боится. Но жертва не может не бояться... О господи, я самой себе
заговариваю зубы. А что  мне  остается  делать?  Рыдать?  Биться  головой  о
стенку?"

***

   - Мои люди хотят, чтобы я сразу убил тебя  вместе  с  твоей  девочкой,  -
говорил между тем Ахмеджанов, - но ты спас меня и многих других. Нам  сложно
найти нового врача. Поэтому сразу  я  тебя  не  убью.  Мы  сначала  все-таки
поговорим. В последний раз.
   Чеченец врал. Его люди не хотели уничтожения  доктора  и  девочки.  Этого
требовал один человек, которого Ахмеджанов не считал "своим". Человек чужой,
купленный недавно и задорого. Чеченец не верил  ему,  подозревал  корысть  и
трусость. Он даже не исключал такой вариант, что человек этот  хочет  убрать
доктора с девочкой его, Ахмеджанова,  руками  в  каких-то  своих  интересах.
Продавшись, человек этот сильно рисковал, очень сильно, и  свои  интересы  у
него, безусловно, имелись. Но про встречу доктора с полковником ГРУ на рынке
он не соврал.
   Если  бы  доктор  стал  оправдываться,  нервничать,  юлить,   Ахмеджанов,
возможно, и пристрелил бы его сгоряча. В глубине души он даже  желал  этого.
Он устал чувствовать благодарность, да и слишком уж много хлопот  доставляли
доктор и его девочка в последнее время. Он провоцировал Ревенко,  чтобы  тот
начал юлить, он хотел увидеть страх и панику в  этих  холодных,  насмешливых
голубых глазах. Но доктор повел себя совсем иначе. На все обвинения он  лишь
равнодушно пожал плечами и сказал:
   - Все-таки плохо у тебя с нервами, Аслан. Надо бы тебе попить реланиум. И
спишь  ты  плохо,  глаза  красные.  Съездил  бы  ты  лучше  на  какой-нибудь
европейский курорт, в Грецию или  в  Испанию,  привел  бы  свое  здоровье  в
порядок. Дела никуда не убегут, тебе сейчас о здоровье думать надо.
   - Я в последний раз тебя спрашиваю: о чем ты говорил с Константиновым?  -
сверкал глазами Ахмеджанов. - Если я сейчас выведу твою девочку, ты все  мне
скажешь!
   - О  господи,  Аслан,  ну  что  ты,  как  попка,  заладил:  Константинов,
Константинов. Ну встретила  Маша  на  рынке  свою  преподавательницу,  потом
подошли ее муж и сын. Мы поздоровались и разошлись. Откуда  мне  знать,  что
это - Константинов какой-то, от которого у тебя руки дрожат и глаза пылают.
   Он нарочно в который раз называл полковника  мужем  Белозерской,  как  бы
подчеркивая свою неосведомленность. Он видел,  это  срабатывает,  Ахмеджанов
знал, что полковник бывшей балерине вовсе не муж, именно  на  таких  деталях
легко попасться.
   - А зачем ты потом приехал к санаторию? Что говорил вахтеру?
   Вадим не сомневался, старика вахтера они допросить не могли.  Не  сунутся
они с этим в санаторий.
   - Журнал свой хотел забрать, "Хирургия" называется, там  статья  о  новых
лазерных  методиках,  я  давал  почитать  Зинаиде  Сергеевне,  терапевту  из
"Солнечного берега". Тебе, может, и содержание статьи пересказать?
   Как ни всматривался Ахмеджанов в эти холодные голубые глаза, не разглядел
в них ни капли страха. Чувствовались усталость и спокойная насмешка. Ревенко
говорил так, как не сумеет говорить человек в наручниках, которого  в  любой
момент могут убить. "Ну, ничего, сейчас ты у меня по-другому заговоришь!"  -
подумал Ахмеджанов и произнес спокойно:
   - В общем так. Слов мы сказали достаточно. Если ты мне врешь, смотри, что
будет. Максуд! - тихо позвал он.
