и   жареную   картошку.   Они   успели   здорово
проголодаться, ели с жадностью, набивали полные рты, размазывали  кетчуп  по
губам. У Иры упал хлеб, и она, подняв кусок с асфальта, тут же запихнула его
в рот.
   Аккуратный толстячок поглядывал на них с любопытством. Он  сразу  обратил
внимание на двух красоток-близняшек и был немало удивлен заметив,  что  едят
они, как голодные бомжата грязно, некрасиво. Жрут, а  не  кушают,  при  этом
движения их совершенно синхронны, словно они  -  зеркальные  отражения  друг
друга.
   Мигом покончив с сардельками и  картошкой,  обе  блаженно  откинулись  на
спинки стульев и закурили.
   - Светуль, я все-таки не буду его выбрасывать, ладно? - плачущим  голосом
произнесла Ира. - У меня просто рука не поднимется.
   - Нет, - Света решительно тряхнула  волосами,  -  лучше  забудь  об  этом
платье. Мы не можем так рисковать. Не имеем права.
   - Ну, Светуль, - всхлипнула Ира, -  там  ведь  никого  не  осталось.  Кто
узнает? Ты не думай, я  не  собираюсь  в  нем  по  Москве  шляться,  я  ведь
понимаю...
   - Умница, - криво усмехнулась Света, - ну и зачем оно тебе, если  ты  все
равно никуда не сможешь его надеть?
   - А чтоб было! Должно быть у женщины платье от  "Шанель",  иначе  это  не
настоящая женщина. - Ира шмыгнула носом, на глазах у нее выступили слезы.  -
Нет, ну правда, Светуль, мы с  тобой  заслужили,  чтобы  у  нас  было  такое
платье, одно на двоих. Можно надеть дома, на несколько минут,  когда  никого
нет, просто повертеться перед зеркалом. Ну,  ты  посмотри  на  него!  -  она
загасила сигарету,  еще  раз  вытерла  руки  салфеткой,  расстегнула  сумку,
осторожно вытянула небесно-голубое,  невесомое,  бархатно-шелковистое  чудо,
нежно погладила ткань, приложила к щеке.
   - Убери сию минуту! - нахмурилась Света. - Нет, ну ты посмотри, потрогай.
   - У меня руки грязные. Убери!
   Ира послушно спрятала платье и принялась гипнотизировать сестру жалобным,
умоляющим взглядом. Глаза у обеих были точно такого, небесно-голубого цвета,
как шелковистый бархат платья.
   - Ладно, не хнычь, - тяжело вздохнула Света после долгой паузы,  -  пусть
пока лежит, конечно, жалко такую красоту выбрасывать. Но смотри  не  вздумай
там, у нас, надевать. Мигом стукнут маме Зое, тогда, сама знаешь, что будет.
   - Да что я, совсем идиотка? - Ира радостно хихикнула.
   Толстячок на лавочке продолжал глядеть в  газету,  но  уже  не  читал,  а
прислушивался к разговору.  Он  был  рад  отвлечься.  Очередное  скандальное
разоблачение  крупного  государственного  чиновника,  три  столбца   грубого
бойкого текста, холодная истерика, оплаченная другим чиновником, конкурентом
разоблачаемого, вызывала тошную тоску, вредную  для  здоровья.  Летний  День
тускнел,  пруд  казался  грязным,  утки   жирными   и   общипанными,   аллея
заплеванной, листья пыльными, солнце жгучим  и  злым,  радостный  воробьиный
щебет начинал резать  уши  а  прелестные  близняшки  за  столиком  у  ларька
представлялись преступницами, воровками, Бог знает кем.
   Сколько раз Илья Никитич Бородин зарекался читать газеты,  но  машинально
покупал в ларьке по дороге на службу очередную порцию прессы, с  отвращением
поедал глазами  строки,  оправдываясь  и  извиняясь  перед  собой,  дескать,
необходимо быть в курсе текущих политических событии.
