шить  всю  мою  жизнь.  И  давайте
называть вещи своими именами.
   С ней действительно что-то произошло, у нее в  голосе  дрожала  истерика,
синие глаза, обычно спокойные, насмешливые, глядели на  Бородина  испуганно,
даже как-то затравленно.
   Официант принес сок, и Варя заметно вздрогнула, когда он  поставил  перед
ней стакан.
   - Ладно, Илья Никитич, времени мало, и у вас, и у меня.  Говорите,  зачем
вызывали?
   - Вопрос  очень  простой,  Варюша,  -  Бородин  отхлебнул  сок,  -  скажи
пожалуйста, какие детские дома патронирует наш общий друг?
   - А, вот в чем дело, - с явным облегчением улыбнулась Варя,  -  точно  не
знаю, но могу выяснить. Может, скажете, зачем вам это нужно?
   - Пожалуй, скажу. Несколько дней назад была убита  женщина.  Восемнадцать
ножевых ранений. Единственный мой фигурант на сегодня  -  дебильная  девочка
пятнадцати лет, племянница убитой. Она повторяет, что зарезала тетю, но есть
серьезные основания сомневаться. Девочка сирота, кроме тети, никого, и самое
странное, что мы не можем выяснить, откуда взялся этот ребенок. В показаниях
соседей и сослуживцев убитой фигурирует некая  мифическая  лесная  школа,  в
которой якобы жила  девочка,  однако  нигде  ребенок  с  такими  данными  не
числится.
   - Да, ужасно, - кивнула Варя, - но я не понимаю, при чем здесь наш  общий
друг?
   - Долго объяснять. Ты попробуй узнать про детские дома, а я потом, может,
и расскажу.
   Принесли авокадо и французский салат. Оказалось, что это  целые  салатные
листья, залитые уксусом и оливковым  маслом,  с  крошками  соленого  сыра  и
маленькой маслинкой сверху.
   - Вы прямо так, ложечкой, -  посоветовала  Варя,  заметив,  как  неуклюже
Бородин пытается разрезать половинку авокадо, - ни разу не ели, что ли?
   - Не ел, - признался Илья Никитич, - видел странный фрукт в супермаркете,
на рынке. Однажды даже хотел купить маме на день рожденья, а потом  подумал,
вдруг невкусно. Стоит все-таки очень дорого.
   - Можете желание загадать. Когда впервые в  жизни  пробуешь  какую-нибудь
еду, надо загадывать желание.
   - Ладно, попытаюсь. Но если не сбудется, ты виновата, - Бородин зачерпнул
серебряной  ложкой  мякоть  авокадо,   поддел   несколько   розовых   пухлых
закорючек-креветок, политых сложным сливочным соусом с  царапинками  укропа,
отправил в рот и зажмурился.
   - Вкусно? - спросила Варя, внимательно наблюдая за его лицом.
   - Очень, - кивнул Бородин.
   - Счастливый вы человек, - она печально вздохнула, - а мне уже ничего  не
вкусно. В детстве я обожала взбитые сливки. Пробовала один или  два  раза  в
жизни, и это было совершенно волшебное чувство. А сейчас могу  жрать  каждый
день  в  любом  количестве,  и  никакого  удовольствия.  И  вкус  авокадо  с
креветками меня не радует. Знаю, что полезно, вот и поедаю.
   - Бедненькая, - покачал головой Илья Никитич,  -  да,  это  действительно
проблема. Знаешь, когда  я  учился  в  университете,  к  нам  как-то  пришел
известный журналист-международник. В то время заграница казалась сказкой,  и
человек, который бывал там часто,  по  долгу  службы,  вызывал  одновременно
лютую зависть и священный трепет. И вот он  стоит  у  микрофона,  в  актовом
зале, рассказывает нескольким сотням студентов, что на самом деле на  Западе
все плохо, просто ужасно, жизнь тяжелая,  и  зря  мы  строим  в  своих  юных
головах всякие глупые иллюзии. Они, жители стран  развитого  капитализма,  в
действительности очень несчастные люди. Кто-то не  выдержал,  и  крикнул  из
зала: "Да почему же несчастные?" "Ну как же! - развел руками оратор.  -  Как
же вы не понимаете? Им неведомы простые радости  первой  редисочки,  первого
огурчика, помидорчика, первой свежей клубнички". "Но там же в любом магазине
свежие овощи и фрукты круглый год!" - кричат из зала. "В том-то  и  дело,  -
отвечает международник, - именно поэтому  они  и  не  знают  радости  первой
редисочки!"
