сь, что их, таких красивых, оценят, защитят,  устроят  самым  лучшим
образом. Им это обещали, и почему бы не поверить обещаниям? Речь  шла  не  о
вилле на Канарах, а всего лишь о закрытом бардаке, где им удастся заработать
изначальный капитал на дальнейшую самостоятельную жизнь.
   И вот братки преподнесли им сюрприз, обрадовали  возможностью  заработать
быстро и много еще до бардака. Разве были у  них  силы  отказаться  от  трех
тысяч долларов? Зайти в назначенное время в шикарный бутик и оставить  сумку
в примерочной - разве так трудно? Почему же не хватило ума сразу понять, что
никогда в жизни П.П. не даст им три тысячи долларов? Не даст, и все.
   Ире хотелось орать  и  биться  головой  о  грязную  каменную  стену.  Она
вскочила, подбежала к  двери  и  принялась  колотить  в  нее  ногами.  Света
проснулась и испуганно крикнула:
   - Ты что, с ума сошла?
   Ира, не обращая на нее внимания, дубасила дверь и  кричала:  -  Откройте,
гады! Откройте! Хотя бы воды принесите, суки! Выпустите нас! Ненавижу!
   Очередной удар получился неудачным, Ира сползла по двери на  пол  и  тихо
заскулила. Ей показалось, что треснула кость большого пальца. Света кинулась
к ней. Ира корчилась на полу, повторяя сквозь слезы:
   - Не могу, не могу больше!
   И вдруг Света  зажала  ей  рот  ладонью.  Где-то  совсем  близко  хлопнул
выстрел, потом еще один. Послышался  топот,  автоматная  очередь,  несколько
секунд тишины, и вдруг тяжелые быстрые  шаги  во  лестнице.  Света  оттащила
сестру подальше от двери. Они забились  в  угол,  прижались  друг  к  другу,
дрожали и плакали, точно  так  же,  как  семнадцать  лет  назад,  когда  их,
двухмесячных, завернутых в одно драное  одеяло,  нашла  уборщица  в  туалете
женской консультации на окраине Москвы.
   Снаружи на дверь сыпались мерные тяжелые удары,  в  промежутках  слышался
мат. Мужской голос крикнул: "Есть ключ!" Бить  в  дверь  перестали,  крякнул
замок. В дверном проеме возникли два широких силуэта, и сестрички закричали,
разглядев черные лица с дырами для глаз и для рта. Ира зажмурилась,  закрыла
лицо руками. Света смотрела не отрываясь и первая поняла, что это  вовсе  не
персонажи их ночных оргий, а омоновцы в масках.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   "Я выстрелю, как только его увижу. Я  не  буду  ждать,  у  него  отличная
реакция, он ведь бывший боксер.  И  оружие  есть  наверняка.  Он  не  должен
опомниться. Изолъда сказала, он приехал днем и уезжать не собирается.  Готов
дать мне интервью. Нет, Лика, я не промахнусь. Я  слишком  сильно  хочу  его
убить, чтобы промахнуться. Стрелять буду в  упор,  в  голову.  Не  спрашивай
меня, что дальше. Это уже не важно".
   Фердинанд вышел на узкую бетонную дорожку. Она бежала параллельно шоссе и
вела прямо к воротам. Справа была опушка дубовой рощи, слева, между дорожкой
и  шоссе,  росли  высокие,  густые  кусты  жасмина.  Запах  напоминал   духи
"Диориссимо",  которыми  много  лет  пользовалась  Лика,  это  придало   ему
уверенности и спокойствия. Осталось немного,  сто  метров,  всего  лишь  две
сотни шагов, и он позвонит у ворот, любезно  улыбнется  Изольде,  пройдет  в
дом. "Я никогда не стрелял в человека и не знаю, что  это  такое.  Мне  было
страшно покупать пистолет, я прожил на свете сорок лет и не думал,  что  мне
придется это делать. Помнишь,  я  занимался  каратэ?  По  старой  телефонной
книжке обзвонил нескольких знакомых из бывшей подростковой команды,  и  один
из них сразу понял мои неуклюжие намеки, назначил  встречу.  Цена  оказалась
меньше, чем я предполагал, вообще, все выглядело просто,  буднично,  никакой
таинственности. Но мне было  страшно,  я  боялся,  что  кто-то  следит,  что
продавец обязательно позвонит  в  милицию.  Еще  страшней  мне  было,  когда
нагрянули с обыском. Но сейчас я уже ничего не боюсь. Я никогда не стрелял в
человека, но он не человек. Лика, и ты это отлично понимаешь".
