ью  выстраивает  изумительные   логические
комбинации.
   Илья Никитич злился потому, что ему было до ужаса, до озноба жалко тихую,
одинокую молодую женщину, которая придумывала  модели  кукольной  одежды  на
игрушечной фабрике, вязала кружевные скатерти, вышивала вишенки на  мешочках
с сухой лавандой и никого не трогала. У Лилии Анатольевны Коломеец выбора не
было.  Она  не  собиралась  рисковать  и  пить  шампанское.  Она  ничего  не
выигрывала, когда брала на выходные психически больную племянницу.
   Бородин так глубоко задумался, что не  смотрел  по  сторонам.  Район  был
знакомый, еще выйдя из подъезда, он сообразил, что метро совсем  недалеко  и
пройти можно переулками и проходными дворами. Пересекая очередной  двор,  он
споткнулся,  ударился  коленкой  о  какую-то  здоровенную  железную   трубу,
торчавшую из земли, и едва удержался на ногах. Здесь ремонтировали подземные
коммуникации, взрезали асфальт, все разрыли и забыли  поставить  ограждения.
Илья Никитич огляделся.  Обойти  разрытый  участок  можно  было  по  детской
площадке. Прихрамывая, он двинулся дальше, и тут в нос  ударила  нестерпимая
вонь. На бортике песочницы сидела парочка бомжей. Мужичок дремал,  припав  к
плечу своей подруги, а подруга сосредоточенно возилась в небольшом  плетеном
сундучке, который стоял у нее на коленях, перебирала что-то  яркое,  мягкое.
Бородин замер. Бомжиха подняла лицо. Оба глаза украшали фингалы,  совершенно
симметричные, но разного  цвета.  Один  свежий,  густо-вишневый,  с  лиловым
отливом, другой старый, зеленовато-желтый.
   - Че уставился? - поинтересовалась бомжиха. - Иди, куда шел.
   В черных заскорузлых пальцах, как живой, дрожал нежно-розовый шелковистый
моток пряжи, той самой, из которой была связана скатерть с длинной  бахромой
в квартире убитой.
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   Редакция журнала "Блюм" занимала первый этаж маленького особнячка в одном
из уютных переулков в  центре  Москвы.  Довольно  было  беглого  взгляда  на
особняк, на его зеленый ухоженный дворик, на ряд иномарок  в  этом  дворике,
чтобы понять, что здесь обитают не самые бедные фирмы и организации.
   Несмотря на жестокую конкуренцию, "Блюм"  процветал.  Он  выходил  раз  в
месяц,  печатался  в  Финляндии  на  великолепной  бумаге,  имел   полдюжины
приложений.  Недавно  при  редакции  открылся  потрясающий  клуб,   почетным
членством не  побрезговали  яркие  эстрадные  звезды,  известные  художники,
писатели, кинорежиссеры, молодые политики, состоятельные бизнесмены,  прочие
приятные и полезные личности.
   Толстый красочный "Блюм" начал издаваться десять лет назад и  работал  на
так называемую продвинутую молодежь. Типичный читатель "Блюма"  был  молодой
человек от двадцати пяти до тридцати пяти лет, коренной житель мегаполиса, с
высшим  образованием,  скорее  гуманитарным,  чем  техническим,  с  неплохим
знанием одного или двух иностранных языков, не обремененный семьей, детьми и
предрассудками. Он носил длинные волосы и серебряное колечко  в  ухе,  любил
обувь  и  галстуки  необычайно  ядовитых   расцветок,   умеренно   покуривал
марихуану, готов был в любую минуту щедро поделиться всеми  оттенками  своих
эротических переживаний с  первым  встречным,  активно  боролся  за  свободу
порнографии и любые возражения на этот счет  объявлял  фашизмом.  Проявления
обычных человеческих чувств считал тошнотворной сентиментальностью, публично
высмеивал то, что вовсе не смешно, и свое глумливое мнение  высказывал  даже
тогда, когда никто не спрашивал.
   Типичная  читательница  "Блюма",  кроме  природных   половых   признаков,
отличалась от своего собрата-мужчины только тем, что  волосы  стригла  очень
коротко, иногда наголо, и украшала  интимные  места  изящными  разноцветными
татуировками.
