еня бесит,-кивнул Иван, тяжело опустился на стул, залпом  допил
остатки остывшего чая, - но кроме  моих  эмоций  есть  еще  факты.  Мотив  и
отсутствие алиби. Знаете, что он мне ляпнул при последней встрече? Я спросил
его почему он убежал, не сказав ни слова, когда я  предложил  ему  навестить
Люсю. Он ответил, что всякое упоминание об этом невинном  агнце  вызывает  у
него приступ тошноты. На самом деле, дебильная девочка всех и убила. Сначала
свою маму Ольгу, потому что иных причин для суицида, кроме больного ребенка,
у нее не было и быть не могло. Потом тетю Маню, потому  что  она  не  сумела
пережить смерть любимой младшей дочери. Потом  десять  лет  больной  ребенок
медленно убивал Лилию, которая бросила на этот алтарь всю свою жизнь, извела
себя напрасным раскаянием в  несуществующей  вине,  и  в  общем,  физическая
смерть, даже такая ужасная, стала для Лили освобождением. Я ведь слышал, как
он бормотал у гроба: теперь ты свободна, Лика, прости меня, если можешь.
   - Ваня, Ваня, - тяжело вздохнул Бородин, - охота тебе повторять весь этот
бред, да еще с таким серьезным лицом.
   - Представьте, если он то же самое внушил ребенку.  Не  удивительно,  что
она потом повторяла: "Я убила тетю Лилю", - быстро произнес Косицкий.
   - Да, конечно. Скажи еще, что Люся от него беременна была, - Илья Никитич
жестко усмехнулся, - ты знаешь, как  она  отреагировала  на  вопрос  о  дяде
Федоре? Да, говорит, знаю такого. Он из мультфильма "Трое из Простоквашино".
Любимый герой. Тетя Лиля, когда она была  маленькая,  сшила  ей  этого  дядю
Федора из плюшевых тряпочек.
   - Фотографию показывали?
   - А то как же! Похлопала глазками, спросила: "Кто это?"
   - Люся не свидетель, - буркнул Иван.
   - Извини, других у нас пока нет. Кстати, твой Фердинанд должен явиться ко
мне сегодня, - Бородин взглянул на  часы,  -  через  сорок  пять  минут,  по
повестке.
   - Отлично. Я официально прошу вас, Илья Никитич, выписать ордер. Его надо
брать, я  уверен.  Если  он  придет,  его  надо  тут  же  и  арестовать.  Он
неуправляемый, может сбежать запросто, или еще кого-нибудь убить.
   -  На  каком  основании,  скажи,  пожалуйста?  Что,  кроме  личной  твоей
неприязни, мы можем ему предъявить?  Подумай,  если  твой  крошка  Фердинанд
действительно убил Лилию Коломеец в апогее страсти, то вряд ли он  опустился
бы до такой грубой прозы, как ограбление. И  зачем  уж  ему,  шекспировскому
герою, копаться в сундучке с рукодельем, раздирать клубки на помойке?
   - Может, это рукоделье было для него  чем-то  вроде  символа?  -  быстро,
горячо заговорил Иван. - Его многие годы бесила самостоятельность Лили. Ведь
все, кто знал ее, говорят, что, кроме дела, ее  ничего  не  интересовало.  А
ограбление он просто инсценировал.
   - Слишком  уж  аккуратно  для  инсценировки.  Вот  если  бы  он  все  там
разгромил...
   - А он умный! - выкрикнул Иван. - Он хитрый и умный  сукин  сын!  Он  нам
изобразил аккуратного грабителя, стер отпечатки. И главное, не  забывайте  о
каратэ. Он три года занимался, особенных успехов не было, но навык  остался.
Илья Никитич, я считаю, надо его арестовывать.
   На поясе у Ивана запищал пейджер, капитан  был  на  взводе,  вскочил  как
ошпаренный, прочитал послание и тут же схватился за телефон.
