ижке, он,  грешным  делом,  чуть  не  подпрыгнул  от  радости.  Совпадение
показалось ему многообещающим. Почему-то он решил, что журнал  принес  Лилии
Коломеец именно этот Солодкин, то есть совсем недавно он побывал у нее  дома
либо они встречались где-то. Возможно, от этого Солодкина  удастся  получить
какую-то дополнительную информацию об убитой и о ее  племяннице.  Вдруг  ему
известно что-либо о таинственной маме Зое, о лесной школе?
   Впрочем, он отлично понимал, насколько зыбки эти  предположения,  и  пока
ограничился лишь парой телефонных звонков. В квартире Солодкиных  трубку  не
брали. В редакции какая-то сонная девушка сообщила,  что  Олега  Васильевича
нет, и когда он появится, неизвестно. Он послал запрос в Инфоцентр и  вскоре
узнал, что Солодкин Олег Васильевич  родился  в  пятьдесят  девятом  году  в
Москве,  образование  высшее,  к  уголовной   ответственности   никогда   не
привлекался. Проживает по такому-то адресу. Кроме него в квартире  прописаны
его мать, Галина Семеновна,  тридцать  пятого  года  рождения,  жена  Ксения
Михайловна, восьмидесятого года рождения и дочь Мария Олеговна трех  месяцев
от роду.
   Бородин  принялся  мыть  посуду,  выстраивая   в   голове   разнообразные
следственные версии.  Галина  Семеновна  Солодкина  -  это  интересно,  она,
безусловно, связана со старым воровским  авторитетом  Пнырей.  Он  оказывает
спонсорскую помощь  каким-то  детским  домам.  Солодкина  десять  лет  назад
хлопотала об умственно отсталой четырехлетней сироте. Люсе  Коломеец  только
что исполнилось пятнадцать. Возраст совпадает. Но мало ли  таких  сирот?  Из
чего можно сделать вывод, что речь шла именно об этом ребенке? Из того,  что
в квартире убитой был журнал "Блюм" и в ее записной  книжке  имелся  телефон
заместителя главного  редактора,  сына  Солодкиной?  Однако  при  чем  здесь
Пныря?
   Допустим, старый вор помогает детским  домам  небескорыстно.  Когда  дети
подрастут,  он  использует  мальчиков  в  качестве   боевиков,   девочек   в
каком-нибудь ином качестве. Сейчас это распространенная практика.  Авторитет
растит себе обслугу. Сироты - самый подходящий материал. Ну и что?  При  чем
здесь Люся и журнал "Блюм"? При чем здесь Лилия Коломеец?
   "Ясно  одно,  надо  срочно  выяснить,  какими  именно   детскими   домами
занимается Пныря, и самое главное, надо встретиться с Олегом  Солодкиным,  -
решил Илья Никитич, - для начала стоит посмотреть, какую реакцию  вызовет  у
него известие об убийстве, и выяснить насчет алиби".
   Блюдце из прозрачного небьющегося  стекла  проскользнуло  сквозь  решетку
сушилки и разбилось вдребезги. Илья Никитич едва успел закрыть лицо,  мелкие
острые осколки разлетелись по всей кухне.
   "Это нехорошо, - подумал Бородин, доставая веник и совок, - это вовсе  не
к счастью. Евгения Михайловна Руденко права, есть острое и мерзкое  ощущение
опасности, а информации не то чтобы нет, но она  какая-то  слишком  путаная,
неопределенная. Я чувствую, что надо спешить, пока не появились еще трупы  с
восемнадцатью ножевыми ранениями. Уходит время, день за  днем,  а  следствие
топчется на одном месте. Мы не можем выйти  на  лесную  школу  или  семейный
детский дом потому, что на Люсю нет  никаких  документов.  Вероятно,  кто-то
постарался, чтобы их не было. Зачем? Кому понадобилось  так  странно,  почти
по-шпионски, легендировать дебильную сироту?"