   Из ста страниц дорогостоящей журнальной площади около семидесяти занимала
реклама, на  остальных  тридцати  теснились  фоторепортажи  с  самых  модных
тусовок,  статейки  о   сексе,   интервью   с   сомнительными   психологами,
утверждавшими,  что  в  основе  материнской  любви   лежит   подсознательное
стремление к инцесту, а усердие в работе есть следствие придушенных  половых
инстинктов. Пару страниц занимали издевательские обзоры новинок кино, театра
и  литературы,  новости  авангардной  моды.  На  десерт   подавалось   нечто
остренькое:  фотоочерк  о  ночной  жизни  бара,  где  находят  свое  счастье
гомосексуалисты. Сенсация - открытие вируса, поднимающего  мужскую  потенцию
до космических масштабов. Игривый репортаж с черной мессы или с натурального
шабаша новомодной нечистой силы на каком-нибудь подмосковном кладбище.
   Обычно после сдачи очередного  номера  и  засылки  готовых  материалов  в
Финляндию в редакции несколько  дней  стояла  блаженная  тишина.  Сотрудники
отдыхали. Для заместителя главного редактора Олега Васильевича Солодкина эти
несколько дней были самым любимым временем. Он  приходил  на  работу  раньше
обычного, часам к  десяти,  варил  себе  крепкий  кофе,  включал  компьютер,
вставлял в него компакт-диск "Битлз" или "Роллинг  стоунз",  много  курил  и
пытался создать что-нибудь гениальное.
   В "Блюме" Олег работал со дня его основания,  главный  редактор  был  его
сокурсником по сценарному факультету Института  кинематографии.  Собственно,
они  вдвоем  и  создали  журнал.  На  должность  главного  Олег  никогда  не
претендовал, его вполне устраивало положение вечного заместителя.
   Олег жил в пятикомнатной квартире с мамой,  женой  Ксюшей,  которая  была
вдвое моложе его и три месяца назад родила ему дочь. Имелась еще двухэтажная
теплая дача под  Москвой.  Однако  все  это  безраздельно  принадлежало  его
энергичной царственной матушке  Галине  Семеновне,  и  крошечный  кабинет  в
редакции оставался единственным местом, где он чувствовал  себя  защищенным,
как в раннем детстве под столом, когда  вокруг  шумят  взрослые  приставучие
гости, а ты сидишь, укрытый мягкими складками скатерти, и тебя не видно.
   В одиннадцать утра, в четверг восьмого июня вокруг Олега  в  его  любимом
рабочем кабинете плескалась такая мягкая, свежая, перламутровая тишина,  что
он даже не стал включать музыку. Олег уже второй  час  сидел  перед  экраном
компьютера. Тонкие вялые пальцы зависли над клавиатурой и  заметно  дрожали.
На белом экране чернели огромные жирные буквы, всего две строчки:
   "Творчество есть акт душевного эксгибиционизма. Николай Васильевич Гоголь
искусственно удлинил свой нос, чтобы он напоминал его половой орган".
   Олег собирался написать статейку о том, что все гении были  сумасшедшими.
Собирался давно, уже второй месяц. Каждый день он садился за  стол,  включал
компьютер,  производил  на  свет  не  более  трех  фраз,  уничтожал,   писал
следующие, опять уничтожал, и так до бесконечности.  Сегодня,  кажется,  был
удачный день. Из написанного Олег изъял только одно слово  "эксгибиционизм",
заменив  его  более  простым  и  емким:  "стриптиз".  Однако  словосочетание
"душевный стриптиз" неприятно резануло по глазам. Это был штамп,  а  штампов
он терпеть не мог. Он опять уничтожил все, стал мучительно выдумывать  новую
фразу для начала статьи, но тут зазвонил внутренний телефон.
   Олег удивился. Вчера очередной готовый номер был заслан в  Финляндию,  из
этого следовало, что сегодня до часа дня никто из сотрудников на  работе  не
появится, и никаких визитеров он не ждал.
   - Олег Васильевич, девушки к вам просятся, - сообщил охранник.
   - Какие девушки? - поморщился Олег и хотел уже сказать,  чтобы  никого  к
нему не пропускали, но охранник произнес в трубку с лукавым смешком:
   - Одинаковые.
   До Олега дошло наконец, о  ком  идет  речь.  Семнадцатилетние  близняшки,
очень хорошенькие. Он познакомился  с  ними  примерно  полгода  назад,  имел
глупость дать им свой рабочий телефон, с тех пор  они  регулярно  звонили  и
несколько раз заявлялись в редакцию, просто так, в  гости.  На  них  обратил
внимание один из журнальных фотографов, вручил им визитку и обещал, что  они
попадут на обложку.
