а Глеба.
   Полковник вытащил из кармана несколько купюр и протянул ему:
   - Купи, пожалуйста, себе мороженое и сок, а нам с мамой по чашке кофе.
   - Я все не  донесу,  -  обиделся  Арсюша,  -  не  хотите  при  мне  Машку
обсуждать, так и скажите, сплетники!
   - Мы не собираемся обсуждать Машу, - успокоила его Лиза,  -  просто  Глеб
устал, нес тяжелые сумки. А я - дама. Поэтому мороженое и кофе лучше  купить
тебе. Там дают поднос, так что не волнуйся, ты донесешь.
   Арсений, надувшись, отошел к прилавку.
   - Лиза, ну почему "ужас"? Ну, роман у девочки. Она  же  совершеннолетняя,
рано или поздно такое происходит у всех. И что в том плохого? У них  ведь  с
этим Ревенко все серьезно, это сразу видно.
   - Да, серьезно! - усмехнулась Лиза. - Они только познакомились, а она уже
живет у него. Но главное, родители вообще не  знают,  что  она  здесь.  Ведь
Машина мама - моя близкая приятельница. Маша - единственный поздний ребенок,
родители дрожат над  ней.  А  она  наврала  с  три  короба,  сказала,  будто
отправляется  с  подругой  в  Севастополь,   а   сама   собралась   сюда   с
мальчишкой-красавчиком.
   - Да ну?! А где же мальчишка?
   - В Москве! Он задержался по каким-то своим делам, Маша приехала  первая.
А у него случился аппендицит. И осталась она  здесь  одна,  у  нее  вытащили
последние деньги, в общем, после всяких приключений она  и  познакомилась  с
этим доктором. Глупо, конечно, морализировать, но понимаешь, я Машеньку знаю
с пеленок. Все-таки одно дело - мальчик-сокурсник и совсем другое...
   Лиза нервничала и сбивалась. Глеб, слушая ее, думал о том, какая странная
получается цепочка: Ревенко - чеченец -  Иванов  -  корреспондентка  -  Маша
Кузьмина. Все замыкается как бы на  Маше  и  докторе.  Но  есть  ли  в  этом
какая-нибудь логика? Глупо ведь думать, что эта влюбленная парочка,  которой
дела нет ни до кого, причастна к убийству Иванова! С какого бока они связаны
с теми двумя, в пятнистых жилетах, бросившими труп в утренней роще?
   - Глеб, ты меня слышишь? - обиженно спросила Лиза. - Почему ты молчишь?
   - Да, Лизонька, я тебя внимательно слушаю, - виновато встрепенулся он,  -
я не понимаю, почему ты так нервничаешь. Ревенко - хороший человек...
   Тут подошел Арсюша с подносом, и они замолчали.
   - Все обсуждаете Машку и ее хахаля? - мрачно поинтересовался он.
   - Как ты сказал? - подняла светлые брови Лиза. - Хахаль?
   - Ну, любовник, жених - какая разница?  -  Арсюша  деловито  принялся  за
шоколадное мороженое. - Мам, ну будто я не  заметил!  Что  ты  на  меня  так
смотришь? У Машки Кузьминой любовь до гроба,  а  ты  мучаешься,  не  знаешь,
сказать тете Наташе и дяде Леве или нет. Я думаю, не надо. Не лезь  в  чужие
дела. Они начнут за сердце хвататься, тетя Наташа примется рыдать, дядя Лева
- грызть валидол и запивать валерьянкой.
   - Валидол не грызут, а сосут, - поправил полковник.
   Елизавета Максимовна смотрела на сына, подперев ладонью щеку.
   - Хорошо. Раз ты такой умный, скажи, тебя не  смущает,  что  этот  доктор
старше Маши лет на двадцать пять?
   - Подумаешь? - пожал плечами Арсюша. - В жизни всякое случается. А  он  -
классный  мужик  Машка  с  ним  не  пропадет.  И  если   хочешь   знать,   с
Санькой-красавчиком его не сравнить!