   - Смешно, - кивнула Варя без всякой улыбки, - и в общем совершенно верно.
Значит, у вас, Илья Никитич, появился шанс поймать маньяка?
   Вопрос был задан без всякого перехода, тем же задумчивым тоном.
   - Почему маньяка?-поднял брови Бородин.
   - Ну, нормальный человек вряд ли может ударить ножом восемнадцать раз.  А
что касается детских  домов,  которые  патронирует  наш  общий  друг,  очень
сомневаюсь, что там есть умственно  неполноценные  дети.  Старик  ничего  не
делает бескорыстно, тем более не вкладывает  деньги.  Он  всегда  печется  о
своей выгоде.
   - Я понял тебя. Но  ты  не  права.  Из  олигофренов  получаются  отличные
исполнители, охранники, боевики, из девочек - проститутки.  Ты  ведь  именно
это имела в виду, говоря о выгоде?
   -  Ну  в  общем,  да.   Хотя,   знаете,   с   возрастом   он   становится
сентиментальным. Это его когда-нибудь погубит, -  она  помолчала,  покрутила
свои четки и добавила чуть слышно: - Нет, не когда-нибудь, очень скоро.
   - Варюша, что случилось? - так же тихо спросил Бородин, пытаясь заглянуть
ей в глаза. Но она отвернулась. Ему даже показалось, что сейчас заплачет.
   - Господи, ну что вы привязались ко мне? - пробормотала  она.  -  Что  вы
лезете со своим участием? Очень хочется расслабиться,  поверить,  будто  это
искренне, но фигушки, ни за что не поверю.
   - Ладно, - пожал плечами Бородин, - не хочешь, не рассказывай.
   - И не буду.
   - И не рассказывай.
   - Ну вы же все равно ничем не сможете помочь!  -  почти  крикнула  она  и
сильно  вздрогнула,  заметив,  что  за  спиной  у  нее  стоит  официант.   -
Пожалуйста,  два  чая,  только  не  пакетики,  заварите   по-настоящему,   -
обратилась она к нему.
   - Конечно, -  кивнул  официант,  -  какой  именно  чай  предпочитаете?  С
фруктовыми добавками? Есть зеленый, ромашковый, мятный.
   Илья Никитич попросил обычный черный чай, Варя долго размышляла,  наконец
выбрала ромашковый.
   - Ты теперь не куришь и кофе не пьешь,  -  мягко  заметил  Илья  Никитич,
когда официант удалился.
   - Ага. О здоровье стала думать.
   - Молодец, давно пора. Только о своем здоровье или еще о чьем-то?
   - Ну да, да! - она  раздраженно  поморщилась.  -  Угадали,  на  то  вы  и
следователь.
   - Поздравляю. Кого ждешь и когда?
   - В январе. А кого - понятия не имею. Кого Бог даст.
   - Варюша,  но  ты  знаешь,  нервничать  при  беременности  очень  вредно.
Посмотри на себя, вся дерганая, злющая. Ты должна светиться изнутри, ты ведь
так хотела ребенка.
   - Страшно, - прошептала она, - очень страшно, Илья Никитич.
   - Что, рожать страшно?
   - Перестаньте, - она махнула рукой, - рожать я совершенно не боюсь.
   - Ну, а в чем дело?