   - Ладно, пропусти, - сказал он охраннику. Через минуту крошечный  кабинет
наполнился мелодичным смехом и запахом  резких  сладких  духов.  Они  вошли,
покатываясь со смеху. Прежде  чем  поздороваться  с  хозяином  или  хотя  бы
обратить на него внимание, принялись поправлять волосы и  подкрашивать  губы
перед зеркалом, толкаясь и резвясь,  как  сытые  котята,  затем  уселись  на
подлокотники единственного  кресла,  одновременно  закурили,  досмеялись  и,
только когда окончательно оккупировали все пространство кабинета  соизволили
сказать хором:
   - Привет. Как дела? - и тут же опять захихикали.
   Они были  красивы  и  нахальны.  Высокие,  тонкие,  с  длинными  светлыми
волосами,  с  правильными  кукольными  личиками.  Их   абсолютное   сходство
удваивало эффект, они это знали и  вели  себя  так,  словно  их  присутствие
являлось огромным, незаслуженным подарком для всех  окружающих.  Обычно  они
одевались одинаково, на этот раз их короткие открытые платьица были  разного
цвета. На одной белое, на другой черное.
   - Ну, и где ваш фотограф? - спросила та, что была в белом.
   - Зачем давать телефоны, по которым невозможно  дозвониться?  -  добавила
черная.
   - Я вообще-то занят, - хмуро заметил Олег, стараясь не глядеть на них.
   - А вы позвоните фотографу домой. Там на визитке только телефон  редакции
и фотостудии. Домашнего нет.
   - Хорошо, - кивнул Олег, - я позвоню. Но сейчас мне некогда.
   - Что, так долго набрать номер?
   "Ладно, - с раздражением подумал Олег, - если этот придурок Киса пообещал
снять их на обложку, пусть сам и разбирается".
   Он достал записную книжку, нашел домашний номер фотографа,  переписал  на
бумажку и протянул девицам.
   - Все, идите, мне надо работать.
   - А ручонки-то трясутся, - сочувственно заметила белая  и  взяла  у  него
бумажку, - перебрал вчера, что ли? - она весело подмигнула и  уставилась  на
Олега ясными, чистыми, небесно-голубыми глазами.
   - Нет, - покачала головой черная, - водка - это слишком  грубо.  У  Олега
Васильевича изысканный вкус.  Олег  Васильевич  если  пьет,  то  французский
коньяк.
   - От дорогого коньяка совсем другое  похмелье,  -  заметила  белая,  -  я
подозреваю, что Олег Васильевич как истинный аристократ балуется кокаинчиком
или героинчиком.
   Обе тихо захихикали, и белая, продолжая сжигать его ледяными  прекрасными
глазами, грациозно соскользнула с подлокотника, обошла стол, коснулась плеча
Олега небольшой упругой грудью, прижалась губами к его уху и прошептала:
   - Пардон, я шучу.
   - Как ты себя ведешь? - Олег отстранился и легонько  хлопнул  ладонью  по
столу. - Слушайте, красавицы, будете хулиганить, на обложку не попадете.
   - Ну, я же извинилась, - обиженно мяукнула белая и вернулась в кресло.
   - Все, девицы, я занят, - буркнул Олег, уставившись в  экран  компьютера.
Дрожь била его все сильней.
   - Олег Васильевич, можно, мы  от  вас  позвоним  фотографу?  -  спокойно,
вежливо попросила черная.
   - Нет. Я занят.
   - Все творите, - вздохнула белая. - Можно вас спросить?
   - Можно - Олег болезненно поморщился и под столом сжал в  кулаки  влажные
трясущиеся руки.
   - Над чем вы сейчас работаете?
   - Не твое дело,  -  Олег  почувствовал,  что  рубашка  стала  мокрой  под
мышками.
   - Ой, как грубо, - черная грустно покачала головой, - вы же хороший, Олег
Васильевич,  вы  такой  добрый.  Может,  у  вас  неприятности  и  вы  сильно
нервничаете? Давайте мы вам поможем расслабиться, -  она  прикрыла  глаза  и
медленно провела по губам кончиком языка.
   - Вы уйдете когда-нибудь? -  Олег  сжал  кулаки  так  сильно,  что  ногти
впились в ладонь. - Я сейчас вызову охрану, и вас проводят.
   - Куда? - хлопнула глазами черная.
   - Разве мы вас чем-то обидели? - белая ослепительно улыбнулась. - Мы  вам
помочь хотим, от чистого сердца. Разве  мы  виноваты,  что  у  вас  какие-то
неприятности?
   - Уйдите, пожалуйста, уйдите, - простонал Олег и добавил чуть  слышно:  -
Это невыносимо.