   Вошел бритоголовый гигант в  камуфляже.  Доктор  много  раз  видел  этого
"слонопотама", как прозвал он  про  себя  одного  из  личных  телохранителей
Ахмеджанова, но ни разу не слышал его  голоса.  Он  даже  как-то  спросил  у
фельдшера, не отрезан ли у  этого  двухметрового,  стокилограммового  детины
язык. Нофельдшер уверил, что язык у него на месте.
   Слонопотам открыл неприметную  дверь  в  глубине  комнаты  и  выволок  из
кромешной темноты  Машеньку  в  наручниках.  На  очень  бледном  лице  глаза
казались бархатно-черными, огромными. Она растерянно огляделась,  щурясь  от
яркого света. И тут Вадим заметил в огромной волосатой лапе  Максуда  тонкую
финку. Моментальным движением слонопотам схватил Машу за волосы, развернул к
доктору  лицом  и  приставил  к  ее  горлу  блестящее  лезвие.  Глаза   Маши
расширились, она напряглась как струна, чуть закинув  голову  назад.  Лезвие
почти впивалось  в  тонкую  смуглую  кожу,  в  быстро  пульсирующую  голубую
жилку...
   Вадим рванулся вперед, но его  крепко  схватили  сзади  за  плечи  чьи-то
железные руки.
   - Не дергайся, - посоветовал Ахмеджанов, - ты рыпнешься, у  Максуда  рука
дрогнет. Он нервный, в русской тюрьме сидел.
   - Послушай, Аслан, - глухо произнес доктор,  мы  говорили  с  тобой,  как
мужчины. А теперь ты ведешь себя, как шакал. Зачем ты мучаешь девочку? Чтобы
сделать мне больно? Я скажу тебе что угодно, лишь бы ты ее отпустил. Но  это
уже будет ложью, так как правду я тебе сказал. Всю правду. Зачем тебе ложь?
   - Оставь ее, Максуд, - почти прошипел Ахмеджанов, - если ты, доктор,  еще
раз назовешь меня шакалом, я убью тебя. Но  сначала  я  убью  ее-у  тебя  на
глазах. Я хочу тебе показать, чего  ты  сейчас  стоишь.  Думаешь,  ты  такой
смелый и сильный? Нет, ты слабый, доктор, подумай, какой ты сейчас слабый.
   От прикосновения к коже холодной стали, от ощущения грубой  потной  лапы,
вцепившейся  в  волосы,  Машу  почему-то  затошнило.   Закружилась   голова.
"Грохнуться бы сейчас в обморок, как тогда, с Ивановым... На какое-то  время
все чувства исчезнут, словно все опять происходит не со  мной,  а  с  бедной
несчастной девочкой. А я просто наблюдаю со стороны. Да,  хорошо  бы  сейчас
потерять сознание... Вот, значит, кто меня убьет, -  она  осторожно  скосила
глаза на бритоголового громилу. - Господи,  от  моей  смерти  воняет  чем-то
кисло-соленым, грязными носками, козлиным потом. Бедный Вадим, у него в лице
ни кровинки, у него глаза застыли. Я никогда не видела у  него  таких  глаз.
Бедные мои родители, хорошо, что они никогда не узнают, как именно я умерла.
Это  вонючее  чудовище  перережет  мне  горло,  кровь  хлынет,  я  не  смогу
дышать..."
   Через миг после того, как слонопотам отпустил Машу,  ослабла  и  железная
хватка, сдерживавшая Вадима. Его держал  второй  телохранитель  Ахмеджанова,
длинный, тощий, как скелет, с вечно  спутанной  бородой,  в  которой  белели
хлебные крошки. Вадим редко видел этого человека,  даже  не  знал,  как  его
зовут.
   Передернув  плечами,  стряхнув  все  еще  лежавшие  на  них  руки  тощего
телохранителя, Вадим бросился к Маше.
   - Меня сейчас вырвет, - произнесла она, судорожно сглотнув.
