му "Форду". Его лысый хозяин стоял у
открытого багажника, вытирал руки и смотрел на Варю. - Вы не могли бы машину
мою толкнуть? - попросила она с нежной улыбкой.
   - Да, конечно. А что  у  вас  случилось?  Толстяк  готов  был  не  только
толкнуть, но влезть в мотор, взглянуть, какие могут быть неполадки  в  таком
новеньком, таком классном автомобиле.
   - Нет, с мотором наверняка все в порядке. Это со мной не в порядке.  Меня
техника не любит.
   Толстяк несколько минут задумчиво смотрел вслед  новенькому  белоснежному
"Фольксвагену" и думал о том, почему  ему  так  не  везет.  Если  попадается
по-настоящему красивая девушка, то никогда не получается завязать  разговор,
попросить у нее телефончик, познакомиться.
   - Какая! Ну какая, а?  -  печально  бормотал  он,  возвращаясь  к  своему
"Форду".
   А  Варя,  проехав  пару  кварталов,  притормозила,  достала  из   сумочки
фоторобот, который дал ей Илья Никитич, долго, задумчиво  глядела  на  него,
скользила глазами по строчкам ориентировки: "Рост от ста семидесяти  до  ста
семидесяти пяти, телосложение среднее, волосы  светлые,  глаза  карие,  лицо
овальное, нос прямой".
   Люся забилась с головой под одеяло, чтобы не слышать выстрелов  и  жутких
криков, от которых все леденело внутри. Но под одеялом  было  еще  страшней.
Получалось, что стреляют и кричат в полнейшей темноте. Перед глазами  у  нее
сначала плыли огненные круги, потом из них сложилась ясная  картинка.  Голый
по пояс человек с хвостиком на  затылке,  с  разноцветными  татуировками  на
могучих плечах косил автоматной очередью детей и  женщин,  словно  они  были
полевой травой. Его подружка, смуглая красавица  с  выгоревшими  до  белизны
длинными волосами, извивалась в диком танце и достреливала из пистолета тех,
кто пытался спрятаться. Жертвы кричали и падали,  заливаясь  кровью.  Убийцы
смеялись, шутили, иногда подбегали друг к  другу,  чтобы  поцеловаться.  Все
происходило в небольшом придорожном кафе  поздним  вечером,  где-то  на  юге
Америки, где круглый год лето, растут огромные кактусы и все ходят в шортах.
   Люся дрожала и плакала под одеялом, изо всех сил сжимала  веки,  пальцами
затыкала уши, но кошмар не исчезал. Она понимала, что находится  в  больнице
и, кроме бледно-зеленых стен,  пустой  соседней  кровати,  лимонной  круглой
лампочки под потолком, окошка с решеткой, ничего нет. Обычный набор звуков -
шаги и голоса в коридоре, птичий щебет и шорох листьев в  больничном  парке,
приглушенный, спокойный гул большой улицы за оградой, скрип койки. И  ничего
больше. Ни стрельбы, ни криков.
   Ужас  жил  в  маленьком  ящике,  в  телевизоре,  но  был  слишком  велик,
пространство  за  экранным  стеклом  теснило  его,  он  вываливался  наружу,
огромный и наглый, вливался через глаза и уши людям в головы и продолжал там
жить независимо от того, включен ли телевизор. Каждый раз,  уезжая  от  мамы
Зои, она увозила с собой все боевики и ужастики, которые бесконечно  крутили
в семейном  детском  доме,  не  только  на  видеокассетах,  но  и  наяву,  в
просторном каменном подвале два раза в месяц, в полнолуние.
   Фильм о двух убийцах, мужчине  и  женщине,  косивших  людей,  как  траву,
крутили  чаще  других.  Там  главные  герои  были  такими  умными,  ловкими,
красивыми, так легко уходили от полиции, так весело расправлялись со  всеми,
кто попадался на пути, что у них стоило поучиться. Мама Зоя  объясняла,  что
это очень правильный фильм, правдивый и откровенный, без соплей.  Его  герои
живут не по фальшивым гнилым законам так называемой христианской морали,  от
которых давно всех тошнит, а повинуются своим здоровым природным инстинктам.
Поэтому они такие классные ребята, им все удается, им везет.
   Люся помнила каждое слово мамы Зои, но смысла речей не понимала. Фильм  о
парочке влюбленных убийц повторялся в ее голове отчетливей и чаще других  не
потому, что его постоянно крутили. В конце фильма была сцена,  которую  Люся
каждый раз проживала заново.
