,
на четыре, не больше. Он только что вытащил их из огня, спас, выводил с поля
боя, прикрывая собой.
   Красная, распухшая рука Вадима закрыла Васе  глаза.  Вадим  разглядел  на
тельняшке с левой стороны небольшое круглое отверстие. Крови почти не видно,
ткань тельняшки чуть обгорела по краям. Пуля прошла насквозь,  точно  сквозь
сердце, поэтому и крови так мало, и умер он сразу.
   Совсем рядом затрещала очередь. Быстро  сняв  автомат  с  плеча  убитого,
прихватив тяжелые кусачки для проволоки, Вадим потянул Машу за руку к  лесу,
туда, куда  им  надлежало  бежать  вместе  с  Васей.  Оставалось  не  больше
пятидесяти  метров  открытого  пространства.  Они  мчались,  пригнувшись,  и
слышали, как отдаляется стрельба. Бой перемещался  опять  куда-то  к  центру
села.
   Упав на траву под соснами, Вадим протянул Маше кусачки:
   - Попробуй перекусить эти проклятые браслеты.
   А то еще немного - и руки пропадут. На что тогда жить станем?
   Маша возилась долго. Сил не хватало. Кусачки оставляли светлые  блестящие
следы на металле, скользили, были слишком тяжелыми и неудобными.
   Она боялась поранить Вадиму кожу, несколько раз роняла кусачки  в  траву.
Наконец ей удалось каким-то чудом справиться с  браслетом  на  правой  руке.
Вадим задвигал пальцами, разогнал кровь, браслет  с  левой  руки  снял  сам,
потом освободил Машины запястья.
   Уже совсем стемнело. Южная ночь обрушилась в  один  миг.  Светлые,  ясные
сумерки сменились кромешной тьмой.
   - Куда нам теперь идти? - растерянно спросила Маша. -  Совсем  ничего  не
видно.
   - Сейчас выглянет луна, и глаза к темноте привыкнут, - успокоил ее Вадим,
не бойся, малыш, выберемся.
   Послышалась стрельба - совсем близко.  Потом  раздался  тяжелый  топот  и
сопение. Рядом бабахнуло.
   "Граната!" - подумал Вадим, прикрывая ладонью Машину голову.
   На них посыпался град мелких  камешков.  Стихший  ненадолго  топот  опять
приближался. Сопение прервалось чеченской бранью. Из-за низких сосен выплыла
полная яркая луна, и Вадим  увидел  чеченца-боевика  с  пистолетом  в  руке,
который несся прямо на них. Он их тоже заметил, замер на миг, целясь, как бы
размышляя, кого пристрелить первым, но именно этого  мига  хватило  доктору,
чтобы  дать  по  боевику  короткую  очередь  из  автомата.  Он  сделал   это
машинально, не думая, просто сработала реакция. Только сейчас, когда  боевик
упал как подкошенный, Вадим понял, что в руках держит знакомый еще  с  армии
старый добрый "Калашников".
   - Кто стрелял? - раздался голос поблизости.
   - Заложник стрелял, - сообщил Вадим, поднимаясь из травы.
   - А, вот вы где! -  К  ним  шли  два  спецназовца.  -  Хорошо  стреляешь,
заложник.
   - Там парнишка убитый, неподалеку от  сарая,  -  сказала  Маша,  -  Васей
звали. Это он нас нашел, спас и вывел. А сам погиб.
   - Да, мы его видели, - кивнул один из спецназовцев.
   - Ахмеджанова взяли? - спросил Вадим.
   - Нет пока. Идите лесом  к  дороге.  Только  особенно  не  высовывайтесь.
Пробирайтесь к поселку.
   Идти пришлось в гору, подъем становился все круче, выстрелы  звучали  все
тише. Пылающий поселок остался позади. Редкий лесок  на  горном  склоне  жил
своей  спокойной  и  таинственной  ночной  жизнью.  Пели  цикады,  кружились
голубоватые огоньки светлячков.
   - Устала? - спросил Вадим и провел рукой по Машиным волосам. Волосы  были
влажными от ночной росы.
   - Ничего, - ответила она, - устала, конечно, но это неважно.
   - Там, впереди, поляна, если хочешь, можем немного посидеть, отдохнуть.
   - Нет. Лучше уж идти. Если я присяду, сразу засну. А ты знаешь,  куда  мы
идем?
   - Примерно.
   - Ну, раз хоть примерно знаешь, тогда дойдем  куда-нибудь,  -  улыбнулась
Маша.
   - Нам в любом случае надо выбраться к шоссе. А там посмотрим.
   - Далеко оно?