   - Наташа? Здравствуйте. Это Косицкий. Да... Отлично, нет, я запомню.  Это
где-то в районе Таганки,  кажется.  И  какое  число?  Замечательно,  спасибо
большое... На фабрику прислали служебный пропуск  Коломеец,  -  сообщил  он,
положив трубку. - Его нашла уборщица в кафе,  за  два  дня  до  убийства.  Я
сейчас туда еду, - он направился к двери, на  пороге  обернулся  и  произнес
медленно, почти по слогам: - А Лунца  надо  брать,  Илья  Никитич.  Здесь  и
сейчас.
   - Я в этом совершенно не уверен, Ваня.  Вернись  и  сядь,  пожалуйста,  я
отниму у тебя еще минут десять, не больше, -  он  вытащил  из  ящика  папку,
открыл, порылся в бумагах и протянул Ивану полуистлевший  тетрадный  листок,
аккуратно вложенный в прозрачную пластиковую папку, - вот, взгляни.
   "Лика, Лика, если бы ты знала, как мне надо с тобой поговорить.  Я  опять
делаю глупость и гадость, - стал читать Иван,  с  трудом  разбирая  неверный
стремительный почерк, - я опять встречаюсь с этой  женщиной,  потихоньку  от
тебя и от мамы. Она предлагает мне деньги. Знаешь,  за  что  она  мне  хочет
заплатить? Правильно, сестренка. За то, чтобы я навсегда исчезла из жизни ее
сына. Как будто это я ему звоню и дежурю у подъезда. Как ей  хотелось  найти
виноватого, как хотелось! И вот она я, мерзавка, готовенькая, на блюдечке  с
голубой каемочкой. Ненависть стягивается в пучок, как солнечные лучи в лупе.
Если я откажусь от денег, она просто убьет меня. Но я не  подарю  ей  такого
кайфа, я возьму ее поганые деньги. Нам они не помешают. Будем  считать,  это
алименты. У Люси нет зимнего пальтишка, мама  ходит  в  дырявых  сапогах,  и
вообще... Ладно, поскольку я все равно  собираюсь  рвать  это  послание,  то
писать могу что угодно. Так вот, я  хочу,  чтобы  ты  знала.  Если  со  мной
что-нибудь случится очень плохое и все решат, будто я опять стала  колоться,
под кайфом угодила под трамвай или сиганула из окошка, ты учти. Лика, это не
я. Я бы, вам с мамой такую гадость ни за что бы  не  устроила.  Есть  только
один человек, которому это надо. Но доказать  вы  ничего  не  сумеете.  Все,
сестренка. Душу я облегчила, как будто честно тебе  все  рассказала,  и  рву
бумажку".
   - Все-таки не порвала, - покачал головой Иван, - а может,  это  подделка?
Может, Фердинанд заранее написал, чтобы отвести подозрение?
   - Ва-а-ня! - простонал Бородин и сжал виски ладонями.  -  Я  прошу  тебя,
прекрати, так невозможно работать. Нет. Это  писал  не  Фердинанд.  Я  нашел
записку  в  альбоме  с  фотографиями  в  квартире   убитой.   Графологи   не
сомневаются, что писала Ольга, сохранилось много образцов ее почерка.
   - Хотя бы дайте санкцию на обыск.
   - Что искать собираешься? Орудие убийства? Не найдешь.  Сразу  тебе  могу
сказать, не найдешь. Все, Ваня, ты едешь в  кафе,  где  убитая  забыла  свой
служебный пропуск? Вот и езжай. Желаю удачи.
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   Домработница Раиса решила все-таки сообщить, что обед готов, хотя  знала,
никто есть не будет. Новая жена  Олега  Ксюша  питается  только  фруктами  и
сыром, за стол не  садится,  когда  нет  Галины  Семеновны.  А  Олега  после
вчерашней гульбы лучше вообще не трогать. Аппетит у него появится  только  к
вечеру, часам к десяти, не раньше. Она вышла на крыльцо, постояла,  скрестив
руки на груди и задумчиво глядя на бесформенное тело в гамаке.