   - Выведи их, Максуд.  Потом  посадишь  в  сарай,  свяжешь  ноги  обоим  и
поставишь кого-нибудь у двери, - распорядился Ахмеджанов. - Если над  горами
появится хотя бы тень вертолета, если хоть один  спецназовец  войдет  в  это
село или в любое другое поблизости, я вас расстреляю, - бросил он доктору  и
Маше по-русски, не глядя на них.
   На воздухе Маше стало немного лучше,  но  тошнота  не  прошла.  Чтобы  не
упасть, она встала на колени, наклонилась  лицом  к  траве,  и  ее  вырвало.
Огромных сил стоило  сорвать  руками  в  наручниках  чистый  лист  лопуха  и
вытереть рот. После этого возникло  ощущение  какой-то  звенящей  пустоты  и
легкости. Ноги не слушались, словно чужие.
   - Вставай, русская сука! - прорычал Максуд.
   Голос у него оказался странно высоким  для  такого  громилы  -  тоненький
фальцет, даже с привизгом.
   Превозмогая дрожь в коленках и слабость, Маша встала на ноги, но  тут  же
покачнулась. Вадим попытался ее поддержать, но  слонопотам  молча  отстранил
его, поднял Машу и легко, как тряпичную куклу, перекинул через плечо.
   Пол в сарае был усыпан стружкой, приятно  пахло  свежеструганым  деревом.
Сквозь высокое окно под потолком пробивался густой розоватый свет заходящего
солнца. В широком  четырехугольном  луче  весело  крутились  и  поблескивали
пылинки.

***

   - Ой, "ореховая бабушка"! -  воскликнул  Арсюша,  когда  Тамара  Ефимовна
приоткрыла дверь. -Здравствуйте!
   Они с Глебом сидели на застеленной кровати, между ними  лежала  маленькая
походная шахматная доска. Когда они одновременно поднялись навстречу  Тамаре
Ефимовне, фигуры попадали на пол.
   - Арсюша, иди, пожалуйста, к маме, - сказал полковник.
   - Значит, эту партию мы не доиграем?  -  обрадовался  мальчик.  -  Начнем
потом снова? А можно, я останусь? Я буду тихо сидеть.
   - Нет. Нам надо поговорить наедине. А ты пока подумай,  почему  получился
этот шах с трех ходов.
   Арсюша ужасно интересовался, зачем это "ореховая бабушка" пришла прямо  в
номер. Но он привык слушаться и только робко предложил напоследок:
   - Я хотя бы фигуры соберу?
   - Я сам. Иди.
   Когда дверь за мальчиком закрылась, Тамара Ефимовна протянула  полковнику
записку.
   - Не знаю, насколько все это связано, но сегодня между четырьмя  и  пятью
часами  у  ворот  санатория  остановилась  черная  "Тойота".  Номер   я   не
разглядела, не обратила внимания. Не видела четко я и пассажирку на переднем
сиденье, но сейчас, из-за записки,  вспомнила:  там  находилась  молоденькая
девушка с темными волосами.  Худенькая.  Не  скажу,  что  та  самая,  но  не
исключено. Человек, выскочивший из "Тойоты", седой, высокий,  красивый,  лет
сорока-сорока пяти. Он очень спешил, вбежал  в  проходную  санатория.  Потом
меня отвлекли покупатели, а когда они отошли, "Тойота" уже уехала. Не  стало
и еще одной машины - зеленой "Нивы". А перед этим она стояла у  ворот  около
получаса, в ней сидели,  не  выходя,  пятеро  мужчин.  Еще  слышался  долгий
громкий сигнал, но какая именно  машина  сигналила,  я  не  видела.  Записка
выпала из сумки у дамы, покупавшей  у  меня  орехи,  написал  ее  вахтер,  а
информацию просил передать для вас тот самый седой человек. Уф-ф,  -  Тамара
Ефимовна перевела дух, - надеюсь, я ничего не забыла.
   - Цены вам нет, Тамара Ефимовна! - полковник поцеловал "ореховой бабушке"
руку.