   - Думаю,  через  час-полтора  доберемся.  Не  бойся,  мы  не  заблудимся,
где-нибудь наткнемся на оцепление. Они ведь обязаны оцепить все окрестности.
Или с патрулями встретимся.
   - А они нас не пристрелят? Так, ненароком, в темноте?
   - Надеюсь, что нет, - хмыкнул  Вадим.  Луна  осветила  небольшую  поляну,
заросшую высокой травой.
   - Подожди, я потерял тропинку, - сказал Вадим, остановившись, -  все-таки
лучше немного отдохнуть. На траве сидеть мокро, вон там, видишь,  поваленное
дерево.
   - Оно тоже наверняка мокрое, все в росе. Но если хочешь,  давай  посидим.
Терять все равно нечего, и так мы с тобой уже до нитки  промокли.  Я  раньше
думала, на юге ночи сухие, без росы.
   Они присели на ствол поваленного дерева на краю поляны. Вадим обнял  Машу
за плечи и поцеловал в висок.
   - Замерзла?
   - Знобит немножко. Но это ерунда, я всегда мерзну.
   - Смотри не простудись. Маша тихо засмеялась.
   -  Прямо  как  в  том  анекдоте  про  интеллигента,  который  попал   под
асфальтовый каток. Знаешь?
   - Нет. Расскажи, я сто лет не слышал ни одного анекдота про интеллигента.
Сейчас все про "нового русского".
   - Это старый анекдот.  Попал  интеллигент  под  асфальтовый  каток,  стал
плоским, как тряпочка. Рабочие думают, что с ним теперь делать? Положили  на
порог бытовки, стали ноги вытирать, чтоб добро не пропадало. Он стал грязный
с одной стороны. Его на другую перевернули, он опять стал грязный.  Уборщица
постирала его, повесила сушить. А он простудился и умер.
   Но Вадим не слушал ее. Он перестал дышать,  быстро  прикрыл  ладонью  рот
Маши.
   - Тихо! - шепнул он ей прямо в ухо.  -  Шорох  какой-то...  Здесь  гадюки
водятся...
   Он огляделся, поднял автомат. Но было тихо. Он  глубоко  вдохнул  влажный
ночной воздух. Что-то вокруг неуловимо изменилось. Он даже не  понял  сразу,
что именно. "Померещилось", - решил он, но  тут  заметил  -  совсем  близко,
метрах в десяти от них,  образовалась  широкая  прогалина  между  кружевными
верхушками травы -  будто  что-то  большое,  тяжелое  примяло  траву.  Вновь
послышался шорох. Вадим щелкнул затвором автомата и вскочил  на  ноги.  Луна
светила достаточно ярко, чтобы разглядеть черневший в траве силуэт.
   Вадим решил сначала выстрелить в  воздух,  но  вместо  выстрела  раздался
пустой щелчок. Он успел выругать себя, что  не  прихватил  запасную  обойму.
Черный силуэт выскочил из травы. Вадим и Маша узнали Ахмеджанова.
   Через секунду два тела сплелись в  жуткий  сопящий  клубок.  Вадим  успел
перехватить руку чеченца, зажатый в ней нож  выскользнул  в  траву.  Упал  и
автомат, которым Вадим собирался ударить Ахмеджанова по голове.
   Они дрались безмолвно. Силы были равные, они одного возраста  и  примерно
одинаковой комплекции. Из-за перенесенной месяц  назад  операции  Ахмеджанов
чуть-чуть  слабей  физически,  но  это  с  лихвой   компенсировалось   дикой
ненавистью к противнику. Доктор только защищался, чеченец нападал.
   Маша лихорадочно искала в траве нож. Все ее существо  сосредоточилось  на
этом ноже. Сейчас  она  найдет  его  и  всадит  в  спину,  обтянутую  черной
джинсовой рубашкой.
   Дерущиеся откатились к высокому, поросшему мхом камню. Луна ярко освещала
их, но Маша боялась смотреть в  ту  сторону.  Белая  рубашка,  белая  голова
Вадима,  Ахмеджанов  как  сплошное   черное   пятно   -   все   переплелось,
перепуталось, они по очереди одолевали друг друга...
   "Нож! Нож!" - повторяла про себя Маша, шаря  в  траве.  Наконец  рука  ее
нащупала твердую рукоять. Хоть пластмасса рукоятки была мокрой и  скользкой,
держать ее было удобно из-за специальных углублений для пальцев. Подбежав  к
дерущимся, Маша  замахнулась,  целясь  в  черную  спину,  и  вдруг  услышала
короткий глухой стук.  Чеченец  изловчился  и  шарахнул  Вадима  затылком  о
камень.