   - Я так спрячу, что ни  одна  крыса  не  найдет,  -  Ира  высморкалась  в
салфетку, - а когда все кончится, ты сама мне спасибо скажешь, мало ли  куда
нам придется пойти, будет хотя бы одна на двоих приличная шмотка.
   - Ага, вот застукают нас, такое начнется, - нервно усмехнулась  Света,  -
из нас все вытянут, все, до словечка. А если дойдет до...
   - Молчи, зануда! - Ира вскинула руку и прижала пальцы к Светиным губам. -
Ничего ни до кого не дойдет. У тебя с нервами плохо, сестренка. Ты  думай  о
том, что нам осталось потерпеть совсем немного. И потом  начнется  настоящая
жизнь.
   - Я не могу,-Света оттолкнула Ирину руку и помотала головой, -  я  боюсь,
Ирка, я все время боюсь, и ты тоже...
   - Ну да, да, и что? Вешаться теперь?  Слушай,  а  может,  смотаемся  туда
прямо сейчас?
   Света молча покачала головой и покрутила пальцем у виска.
   Илья Никитич замер, пытаясь переварить  услышанное,  и  не  заметил,  как
рядом с ним присела на краешек скамейки стройная элегантная дама. Он обратил
на нее внимание только тогда, когда она тихо произнесла:
   - Добрый день, Илья Никитич. Извините, я немного опоздала, заставила  вас
ждать в такую жару, причем на самом солнцепеке. Мне почему-то казалось,  что
в это время солнце будет с другой стороны.
   - Здравствуйте, Евгения Михайловна! - он улыбнулся, поспешно встал,  взял
ее руку, хотел поцеловать, но, как всегда,  не  решился,  ограничился  сухим
рукопожатием, - жара - это ничего. Это даже  приятно.  В  Москве  так  редко
бывает настоящее лето, в прошлом году я не помню ни одного ясного солнечного
дня, сплошные дожди.
   - Люся приходит в себя, я даже сократила дозы  транквилизаторов.  У  меня
масса информации, - сказала Руденко.  -  Со  стороны  это  может  показаться
полнейшим бредом, но, кажется, я знаю, как зовут убийцу.
   - Да что вы говорите! - Бородин улыбнулся радостно, но как-то  рассеянно,
и доктор Руденко немного обиделась.
   -  Его  зовут  Руслан.  Люся  называет  его  Русланчиком.  Есть   большая
вероятность, что он член какой-то  сатанинской  секты.  Там,  знаете,  дикая
смесь - вампиры, ведьмы, божества религии вуду.
   - Нет, а чего? - продолжала между тем уговаривать сестру Ирина. - Неужели
тебе не хочется взглянуть, что там творится? А, Светуль? Ну,  на  минуточку!
Мы просто мимо пройдем, по другой стороне улицы.
   - Отстань, - Света взглянула на часы, - все, нам пора.  Электричка  через
час, пока до вокзала доедем...
   - Свет, ну давай, а? - Ира вскочила так резко, что сумка упала с колен. -
Нам все равно от Пушки до Савеловского по прямой...
   - Через Маяковку, - покачала головой Света, - мы доедем до вокзала  через
Маяковку.
   - Там  с  пересадкой,  и  идти  дальше.  Потеряем  время,  -  возбужденно
зашептала Ира, подхватила сумку и побежала по аллее в сторону Пушкинской.
   - Стой, балда несчастная!-простонала Света, кинувшись вслед за сестрой.
   Бородин тревожно посмотрел им вслед, схватил Евгению Михайловну за руку и
пробормотал:
   - Давайте немного погуляем, поговорим по дороге. - Он чувствовал, что его
так и тянет в сторону Пушкинской, и усмехнулся про себя:
   "Сейчас мы выйдем на площадь и узнаем, что часа полтора назад там кого-то
застрелили или сработало взрывное устройство в автомобиле. Нет, это  у  меня
от жары. В моем возрасте нельзя сидеть на солнцепеке с непокрытой головой".