   -  В  том,  что  все  разваливается.  Наш  общий  друг  стареет,   причем
катастрофически стареет. Я вам говорила, он стал сентиментальным.  Так  вот,
на самом деле, у него что-то вроде старческого маразма.  Рыдает,  как  дитя,
бабушкам на улице милостыньку подает. В церковь стал ходить.  Само  по  себе
это ни хорошо, ни плохо. Это его личное дело. Но стая чувствует, как слабеет
вожак, и готовится его загрызть.
   - А тебе жалко? - Будете издеваться, ничего не расскажу, - процедила  она
сквозь зубы. - С чего ты взяла, что я издеваюсь? -  искренне  удивился  Илья
Никитич. -  Почему  бы  тебе  его  не  пожалеть?  Все-таки  старый,  глубоко
несчастный человек. Несмотря ни на что.
   - Ладно вам. Они не люди, сами знаете.
   - Нет, - Бородин покачал головой, - люди. И если  ты  будешь  так  к  ним
относиться, пропадешь. Они очень чувствуют, как к  ним  относятся.  Впрочем,
это твое личное дело. Скажи, пожалуйста, там есть реальный преемник?
   - Штук пять, не меньше, - Варя криво усмехнулась, - один другого краше.
   - Ну, тогда не так уж все страшно. Есть шанс,  что  они  перегрызут  друг
другу глотки. Да и вообще, Варюша, тебя это не касается.
   - Перестаньте. Не надо меня утешать. Вы отлично знаете, что касается, еще
как. Если старика сожрут, моему Мальцеву конец. И мне  тоже.  Старик  с  нас
пылинки сдувает, ко мне даже привязался по-своему. А новые отморозки  просто
хапнут коллекцию, и привет.
   - Они знают о коллекции? - тихо спросил Бородин. - Что, все пятеро?
   Варя подкинула бусы на ладони, поймала, несколько  секунд,  прищурившись,
разглядывала камни, наконец прошептала:
   - На самом деле реально опасен всего один, остальные  так,  семечки.  Вот
он, этот один, знает. И, разумеется, именно ему старик доверяет  как  самому
себе.
   - Ну, так чаще всего и бывает, - задумчиво протянул Бородин и,  помолчав,
небрежно спросил: - Тебе что-нибудь говорит такое название: ЗАО "Галатея"?
   Варя побледнела, рука с чашкой дрогнула, горячий чай  пролился  на  кожу,
она только чуть поморщилась, хотя это был кипяток, осторожно поставила чашку
и поднесла руку ко рту.
   - Да. Есть такая фирма. Покупка и продажа антиквариата. Все.  Больше  мне
ничего не известно. И вообще, хватит об этом. О детских домах я  узнаю  все,
что смогу, - она приподнялась, поискала глазами официанта, махнула рукой  и,
когда он подошел, попросила счет. Бородин попытался сунуть ей двести рублей,
но она не взяла.
   Гроза кончилась. Небо расчистилось,  с  деревьев  капало,  черный  мокрый
асфальт сверкал на солнце.
   - Вас подвезти? - спросила Варя. -  Спасибо,  я  лучше  пешочком.  Воздух
такой замечательный. Тебе, кстати, надо гулять как можно больше.
   - Ага, буду гулять.
   Дверца захлопнулась,  белый  новенький  "Фольксваген"  рванул  по  улице,
превышая скорость.
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   Коля Телечкин переходил широкую площадь, когда упали первые капли  дождя.
Он направлялся к метро,  чтобы  поговорить  с  бомжами,  которые  обитали  у
крытого рынка. Если предположить, что  Рюрик  сказал  правду,  его  приятели
могут знать, где он шлялся ночью.
   "Зачем мертвому бомжу  алиби?  -  пискнул  в  голове  лейтенанта  ехидный
голосок. - Успокойся, Телечкин, не лезь, куда не просят, о жене  подумай,  о
будущем ребенке, о маме с бабушкой".