   - О господи! Ты и это знаешь! Ты что, в  курсе  всех  наших  институтских
романов? Или выборочно?
   - Выборочно, - кивнул Арсюша и тщательно облизал ложку, - про Кузьмину  я
знаю. Про нее интересно. А про других - нет.
   - Почему? - удивился Глеб.
   - Ну как тебе объяснить? - Арсюша  задумался.  -  Понимаешь,  большинство
девиц считает, что они - самые красивые. Они только об этом  и  думают.  Вот
разговаривает с тобой какая-нибудь фифа, спрашивает  тебя  о  чем-то,  а  ты
чувствуешь, что ей до тебя дела нет. Она в это время как бы собой  любуется:
"Ах, какая я красивая, ах, какая я обаятельная!" И сразу становится  скучно,
будто с куклой говоришь. А Машка  слушать  умеет  и  в  футбол  играет,  как
парень, и вообще...
   - Футбол - это главное, - кивнул полковник, - куда  ж  нам  без  футбола?
Карточку дашь посмотреть визитную?
   - Между прочим, это мне вручили. Мне лично! Доктор - мой знакомый,  а  не
ваш. Это ведь не тебе, Глебушка, он вывих вправлял.
   - Вот и покажи. Любопытно взглянуть на первую визитную карточку,  которую
вручили тебе, как взрослому.
   - На, смотри!  -  великодушно  разрешил  Арсюша  и  вытащил  карточку  из
кармана.

***

   - Видишь, как все просто? - спросила Маша, садясь в машину.
   - Этот полковник - муж твоей преподавательницы?
   - Муж у нее пианист. Известный.
   - Интересно... Ты догадалась, что он полковник, только по фамилии?
   - Вадим, ну ведь у него на лбу написано:  "Я  -  военный!"  Ты  разве  не
заметил? И потом ходил мутный  слушок  по  институту,  будто  у  Белозерской
давний роман с каким-то полковником, чуть  ли  не  разведчиком.  А  главное,
когда в голове все время вертится сочетание "полковник Константинов" и  тебе
называют эту фамилию, сомнения отпадают сами собой.
   - Значит, он отдыхает здесь с твоей преподавательницей и ее сыном, а отец
семейства, пианист...
   - В Голландии. Учит тамошних музыкантов. А Арсюша - сын Константинова.
   - Почему ты так думаешь? - удивился Вадим.
   - Я видела пианиста несколько раз, ходила на его концерты и  все  гадала:
на кого похож этот ребенок? А сейчас поняла, на кого. Значит, у них роман не
меньше десяти лет. Арсюше ведь десять.
   - Не меньше одиннадцати. Ребенка еще вынашивают девять месяцев.
   - Бедный пианист, - вздохнула Маша, - Арсюша  называет  его  папочкой,  а
родного отца - Глебушкой. Но, в общем, я уверена  в  Константинове.  Если  у
Елизаветы Максимовны с ним роман одиннадцать лет, он не  может  быть  плохим
человеком.
   - Машенька, я не сомневаюсь, что он замечательный  человек.  Но  арестует
меня за милую душу. И будет прав.
   - За что? Ты врач, ты обязан спасать жизнь раненым.
   - Раненым бандитам, за большие деньги.
   - А почему за твой труд ты не  должен  получать  деньги?  Или  ты  обязан
лечить бандитов бескорыстно? Я, между прочим, читала Уголовный  кодекс.  Там
есть статья - о неоказании медицинской помощи. А об оказании  помощи  статьи
нет. В чем тебя обвинят? Что раньше не донес? А  кому  ты  должен  доносить?
Этому провокатору капитану Головне, про которого ты рассказывал? Да здесь же
вся милиция состоит из таких Головней!
   - Машенька,  -  тихо  попросил  Вадим,  -  не  надо  обвинять  весь  мир,
оправдывая меня.