   - Илья Никитич, вы поняли, что  я  вам  сказала?  -  нахмурилась  Евгения
Михайловна. - Мне кажется, вы где-то не здесь.
   - Я здесь, простите, меня разморило на солнце. Я  очень  внимательно  вас
слушаю. Вы сказали его зовут Руслан, и что-то  еще  о  вампирах,  ведьмах  и
вуду.
   - Я понимаю, звучит совершенно безумно, я сразу после разговора  с  Люсей
все  записала,  вам  надо  обязательно  прочитать.  Правда,  почерк  у  меня
докторский, то есть совершенно  непонятный.  Я  сегодня  же  введу  текст  в
компьютер, отпечатаю на принтере.
   - Да, конечно... спасибо...
   Он почти бежал, у него началась одышка,  было  трудно  говорить.  Евгения
Михайловна едва поспевала за ним.
   - Илья Никитич, куда мы так несемся, мы же  собирались  просто  погулять,
вас разморило на солнце, очень опасно бегать в такую жару.
   - Я привык бегать, - он взял ее под руку, -  вот  дойдем  до  Пушкинской,
потом будем гулять.
   - А что на Пушкинской?
   - Надеюсь, ничего.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
   - Классная дача у Солодкина,-неожиданно выпалила на  бегу  Света,  -  как
тебе его жена?
   - Никак. Он ее рано или поздно все равно  посадит  на  иглу.  Так  что  и
говорить о ней нечего. Можно считать, труп. Как и сам Солодкин. Если человек
на игле, он труп.
   - Слушай, неужели правда Люська его дочь?
   - Конечно. Во-первых, она на него действительно похожа, во-вторых, он  же
не ради нас, таких  красивых,  мотается  со  своей  видеокамерой  в  "Очаг".
Идиотам вообще везет, а уродам и дебилам особенно. Ты  не  заметила?  -  Ира
хохотнула и скорчила  отвратительную  рожу  -  вытаращила  глаза,  растянула
поджатые губы, пальцем сплющила нос, и на  минуту  стала  чем-то  похожа  на
Люсю.
   - Тогда почему он не возьмет ее домой? И почему появился только сейчас?
   - Отцовские чувства взыграли, совесть замучила, а может, просто свихнулся
от наркотиков. Да хрен его знает,  -  Ира  махнула  рукой,  -  я  вообще  не
понимаю, зачем такие, как эта Люська, живут на свете.
   То же самое Ира сказала семь лет  назад,  когда  они  попали  в  семейный
детский дом и увидели Люсю. Низенькая, толстая, с плоским лицом. с  круглыми
глупыми глазами. Такой уродины, такой идиотки сестрички еще не встречали.
   Она все время улыбалась и старалась всем угодить, понравиться,  со  всеми
хотела подружиться, но особенно навязчиво льнула  к  близняшкам,  ходила  за
ними по пятам, заглядывала в глаза,  чистила  им  сапоги,  стелила  постели,
красиво взбивала подушки и сама была готова  стелиться  перед  ними,  словно
коврик, у которого нет другого назначения, кроме того, чтобы по нему  ходили
ногами. Она подметала  и  мыла  пол  каждый  день,  а  перед  сном  изводила
рассказами о своей волшебнице тете, у которой  в  пушистых  клубочках  пряжи
хранятся немыслимые сокровища, драгоценные камни, золотые  монеты.  Близнецы
обязаны были относиться к идиотке как к родной сестре. Они не имели права ее
обидеть, за это их могли посадить в дисциплинарный карцер,  в  сырой  темный
погреб под сараем.
   Но Люсю нельзя было не обидеть. От нее исходил особенный,  ни  с  чем  не
сравнимый, сладкий и манящий запах жертвы. Разве может  остановиться  акула,
чувствуя кровь? Разве в силах охотничья собака не  бежать  за  подстреленной
дичью?