   Илья Никитич смел осколки, умылся, отправился  спать,  но  долго  не  мог
заснуть. В голове у него продолжали вертеться версии, предположения, мотивы,
словно разноцветные стеклышки в волшебном фонаре, выстраивались  в  какой-то
заманчивый узор, но тут же распадались.
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   Очнувшись, Раиса долго лежала неподвижно и глядела в деревянный  потолок.
На потолке желтел длинный отсвет высокого  окна,  залитого  холодным  лунным
огнем. Болело все сразу - руки, ноги, голова. Она тревожно прислушивалась ко
всем оттенкам боли. Отчетливо ныло сердце, каждый его удар отдавался  острой
пульсацией в левом плече. Это было так  страшно,  что  Раиса  почти  забыла,
почему упала, и на всякий случай громко позвала  Ксюшу.  Крик  ее  прозвучал
одиноко, жалобно, и пришлось признаться самой себе, что в доме нет ни  души,
пришлось все вспомнить, в том числе и бесформенный силуэт в саду, в  гамаке.
Прежде всего следовало добраться  до  буфета,  выпить  валерьяновых  капель,
положить под язык шарик  нитроглицерина,  включить  радиотелефон  и  вызвать
"скорую".
   Она попыталась встать. Голова кружилась,  боль  в  сердце  усилилась,  но
кости были целы.
   Постанывая, хватаясь за  все,  что  попадалось  под  руку,  она  медленно
двинулась к столовой, опрокинула  кресло-качалку,  чуть  не  упала  опять  и
наконец нащупала выключатель. Он щелкнул впустую.  Электричество  в  поселке
все-таки выключили на ночь. В ящике буфета лежал фонарь, имелись еще свечи и
керосинка.
   Лекарства Раиса нашла сразу, взяла в руки телефон. Она  знала,  на  какую
кнопку нажать, чтобы выключить и включить. Однако был еще  цифровой  код,  и
его Раиса не помнила. Несколько минут она в отчаянии давила  на  все  кнопки
подряд. Она сомневалась, хватит ли у нее сил дойти до соседей. Участки  были
огромными, а сердце продолжало болеть, несмотря  на  нитроглицерин.  В  ушах
стоял высокий волнообразный гул. Он звучал с механическим унылым упрямством,
как будто рядом работала какая-то нудная машина. Она  не  сразу  сообразила,
что звук этот издает живое существо. Где-то поблизости выла собака.
   Она вышла в сад с фонарем. Оставалась слабая шальная  надежда,  что  Олег
жив и его удастся разбудить, привести в чувство. Пространство от крыльца  до
гамака,  двадцать  метров  по  аккуратной  асфальтовой  дорожке,  обсаженной
кустами шиповника, она преодолела минут за десять. С тента над  гамаком  все
еще  капала  вода.  Голова  закружилась  так  сильно,  что  Раиса   потеряла
равновесие и машинально ухватилась за плечо Олега.  Гамак  тяжело  качнулся,
Раиса выронила фонарь в высокие кусты. Он тут же погас.  Сама  она  чуть  не
завалилась прямо на неподвижное тело.
   Капризный неопрятный ребенок, свиненок, мальчик, которого она столько лет
кормила супами и куриным филе, сорокалетний мужчина, которого она  ежедневно
проклинала и обзывала про себя скотиной, был мертв.
   Единственное, что она могла  сделать  сейчас  для  него,  это  закричать:
"Помогите!",  потом  заплакать  и,  обливаясь  слезами,  перекрестить   его,
некрещеного.
   На крик откликнулось несколько собак с соседних  участков,  лай  сменился
воем. Раиса почувствовала наконец весь ужас своего положения. Она совершенно
одна, у нее нестерпимо болит сердце, кружится голова, а рядом мертвый  Олег,
и, чтобы позвать на помощь,  надо  преодолеть  огромное  расстояние,  метров
триста, в кромешной  темноте.  Но  это  было  сейчас  невозможно.  Она  себя
чувствовала ужасно, только чуть-чуть лучше, чем  Олег.  Он  был  мертв,  она
жива, но сил совсем не осталось.