   Стемнело, зажглись фонари. За кустами послышался звук  мотора.  Фердинанд
не обратил на него никакого внимания. На то и шоссе, чтобы  по  нему  ездили
машины.  Когда  завизжали  тормоза,  он   ускорил   шаг.   Кусты   зашумели,
зашевелились, и перед ним возник, как будто из-под земли, капитан  Косицкий.
Фердинанд замер на секунду и кинулся налево, в рощу. Был обходной  путь,  он
заранее изучил окрестности и собирался добежать  через  рощу  до  той  самой
калитки, в которую совсем недавно, дождливой майской ночью, вошла Лика.
   - Стой! Федор, остановись! - несся ему вслед голос Косицкого. Но уже  был
виден забор питомника, и он не мог остановиться. Пистолет в  кармане  легкой
ветровки бил его по бедру, на бегу он  расстегнул  карман  и  сжал  холодную
рукоять. Дубовые корни извивались как змеи, он  легко  перескакивал  их,  он
летел сквозь сырой вечерний воздух, видел калитку, она  была  распахнута,  в
проеме застыл  тонкий  маленький  силуэт,  подсвеченный  сзади  прожектором,
отчего вокруг головы образовался пылающий огненный венец.
   Фердинанд был совсем близко, всего  в  трех  шагах,  когда  что-то  тупо,
сильно толкнуло его в грудь и отбросило назад, он упал навзничь  на  твердые
дубовые корни, так и не услышав выстрела.
   * * *
   Митя отрастил усы, остриг волосы коротко, под ежик, и лицо у  него  стало
совсем другое. Ксюша была собой довольна. Больше всего на свете ей хотелось,
переступив порог его дома, кинуться на  шею,  разрыдаться,  рассказать  все,
начиная с того вечера, когда ждала под дождем на Пушкинской площади и  потом
чуть не кинулась под поезд в метро, и кончая нынешними кошмарами с маньяком.
Но тут же она мысленно залепила себе рот куском пластыря.
   Митя часа два хвастался успехами в академии и жаловался  на  одиночество,
на тупые, пошлые, совершенно невозможные отношения с девочками.
   - Наверное, я сам виноват,  каждый  раз  слишком  многого  жду,  они  это
чувствуют. Одна пугается, другая издевается, и  никто  не  любит.  Скучно  и
холодно. Всегда знаю заранее, что будет дальше.
   Ксюша молчала. Было видно, как он, бедненький, истосковался по слушателю,
вернее, по слушательнице. Наконец, наговорившись всласть, он спросил:
   - Ну, а у тебя как дела?
   - У меня все отлично, Митенька, - произнесла она,  чувствуя,  как  трудно
улыбаться с куском пластыря на губах, даже если этот пластырь  воображаемый.
- Я совершенно счастлива.
   - Мужа любишь?-спросил быстро, хрипло и покраснел.
   - А как же? Очень люблю. И он меня тоже,  очень.  Со  свекровью  чудесные
отношения. Домработница есть. Квартира пятикомнатная, дача.
   - Класс, - кивнул он, - поздравляю. Ты, кстати,  похорошела.  Какая-то  в
тебе появилась загадка, раньше этого не было.