   К  тринадцати  годам  Люся  стала  еще  уродливей,  лицо   ее   покрылось
подростковыми прыщами. Сестры тихо корчились от  смеха,  наблюдая,  как  она
прилипает к зеркалу,  без  конца  чем-то  мажет  прыщи,  возится  со  своими
несчастными жиденькими  сальными  волосенками,  делает  идиотские  прически,
нанизывая на голову всякие яркие резинки, заколки, зажимы, штук по десять на
каждую прядь.
   Сестричкам на шестнадцатилетие  подарили  бутылку  дорогого  французского
бальзама для волос. Однажды они заметили, что Люська потихоньку, без спроса,
пользуется их бальзамом. Возможно, если бы она попросила, они бы  разрешили,
но она стеснялась, и это было противно. Сестрички  не  пожалели  всей  своей
наличности, отправились  в  Лобню,  купили  тюбик  с  ароматным  французским
депиляторием, который "удаляет нежелательные  волосы  нежно  и  эффективно",
выдавили  бальзам  в  майонезную  баночку,  спрятали,  а  бутылку  наполнили
депиляторием. По цвету и густоте он практически не отличался от бальзама.
   Они старались не смотреть на Люсю, когда она вышла из душа  с  полотенцем
на голове. Их душил смех, они кашляли, хрипло,  тяжело,  как  при  бронхите.
Самым мучительным был момент, когда Люся  размотала  полотенце  и  принялась
расчесывать свои жалкие перышки. Сестричкам казалось, что они сейчас  просто
насмерть захлебнутся смехом. Почерневшие,  скорченные  пряди  оставались  на
щетке, на руках, валились на плечи. Люся выпучила глаза, раскрыла рот, но не
могла издать ни звука, трясущимися пальцами ощупывала голову и все  снимала,
снимала сожженные  клочья  волос,  собирала  их  в  пригоршни,  разглядывала
ошеломленно и опомнилась лишь тогда,  когда  встретилась  глазами  со  своим
отражением в зеркале.
   Кое-что все-таки осталось у нее на голове. французский крем был нежен, но
не так уж эффективен. Люся полысела  местами,  как  будто  болела  стригучим
лишаем. Именно этот диагноз и поставила ей Света, когда, кашляя и  обливаясь
слезами, попыталась по-матерински утешить бьющуюся в истерике девочку.
   - Горе ты наше, дурочка несчастная. Вот видишь, даже я  реву,  так  жалко
твои шикарные волосы! Ирка  тоже  ревет.  Ну  что  теперь  делать?  Мы  тебя
предупреждали, не трогай бродячих кошек, - говорила она, стряхивая  мертвые,
похожие на обгорелую паклю волосы с тумбочки  под  зеркалом,  сметая  их  на
совок, - мы, наверное, тоже заразились, и  все  в  доме  заразились.  Нельзя
думать  только  о  себе,  Люся.  Ты  живешь  в   семье   и   обязана   нести
ответственность за каждого ее члена.
   - Если ты так любишь кошек, обязательно мои руки после того, как трогаешь
их, - простонала сквозь кашель и  слезы  Ирина,  -  нельзя  быть  грязнулей.
Видишь, чем это кончается?
   Дать волю здоровому смеху удалось только через пару часов, когда  бледную
дрожащую Люсю отправили в изолятор, а их - в Лобню,  за  фельдшерицей.  Было
одиннадцать вечера, лил холодный  дождь.  Фельдшерица  жила  на  окраине,  в
собственном деревянном домике. Идти надо было по шоссе, потом черев поле, по
проселочной дороге, потом опять по шоссе, всего три километра. Они  шли  под
одним зонтиком, в пятнистых  камуфляжных  куртках,  в  потертых  джинсах,  в
резиновых  сапогах,  и  всласть  ныряли  в  бушующие  горячие  волны  смеха,
выпрыгивали, хватали ртом черный ночной воздух, наполненный искрами  мелкого
дождя, и к дому фельдшерицы подобрались чуть ли не ползком, так ослабли.