   - Развалился, как свинья, - пробормотала она с протяжным  вздохом,  -  ни
стыда, ни совести. Надоело. Уволюсь к чертовой матери, честное слово.
   Она повторяла это всякий раз, глядя на Олега, вслух или про себя,  однако
работала  у  Солодкиных  двадцать  пять  лет,  и  в  этом  году  можно  было
праздновать серебряный юбилей.
   Она помнила Олега мрачным полным подростком с нездоровым отечным лицом  и
тяжелым утробным баском. Он капризничал и хамил, был удивительно  прожорлив,
ел неряшливо, за столом клал перед собой книгу, и  у  Раисы  щемило  сердце,
когда жирными пальцами он переворачивал  страницы  дорогих  редких  изданий.
Сыпались хлебные крошки, капли супа и чая с молоком шлепались на крахмальную
скатерть. Встав из-за стола, он потягивался,  громко  рыгал,  заложив  книгу
пальцем, уносил ее  в  свою  комнату,  плюхался  на  тахту,  нещадно  комкая
красивое шелковое покрывало.
   Когда к нему приходили гости, свинству не было границ. Шикарная  квартира
за пару часов превращалась в  хлев.  Орала  музыка,  дрожали  стены,  билась
дорогая посуда. Родители спокойно уходили из дома. Им как  будто  ничего  не
жаль было, ни ковров, ни фарфора с  хрусталем,  ни  собственного  сына.  Они
баловали мальчика так, что Раисе, постороннему человеку, становилось страшно
- кто же вырастет из него?
   Каждое его желание исполнялось, как в сказке, стоило только ребеночку рот
открыть, и туда  сыпались  шоколадные  конфеты,  большими  ложками  валилась
черная икра. У него было столько одежды, что  она  едва  помещалась  в  двух
огромных платяных шкафах. Он ни разу за всю жизнь не повесил на  плечики  ни
одной рубашки, ни одного пиджака. Все бросал  там,  где  снимал,  не  глядя.
Вначале Раиса пыталась делать осторожные тактичные замечания, но Олег ничего
не отвечал, даже головы не  поворачивал,  еще  ожесточенней  пачкал,  сорил,
пакостил. Однажды она поинтересовалась, все  ли  в  порядке  у  мальчика  со
слухом.
   - А в чем дело? - удивленно вскинула тонкие брови Галина Семеновна.
   - Молчит, - пожаловалась Раиса,- будто я не человек, а пустое место.
   - Ну и ты тоже молчи, - посоветовала хозяйка, - не приставай  к  мальчику
по пустякам. Его это раздражает.
   Домработнице очень хорошо платили, Василий Ильич помог  ей  с  квартирой,
благодаря его связям  в  Моссовете  она  с  мужем  и  дочерью  переехала  из
коммуналки в отдельную, двухкомнатную, в новом доме.  На  все  праздники  ей
дарили дорогие подарки, хозяйка отдавала ей свои вещи, импортные,  отличные,
совершенно новые. Можно было действительно молчать целыми  днями,  терпеливо
убирать за поросенком, который на глазах вырастал в большую свинью.
   Олег закончил  школу  и  сразу  поступил  в  институт  кинематографии  на
сценарный факультет. Переговоры с людьми из институтского руководства велись
у Солодкиных на даче. Раиса знала, что за  гости  приехали.  Раскладывая  на
тарелках ломтики  осетрины  и  семги  красивыми  кругами,  натирая  чесноком
молочного поросенка, она прислушивалась к разговору в столовой и удивлялась,
зачем вообще существуют экзамены, творческие конкурсы, если все так  просто.
Институт кинематографии ребеночку положили в рот, как очередную ложку икры.
   На третьем курсе Олег влюбился. Началось все с того, что  однажды  утром,
убирая его кровать, Раиса нашла под подушкой прозрачные капроновые  колготки
с дыркой на большом пальце. Олег вдруг стал разговорчив. Вернувшись днем  из
института, поедая рыбную солянку, он принялся подробно  рассказывать  Раисе,
как безумно любит какую-то Ленку с актерского  отделения,  как  пробрался  в
женскую раздевалку во время занятий по  сцендвижению,  украл  у  этой  Ленки
колготки, и вот теперь кладет их под подушку.