   Небо  над  головой  затряслось,   ударил   гром,   сразу   у   нескольких
припаркованных машин включилась сигнализация. Визг,  вой,  громовые  раскаты
заглушили тихий внутренний голосок. Ливень рухнул сплошной стеной, лейтенант
едва успел добежать до метро. В вестибюль набилось много  народу,  откуда-то
из угла несло знакомой  вонью,  и  Телечкин  сквозь  толпу  стал  потихоньку
протискиваться к бомжам.
   Их было всего двое. Старик в драном тельнике и засаленных  ветхих  галифе
мирно спал на газетке. Рядом примостилась нестарая,  но  сильно  потасканная
женщина, почти лысая, с  красным  испитым  лицом.  Она  сидела,  уставившись
опухшими бесцветными глазами в одну точку, и едва заметно покачивалась.
   Лейтенант был в форме, женщина сжалась в комок, закрыла голову  руками  и
тихо запричитала:
   - Не тронь, начальник, слышь, не тронь, а?
   - Никто вас трогать не собирается, - успокоил ее  Телечкин,  -  Рюрика  и
Симку знаете?
   - А чего? - подал голос старик. Оказывается, он не спал, но  вставать  не
собирался, просто приподнялся на локте.
   - Знаете или нет?
   - Ну, предположим, - рыгнув, важно ответил старик. -  Когда  в  последний
раз видели? - Ну, а че случилось-то? "Не знают еще, - решил Телечкин, -  так
даже лучше".
   - Позапрошлой ночью кто-то машину мою раздел. Один мужик вроде видел, как
Рюрик крутился поблизости. Я  хочу  сам  с  ним  разобраться.  Пусть  отдаст
по-хорошему все, что снял, я его отпущу, никакого дела заводить не буду.
   - Ну, так ты  чего,  не  знаешь,  где  он  живет?  Сходил  бы  к  нему  и
разобрался, - резонно заметила женщина.
   - Да я не уверен, он или не он,  -  задумчиво  произнес  Телечкин,  -  по
описанию,  вроде  Рюрик,  однако  было  темновато,  тот  мужик  мог   вполне
ошибиться. Вы когда в последний раз видели Рюрика?
   - Не он! - вдруг уверенно произнес старик, сел, стал  тереть  воспаленные
глаза. - А какая тачка у тебя?
   - "Жигуль", шестерочка, - гордо соврал Телечкин. Никакой машины у него не
было.
   - Рюрик ни за что ментовскую тачку трогать не  станет,  он  вообще  таких
вещей не практикует, в натуре, - затараторила  женщина,  -  он  кичи  больше
смерти боится, чтобы он на ментовскую тачку позарился - никогда, сукой буду.
   - Погоди, - перебил ее Телечкин и обратился к старику: - Ты сказал, точно
знаешь, что не он. Почему?
   - Позапрошлой ночью машину раздели? - старик прищурился. - С  воскресенья
на понедельник? Часа в три? - Да.
   - Отпадает! - бомж помотал головой.  -  Точно,  отпадает.  В  воскресенье
вечером, часов в двенадцать, на рынок продукты привезли, мясо,  рыбу.  Мы  с
Рюриком, с Васькой Куликом и еще там с мужиками это дело сгружали, часов  до
пяти утра. Так что Рюрик тачку твою не трогал. И никто из наших  не  трогал,
понял, нет, в натуре? В другом месте вора ищи. А мы люди  порядочные,  своим
трудом зарабатываем.
   - Часто?
   - Да всю дорогу! Как привозят, так мы  разгружаем.  В  воскресенье  ночью
всегда большой завоз.
   - А еще кто-нибудь этим интересовался? - быстро спросил лейтенант.
   - В каком смысле?
   - Ну, кто-нибудь подходил к вам в  воскресенье,  спрашивал  о  Рюрике,  о
Симке?
   - Тебе зачем? - старик подозрительно уставился на  лейтенанта.  -  Машину
твою  никто  из  наших  не  трогал,  точно  говорю,  в  натуре,  ну  и  все.