   - Правильно. Тебя не  надо  оправдывать.  Ты  ни  в  чем  не  виноват.  И
арестовывать тебя не за что.
   - Передачи будешь мне носить? - улыбнулся Вадим.
   - Ага, прямо сейчас, приедем и начнем сухари сушить.  Только  хлеба  надо
купить подходящего, чтобы не крошился под ножом.

***

   У Ларисы Величко был закупочный день. На рынок  она  всегда  отправлялась
одна, без мужа. Ее Вова дурел от обилия людей и товаров, походив  пятнадцать
минут вдоль рыночных рядов, жаловался, что голова кружится и в глазах рябит,
хныкал, как малый ребенок: "Пошли отсюда!"
   А Лариса любила бродить по рынку,  долго,  с  удовольствием  торговалась,
закупала на несколько дней овощи,  парную  свинину,  розовое  соленое  сало,
творог, травы и специи. Давно отпала нужда таскать  продукты  с  ресторанной
кухни. Денег хватало на рыночные закупки - самые свежие и качественные.
   Обычно она легко носила тяжести, но на этот раз набрала слишком уж  много
всякой снеди. В каждой руке несла по  три  пластиковых  мешка,  общим  весом
килограммов тридцать, плечи ломило, к тому же жарища стояла нестерпимая.
   Купив упаковку тонкого, как  бумага,  армянского  хлеба,  который  хорошо
разогреть в микроволновой печи, а потом завернуть в него кусок  белоснежного
домашнего сыра с парой листиков  лилового  тархуна,  Лариса  остановилась  в
раздумье у  открытого  кафе  напротив  хлебной  лавки.  Она  размышляла,  не
посидеть ли минут десять в тени под полосатым тентом,  не  выпить  ли  чашку
кофе или лучше уж  сразу  идти  к  машине  и  скорее  ехать  домой  с  этими
неподъемными сумками, тем более домашних дел еще впереди очень много.
   "Дома я и десяти минут не передохну,  -  решила  Лариса,  -  начну  сумки
разбирать, котлеты крутить. Выпью я здесь, пожалуй, кофейку".
   За угловым столиком она заметила одинокую  белокурую  женщину  и  тут  же
узнала ее. Ошибиться невозможно: высокая гибкая шея, гладко зачесанные назад
и стянутые в пучок  на  затылке  пепельные  волосы,  большой  выпуклый  лоб,
тонкий, с аристократической  горбинкой  нос,  светлые  изогнутые  брови  над
бледно-серыми, почти прозрачными  глазами...  За  угловым  столиком  пила  в
одиночестве  кофе  Елизавета  Максимовна   Белозерская,   бывшая   балерина,
любовница полковника ГРУ Глеба Евгеньевича Константинова.
   Лариса уже  шагнула  под  полосатый  тент,  на  ее  раскрасневшемся  лице
расплылась радостная, простодушная улыбка, но тут она услышала,  как  кто-то
крикнул с противоположной  стороны  ограждения,  где  тоже  находился  вход:
"Елизавета Максимовна!"
   Все еще улыбаясь, Лариса инстинктивно сделала шаг назад. Она видела,  как
к Белозерской прямо-таки  на  шею  бросилась  тощая  темноволосая  девчонка.
Возможно, Лариса и не узнала бы ее, но за ней маячила седая  голова  доктора
Ревенко.
   Простодушная улыбка растворилась без остатка, лицо  Ларисы  замерло.  Она
сделала стойку, как хорошая охотничья собака, и впилась глазами  в  компанию
за  столиком.  Слов  она  разобрать  не  могла  из-за  шума,  но  по  жестам
догадалась, что пацанка (так она для себя определила пассию  доктора)  давно
знакома с Белозерской, однако на рынке они встретились  случайно,  обе  этой
встрече рады, хотя слегка смущены.  Она  догадалась,  что  пацанка  знакомит
Белозерскую с Ревенко.