   Во время побоища  в  придорожном  кафе  мальчик  лет  восьми  прятался  в
огромном холодильнике в кухне. Бандиты  уже  собрались  уходить,  но  хотели
проверить, все ли мертвы, пинали  тела  ногами,  посмеиваясь  и  обмениваясь
шутками.  Мужчина,  повернув  носком  ботинка  голову  мертвой  темноволосой
девушки, говорил: "А она хорошенькая, смотри,  какие  сиськи!"  Его  подруга
шлепала его по щеке, потом, прицелившись, стреляла мертвой девушке в лицо  и
говорила:
   "Ну, давай, трахни ее!" У тела пожилого, очень  толстого  мужчины  убийца
восклицал: "Посмотри, сколько отличного бекона достанется червям!"
   А мальчик все сидел в холодильнике. Слезы леденели на его щеках,  ему  не
хватало воздуха, он осторожно приоткрыл дверцу.
   Парочка  между  тем  задержалась  на  пороге,  чтобы  в   очередной   раз
поцеловаться. Их губы слиплись, как резиновые присоски.
   - Тихо, ну пожалуйста, сиди тихо, - умоляла мальчика Люся.
   Но он дрожал так сильно,  что  в  холодильнике  зазвенели  бутылки,  одна
выпала на кафельный пол и оглушительно разбилась. Бандиты оторвались друг от
друга, огляделись, словно проснувшись, кинулись в кухню, распахнули  дверцу.
Красотка, погрозив мальчику пальцем, ласково улыбнулась и  произнесла:  "Ай,
как нехорошо обманывать старших", и тут же выстрелила ему в голову.
   Каждый раз Люся умирала вместе с мальчиком. А когда опять ставили  фильм,
ждала, что бутылка не выпадет, бандиты покинут кафе и укатят прочь на  своей
грязной открытой машине, а мальчик вылезет  из  холодильника  и  побежит  по
белой лунной дороге, встретит своих родителей, хозяев кафе, которых на самом
деле не убили, а только ранили, и все кончится хорошо.
   Было много других фильмов, вероятно,  еще  более  страшных.  Неторопливые
чудовища с паучьими  лапами  пожирали  людей,  отрывали  головы,  высасывали
глаза,  элегантные  вампиры  вонзали  клыки   в   нежные   шейки   красавиц,
полуистлевшие трупы поднимались из могил и  медленно  шли  неровным  строем,
вытянув руки, оскалив мокрые бледные  рты.  За  стеклянным  экраном  ползали
черви, пауки, извивались змеи, с треском ломались кости, лопалась кожа.  Как
крупный красный  снег,  летели  клочья  человеческой  плоти  над  взорванным
школьным автобусом.  А  по  другую  сторону,  на  ковре  в  уютной  гостиной
загородного дома, усыновленные питомцы мамы Зои грызли семечки  и  фисташки,
тянули колу из банок. Семь пар глаз смотрели на экран, не отрываясь. К губам
прилипала черная шелуха семечек, рты ритмично двигались.
   Видеотека  занимала  большой  книжный  шкаф   и   постоянно   пополнялась
новинками. Каждая кассета проходила цензуру. Те, которые мама Зоя  именовала
"слезоточилками", безжалостно  уничтожались.  Кассету  сжигали  во  дворе  у
мусорного бака.
   В категорию "слезоточилок" попадали  не  только  мелодрамы,  но  боевики,
триллеры,  ужастики.  Главным  критерием  в   отборе   видеопродукции   было
отсутствие соплей. Если герой действовал, повинуясь здоровым инстинктам,  он
был достойным примером для подражания, им любовались, в него  потом  играли,
выдумывая продолжение киноистории. Но если вдруг правильный на первый взгляд
герой позволял себе пожалеть кого-то, защитить или на его лице мелькала тень
мысли, грусти, сомнения,  любого  живого  чувства,  он  подвергался  особому
наказанию за вранье и предательство, за сопли.
   Два  раза  в  месяц,  в  полнолуние,  в  просторном  подвале  проводились
дискотеки.  Заранее  готовилось  символическое   изображение   осрамившегося
киногероя. Чаще всего это была большая дешевая кукла, купленная в лобнинском
универмаге. Пластмассового пупса разрисовывали, внутрь заливали густой, чуть
подсоленный вишневый сок, щели аккуратно замазывали пластилином,  чтобы  сок
не вытекал. Подготовленную куклу клали на  цинковый  стол,  на  котором  был
черной масляной краской начерчен крест. Участники надевали  черные  балахоны
на голые тела, на головы натягивали страшные маски. В половине  двенадцатого
дверь подвала запирали на засов, зажигали толстые церковные свечи,  включали
африканскую ритуальную музыку. Били бубны, выли  шаманы.  Ряженые  подростки
плясали  вокруг  стола,  подпевая  шаманским   заклинаниям.   Куклу   кололи
специальными  кинжалами  восемнадцать  раз,  под  струйки  вытекающего  сока
подставляли специальную серебряную чашку и  пили  по  глотку,  передавая  по
кругу. Потом кукле  отрывали  ноги,  руки,  голову.  Окончательно  растерзав
пупса,  принимались  за  другие  игры.  Кто-нибудь  изображал  самоубийство.