Разговаривать не о чем.
   Бомжи чувствовали в  нем  слабину,  и  это  было  противно.  Не  умел  он
разговаривать  с  людьми  так,  чтобы  они  трепетали,   не   умел   глядеть
"магнетическим" взглядом, прямо в  глаза,  не  моргая.  Такие  вещи  отлично
получались у капитана  Краснова.  Во  всяком  случае,  капитан  считал  себя
большим специалистом по психологическому воздействию на подозреваемых. Когда
взгляд не помогал, пользовался кулаками, иногда ногами.
   Коля  вспомнил  Краснова,  подумал,   что   именно   из-за   капитанского
профессионального мастерства  ему,  младшему  лейтенанту  Телечкину,  сейчас
приходится вытягивать из бомжей  информацию,  и  попытался  прожечь  старика
насквозь пристальным взглядом. Смотрел молча несколько секунд,  старался  не
моргать.  Старик  зевнул,  продемонстрировав  гигантскую  пасть  с   черными
осколками зубов, и вяло спросил:
   - Ты чего, в гляделки решил поиграть, начальник?
   - В воскресенье утром Симка устроила  здесь  концерт,  в  ларьке  крутили
музыку, она плясала,  -  лейтенант  тяжело,  безнадежно  вздохнул,  -  рядом
вертелся тип в черном, со свастикой и черепами.
   - Платочек на голове, - отрешенно произнесла женщина,  -  очки  темные...
Курить есть у тебя?
   - На, возьми пару штук, - Коля протянул ей пачку, - он  вас  спрашивал  о
Симке? О чем-нибудь с вами разговаривал?
   Женщина дрожащей рукой аккуратно вытянула  две  сигареты  и  спрятала  за
пазуху.
   - Да мы  с  такими  панками-фашистами  ваще  не  разговариваем,  они  нас
ненавидят, мы их, - рявкнул старик, - зверье они, в натуре, отморозки.  Вон,
в Сокольниках прошлым летом такие, с черепами, на мотоциклах,  цыган  мочили
ночью, даже младенцев не пожалели, зверье! - старик кричал так,  что  многие
головы стали поворачиваться в их сторону. И опять померещились Коле знакомые
светло-карие глаза.
   "Нет, я  не  псих!  -  жестко  сказал  себе  лейтенант.  -  У  него  лицо
стандартное, вот он и видится мне на каждом шагу".
   - Кончай орать! - скомандовал он старику. - Мы  ловим  его,  понятно?  Он
опасный преступник, так что, давай, живо,  отвечай  на  вопрос:  он  с  вами
разговаривал или нет?
   Командный тон оказался куда действенней магнетических взглядов. Бомжи  не
испугались, но прониклись к младшему лейтенанту искренним почтением.
   - Никак нет! - коротко рявкнул старик,  видно,  вспомнив  свою  армейскую
юность.
   Гроза между тем кончилась, толпа повалила на  улицу  из  вестибюля.  Коля
попросил у бомжей документы, их, конечно, не оказалось.
   "А физиономия у  него  вовсе  не  стандартная,  просто  я  его  боюсь,  -
беспощадно признался себе лейтенант.  -  Когда  человек  одет  вызывающе,  с
черепами и свастикой, лицо как бы смазывается".
   - Да ты меня всегда найдешь, - сказал старик, - я либо здесь  сижу,  либо
за рынком, на хоздворе. Ноздрю спросишь, тебе каждый покажет, если, конечно,
ты это, без формы своей будешь. А в форме - нет.  Никто  не  скажет,  только
голову заморочат. Среди наших стукачей нет. Понял?
   Коля втиснулся в толпу. Почему-то из  пяти  дверей  была  открыта  только
одна, и на выходе образовалась небольшая давка.
   "Он просто  слышал,  как  они  обсуждали  предстоящую  ночную  работу,  -
размышлял лейтенант, - однако как же он узнал, что Симка  живет  с  Рюриком?