   Ларису толкали, пихали, какая-то толстуха громко выругалась,  стукнувшись
коленом о Ларисины тяжелые сумки. Долго стоять здесь  не  стоило,  ее  могли
заметить из кафе. Но уходить, не доглядев до конца, она не  собиралась.  Эта
случайная встреча, проходящая у нее перед глазами, словно кадры немого кино,
стоила того, чтобы отказаться от чашки кофе в тени.
   Оглядевшись, Лариса заметила стеклянную  витрину  хозяйственной  лавки  и
нырнула внутрь. Отсюда отлично просматривалась та часть кафе, где сидели  за
столиком двое: Белозерская и пацанка - доктор ушел, вероятно, отовариваться.
Снаружи Ларису не заметят, взгляд упирался в блестящее стекло, и глядевший с
улицы видел только собственное отражение, как в большом зеркале.
   Пацанка что-то возбужденно  рассказывала  Белозерской,  та  качала  своей
пепельной головой. Минут  через  пятнадцать  в  кафе  вошли  Константинов  и
десятилетний сын Белозерской Арсений. Мальчишка  явно  знаком  с  докторской
пассией  и  обрадовался  встрече.  А  Константинов  видел  пацанку  впервые.
Белозерская представила их друг другу.
   - Женщина, вы долго здесь стоять собираетесь?  У  нас  обед!  -  услышала
Лариса суровый голос продавщицы.
   - Да, простите, я сейчас уйду, - пробормотала она,  не  оборачиваясь,  не
отрываясь от стекла.
   В кафе входил доктор Ревенко, нагруженный пакетами.
   - Торчит  тут  полчаса,  ничего  не  покупает,  нашла,  где  отдыхать,  -
возмущалась у нее за спиной продавщица.
   "Нет, они не знакомы, - отметила про себя Лариса,  глядя,  как  доктор  и
полковник пожимают друг Другу руки, - или знакомы? Впрочем, теперь  это  уже
неважно. Контакт произошел".
   - Женщина, ты глухая, что ли? - не унималась продавщица. - Мне тебя  как,
выпихивать за шиворот или милиционера звать?
   В другой ситуации  Лариса  ответила  бы  этой  назойливой  бабе  по  всей
программе, обложила бы ее крепким мужицким матом за хамство. Но сейчас не до
того. Глаза полковника тревожно скользнули по стеклу витрины, потом еще раз,
уже внимательней... Надо уходить, тихо и быстро.
   "Теперь я еще и  наружник,  -  усмехнулась  про  себя  Лариса,  аккуратно
укладывая пакеты в багажник своей "шестерочки", - Константинов увидеть  меня
никак не мог, но взгляд почувствовал, напрягся. Потому и разошлись  они  так
быстро".
   Аккуратно выруливая с  платной  стоянки,  Лариса  думала  о  том,  что  с
намеченными на первую половину дня домашними делами  придется  распрощаться.
Шеф вряд ли удовлетворится телефонным сообщением,  потребует  подробности  и
детали. И сообщать о таком важном контакте надо срочно.
   "А я губы раскатала, думала, успею  борщ  сварить,  котлеты  накрутить...
Угораздило же их столкнуться именно сегодня у меня на глазах. Уж я-то  знаю,
как их обоих обложили со всех сторон, чтобы они  не  встретились,  доктор  и
полковник, им просто невозможно было встретиться без  свидетелей.  Наверняка
ведь я не одна зафиксировала этот случайный контакт. А потому надо  доложить
скорее, меня  ведь  тоже  могли  засечь,  мигом  настучат,  что  я  с  такой
информацией не спешу. Однако я ведь спешу, - она притормозила у светофора, -
так спешу, что самой противно".

Глава 20

   -  Мы  разве  не  домой?  -  спросила  Маша,  заметив,  что  они  едут  в
противоположную сторону.
   - Нет, мы за кроссовками и вообще за всякими Одежками для тебя.
   - Но кроссовки можно было купить на рынке, в вещевых рядах.