   Раиса села  в  мокрую  траву  у  гамака,  чтобы  немного  отдохнуть.  Она
старалась дышать медленно, глубоко, ночной воздух, чистый, насыщенный озоном
после грозы, освежал, вливал силы. Она вдруг представила себе лицо  хозяйки,
когда та узнает, что случилось с ее драгоценным сыном.
   - Все правильно! - прошептала она, едва шевеля холодными  губами.  -  Это
расплата, вот что! Я всегда знала, что ей придется платить за Оленьку.
   Раиса впервые решилась произнести вслух это имя, пусть никто  не  слышал,
но она решилась. Многие годы она запрещала себе вспоминать, а тут вдруг,  на
мокрой траве, у гамака, оттянутого мертвым телом,  с  мстительной  сладостью
прокрутила  перед  глазами  то,  что  происходило  в  ненавистном  семействе
пятнадцать лет назад.
   Через год после развода с Леной Олег привел в  дом  совершенного  ангела,
девочку Олю.  У  нее  были  пышные  желтые  кудри,  круглые,  как  блюдечки,
светло-голубые глаза, нежный румянец тихий детский голосок. С Оленькой можно
было поговорить, но главное, с ней всегда можно было договориться. Она  всех
слушала с одинаковые вниманием, никому не возражала, старалась угодить  даже
Раисе. Однако Солодкины-старшие вели себя так, словно между неряхой,  хамкой
Ленкой и  тихой  красавицей  Оленькой  не  было  ни  какой  разницы.  Галина
Семеновна повторяла щурясь, то ли от презрения, то ли от сигаретной дыма:
   - Ну что общего у нашего мальчика с этой куклой? Не было никакой свадьбы,
никакой регистрации. Оленька просто жила, и все. Она любил Олега  совершенно
бескорыстно,  заботилась  о  его  здоровье.  От  неумеренного  питания  Олег
растолстел, у него начались проблемы с пищеварением, и Оленька готовила  для
него  отдельно  диетическую  еду.  Она  увлекалась  народной   медициной   и
заваривала для Олега всякие целебные  травы.  Кастрюльку  с  густым,  черным
отваром она относила в комнату и,  наверное,  поила  Олега  с  ложечки,  как
маленького.
   Казалось,  девочка  совершенно  забыла  о  самой  себе,  не  училась,  не
работала. Раиса ни разу  не  видела  ее  с  книгой  в  руках.  Целыми  днями
трудолюбивая Оленька стирала, гладила, без конца убирала разбросанные  вещи,
вылизывала их комнату, а вечером, когда Олег возвращался из  института,  они
закрывались и сидели тихо, как мышки.
   Работы  по  дому  хватало,  к  хозяевам  часто  приходили  важные  гости,
чиновники, иностранцы. Квартира должна была сверкать  чистотой,  и  готовить
приходилось для гостей на уровне самых дорогих ресторанов. Раиса вздохнула с
облегчением. Теперь она  могла  полностью  сосредоточиться  на  обслуживании
Солодкиных-старших и даже не заходить в комнату Олега. Этот свинарник многие
годы был для нее чем-то вроде заколдованной зоны. Ей часто снился один и тот
же кошмар, как она убирает за Олегом, складывает вещи, стирает пыль, борется
с хаосом, но все опять валится, рушится, покрывается  слоями  грязи,  горами
окурков и фантиков,  и  так  до  бесконечности,  словно  какое-то  невидимое
чудовище пожирает ее труд, ее силы, издевается над ней.
   Когда стало известно, что  Оленька  ждет  ребенка,  Раиса  очень  за  нее
обрадовалась. Казалось, девочка просто создана для материнства. Правда, ни у
кого, кроме домработницы, известие  о  прибавлении  семейства  положительных
эмоций не вызывало.