   - Можно позвонить от  вас  Николаю  Павловичу?  -  потупившись,  спросила
белая. - Мы только позвоним и сразу уйдем.
   Олег молча снял трубку, набрал домашний  номер  фотографа,  долго  слушал
протяжные гудки, решил, что Кисы нет дома, и хотел уже нажать кнопку  отбоя,
но тут раздался высокий сонный голос:
   - Алло!
   - Киса, привет, - мрачно буркнул Олег, - ты  обещал  девочкам-близняшкам,
что снимешь их на обложку?
   - Олег, я еще сплю, - громко зевнув, сообщил Киса,
   - Ты спишь, а у меня сидят девочки и не дают  мне  работать.  Ты  обещал,
теперь делай с ними что хочешь, - он передал трубку белой.
   Минут через пять, договорившись  с  фотографом  о  встрече,  они  вежливо
попрощались и ушли.
   Когда дверь за ними закрылась, Олег долго не мог прикурить, так  тряслись
руки. Наконец,  жадно  затянувшись,  он  произнес  вслух  несколько  грязных
ругательств, адресованных вовсе не красоткам, а самому  себе,  двинул  мышь,
чтобы убрать заставку с экрана компьютера, и принялся мучительно  выдумывать
начало статьи о сумасшедших гениях.  Но  голова  была  пуста.  Прошло  минут
десять, не меньше. Во рту дрожала потухшая сигарета. На  экран  села  жирная
муха.
   Олег выплюнул окурок прямо на пол, себе  под  ноги,  дунул  на  муху,  на
экране опять включилась заставка, кирпичный лабиринт. Муха легко просочилась
сквозь стекло и двинулась по лабиринту внутри компьютера, поползла,  сначала
медленно, нехотя, потом все быстрее. Олег наблюдал, как неприятное насекомое
подрагивает слюдяными крылышками, суетливо перебирает проволочными  лапками.
Нутро  компьютера  гнусно  гудело.  Лабиринт   наполнялся   белыми   жирными
личинками, они ползли, переливаясь мягкими  ячеистыми  телами.  Олег  двинул
мышь, лабиринт исчез, однако вместо букв на экране зашевелились черные мухи.
   "По свидетельству поэта Языкова Гоголь рассказывал, будто  в  Париже  его
осматривали знаменитые врачи и  нашли,  что  желудок  его  перевернут  вверх
дном", - быстро отбил Олег, однако не сумел  прочитать  написанного.  Жирные
мухи, и ни одной буквы. Он понял, что насекомые попадают  внутрь  компьютера
непосредственно  из  его  головы.  Черепная  коробка  была  полна  мух,  они
невыносимо громко жужжали, ползали по мозговым извилинам и  откладывали  там
личинки. Резкая зудящая боль разрывала голову, бежала  по  позвоночнику,  по
ребрам, быстро и беспощадно заполняла все тело. Не было ни  одной  косточки,
не захваченной болью. Из глаз  брызнули  слезы,  кожа  покрылась  мурашками,
знобило все сильней. Он знал, что это начало ломки. Стадия  первая.  Опытные
люди называют ее "холодная индейка".
   Нет ничего проще и приятней, чем принять решение. Сразу  чувствуешь  себя
сильным, правильным, положительным человеком. Сколько раз он  это  проходил?
Десять или сто? Он давно сбился  со  счета.  Очередной  доктор  снабдил  его
методоном, синтетическим заменителем опиума. Наивный доктор решил лечить его
по методоновой программе. Двадцать дней усмирять абстинентный синдром жалким
подобием кайфа, сочетая это с психотерапией и самовнушением.
   - Я спокоен, я абсолютно  спокоен,  -  забормотал  Олег,  откинувшись  на
спинку стула и закрыв глаза, - я не  хочу  кайфа,  мне  и  так  хорошо,  мне
отлично, как висельнику в предсмертной агонии, как психу, которого  исцеляют
электрошоком. Я брошу, я переломаюсь и буду жить дальше,  стану  полноценным
членом неполноценного общества. У меня есть мама, она  меня  любит.  У  меня
есть жена Ксюша, она молодая и красивая. У  меня  есть  дочь  Маша,  ей  три
месяца. Я очень счастлив. Мой  отец  умер  от  инфаркта  после  разговора  с
очередным всезнайкой-наркологом, который честно сказал ему, что у  меня  нет
шансов. Мать постоянно обвиняет меня в смерти отца. Я виноват. Я виноват  во
многом другом, страшном и непоправимом, но  об  этом  невозможно  думать.  Я
забуду. Это тоже ломка, и я справлюсь, мне не  привыкать.  Я  переломаюсь  и
стану другим человеком. Нет, не человеком. Ангелом.