   - Раньше я была вся твоя, а  теперь  чужая.  Когда  повисали  паузы,  она
порывалась уйти и больше всего боялась, что он скажет: "Да, иди". Но  он  не
отпускал и смотрел на нее умоляющими глазами.
   - Пятикомнатной квартиры у меня нет, - произнес он совсем  не  кстати.  -
Дача, правда, имеется. Курятник. Шесть соток.  Знаешь,  какое  предательство
было самым первым?
   Ксюша молча помотала головой. Желудок больно сжался. Она знала, что  если
он начнет каяться и просить прощения, то все пропало.
   - Адам заложил Еву, - произнес он с  дурацкой  улыбкой.  -  Она  ведь  не
заставляла его яблоко откусывать, просто  предложила.  А  когда  Господь  их
застукал, Адам сказал: "Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева,  и
я ел". То  есть  Ты  плохой,  дал  мне  неправильную  жену,  она,  мерзавка,
виновата, и Ты виноват, а я маленький, слабенький, она дала, я ел.  Стукачок
он был, первый человек. Наверное, и последний будет таким же.
   - Это ты к чему? - удивилась Ксюша.
   - А просто так. Слушай, как же ты умудрилась так быстро  полюбить  своего
мужа? Поделись опытом.
   - Мужа надо любить и  принимать  таким,  какой  есть,  -  глубокомысленно
изрекла Ксюша, - хотя бы ради ребенка.
   Митя встал, взял Машу  и  вышел  из  кухни,  не  сказав  ни  слова.  Маша
отнеслась к незнакомым  рукам  совершенно  спокойно,  улыбнулась,  потрогала
пальчиком Митины усы,  широко  зевнула  и  быстро,  возбужденно  залопотала,
словно хотела сообщить ему что-то важное. Он уселся на диван и стал  шепотом
рассказывать ей сказку про колобка, не обращая на Ксюшу  никакого  внимания.
Ксюша села в кресло напротив. Глаза закрывались. День был огромный,  жуткий,
и впервые она призналась себе, что только здесь, у Мити, чувствует себя дома
и в безопасности. Ей не хотелось уходить.  Она  заранее  заказала  такси  по
телефону на одиннадцать тридцать, и пора было  собираться.  Маша  заснула  у
него на руках, он сидел и молча покачивал ее.
   - Уже начало двенадцатого, скоро такси приедет, - прошептала она,  встала
и потянулась.
   - Такси приедет и подождет. Я оплачу ожидание, не волнуйся, - прошептал в
ответ Митя.
   - Оплатить я могу и сама. Не в этом дело.
   - А в чем?
   - Я уже объясняла, я привыкла ложиться рано. Очень хочется спать.  -  Она
зевнула и потерла глаза. - К тому же свекровь прилетает ночью, я должна быть
дома.
   -  Про  свекровь  ты  уже  говорила,  -  напомнил  Митя.  -  Ее   самолет
приземляется в пять пятнадцать утра плюс дорога от  Шереметьева  до  Москвы,
получается шесть пятнадцать. Плюс пограничники, таможня.  Не  волнуйся,  она
появится дома часов в восемь, не раньше. У нас еще куча времени.
   - Никакой таможни, зеленый коридор, - пробормотала Ксюша.
   - Ну ладно, в половине восьмого. - Он посмотрел на Машу, она  причмокнула
и улыбнулась во сне. - Ты ей какой-нибудь прикорм даешь?
   - Нет. Пока только грудное молоко.
   - Молодец. Уже можно тертое яблочко, начиная с половины чайной ложки.
   - Без тебя знаю. Ее от яблока пучит.
   - Тогда попробуй абрикосовую мякоть. Говорить, она недоношенная родилась?
   - Ага, восьмимесячная.
   Помолчали. Опять молчание стало неловким, как три часа  назад,  в  первые
минуты.