   Однажды Раиса случайно услышала разговор хозяев, не  предназначенный  для
чужих ушей. Был поздний вечер, она уже убрала квартиру после важных  гостей.
Стол был  особенный,  с  грибными  тарталетками,  фаршированными  авокадо  и
трехслойным бламанже на  десерт.  К  ночи  Раиса  устала  так  сильно,  что,
одеваясь в прихожей присела на  табуретку  у  зеркала  перевести  дух  перед
дорогой. Дверь в кухню была открыта, оттуда доносился приятный запах  дорого
табака. Галина Семеновна курила. Хозяева довольно часто сидели так вечерами,
в чистой кухне, после ухода гостей. Как правило, оба молчали,  уткнувшись  в
газеты.
   Раисе предстояло ехать к себе в  Бирюлево,  сначала  на  метро,  потом  в
автобусе. Сил совсем не осталось,  она  прикрыла  глаза  и,  возможно,  даже
задремала бы в прихожей, но до нее донесся голос хозяйки.
   - Между прочим, мадам Кирюшина заметила  живот,  -  это  было  сказано  с
какой-то  странной  испуганно-язвительной  интонацией,  как  если   бы   эта
Кирюшина, супруга одного из гостей, заметила не круглый живот  молодой  жены
Олега, а нечто очень неприятное, неприличное.
   - Когда она успела? - быстро, испуганно отозвался Василий Ильич. - Они не
выходили из своей комнаты.
   - Так она сама к ним вломилась. Ты же знаешь Кирюшину,  всюду  сует  свой
нос. Ей, видите ли, хотелось  посмотреть  на  Олежку,  познакомиться  с  его
женой. Она его помнит маленьким. Я ведь не могла запретить.
   - Кроме живота она ничего не заметила?
   - Кажется, нет. Ей просто в голову не пришло...
   "О Господи, - подумала Раиса, - о чем они?"
   - Неужели ничего нельзя предпринять?  -  тревожно  спросил  жену  Василий
Ильич.
   - Поздно. Она на седьмом месяце...
   - Ну, хорошо, а если попробовать искусственные роды? Я могу договориться,
никто не узнает.
   - Мы же не повезем ее в больницу насильно...
   "Вот оно что, не хотят они внуков,  не  желают  пускать  Оленьку  в  свою
элитную семью, ведь до сих пор не прописали. Совсем  с  ума  сошли  в  своих
чиновных кабинетах!  Звери,  -  возмущенно  вскрикнула  про  себя  Раиса,  -
мерзавцы! Уволюсь!"
   - А если еще раз поговорить с Олегом? Он ведь должен понимать, какая  это
обуза, - произнес хозяин с тяжелым вздохом.
   - Не обольщайся, Вася. Он сейчас вряд ли в состоянии понимать что-либо.
   - Галя, а ты не преувеличиваешь? Неужели это зашло так далеко?
   - Дальше некуда.
   - И ты абсолютно исключаешь какие-то нормальные варианты? Я имею в  виду,
ребенка...
   - Ну, если только  случайность.  Фантастическое  везение,  один  шанс  из
тысячи. Однако не стоит рассчитывать на чудо. Бывают  врожденные  патологии,
несовместимые с жизнью, - Галина Семеновна глухо и  странно  усмехнулась,  -
такой вариант был бы лучшим для всех нас.
   - Галя, ты страшные вещи говоришь,  -  вскрикнул  Василий  Ильич,  -  так
нельзя.
   - Конечно, нельзя, Вася,  -  опять  глухой  принужденный  смешок,  щелчок
зажигалки, долгая тишина. Потом хриплый кашель Василия Ильича.
   - Что же нам делать? Галя, что же делать? Просто смириться и ждать?