   Из номера они  вышли  вместе.  "Ореховая  бабушка"  направилась  вниз  по
лестнице, а полковник подошел к столику дежурной по этажу, поднял телефонную
трубку и, набрав несколько цифр, произнес:
   - Эпсилон-семь. Узнайте в аэропорту, улетели  сегодня  в  Москву  Ревенко
Вадим Николаевич и Кузьмина Мария Львовна. Нет. Ждать я не могу.  Свяжусь  с
вами через десять минут.
   Через десять минут он уже входил в штаб округа и  узнал,  что  Ревенко  и
Кузьмина билетов не покупали и никуда не улетели.  А  еще  через  пятнадцать
минут джип с опергруппой мчался к дачному поселку.
   Замки на воротах и на  входной  двери  оказались  взломаны,  все  в  доме
доктора перевернуто вверх дном. Одного взгляда хватило, чтобы понять:  здесь
был не просто обыск, а зверский шмон.
   Эксперт  и  трассолог  занялись   отпечатками,   а   Константинов   начал
просматривать коробки видеокассет, сваленных в  кучу  на  полу  в  гостиной.
Кассету с надписью "Э. Рязанов. "Жестокий романс" он нашел сразу  и,  прежде
чем вставить ее в видеомагнитофон, попросил опергруппу выйти куда-нибудь,  в
спальню или на кухню.
   Казалось странным, что  в  таком  разгромленном  доме  исправно  работают
телевизор и видеомагнитофон. Перед Константиновым замелькали кадры  веселого
кавказского застолья. Оператор находился явно подшофе, камера плясала в  его
руках, выхватывая то толстоносое лицо  Ахмеджанова,  то  круглую  физиономию
Вячеслава Иванова. Через пять минут просмотра Константинов вскочил, поднял с
пола валявшийся среди кассет пульт дистанционного управления, нажал "стоп" и
перемотал запись немного назад. А потом нажал  "паузу".  За  щедро  накрытым
столом прямо над блюдом с крупными ломтями  мяса  застыло  с  вилкой  у  рта
улыбающееся лицо Юры Лазарева.
   Полковник нажал "плей", и Юра Лазарев отправил в рот большой кусок мяса с
прилепившейся  к  поджаренному  боку  веточкой   укропа.   Камера   тут   же
перепрыгнула на угрюмого бритоголового громилу, обсасывающего куриную  кость
сосредоточенно и тщательно, потом началась свистопляска кадров по угрюмым  и
улыбающимся лицам, грязным тарелкам, пятнам на скатерти...
   Константинов  выключил  видеомагнитофон  и  телевизор,  вытащил  кассету,
направился в спальню и молча взял из рук старшего опера сотовый телефон.
   -  Эпсилон-семь,  со  штабом  округа  соедините  меня.   Нет,   сразу   с
Мельниковым. Да! Иван! Это я. Срочно высылай спецназ. Поселок Гагуа. Ну кто?
Конь в пальто! Ахмеджанов, разумеется. Только живым! Без вариантов. Подожди,
там два заложника. Да, Ревенко. Но, кроме него, еще девушка, Мария Кузьмина,
девятнадцать лет. Предупреди ребят. Что  значит  -  мало  шансов?  На  то  и
спецназ, чтобы шансы были! Все, Ваня. Я выезжаю  с  опергруппой.  Свяжись  с
пограничниками.
   Захлопнув крышку телефона, Константинов наклонился  и  аккуратно  вытащил
из-под низкой тумбочки у кровати изящную овальную коробочку  с  нарисованным
на крышке томным полузакрытым глазом с длинными  ресницами.  Открыв  ее,  он
прочитал на обратной стороне крышки надпись на бумажной  наклейке:  "Цветные
контактные линзы. Цвет:  сине-лиловый.  Инструкция  прилагается.  Сделано  в
Китае". Линзы внутри отсутствовали. Только бумажка с инструкцией.  Коробочку
полковник положил в карман джинсов.

Глава 22

   Доктор поднялся на связанных ногах и тут же упал.