   - Понимаешь, я балдею от нее, - бубнил он, глядя в тарелку  и  машинально
отправляя в рот одну ложку за другой, - она, конечно, совсем  не  красавица.
Ноги у нее кривые, волосы жидкие, нос уточкой, глаза косят. Однако я балдею,
у меня мурашки по всему телу, когда ее вижу. Особенно мне нравится ее запах.
Она пахнет женщиной, а не парфюмом.
   - Она  москвичка?  -  осторожно  поинтересовалась  Раиса,  убирая  пустую
тарелку.
   - Угу, - он растерянно огляделся, ища, чего бы съесть,  и  Раиса  тут  же
поставила перед ним второе, жареную куриную грудку со стручками фасоли. -  А
кто родители у нее? - Понятия не имею. Какая разница? Знаешь,  у  нее  такая
походка, чуть вразвалочку, и каблуков она никогда не  носит.  Кеды,  тапочки
спортивные.  Нога  у  нее  здоровая,  широкая,  размер,  наверное,  тридцать
девятый. И  руки  здоровенные,  пухлые,  как  ласты  у  моржихи,  но  только
тепленькие.
   - Какие же она роли будет играть, такая красивая?
   - Характерные, - Олег громко  рыгнул,  -  я  вот  вчера  видел,  как  она
репетировала сваху из "Женитьбы Бальзаминова". Чуть  не  описался,  до  того
смешно. У меня на нее вообще  весь  организм  реагирует,  на  уровне  обмена
веществ. Сердце бьется, ладони потеют. Вот даже сейчас, я  просто  говорю  с
тобой о ней, у меня уже желудок сжимается.
   - Тошнит, что ли? - тревожно поинтересовалась Раиса. Рыбу для солянки она
купила на рынке. У нее был насморк, нос заложен,  и,  если  рыба  с  душком,
могла не почувствовать.
   - Не тошнит. Совсем наоборот. Я на ней женюсь.
   И женился. Родители  отнеслись  к  этому  событию  удивительно  спокойно,
словно вообще ничего не изменилось. Раиса долго молча наблюдала и наконец не
выдержала, осторожно поинтересовалась у Галины  Семеновны,  неужели  приятно
каждое утро видеть, как разгуливает по квартире здоровенная чужая  девица  с
немытой головой, босиком, в ночной рубахе, курит  вонючие  сигареты,  грубо,
громко переругивается с Олегом, а остальных членов семьи в упор не видит, но
при этом всюду сует свой нос, длинный, приплюснутый  на  конце,  как  утиный
клюв.
   - Мы ведь не прописываем ее, - пожала плечами Галина Семеновна,  -  через
полгода она исчезнет.
   - Как это? - не поняла Раиса.
   - Очень  просто.  Им  надоест  орать  друг  на  друга,  они  окончательно
рассорятся. А вот если я начну  вмешиваться,  торопить  события,  брак  этот
может затянуться на годы. Стоит мне сделать хотя бы одно  замечание  ей  или
ему, я стану для них общим врагом. Ничто не объединяет так, как общий враг.
   Мудрая Галина Семеновна оказалась права даже в сроках. Ленка  исчезла  из
квартиры ровно через полгода, исчезла бесследно, словно ее  вовсе  не  было.
Потом появлялись и  исчезали  другие,  и  все  в  семействе  Солодкиных  шло
наперекосяк, как будто мрачная лахудра Ленка, покидая этот дом, сглазила его
хозяев. Раиса предпочитала ничего не замечать. Работала, и все.  Зачем  себя
терзать? Либо надо было  сразу  увольняться,  либо  сделать  вид,  будто  ты
слепоглухонемая. Если что и заметила, то не  поняла,  а  поняла,  так  сразу
забыла. Намертво. Выбора не было. Муж Раисы к тому времени ушел  на  пенсию,
зять запил, родилась внучка,  и  все  хотели  кушать,  а  поэтому  следовало
держаться  за  место  руками   и   ногами.   Легко   ли   найти   приличную,
высокооплачиваемую работу пятидесятилетней женщине без образования?