   Влажные дрожащие пальцы медленно задвигались  по  клавиатуре,  на  экране
возникла фраза:
   "Сколько ангелов умещается на кончике иглы?"
   Буквы зашевелили слюдяными крылышками.
   По позвоночнику медленно потекла струйка ледяного пота.
   Кроме методона, у него была с  собой  доза  ЛСД-25.  Маленькая  ампула  с
прозрачной жидкостью без цвета и  запаха.  Волшебная  капелька  живой  воды,
полученная из красной спорыньи путем  таинственных  превращений.  Лучший  из
психоделиков. Пурпурный туман.  Золотой  солнечный  луч.  Оранжевое  сияние.
Достаточно просто протянуть руку, залезть в свою  сумку,  которая  висит  на
спинке стула, и через несколько минут мир  наполнится  изумительным  светом,
исчезнет боль, отпустит, наконец, невыносимое чувство вины, мухи превратятся
в бабочек, вместо  жужжания  зазвучит  сладкая  нездешняя  музыка,  начнется
сказочное путешествие вне времени и пространства.
   На самом деле, завязывать вовсе не надо.  Рано  или  поздно  человек  все
равно умирает. Время - понятие относительное, все зависит от  того,  как  ты
его воспринимаешь. Десять лет могут пролететь, как один день, а  день  может
тянуться вечно, причем это будет вечность в аду, если не уколоться. Но какая
райская легкость и ясность после укола! Какая творческая бодрость!  Человек,
ни разу не испытавший изумительного состояния, которое называется  "приход",
или "флэш", просто не знает, что  такое  настоящая  жизнь.  Пусть  он  умрет
глубоким стариком, в своей постели, окруженный детьми, внуками и правнуками,
пусть он никогда ничем не болеет, до  самой  смерти,  пусть  будет  богатым,
знаменитым, успешным. Все равно, если  он  ни  разу  не  испытал  настоящего
кайфа, он умрет несчастным.
   Олег Солодкин отбил на компьютере этот текст, откинулся на спинку стула и
закурил. Он раздумал писать  статью  о  сумасшедших  гениях.  Она  требовала
энергичной зависти к мертвым гениям и презрения  к  живым  идиотам,  которые
преклоняются перед мертвыми гениями. Она требовала злобы и бесстыдства.  Все
эти чувства не покидали Олега, когда  он  пытался  завязать,  терпел  ломки,
сходил с ума. Но теперь он вернулся к родному, знакомому кайфу, был  спокоен
и счастлив.
   Что такое человек? Кусок дерьма, горсть навоза, созданная  для  удобрения
почвы. Плюс дежурный набор воспоминаний, приятных и противных, череда  кайфа
и ломки. Если жить, как все, следуя затертым общепринятым штампам, то  кайфа
будет страшно мало, а ломки  чудовищно  много.  Без  наркотиков  соотношение
кайфа и ломки зависит от хаотичного сплетения случайностей, от  везения,  от
судьбы, от прихотей других людей. Как известно, ад - это другие, которым  до
тебя нет дела, но  которые  лезут  к  тебе,  пытаясь  подчинить  тебя  своим
кретинским законам, самоутвердиться за твой счет, манипулировать тобой,  как
теплой податливой марионеткой. Но если  колоться  и  не  бояться  этого,  то
вместе со шприцем, наполненным волшебной влагой, в твоих руках весь мир.  Ты
хозяин. Ты главный. Ты все решаешь сам и  создаешь  свою  собственную  среду
обитания, свою реальность.
   Единственная реальность - это Я, огромный, как космос, и  крошечный,  как
неделимое атомное ядро. Мое детство, моя юность, мой кайф, мои ломки. Больше
я ничего не знаю и знать не хочу.
   Олег  Солодкин  залюбовался  компьютерным   экраном.   Белое   светящееся
пространство почти целиком заполнилось  строками.  Ему  больше  не  хотелось
уничтожать написанное. Он был полностью доволен собой. Ему понравился стиль,
его вдохновили собственные меткие выражения.
   Дежурный набор воспоминаний - это класс!
   Увидев  сундучок  с  нитками,  Илья  Никитич  совсем  недолго  стоял  как
вкопанный и глядел в  разноцветные  глаза  бомжихи.  Она  разразилась  таким
выразительным матерным монологом, что он мгновенно расстался с  надеждой  на
спокойный  задушевный  разговор  и  побежал  к  метро,  чтобы  вернуться   в
сопровождении милиции. Он