   - В детстве меня отправили в пионерский лагерь, всего один  раз,  -  тихо
говорил он Маше, вновь поднимаясь, - мне не  понравилось,  хотя  я  попал  в
знаменитый "Орленок", неподалеку отсюда.  Меня  послали  как  отличника,  на
целый месяц.
   - Ты был отличником? - слабо улыбнулась Маша.
   - Да. С первого по десятый класс. И в институте тоже.
   - Я почему-то в этом не сомневалась. Рассказывай дальше.
   - Месяц в лагере прошел ужасно. Подъем по горну,  зарядка,  линейка,  все
вместе, всегда, и днем, и ночью. Строевая подготовка под полуденным солнцем,
- Вадиму удалось наконец твердо встать на ноги. - Даже  одежда  казенная,  у
всех одинаковая. В предбаннике в банный  день  лежала  одна  куча  с  синими
шортами, другая - с белыми пионерскими рубашками. Размеры,  правда,  разные,
но все - в одной куче. Если повезет,  успеешь  вымыться  первым,  есть  шанс
подобрать штаны и рубашку по размеру. А опоздал - бери что осталось. Был там
один очень толстый медлительный мальчик. Ему  всегда  доставались  маленькие
шорты. Он краснел и втягивал живот, чтобы влезть в них, но они  лопались  по
заднему шву. Все смеялись.
   - А ты?
   - Я тоже, - Вадим попытался сделать крошечный шаг  связанными  ногами.  -
Знаешь, дети иногда оказываются злыми, даже жестокими, особенно  в  табунке.
Ты думаешь, почему я вдруг вспомнил пионерский лагерь?
   - Почему?
   - Там устраивались праздники с  викторинами  и  аттракционами.  Например,
подвешивали яблоко на веревочке,  а  надо  откусить  кусок,  держа  руки  за
спиной. И еще бег наперегонки в  мешках.  Со  связанными  ногами.  Вот  я  и
пытаюсь вспомнить, как это делается.
   Вадим оттолкнулся от пола и сделал прыжок к Маше. Она тихо засмеялась.
   - А мы на первом  курсе  придумывали  этюды  с  животными.  Один  мальчик
прыгал, как ты сейчас. Угадай, кого он изображал, зайца или кенгуру?
   - Зайца! - сказал Вадим и сделал следующий прыжок. - Мальчик скорее всего
изображал зайца. А вот девочка изобразила бы кенгуру.
   - Почему?
   -  Кенгуру  ассоциируется  с  детенышем  в  сумке,  с  материнством.  Это
женственное животное.
   - Правильно. Наш преподаватель тоже так сказал, когда мы потом  разбирали
этюды.
   - А ты кого изображала? - Последний длинный прыжок, и Вадим сел  рядом  с
Машей.
   - Слона! - Маша уткнулась лбом ему в плечо. - Слон живет  в  Африке,  где
всегда тепло. А я мерзну. У меня  давление  девяносто  на  шестьдесят,  руки
всегда ледяные.
   - А что по этому поводу сказал твой преподаватель?
   - Он сказал, что у меня гигантомания.
   Тут  раздался  мощный  взрыв,  где-то  совсем  рядом.  Вслед  за  взрывом
послышалась автоматная очередь, тяжелый  топот,  русский  мат  вперемежку  с
абхазскими и чеченскими ругательствами.
   "Вот и все, - устало подумал Вадим,  -  сейчас  откроется  дверь,  и  нас
расстреляют. Вахтер все передал  Константинову,  и  в  село  вошел  спецназ.
Только  не  молчать  сейчас,  чтобы   Машенька   не   успела   по-настоящему
испугаться".
   Он вдохнул теплый детский запах ее волос и прошептал:
   - Я очень люблю тебя, малыш. Если захочешь, мы будем  жить  в  Москве.  Я
продам дом и квартиру, это большие деньги. Купим теплую дачу  неподалеку  от
города, с ванной и с камином. А хочешь, вообще уедем в Америку. В  Нью-Йорке
есть одна частная клиника, меня приглашали туда работать. Если твои родители
согласятся, возьмем их с собой. Как ты думаешь, они согласятся?