   - Я собираюсь специализироваться на  педиатрии,  -  медленно,  как  будто
размышляя вслух, произнес Митя. - У педиатров всегда есть  работа.  Взрослый
при нынешней платной медицине  до  последнего  будет  терпеть,  к  врачу  не
пойдет, разве что на "скорой" увезут. Но ребенка своего  потащит  к  доктору
при малейшем чихе. Так что работой я буду обеспечен.
   - Разумно, - кивнула Ксюша.
   - Но ты знаешь, теперь я стал сомневаться, получится ли из  меня  хороший
детский доктор. - Митя грустно вздохнул. - Ты говоришь, Маша восьмимесячная,
но я, хоть убей, не  вижу  никаких  признаков.  А  ведь  в  три  месяца  они
остаются. Ты должна это знать, ты  готовишься  к  экзаменам,  читаешь  много
всякой литературы, в том число по педиатрии. Признаки недоношенности  -  это
азбука, Ксюша, это тебе  каждый  сельский  фельдшер  определит.  Но  раз  ты
говоришь, значит, так оно есть. Кому же знать, как не тебе? Бедный  ребенок.
- Митя провел ладонью по Машиным русым волосам.
   - Ничего не бедный. Очень богатый, -  сердито  рявкнула  Ксюша.  -  Масса
радостей впереди. Оксфорд, Кембридж, отдых на Канарах,  одежки  от  Кардена.
Ладно, Митюша, нам действительно  пора.  Я  должна  хорошо  выспаться  перед
встречей со свекровью. С ней всегда надо быть в форме. Я ужасно рада с тобой
повидаться. - Ксюша подошла к дивану, попыталась  взять  спящего  ребенка  у
Мити из рук, но он не отдавал.
   - Ты что? Нам правда пора.
   - Сядь! - скомандовал Митя. Ксюша послушно села рядом с ним  на  диван  и
быстро произнесла:
   - Ладно, такси еще не приехало, можно минут пять посидеть.
   - Пошутили, и  будет,  -  прошептал  Митя.  -  Нет,  ты,  пожалуйста,  не
отворачивайся, смотри мне в глаза. В больнице мне рассказали о  твоем  муже.
Он  наркоман.  Потасканное  злое  ничтожество.  Что  касается  пятикомнатной
квартиры, шикарной дачи и мамаши-миллионерши, это  все  правда.  Пожалуйста,
смотри в глаза! Зачем ты это сделала?
   - Что, Митенька?
   - Сама знаешь. Почему ты не сказала мне, что беременна?
   - А при чем здесь ты? - Вместо улыбки у Ксюши получился жалкий оскал. Она
старалась мысленно заклеить пластырем не только свой рот, но и глаза, потому
что они предательски наливались слезами, вообще  было  бы  отлично  обмотать
липкой широкой лентой себя всю, стать неподвижной, бесчувственной мумией.
   - Может, я должна была сообщить  тебе  это  там,  в  больнице,  когда  мы
виделись в последний раз? Но, во-первых, вокруг было  много  народу,  в  том
числе  твоя  роковая  брюнетка,  во-вторых,  ты  меня  даже  не  заметил,  а
в-третьих, я пришла договариваться об аборте, и если бы там  не  было  толпы
студентов с тобой посерединке, то договорилась бы.  Дай  мне  телефон,  надо
узнать, почему задерживается такси.
   - Все нормально с такси. Не дергайся.
   - Что значит - нормально?
   - Пока ты кормила Машу, я позвонил на  фирму  и  попросил,  чтобы  машину
прислали часом позже, в половине первого.
   - Зачем? - Затем, что надо поговорить. Я не  мог  сразу,  мне  необходимо
было раскачаться. Я слишком долго ждал этой нашей  встречи,  произносил  про
себя длиннющие монологи, горячие и убедительные. Когда ты позвонила  сегодня
и сказала, что ребенку три месяца и две недели,  я  все  подсчитал  и  жутко
разволновался. Ты сколько угодно можешь врать самой себе, но мне не соврешь.