   - Не знаю, Вася. Не знаю. Надо было  раньше  думать.  Во  всяком  случае,
разговорами мы с тобой ничего не изменим.
   Больше они не произнесли ни слова. На кухне  повисла  такая  тишина,  что
стало слышно, как тикают старинные настенные часы. У Раисы пересохло во рту.
Она сидела в прихожей, полностью одетая, и оставалось только встать, открыть
дверь. Но щелкнет замок. Она ведь  уже  попрощалась,  минут  двадцать  назад
пожелала им спокойной ночи. Еще ужасней будет, если кто-то из них выйдет  из
кухни и увидит ее.
   Чувствуя себя чуть ли не воровкой, но одновременна пылая  от  возмущения,
Раиса быстро, бесшумно, сняла пальто,  сапоги,  на  цыпочках  прошмыгнула  в
туалет, постояла там несколько секунд в  темноте  и  спустила  воду.  Потом,
нарочно громко откашливаясь, заглянула на кухню.  У  нее  пылали  щеки.  Она
поймала на себе настороженный взгляд хозяйки.
   - Галина Семеновна, я хотела  спросить,  что  на  первое  приготовить?  -
произнесла она, отводя глаза, и зевнула, прикрыв рот ладошкой.
   - Давай-ка, Раечка, свари щец, густых, с чесночком, с мозговой косточкой,
- Василий Ильич аппетитно поцокал языком и поднялся  из-за  стола,  -  после
всех этих тарталеток с бламанже хочется простых щец. А  на  второе  сваргань
кашки пшенной с грудинкой, умница ты наша, мастерица. Ну что,  девушки,  кто
куда, а я баиньки. Мне завтра вставать в семь.
   Хозяйка не сказала ничего. Однако кивнула и улыбнулась в ответ на Раисино
робкое "спокойной ночи".
   На следующее утро Раиса столкнулась с Олегом на лестничной  площадке.  Он
спешил в институт. Взглянув на него внимательней, она заметила  что  за  это
время мальчик похудел и глаза его заблестели.  Дождавшись,  когда  уйдут  на
службу хозяева, она осторожно заглянула в комнату.  Оля  еще  спала,  желтые
кудряшки  разметались  по  цветастой  наволочке.  В  комнате  был  идеальный
порядок, только на полу, у кровати, стояла пустая, почерневшая  от  целебных
травок кастрюля.  Раиса  хотела  забрать  и  помыть,  но  Ольга  проснулась,
соскочила с кровати,  вцепилась  в  кастрюлю  и  странным,  хриплым  голосом
крикнула:
   - Куда? Зачем?
   - Спи, деточка. Я вымою, - растерянно пробормотала Раиса.
   - Не надо! Я сама!
   Потом,  умытая,  причесанная,  она  сидела  на  кухне  и  тихо,  виновато
объясняла Раисе, что с детства привыкла убирать за собой, ей неловко,  когда
кто-то ее обслуживает. В отличие от Солодкиных, она  всегда  объясняла  свои
поступки, всегда извинялась, даже если в этом не было необходимости.
   А примерно через неделю Раиса чуть не умерла от разрыва сердца. Они  были
вдвоем в квартире. Оля в ванной стирала дорогой кашемировый свитер Олега,  и
вдруг послышался ее крик. Раиса бросилась к девочке. Та дрожала и  с  ужасом
глядела в таз, который стоял на доске, на  ванной.  В  первый  момент  Раиса
решила, что начались преждевременные роды, но потом заметила провод, который
тянулся от розетки к тазу.
   - Он упал... - бормотала Оля, - меня могло убить током.
   В тазу, вместе со свитером,  лежал  электрический  фен,  которым  хозяйка
пользовалась каждое утро.
   До Раисы дошло наконец, в чем дело. Если бы  фен  случайно  включился,  а
включался он легким нажатием кнопки, Оленьку действительно убило  бы  током.