Привязывал веревку к специальному крюку под потолком, вставал на  табуретку,
накидывал петлю на шею. Узел затягивали совсем  слабо,  и  он  развязывался,
когда из-под ног выбивалась табуретка.
   Иногда играли в вампиров, впивались друг  другу  в  шеи,  кувыркались  по
бетонному полу, потом понарошку  умершие  изображали  зомби,  рычали,  выли,
дрались и лапали друг друга. Наконец, врубив  металлический  рок,  скидывали
балахоны, маски, устраивали дикие пляски. К этому моменту стол был  застелен
тяжелой вышитой скатертью, и туда падали парами, извивались и стонали.
   Двое взрослых, живущих в доме, мама Зоя и Руслан,  всегда  присутствовали
на дискотеках. Мама Зоя изображала Маман Бригит,  одно  из  главных  божеств
вуду. Перед каждым новым актом спектакля ей молились,  вставали  на  колени,
кланялись, целовали ноги. Руслан был  Бароном  камеди,  то  есть  главным  в
ритуале  растерзания  куклы-жертвы.  Именно  он  вонзал  нож  в  пластиковое
кукольное тело восемнадцать раз.
   Все, что говорилось и делалось в  подвале,  было  страшной  тайной.  Люся
путалась, даже если во сне видела это. Мама Зоя  предупреждала,  что  добрый
Лоа и злой Бака контролируют сны. Никто  никогда  за  пределами  подвала  не
обсуждал дискотеки. Утром все отправлялись на пробежку в рощу, потом  делали
зарядку во дворе. В любую погоду, даже в лютый мороз, купались  в  бассейне.
Потом завтракали.  После  завтрака  начинались  занятия.  Учителя  приходили
домой. В конце каждой четверти сдавали экзамены в лоб-нинской школе,  всегда
получали отличные оценки. С Люсей  изредка  занималась  сама  мама  Зоя,  по
учебникам вспомогательной школы. Иногда Руслан учил ее драться,  но  не  как
других. Всех остальных детей он тренировал во дворе, на маленькой  площадке,
или в спортивном зале, показывал им сложные боевые приемы, которые требовали
ловкости и легкости, и,  конечно,  неуклюжая,  толстая,  слабенькая  Люся  с
плохой координацией движений не могла при всем желании потянуть человека  за
руку и одновременно подсечь его ноги так, чтобы он потерял равновесие. Да  и
желания у нее никогда не возникало.
   Она не понимала, как можно ударить живое существо, ведь куда ни  попадешь
кулаком или ребром ладони, везде больно. Когда при ней  ладонью  разбивалась
деревянная доска, она зажмуривалась, отворачивалась и тихонько  вскрикивала.
Ей все казалось, что бьют не по мертвому, а по живому. Ведь с  доской  никто
не будет драться, на ней только тренируются, чтобы ударить потом человека по
шее или по голове.
   Руслан звал ее в свою комнату, закрывал дверь и всегда говорил одно и  то
же: "Давай-ка, что ли, покажу тебе пару  приемчиков,  только  ты  разденься,
голышом удобней".
   Она раздевалась, она была  послушной  девочкой  и  не  хотела,  чтобы  он
сердился. Голую, дрожащую, в мурашках, потому что в комнате  у  него  всегда
было холодно, он валил ее на ковер, легко, как тряпочную куклу. От  жесткого
ворса чесалась кожа. Руслан повторял хриплым шепотом:
   "Тихо, тихо..." Но кричать она не  собиралась.  Только  сначала  ей  было
больно, только в самый первый раз, а потом она с  замиранием  сердца  ждала,
когда он позовет, закроет дверь и прикажет раздеться.
   Иногда то же самое ей приходилось делать с Толиком и Вовкой,  но  с  ними
было совсем иначе. От них она сильно уставала, потому, что сразу двое -  это
тяжело и стыдно. А вот с Русланом другое дело, с  ним  получалась  настоящая
любовь. Стоило ему посмотреть на Люсю, прикоснуться к ней,  и  все  ее  тело
наливалось тяжелым жаром. Она сладко, медленно таяла, как долька шоколада во
рту.