   Фельдшерицу они подняли с постели,  испуганные,  со  слезами  на  глазах,
рассказали, что с их любимой  сестренкой  случилась  беда.  Ирина  икала,  и
старушка заставила ее выпить залпом стакан воды.
   Разумеется, фельдшерица никакого стригущего лишая у Люси не обнаружила, а
когда  узнала,  что  волосы  отвалились   после   использования   импортного
питательного бальзама, прочитала целую лекцию о вреде зарубежной косметики и
пользе народных средств: яичных желтков, кефира и крапивного  отвара.  Чтобы
новые волосы выросли быстрее, посоветовала Люсе мазать  кожу  головы  тертым
сырым луком.
   Люся последовала совету. Волосы отрастали быстро, но  еще  быстрей  росла
тихая веселая ненависть коллектива.  Дети  с  удовольствием  затыкали  носы,
изображали приступы тошноты, стоило Люсе появиться в классе, в  столовой,  в
игровой комнате. Прозвище "вонючка" звучало только шепотом,  когда  не  было
поблизости взрослых. Устав не позволял использовать бранные  слова,  и  дети
вежливо объясняли, что от этой девочки очень плохо пахнет, с ней  невозможно
находиться рядом. Коллектив сильных детей  нуждался  в  жертве,  и  взрослые
позволили  своим  питомцам  немного  позабавиться.  Правда,  они   тщательно
следили, чтобы забава не заходила слишком далеко, и, когда у Люси  появились
первые признаки реактивного психоза, ей  ласково  предложили  отказаться  от
луковых процедур, поскольку коллективу не нравится запах. Она бурно каялась,
но продолжала таскать луковицы с кухни.
   К Люсе иногда приезжала молодая приятная женщина, ее  родная  тетя  Лилия
Анатольевна Коломеец.  Идиотка  тяжело,  как  медведь,  прыгала,  без  конца
обнимала и целовала женщину, носилась по дому с воплем:
   - Ко мне тетечка Лилечка приехала! Моя тетечка родненькая!
   Явившись через неделю после истории  с  удалением  волос  и  увидев  свою
несчастную племянницу, "тетечка Лилечка" устроила настоящий скандал,  велела
Люсе собирать  вещи  и  принялась  допрашивать  всех  подряд,  приставать  с
вопросом "кто это сделал?".
   Мама Зоя пригласила ее к себе в  кабинет,  они  проговорили  за  закрытой
дверью примерно полчаса, после чего  "тетечка"  удалилась  вместе  с  Люсей.
Вернулась Люся дней через десять. Волосы ее были коротко подстрижены, прыщей
стало меньше. С тех пор тетя забирала ее довольно  часто,  почти  на  каждые
выходные.
   У них все кипело внутри, когда  они  видели,  как  суетятся  вокруг  этой
уродины взрослые. Они готовы были полжизни отдать,  чтобы  иметь  такую  вот
тетю и хотя бы изредка уезжать с ней от  мамы  Зои.  Но  никому,  даже  друг
другу, они никогда бы не признались в этом.
   Однажды появилась какая-то шикарная пожилая мадам на "Мерседесе",  вся  в
бриллиантах.  Говорили,  что  она   спонсор,   однако   она   первым   делом
познакомилась с идиоткой, как будто не было у мамы Зои других  детей.  Потом
стал приезжать этот странный Солодкин. Он что-то болтал о кино и снимал  все
подряд. Просто сценки из жизни семейного детского  дома.  Руки  у  него  так
тряслись, что становилось страшно за дорогущую видеокамеру. И он  тоже,  как
нарочно, не отлипал от Люськи, разговаривал с ней, гладил по головке. А ими,
такими красивыми, умными, не интересовался никто на свете.