Тоже услышал? Впрочем, мог запросто обойтись и без этой информации.  Пришел,
увидел, что она одна дома, и убил. Все. Не надо усложнять".
   Оказавшись на свежем воздухе, Коля застыл на миг, размышляя, что  еще  он
может сделать, стоит ли сходить в бомжовский дом,  побеседовать  с  соседями
несчастной парочки, или лучше  отправиться  к  себе  домой  и  ждать  звонка
Бородина.
   Он стоял у перехода через площадь. Вероятно, сломался светофор, долго  не
загорался зеленый, и успела собраться приличная толпа. Машины,  проезжая  на
большой  скорости,  пускали  из-под  колес  фонтаны  грязной   воды,   толпа
шарахалась назад, наконец зеленый включился, и стадо машин неохотно замерло,
заняв переход. Людям пришлось лавировать  между  ними,  толкая  друг  друга.
Кто-то сильно ударил Колю в спину. Мимо,  совсем  близко,  пробежала  полная
молодая  женщина,  волоча  за  руку  маленького   ребенка.   Телечкин   тихо
чертыхнулся, сделал несколько шагов и вдруг почувствовал странную тупую боль
в спине. Еще шаг, и боль стала нарастать с реактивной  скоростью,  пересохло
во рту, площадь завертелась перед глазами. Сквозь липкий  тяжелый  туман  он
увидел, как зажегся желтый, машины отчаянно  засигналили.  Ноги  обмякли,  в
глазах потемнело, он не мог понять, удается ли  ему  идти,  передвигаться  к
безопасному тротуару, или это  просто  беспорядочное  кружение,  движение  в
никуда.
   Коля сделал еще шаг, то ли по земле, то ли по воздуху, почувствовал,  что
под  ногами  уже  никакой  земли  нет  и  он  болтается  в  пространстве,  в
невесомости, как космонавт.
   Площадь выла и визжала. Отчаянный скрежет тормозов  взорвался  у  него  в
мозгу, и не осталось ничего, кроме боли, огромной, как вселенная.
   Люся встретила доктора Руденко робким вопросом:
   - А тетя Лиля за мной придет? Евгения Михайловна присела на краешек койки
и провела рукой по светло-желтым свалявшимся волосам.
   - Надо голову вымыть и лук втереть, - с легким вздохом произнесла Люся  и
принялась теребить уголок простыни.
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Хорошо.
   - Живот болит?
   - Немного. А что такое выкидыш? Доктор  Руденко  несколько  секунд  молча
смотрела  в  светло-карие  выпуклые  глаза,  слишком  внимательные,  слишком
грустные для слабоумного ребенка. На вопрос она отвечать  не  стала,  вместо
этого положила  перед  Люсей  коробку  шоколадных  конфет  "Черный  бархат",
перевязанную розовой ленточкой.
   - Вот, тебе просили передать.
   Лицо Люси изменилось необычайно.  Она  покраснела,  потом  побледнела,  в
глазах засверкали слезы, несколько раз  открылся  рот,  но  слов  у  нее  не
нашлось, только вырвался протяжный вздох.
   - Молодой человек ждал меня у входа в больницу, спросил,  не  знаю  ли  я
Люсю. Я сказала, да, знаю, как раз к ней сейчас иду.
   - А еще? - еле слышно выдохнула  Люся  и  осторожно,  кончиками  пальцев,
погладила целлофан на коробке. - Что еще он сказал?
   - Спросил, как ты себя чувствуешь.  Передал  тебе  привет  от  мамы  Зои.
Сказал, что ты хорошая девочка, ни в чем не виновата.  Ты  не  убивала  тетю
Лилю. Теперь можешь рассказать, как было на самом деле.  Все,  что  помнишь,
можешь рассказать.
   - Это он вам так сказал?-судорожно сглотнув, спросила Люся.
   - Конечно. Разве кто-то другой об этом знает?
   - Нет... никто... А где тетя Лиля? - девочка задышала часто, тяжело,