   Осторожно высунувшись из-под одеяла, она тихонько погладила  целлофан  на
конфетной коробке, которая так и лежала на тумбочке  непочатая.  Стрельба  и
крики улетучились сами собой.
   Она соскользнула с койки, подошла босиком к окошку и стала сквозь решетку
смотреть, не щурясь, на солнечный свет,  бьющий  сквозь  темную  зелень.  Из
листьев  и  солнечных  пятен  складывались  интересные  узоры,  то  возникал
кораблик, то игрушечный мишка.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
   Близнецы Ира и Света шли по Тверской и  жадно  ловили  свои  отражения  в
зеркальных витринах. На  этот  раз  они  были  одеты  одинаково:  эластичные
мини-юбки,  маечки  на  тонких  бретельках,  босоножки  на  высокой   мягкой
"платформе". Продублированы были даже украшения, тяжелые серебряные серьги с
овальными лунными камнями, массивные медальоны на белых кожаных шнурках.
   На Пушкинской площади к ним привязались двое кавказцев. Первый,  молодой,
жилистый, е очень темной кожей и светлыми глазами,  произнес  громко,  почти
без акцента:
   - Девушки, можно вас на минутку? Второй, постарше, маленький, толстый,  в
трикотажных шароварах и шелковой пестрой рубахе,  подхватил  еще  громче,  с
грубым акцентом:
   - Падажды, кырасавыцы-умницы,  падажды,  хочишь  тысачу  баксов?  Слюшай,
такой красывый, сыразу двэ, и совсем одинаковый!
   Не оборачиваясь, они пошли быстрей, но кавказцы  тут  же  обогнали  их  и
преградили дорогу.
   - Достали, черножопые, - оскалившись, процедила Ирина.
   - Что ты сказала? Повтори! - тихо прохрипел жилистый, и  лицо  его  стало
еще темней, а глаза сверкнули белым огнем.
   - Ребята, извините, мы спешим.  -  Света  одарила  их  ласковой,  сладкой
улыбкой, при этом незаметно, но больно пихнула сестру локтем в бок.
   - Павтары, сука, - маленький вплотную подошел к Ирине, попытался ухватить
ее за тонкую бретельку и царапнул по коже грязным ногтем.
   - Отвали. - Ирина улыбнулась  так  же  сладко,  как  сестра,  и  саданула
толстяка  коленкой  в  пах.  Тот  задохнулся,  открыл  рот,  выпучил  глаза.
Одновременно вскрикнул и хрипло выругался жилистый. Он получил  точно  такой
же удар от Светы.
   Сестрички развернулись и, взлетая на упругих платформах, рванули  галопом
прямо  через  Тверскую,  лавируя  между  гудящими  машинами.  Они  пересекли
проезжую часть за несколько  секунд,  даже  постовой  гаишник  не  успел  их
заметить. Кавказцы  метались,  провожая  их  оглушительным  матом,  жилистый
бросился на мостовую, но визг тормозов огромного джипа и трель  милицейского
свистка  слегка  охладили  его.  Маленький   сплюнул   и   хрипло   произнес
по-чеченски:
   - Ладно, Хамзат, никуда не денутся.
   - Запомню, найду, из-под земли достану, - прорычал Хамзат.
   Сестры между тем спустились в подземный переход.
   - Совсем, что ли, крыша  съехала?  -  мрачно  спросила  Света.  -  Только
разборки с черными нам сейчас не хватает.
   - Ненавижу, - Ирина скорчилась, как от кислого, и передернула плечами.
   - Расслабься, - Света сияла очки, -  не  гримасничай,  морщины  будут.  И
вообще, приведи себя в порядок. У тебя помада размазалась.
   - Слушай, хватит! - Ирина сняла очки одновременно с сестрой. Их  движения
были почти синхронны, но они не замечали этого. -  Дело  сделаем,  пойдем  в
"Макдоналдс".
   - Гамбургер хорош только тогда, когда выпадает из руки убитого обывателя,
- отчеканила Ирина, не глядя на сестру.
   Остановившись  у  витрины  сувенирной  лавки,  она  достала   косметичку,
оскалилась  перед  большим  зеркалом  и  принялась  аккуратно,   не   спеша,
подкрашивать губы. Света прошла дальше,  не  оглядываясь,  но  шаг  все-таки
замедлила. Ирина догнала ее у входа в  торговую  галерею.  Стеклянные  двери
бесшумно разъехались. Сестры ступили на эскалатор, поднялись на второй этаж.