   Дойдя до Пушкинской, они остановились у "Макдоналдса". На противоположной
стороне, справа от памятника, было милицейское  оцепление,  стояли  пожарные
машины и "скорая", толпа текла  по  Тверской,  огибала  оцепление,  отсеивая
кучки зевак, которые, постояв немного, двигались дальше.
   - Ну что, полюбовалась? - спросила Света. - Все, быстренько  в  метро,  -
она потащила сестру за руку.
   - Нет, ну класс, а?! - весело крикнула Ира, и они скрылись в метро.
   * * *
   Илья  Никитич  подошел  к   милиционеру   в   оцеплении,   показал   свое
удостоверение и спросил, в чем дело.
   - В одном из магазинов галереи час назад сработало взрывное устройство, -
объяснил молоденький сержант.
   Бородин растерянно оглядывался по сторонам, будто искал кого-то в толпе.
   - Илья Никитич, - зашептала ему на ухо Евгения Михайловна, - вы  думаете,
те две девочки, близнецы, как-то причастны к взрыву? Это за ними мы  с  вами
гнались?
   - Не знаю. Я слышал их разговор. Там прозвучала наша с  вами  легендарная
"мама Зоя", и еще много чего прозвучало. Не знаю, голова идет кругом.
   - Может, вам почудилось "мама Зоя"? Вы все время думаете об этом...
   - Мне  надо  поговорить  с  кем-то  из  опергруппы.  Евгения  Михайловна,
подождите меня на лавочке у памятника, я скоро.
   В  галерее  работали  трассологи  ФСБ.  Бородин  тут  же  заметил  своего
знакомого, подполковника Свиридова, высокого седовласого красавца с черньнди
бровями и усами.
   - Илья Никитич, какими судьбами? - удивился Свиридов.
   - Скажите,  Федор  Григорьевич,  эпицентр  взрыва  находился  в  магазине
эксклюзивной женской одежды?
   - Да, а откуда вы  знаете?  -  Остался  здесь  кто-нибудь  из  работников
галереи?
   - Там на втором этаже несколько человек еще дают показания. Илья Никитич,
объясните, в чем дело?
   - Потом,  Федор  Григорьевич,  потом.  Сначала  я  должен  поговорить  со
свидетелями. Там есть кто-то из сотрудников  того  магазина,  где  произошел
взрыв?
   - Есть менеджер. Он в это время как раз уходил обедать.
   - Отлично!
   В баре на втором этаже подполковник усадил Илью Никитича за стол,  отошел
и через пару минут вернулся вместе с бледным  молодым  человеком  в  дорогом
светлом костюме.
   - Я ведь уже все рассказал, - хрипло произнес молодой  человек,  полез  в
карман, вытащил мятую пачку "Парламента".  Руки  у  него  тряслись,  на  лбу
блестела испарина, - я не могу больше здесь оставаться, мне нехорошо.  Такой
стресс...
   - Мой коллега задаст вам несколько вопросов, и вы сразу поедете домой,  -
утешил его подполковник.
   - Скажите, в вашем магазине продавались вечерние платья фирмы "Шанель"?
   Молодой человек сильно закашлялся, из глаз  брызнули  слезы,  он  загасил
сигарету, вытащил бумажный носовой платок, громко высморкался и  несчастным,
сорванным голосом произнес:
   - Да, недавно завезли новую коллекцию. А в чем дело?
   - Это действительно "Шанель"? - Бородин  удивился,  заметив,  как  бегают
глаза менеджера, как часто он моргает.
   - Нет, а что такое? - молодой человек стал вытягивать еще сигарету, никак
не мог уцепить  ее,  отбросил  пачку  так  резко,  что  она  упала  на  пол,
наклонился, чтобы поднять, и, разгибаясь, сильно стукнулся головой  об  угол
стола.
   - Что вы так нервничаете