   Доктор как-то сразу обмяк, белое пятно рубашки  стало  медленно  сползать
вниз. Из Машиного горла вырвался странный, хриплый крик.
   - Вадим! - сырой ночной воздух отнес этот, словно чужой, крик  далеко,  к
горящему поселку. "Ди-им..." - равнодушно ответило эхо.
   Запястье ее правой руки стиснули стальные пальцы  чеченца,  она  услышала
хруст собственных суставов, но никакой боли не  почувствовала.  Левой  рукой
Ахмеджанов сдавил ей горло. Нож упал в траву. Машу охватила какая-то  дикая,
звериная ярость. В ушах стоял  глухой  звук  удара  седой  головы  Вадима  о
камень, она видела в темноте белые, коротко стриженные  волосы  над  высоким
лбом на фоне черного мха.  Лица  она  разглядеть  не  могла,  соленый  туман
застилал глаза.
   Ей удалось вывернуться и резко ударить  чеченца  головой  в  челюсть.  Он
коротко застонал, сплюнул кровь и осколок зуба, и этой минутки Маше хватило,
чтобы вмазать ему изо всех сил острой коленкой в пах. Он скорчился, руки его
ослабли, Маша вырвалась и побежала.
   Она мчалась по высокой траве, задыхаясь, слизывая с губ  соленые  грязные
слезы, от которых песок скрипел на зубах. Новые замшевые босоножки отяжелели
от ночной  росы.  Сердце  колотилось  где-то  у  горла.  Несколько  раз  она
спотыкалась,  чуть  не  падала,  но  неслась  дальше,  подгоняемая  топотом,
сопением, бранью чеченца.
   - Стой, стой, сука! Я все равно убью тебя! Если ты не остановишься  сама,
я изрежу тебя на куски! Ты умрешь очень больно!
   В школе Маша слыла чемпионкой среди старших классов в  беге  на  короткую
дистанцию. Но только на короткую  -  шестьдесят  метров.  Она  бегала  очень
быстро, но скоро выдыхалась. Сейчас она  чувствовала,  как  ноги  становятся
ватными, а в ушах нарастает тяжелый пульсирующий звон.  От  пота  и  соленых
слез саднила маленькая царапина на  шее,  оставленная  финкой  Максуда.  Это
придало еще немного сил, но совсем мало. Споткнувшись о торчавшие  из  земли
корни, Маша упала.
   Подняться она уже не смогла. Чеченец навалился на  нее  всей  тушей.  Она
впилась  зубами  в  его  потную  волосатую  руку.  Ей  даже  удалось   опять
вывернуться, вскочить все-таки на ноги, но он тут же схватил ее за волосы, и
она почувствовала у горла знакомый уже холодок лезвия.
   - Вот и все, девочка, - прохрипел он задыхаясь,  -  я  обещал  перерезать
тебе горло, и я сделаю это. Жаль, что твой доктор не увидит, как ты  умрешь.
Но вы скоро встретитесь с ним в вашем христианском раю.
   Погоня за девчонкой вовсе не входила в планы Ахмеджанова. Ему  необходимо
быстро уйти, спрятаться,  раствориться  в  ночной  темноте.  Но  он  не  мог
оставить ее жить. Он все понял: кассету взял доктор. А подкинула ее  Иванову
эта тощая девка, переодевшись и изменив  внешность  до  неузнаваемости.  Она
учится в театральном училище и устроила весь  этот  спектакль.  Его,  Аслана
Ахмеджанова, перехитрили, обвели вокруг пальца, а он  поверил.  Он  позволил
сделать из себя идиота и теперь не сможет спокойно дышать,  если  оставит  в
живых эту хитрую девку, соплячку, которая посмеялась над ним. Да,  он  очень
спешит. Но нескольких минут на то, чтобы перерезать ей горло, не пожалеет.
   - Господи, прости меня, -  прошептала  Маша,  закрыв  глаза.  -  Господи,
помоги моим родителям!
   Слезы высохли. Волной нестерпимой боли окатила вдруг Машу с головы до ног
жалость к маме с папой, которые даже не смогут ее похоронить, они  останутся
одни на свете, они старенькие оба...
   Ахмеджанов медлил вопреки всякому здравому смыслу. Из  самых  глубин  его
души поднялся древний охотничий инстинкт, даже не человеческий  -  звериный.