Конечно, пятикомнатная квартира и  прочие  прелести  -  это  весомо,  зримо,
конкретно. Но наркотики - это еще конкретней. Однако дело совсем  в  другом.
Даже  если  бы  твой  Солодкин  был  трезвейшим,  добрейшим,   порядочнейшим
человеком, все равно, Маша - моя, а не его дочь.  И  ты  всегда,  всю  жизнь
будешь об этом помнить. Ты не любишь его, тебе с ним не просто  плохо,  тебе
страшно. Ты боишься, что рано или поздно он посадит тебя на иглу.
   - И что дальше? - тихо спросила Ксюша.
   - Тебе решать. Чтобы было все окончательно ясно, скажу: мне никто,  кроме
тебя и Маши, не нужен. Твое право не верить. В каждой из девиц, которая была
со мной потом, я пытался увидеть тебя. Правда, не сразу  самому  себе  сумел
признаться в этом. Все получилось банально до тошноты. Я привык  к  тебе  за
десять лет школы. А потом, в академии, столько новых  красивых  девушек,  ну
прямо глаза разбегались, мне показалось - так не бывает, чтобы только ты,  с
первого класса и на всю жизнь. Надо попробовать что-то  другое.  Попробовал.
Не понравилось. В общем" так. Я тебя люблю и жить без тебя не  могу.  Хорошо
слышала? Больше повторять не буду.
   - Что? - Ксюша сморщилась и приставила  ладонь  к  уху.  -  Я  не  слышу.
Повтори!
   - Жить без тебя не могу, - прокричал он  шепотом,  смешно  открывая  рот,
вытягивая губы.
   - Все равно не слышу! - Ксюша помотала головой.
   - Я тебя люблю!
   Когда они прощались у такси, Ксюша пробормотала:
   - Если нам с Машей уходить оттуда, то только голышом.
   - Ничего, - улыбнулся Митя, - знаешь, у Александра Дулова  песенка  такая
есть: "Ай-ай-ай, а я нагая с окон падала, меня милый подбирал".
   Рыжая Лариса успела шагнуть к Фердинанду и выстрелить ему в  голову.  Так
велела мама Зоя. Первый выстрел в  грудь,  второй,  контрольный,  в  голову.
Пистолет шестизарядный. Стрельнуть в ментов можно трижды. Последний патрон -
для себя. В каком фильме такое было?
   Они надвигались на нее, в бронежилетах,  с  автоматами,  они  орали,  она
видела это, но не слышала. В голове гремел тяжелый рок, словно вместо черепа
у нее  был  магнитофон.  Она  развернулась,  чтобы  выстрелить  в  тех,  кто
надвигался сзади, однако свет прожектора мгновенно сжег  глаза,  и  все  три
выстрела оказались напрасными.  Она  застыла  посреди  лужайки  с  последним
патроном в стволе и медленно поднесла дуло к виску. Рука отяжелела, налилась
свинцом, никак не хотела двигаться, а времени совсем не осталось.  Они  были
близко, все живые, все до одного. В  фильме  происходило  иначе,  там  герой
попадал в цель сразу, и мертвые враги падали на землю. Могла уложить хотя бы
троих, дура несчастная. Хорошо, что успела выполнить  главное  задание  мамы
Зои, замочить фальшивого француза. Кого  хотел  обмануть,  мент  несчастный?
Прежде  чем  представляться  французским  корреспондентом,  надо  было  зубы
починить или новые вставить. У иностранцев не  бывает  таких  гнилых  зубов.
Лариса очень гордилась, что первая обратила на это внимание,  и  сразу,  как
только он вышел за ворота, сказала маме Зое.