Руки у нее были в воде. Впрочем, никаких дурных  мыслей  у  Раисы  тогда  не
возникло. Она только  мельком  заметила,  что  раньше  хозяйка  не  забывала
вытащить шнур из розетки. Ну, мало ли, спешила...  Да  и  откуда  она  могла
знать, что Оленька будет стирать свитер?
   Еще через неделю Олега положили в больницу. Хозяйка объяснила Раисе,  что
у сына проблемы с  желудком.  Оленька  пропадала  у  него  целыми  днями.  А
вечерами хозяйка заходила  к  ней  в  комнату,  закрывала  дверь,  и  оттуда
слышались Олины рыдания. Сама хозяйка говорила так тихо, что Раиса не  могла
разобрать ни слова.
   Однажды, осторожно  приоткрыв  дверь,  она  увидела,  что  Оля  стоит  на
подоконнике. Окно распахнуто, десятый этаж. У Раисы  так  здорово  сработала
реакция, что она долго потом удивлялась. Оля стояла к  ней  спиной,  она  на
цыпочках, очень быстро, подскочила и обхватила руками ее  ноги.  К  счастью,
подоконник было достаточно широкий.
   - Пусти! - закричала Оля, но при этом осторожно развернулась и сползла  с
подоконника на пол.
   Раиса быстро закрыла окно, села у батареи рядом с  девочкой,  обняла  ее,
стала гладить по голове, повторяя: "Ты что? Ну, ты что?"
   - Она меня ненавидит, - спокойно произнесла Ольга, - она меня  все  равно
убьет. Так уж лучше я сама.
   У Раисы по спине побежали мурашки, когда она взглянула в ее сухие горящие
глаза. Впервые она решилась позвонить на работу Василию Ильичу. Он выслушал,
долго молчал и тяжело дышал в трубку, наконец сказал:
   - Тебе, Раисочка, пора отдохнуть. Очень много работаешь. Я прямо  сегодня
возьму тебе  путевку  в  наш  министерский  дом  отдыха.  Оля  просто  шторы
поправляла, там несколько петелек сорвалось.
   - Нет, нет! Беременная, на восьмом месяце, на подоконнике, окно  настежь,
- быстро бормотала Раиса в трубку и  тут  же  вспомнила,  что  действительно
сорвалось несколько петель, и она все хотела поправить, нацепить на  крючки,
но Оля говорила: "Не надо, я сама".
   - Тебе одну путевку или ты хочешь с  мужем  поехать?  -  спросил  Василий
Ильич.
   - Я бы с дочкой съездила, - машинально ответила Раиса.
   Был апрель, она подумала, что и правда очень устала, а за городом  сейчас
хорошо.
   Когда она вернулась из дома отдыха, Оленьки не было.
   - Они расстались, - спокойно объяснила  хозяйка,  -  я  с  самого  начала
знала, что это произойдет, слишком разные люди. Нет, естественно, мы поможем
материально, однако у нее все не так плохо. Есть собственное жилье,  старшая
сестра. А материально мы поможем.
   Через пару месяцев, в  июне,  Раиса  решилась  спросить,  кто  родился  у
Оленьки. - Девочка, - ответила хозяйка.
   Раиса думала о том, какие они  ужасные,  бессердечные  люди,  но  боялась
потерять работу и притворилась забывчивой, слепоглухонемой.  Солодкины  жили
так, словно никакой Оленьки и  никакой  девочки,  дочери  Олега,  их  родной
внучки, на свете нет и не было. Вскоре скончался от инфаркта Василий  Ильич.
Олег болел все чаще и тяжелей, Раиса  не  сомневалась,  что  это  наказание.
Никогда не будет он здоров и счастлив. Однако  смерти  она  ему  не  желала,
никому никогда не желала смерти, не дай Бог...
   Из-за светлого облака вывалилась огненная  луна,  склоненное  лицо  Олега
осветилось дымчатым неверным светом, и Раисе вдруг почудилось, что веки  его
дрожат