   - Покупать китайские подделки на рынке -  только  деньги  выбрасывать.  В
такой дряни ты больше ходить не будешь. Порядочная барышня должна иметь пару
приличных платьев, и шорты твои никуда не годятся.
   - Между прочим, приодеть Машу Кузьмину значительно сложней, чем  покойную
Юлю Воронину. Почему-то на мой тощий размер шьют либо попуга-ечно-молодежный
хлам, либо проституточные тряпки  типа  того  лилового  платья,  которое  мы
сожгли. Мне и так хорошо, не надо никаких одежек!
   - Я очень рад, что тебе и так хорошо,  -  улыбнулся  доктор,  -  но  пара
приличных платьев тебе не помешает.
   - Вадим, я не ломаюсь, я серьезно - давай не  будем  ничего  покупать.  Я
ведь не содержанка твоя!
   - Фу, Машенька, откуда слова такие - содержанка?  Ну,  хочется  мне  тебя
приодеть. Я десять лет, кроме цветов и духов, никому ничего не покупал.
   - А кому ты покупал цветы и духи? - прищурилась Маша.
   - Всяким разным дамочкам. Уже не помню.
   - И не помни! Всяких разных дамочек забудь!
   - Давно забыл.
   - А что я скажу маме, когда она увидит у меня новую одежду?
   - Ты лучше подумай, что ты скажешь маме, когда она увидит  меня.  Как  ты
меня представила своей преподавательнице?  "Мой  друг"?  Сказала  бы  еще  -
"товарищ".
   - Ну а как мне прикажешь тебя  представлять?  -  смутилась  Маша.  -  Как
прикажешь, так и буду.
   - Ну а как ты думаешь? Кто я тебе?
   - Ты мне - все! - тихо сказала Маша. - Ты мне - любимый, единственный, но
я ж не могу так  тебя  представлять.  "Познакомьтесь,  это  -  мой  любимый,
единственный Вадим!"
   - Можно проще: это мой жених.
   - Но ты же мне еще не предлагал руку и сердце.
   - Дорогая Мария Львовна! - Вадим кашлянул и произнес торжественно:
   - Я предлагаю вам руку и сердце. Я вас очень люблю и хочу, чтобы вы стали
моей женой. Вы согласны?
   - Дорогой Вадим Николаевич! Я вас тоже очень люблю и согласна стать вашей
женой. Между прочим, после этого положено поцеловаться.
   - Врежемся, - покачал головой Вадим.
   - Еще положено шампанским чокаться, - вспомнила Маша, - но я  терпеть  не
могу шампанское. Газированный одеколон. И вообще ты за рулем. Ой,  Вадим,  а
как же продукты в багажнике! Все испортится на  такой  жаре.  Ты  ведь  кучу
денег на рынке потратил.
   - Ну, ты зануда, девочка моя!
   - Просто я не могу привыкнуть к таким  финансовым  ритмам.  Ты  на  рынке
потратил столько, сколько моя мама за месяц работы получает.
   - Ты же в кафе сидела. Откуда ты знаешь, сколько я потратил?
   - Я знаю цены и видела сумки.
   - Ты у меня экономная?
   - Я? - Маша задумалась. - Честно говоря,  пока  не  знаю  -  нечего  было
экономить. Вот, например, нужны мне новые джинсы  или  сапоги,  можно  бы  и
сэкономить, но не на чем... На еду, конечно, хватает, но еле-еле.  Вещей  мы
почти не покупаем, мама сама все шьет  и  вяжет.  Она  умудряется  соорудить
нечто из ничего. На новогодний вечер у нас в училище она за одну ночь  сшила
мне такое платье - никто не верил, что оно сшито моей мамой на  зингеровской
машинке. Она нашла на антресолях кусок вишневого бархата, еще моей  покойной
бабушки, и получилось словно от Кардена. Туфли тоже были бабушкины.  А  мама
потом всем говорила, что той ночью, перед Новым годом,  слетала  в  Париж  и
купила туфли и платье за две тысячи долларов.