   Тяжелый рок грохотал в мозгу и не давал вспомнить, как назывался фильм, в
который она сейчас  играла.  Спусковой  крючок  был  как  кнопка  "стоп"  на
магнитофоне. Одно движение - и станет тихо. Если честно, она жутко устала от
этого грохота. Но палец свело, он не  слушался,  она  поняла,  что  упустила
момент. Надо было сразу, пах! - и все дела.  Теперь  никогда  она  не  будет
похожа на правильного героя. Она, оказывается, притворялась, она  совсем  из
другого кино. Ей хотелось плакать, рука с пистолетом стала слабой, вялой,  и
это  было  неправильно.  Здесь  пахло  плохими  фильмами,  "слезоточилками".
Правильные герои никогда не плачут. Закаляйся, как сталь.  В  здоровом  теле
здоровый дух. Больше дела, меньше слов, будь готов - всегда готов. Пах  -  и
все дела.
   Пистолет успели вышибить  из  ее  руки,  но  выстрел  все  же  прозвучал.
Стреляли из  темного  окна  дома.  Пуля  просвистела  над  головой  капитана
Косицкого в тот момент, когда он повалил рыжую девочку на землю и  защелкнул
наручники, слишком большие для тонких, как ветки, рук.
   Изрльду Ивановну Кузнецову нашли в подвале. Она сидела на  высоком  стуле
под перевернутым распятием. На  ней  был  черный  балахон.  При  аресте  она
хохотала, громко пела куплеты из  попсовых  шлягеров,  материлась,  задирала
подол балахона, демонстрируя голую задницу, плевала в лица всем  подряд,  ни
на какие вопросы не отвечала.
   Рядом валялся пистолет. Возможно, она пыталась покончить  с  собой,  пока
ломали подвальную дверь. Однако не сумела этого сделать.
   Позже психиатрическая экспертиза признала ее вменяемой.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
   Младший лейтенант Коля Телечкин, копаясь в старых спортивных  журналах  в
больничной библиотеке, наткнулся на интервью с чемпионом России по  боксу  в
легком весе 1991 года. Там было много фотографий - на ринге, на пьедестале с
кубком в поднятых руках, а в середине журнала имелся календарь на 1992 год с
крупным цветным  портретом  чемпиона.  Коля  бросился  звонить  Бородину  на
мобильный. Илья Никитич изобразил  удивление  и  радость,  ему  не  хотелось
расстраивать  Колю  и  говорить,  что  личность  преступника   и   так   уже
установлена. Пусть Коля думает, что он первый.
   С семи до двенадцати вечера  в  Москве  и  в  Московской  области  успели
задержать сто двадцать семь мужчин, похожих на Кравчука Руслана  Михаиловича
1968 года рождения. Задерживали и отпускали. Череп (такая оперативная кличка
была присвоена преступнику) провалился сквозь землю.
   Бородин сидел на кухне у Евгении Михайловны, пил третью  чашку  отличного
крепкого  кофе  с  кардамоном  и  не  чувствовал  ничего,  кроме  пустоты  и
смертельной усталости. Евгения  Михайловна  задавала  вопросы,  он  отвечал,
вяло, монотонно, и каждые десять минут выходил в коридор, вертел  телефонный
диск, долго слушал протяжные гудки, возвращался в  кухню,  тяжело  падал  на
стул, машинально подносил к губам чашку с кофе.
   - Вы собираетесь встречаться  с  мадам  Солодкиной?  -  спросила  Евгения
Михайловна.
   - Пока нет.
   - Вы совершенно исключаете, что Галина Семеновна помогла  Ольге  уйти  из
жизни десять лет назад?
   - Совершенно исключаю. - Бородин прикрыл глаза.  -  Доподлинно  известно,
что с двадцать восьмого июня по шестое июля восемьдесят девятого года Галина
Семеновна Солодкина находилась в Греции, в туристической поездке.
   - А как же записка?
   - Ольга  Коломеец  страдала  маниакально-депрессивным  психозом,  с  этим
диагнозом стояла на учете  в  диспансере.  С  тринадцати  лет  зафиксировано
восемь суицидальных попыток, и каждая сопровождалась запиской. А сколько  их
было на самом