Хищник, заполучивший добычу, иногда не сразу пожирает ее, а  позволяет  себе
немного помедлить, как бы поиграть, насладиться своей полной,  бесповоротной
властью над жертвой. Эта девка ему не только  враг  по  крови  и  вере,  она
унизила его как мужчину. Для него, мусульманина, было страшным  оскорблением
то, что женщина оказалась хитрей, сумела обмануть и  переиграть.  Сейчас  он
полоснет по этому тонкому вздрагивающему горлу. Он сделает грубокий  надрез,
до кости, и горячая кровь хлынет пульсирующей широкой стру„й. Она  умрет  не
сразу. Она успеет почувствовать липкий, ледяной  смертный  ужас.  Этот  ужас
придаст ему сил, вольется в его душу сладким и целебным чувством победы. Ему
надо много сил сейчас, очень много сил.
   И вдруг  что-то  произошло.  Рука  с  ножом,  готовая  сделать  последнее
движение, застыла. Чеченец окаменел. Маша услышала совсем рядом голос:
   - Стоять! Руки за голову!
   Как будто из-под земли перед  ними  выросли  три  силуэта.  Три  автомата
наперевес уперлись в чеченца. Маша стала живым щитом.
   - Я убью ее! - прохрипел Ахмеджанов. - Бросьте стволы! Я убью ее!
   В зыбком предрассветном свете Маша заметила, что двое одеты  в  пятнистую
камуфляжную форму, а один в штатском - темные джинсы и светлая рубашка.  Она
узнала в этом штатском полковника Константинова.
   Константинов видел перед собой огромные темные провалы глаз на  маленьком
измазанном,  почти   детском   лице.   Голова   девочки   запрокинулась,   у
пульсирующего горла застыло широкое, чуть изогнутое лезвие. Оно прижалось  к
коже так плотно, что из-под  него  уже  стекала  маленькая  темная  капелька
крови.
   Повисла странная, какая-то пустая тишина. Казалось, даже время замерло. И
вдруг в этой мертвой тишине  нежно  и  пронзительно  запел  соловей.  Чистые
печальные звуки переливались в крошечном  бездонном  горлышке,  долетали  до
побледневшей луны и гасли, словно тонули где-то в ковше Большой Медведицы...
***

   Вадим почувствовал ноющую  тупую  боль  в  затылке.  К  горлу  подступила
тошнота. С трудом разлепив тяжелые веки, он увидел, что уже светает.  Сквозь
звон в  ушах  прорвался  странный  ласковый  звук,  напоминающий  что-то  из
детства... Такой же мокрый свежий рассвет, даже не рассвет,  а  самый  конец
ночи, когда познабливает слегка, глаза слипаются,  а  тело  кажется  легким,
слабым, немножно чужим. Высокие кружевные верхушки травы  проступают  сквозь
мягкий, стелющийся  к  земле  туман.  "Это  откуда-то  совсем  издалека,  из
детства, - подумал он, - соловей поет, поляна, редкий лесок".
   - Соловей...  -  произнес  он  вслух,  и  от  звука  собственного  голоса
окончательно пришел в себя.
   Голова гудела. Он не помнил, что произошло, не понимал, почему он здесь у
камня один, почему саднит затылок.  Встав  на  ноги,  он  огляделся  и  тихо
позвал:
   - Машенька!
   И тут ясно всплыло  перед  глазами  застывшее  в  звериной  гримасе  лицо
Ахмеджанова, оскаленные крупные белые зубы. Нахлынуло жаркой волной  чувство
смертельной ненависти к этому ощеренному лицу. Он вспомнил  тяжелое  сопение
драки, даже запах лука и мяса изо рта чеченца. А вот  что  случилось  потом,
чем кончилась драка, он вспомнить  не  мог  никак.  Ноющая  боль  в  голове,
тошнота. "Сотрясение мозга, - понял он, - значит,  мы  дрались,  Ахмеджа-нов
вырубил меня. Где была Машенька? Что с ней? Может, она успела убежать?"
   Соловей  замолчал.  Вдалеке  послышались  сухие  хлопки   выстрелов.   На
неверных, подкашивающихся ногах Вадим пошел  на  звуки  стрельбы.  С  каждым
шагом  силы  возвращались.  Он  глубоко  вдыхал   влажный   чистый   воздух,
чувствовал, как  расправляются  легкие,  успокаивается  дикое  сердцебиение,
кровь начинает циркулировать равномерно по всему  телу.  Он  прибавил  шагу.
Стрельба не прекращалась. Застрекотал автомат.
   - Стой! Кто идет? - услышал  Вадим  и  с  облегчением  отметил,  что  это
сказано на чистом русском языке.
   Через секунду перед ним возникли две фигуры  в  камуфляже.  Приглядевшись