Там было пусто и холодно, работал кондиционер,  в  дорогих  бутиках  скучали
продавщицы и охранники. Цены  здесь  были  такими,  что  даже  объявления  о
скидках до шестидесяти  процентов  почти  не  привлекали  покупателей.  Сюда
приходили побродить, поглазеть, и только изредка попадались среди нормальных
зевак-бездельников деловитые сумасшедшие, готовые выложить пятьсот  долларов
за хлопчатобумажную маечку и тысячу за мятый льняной  пиджачок,  вернее,  за
фирменные этикетки, за несколько букв  на  крошечном  кусочке  подкладочного
атласа.
   - Стоп, - сказала Ира, - мы пришли. В бутике, отделанном под  старину,  с
гипсовой лепниной и бежевыми плюшевыми креслами, не было охранника. Одинокая
молоденькая продавщица  сидела  в  уголке,  уткнувшись  в  книгу.  Мелодично
звякнул дверной колокольчик. Продавщица  встрепенулась,  оторвала  глаза  от
дамского романа.
   - Добрый день. Я могу вам помочь?
   - Нет, спасибо, - улыбнулась ей Света.
   -  Вы  ищете  что-то  конкретное?  У  нас  новая  коллекция,  посмотрите,
пожалуйста, вот, совершенно  очаровательные  вечерние  платья,  остро-модная
линия. Примерьте, - она сняла с вешалки сразу несколько  вещей  и  проводила
сестричек к примерочной. Тяжелые шторы задернулись. Продавщица вернулась  за
свой столик, взялась за книгу. Ее прервали на самом интересном месте, и  она
надеялась,  что  успеет  дочитать  главу  до  конца,  пока   девушки   будут
раздеваться, одеваться, разглядывать себя  в  зеркалах.  Конечно  читать  на
рабочем месте категорически запрещено, однако менеджер  отправился  обедать,
охранник вышел покурить, так что стесняться некого. Да  и  вообще,  лучше  к
клиенту не приставать. Здесь ведь не рынок, где принято  хватать  покупателя
за руку и навязывать товар. Пусть  девочки  останутся  наедине  с  шикарными
моделями, пусть вдоволь налюбуются на себя, авось  купят  хоть  что-то.  Они
сразу показались продавщице вполне перспективными покупательницами.  От  них
веяло благополучием и уверенностью. Такие юные красотки-близняшки могли быть
фотомоделями, манекенщицами, любовницами очень состоятельного человека.
   "Интересно, они вдвоем обслуживают  кого-то  одного  или  у  каждой  есть
собственный платежеспособный  приятель?"  -  подумала  продавщица.  Впрочем,
действие любовного романа  в  пестрой  обложке  было  интересней  магазинной
рутины.  Продавщица  так  увлеклась,  что  почти  забыла   о   красотках   в
примерочной.
   Сначала появилась Света в серебристой сетчатой тунике,  оглядела  себя  в
огромном зеркале, попросила у продавщицы посмотреть, что там тянет в пройме,
затем выпорхнула Ирина в черном платье с открытыми плечами и  пышной  юбкой,
потребовала ручное зеркало, чтобы разглядеть, как  сидит  сзади.  Потом  обе
исчезли, и через три минуты появились уже в других моделях.
   - Эти не убирайте, - заявила Света, - мы еще раз примерим.
   - Да,  конечно,  -  улыбнулась  продавщица.  Минут  через  десять  у  нее
задвоилось в глазах, как будто спьяну, хотя,  разумеется,  она  не  пила  ни
капли. Даже голова немного закружилась от  мелькания  совершенно  одинаковых
лиц. Двойняшки были такими шумными, энергичными, двигались так стремительно,
что продавщица не поспевала за ними. Вероятно,  красотки  решили  перемерить
все, что было в бутике. Одно казалось им слишком широко, другое узко, третье
содержало синтетические волокна, а от них может быть раздражение на коже,  в
четвертое вырез был чересчур глубоким, пятое сковывало движения,  у  шестого
провисал воротничок. Чем  более  кислым  становилось  лицо  продавщицы,  тем
тщательней сестренки ощупывали ткань, вертели  вещи  в  руках,  выворачивали
наизнанку. Чем сильней  напрягалась  продавщица,  тем  свободней  вели  себя
клиентки,  вскрикивали  хихикали,  поправляли  макияж,  расчесывали  волосы,
подробно, с шуточками, обсуждали достоинства и недостатки каждой модели. Они
чувствовали себя как дома и еще ни разу не поинтересовались ценами.
   - Ой, а как я тебе в этом рваном  чулке?  -  спросила