   - Не знаю... - еле слышно прошептала Маша.
   - Мы попробуем их уговорить. Или останемся в Москве. С работой у меня  не
возникнет проблем. Ты закончишь институт, потом родим с тобой ребеночка. Как
ты думаешь, кто у нас получится, девочка или мальчик?
   Громыхнуло еще раз, прямо за стеной сарая. Стены сильно  задрожали.  Маша
что-то прошептала в ответ, но Вадим не расслышал. За спиной раздалось легкое
потрескивание, запахло дымом. Вадим понял  -  стена  сарая  загорелась.  Еще
немного - и вспыхнет сухая стружка на полу.
   "Что сработает первым? Огонь или дым? - подумал он.  -  Хорошо,  если  мы
задохнемся угарным газом. Это не  больно.  Тогда  мы  не  почувствуем  огня.
Неужели они забыли о нас? Чем сгореть заживо, лучше уж пусть пристрелят!"
   - Ляг на пол! - крикнул он Маше в ухо, они уже не  разбирали  слов  из-за
грохота взрывов и близких автоматных очередей.
   Тяжестью своего тела он попытался откатить  ее  подальше  от  той  стены,
которая загорелась снаружи. Когда наконец обоим удалось перебраться к другой
стене сарая, еще не тронутой пламенем,  дым  повалил  клубами,  сквозь  щели
между бревнами стали  прорываться  сначала  шипучие  искры,  потом  вспыхнул
огонь. Затлела стружка на полу.
   "Может, попытаться взломать дверь? - в отчаянии подумал Вадим. - Если  им
не до нас в этой бойне и снаружи нет стражи, мы могли бы выползти..."
   И тут дверь открылась. От сквозняка стружка на полу вспыхнула. На  пороге
показалась  мощная  фигура  Максуда  с   автоматом   наперевес.   Слонопотам
закашлялся от дыма и начал озираться по сторонам. Он их  пока  не  видел,  и
Вадим, закрыв Машу своим телом, шепнул ей на ухо:
   - Не дыши. Сдержи кашель. "Пусть он подумает,  что  мы  уже  мертвы,  что
задохнулись дымом. В горящий  сарай  он  не  решится  войти..."  -  надежда,
конечно, слабая, но что делать!
   Максуд действительно ничего не видел. Его глаза  слезились  от  дыма.  Он
стал  методично,  наугад  прошивать  все  пространство   сарая   автоматными
очередями. Вадим чувствовал, как Маша дрожит и давится кашлем.  Он  сам  еле
сдерживал этот особый удушливый кашель, который возникает  от  едкого  дыма.
Стрельба на минуту прекратилась - Максуду требовалось перезарядить  автомат.
Но тут же раздалась еще одна очередь и вслед за ней тяжелое, мягкое  падение
тела. Приподняв голову, Вадим различил в отсветах огня  огромную  фигуру  на
горящем полу. Огонь, ползущий по стружке, задержался, обтекая тело. К запаху
дыма примешался  сладковатый,  тошный  запах  тлеющих  тряпок  и  обгорающей
человеческой кожи.
   - Эй, есть кто живой? - услышали они молодой голос, говоривший  по-русски
без всякого кавказского акцента.
   На пороге сарая стоял спецназовец в камуфляже.
   - Да! - крикнул Вадим. - Помогите нам, мы связаны!
   - Где вы? - Парень шагнул в сарай. - Ни хрена не видно!
   - Здесь мы, здесь! - жалобно подала голос Маша.
   Одним прыжком спецназовец подскочил к ним,  ножом  перерезал  веревки  на
ногах.
   - Идти можете? - спросил он, помогая им подняться.
   - Да, - ответил Вадим, - только мы в наручниках.  У  убитого  могут  быть
ключи.
   - Некогда! Некогда искать! Сейчас все вспыхнет к едрене фене, - прокричал
парень, давясь