   "Тойота" подъехала к международному гостиничному комплексу. Маша и  Вадим
вошли  в  небольшой,  совершенно   безлюдный   бутик.   Кукольно-хорошенькая
продавщица  одарила  их  ослепительной  улыбкой.  От   обилия   вещей   Маша
растерялась, у нее даже в глазах  зарябило.  Одно  дело  -  маскарад,  выбор
образа соблазнительной корреспондентки, другое, совсем другое дело -  одежда
для себя.
   - Ну что, Машенька, начинай, - Вадим снял с вешалки несколько платьев.
   - Может, все-таки ограничимся кроссовками? - неуверенно  возразила  Маша,
заметив цену на ярлыке одного из платьев.
   - Спортивная одежда в другом магазине. Давай уж  облегчим  немного  жизнь
твоей маме, чтобы она спала ночами, а не сидела за зингеровской машинкой.
   - Ладно, но выбирай ты сам. Я кое-что понимаю в театральном  костюме,  но
представления не имею, что надо носить, так сказать, в реальной жизни.
   Вадим заставил Машу перемерить семь платьев, выбрал два - повседневное из
тонкого льняного трикотажа и нарядное, строгое,  из  светло-бежевого  шелка.
Именно эти два платья идеально на ней  сидели,  будто  специально  для  Маши
сшиты. В обувном отделе он подобрал к повседневному платью  легкие  замшевые
босоножки, а к нарядному - строгие туфли-лодочки.  Он  стоял  перед  ней  на
коленях, сам надевал ей туфли и босоножки, прикасаясь к ее ногам так  нежно,
как если бы это были какие-то бесценные произведения искусства.
   "Господи, - думала Маша, глядя на его седую макушку, - я таю от него, как
мороженое на ярком солнце, растекаюсь сладкой лужицей и ничего не соображаю.
Даже  страшно...  Хотя  чего  теперь-то  бояться?   Мы   передадим   кассету
Константинову, все расскажем ему и полетим в Москву. Ведь столько уже  всего
произошло! Хватит, надо отдохнуть".
   - Машенька, встань, пожалуйста, пройдись,  -  попросил  Вадим,  -  удобно
тебе? Не жмет? Не трет?
   - Да, мне очень удобно. Давай на этом остановимся, ладно?
   - А кроссовки?
   В примерочной спортивного магазина Маша переоделась в новые  светло-серые
шорты-бермуды, новую бледно-розовую  футболку  и  сменила  драные  китайские
тапочки на новые замшевые босоножки.
   - Упаковать? - спросила продавщица,  глядя  на  жалкую  кучку  стареньких
тряпочек, которую Вадим вынес из примерочной.
   - Выкинуть! - распорядился он. - И тапки тоже!
   Продавщица понимающе кивнула.
   Напоследок  он  выбрал  для  Маши  самые  дорогие  кроссовки.  Продавщица
упаковала их в коробку, завернув в  шелковистую  папиросную  бумагу,  словно
экзотические фрукты.
   В маленьком открытом баре они чокнулись свежевыжатым апельсиновым соком.
   - Я нас с тобой поздравляю, Машенька, - сказал Вадим, - но  по-настоящему
мы поздравим друг друга в Москве, когда все останется позади.
   - А все и так позади, - пожала плечами  Маша,  -  все  плохое  кончилось.
Знаешь, я поняла - когда мы вместе, нам везет. Порознь значительно хуже.
   Как только они сели в машину, затренькал сотовый телефон. Доктор  щелкнул
крышкой:
   - Алло!
   В трубке стояло мрачное молчание.
   - Молчат? - тревожно спросила Маша.
   - Сейчас перезвонят, - успокоил Вадим ее и себя.
   Но никто не перезванивал.
   - Господи, какая я дура, - выдохнула Маша, - ничего еще не кончилось, они
вполне могли засечь нашу встречу на рынке.
   - Машенька, пожалуйста, не называй себя дурой. Мне не нравится это слово.