   И так, в молчании, в беспамятстве, прошло четырнадцать лет.  Только  один
раз проснулись в ней живые чувства. Скончался Василий  Ильич,  она  от  души
поплакала по нему, бедному. Поплакала, успокоилась  и  стала  работать,  как
прежде, ничего вокруг не замечая, не прислушиваясь к разговорам, не глядя  в
лица хозяев. Ей хорошо платили, она добросовестно их обслуживала.
   Ксюша появилась в доме совсем недавно. Казалось, Олег никогда  больше  не
женится, а вот, поди ж ты. Нашлась еще одна дурочка. Раису так и подмывало в
первые дни хотя бы намекнуть Ксюше, куда она попала, каково в этом доме быть
невесткой, но потом рассудила здраво: ей-то что? Она  здесь  человек  чужой,
наемный. Да и дурочкой Ксюшу никак нельзя было назвать.  Если  честно  Раисе
она совсем не нравилась. Хоть и маленькая, и по  возрасту  совсем  сопля,  а
смотрела свысока, вернее, как-то мимо смотрела, будто  все  время  думала  о
чем-то своем, страшно важном и значительном, мировые проблемы  решала.  А  у
самой уже животик выпирал.
   Хозяйку как будто подменили. Галина Семеновна в этой маленькой, надменной
худышке души не чаяла, называла ее деточкой, уделяла ей  значительно  больше
внимания, чем родному сыну. Было такое впечатление, что она просто удочерила
Ксюшу, а Олег вообще ни при чем.
   Галина Семеновна одевала невестку в дорогих магазинах, брала с  собой  на
всякие семейно-официальные приемы, выводила к важным гостям, сажала за стол.
Ее одну, без Олега. Он при матушкиных гостях,  если  и  оставался  дома,  то
сказывался больным, не вылезал из своей комнаты.
   Через пять месяцев после свадьбы Ксюша  родила  девочку.  Солодкины  даже
помолодели от счастья. Девочка и правда была здоровенькая, хорошенькая.
   "Повезло", - без злобы и без радости думала Раиса.
   В конце апреля ребенку  исполнился  месяц,  семейство  в  полном  составе
переселилось на дачу. Раису отпускали в Москву на выходные. В  июне  хозяйка
отправились на юг Франции, куда ездила отдыхать каждое лето. Хотела взять  с
собой Ксюшу с Машенькой, но невестка отказалась. Во-первых, ребенок  слишком
маленький, неизвестно, как перенесет самолет и смену климата, в вторых, надо
ведь Олегу привыкнуть к дочери.
   По мнению Раисы, это было со всех сторон глупостью. Галина  Семеновна  не
должна была уезжать, либо ей следовало  настоять,  взять  с  собой  Ксюшу  с
Машей, потому как никакой самолет, никакая перемена климата по  вредности  и
опасности не сравнятся с тем, что происходит здесь, на даче.
   "Видела бы ты,  как  живется  твоим  драгоценным  Ксюшеньке  и  Машеньке.
Хорошо, ребенок ничего пока не понимает, -  Раиса  ворчала  без  злорадства,
просто констатировала факты, - скотина, а не мужик. Устроил здесь  настоящий
бардак, при молодой жене, при младенце, девок-проституток пригласил,  теперь
убирай за ними".
   В доме было тихо. Олег все спал в гамаке, солнце било ему прямо  в  лицо,
однако после целой ночи бурной  пьяной  гульбы  вряд  ли  что-то  могло  его
разбудить. Большие старинные часы в  столовой  пробили  четыре  раза.  Раиса
всполошилась. Через пятнадцать минут должен был начаться ее любимый  сериал.
Она не стала будить Олега, вернулась в дом, подошла к лестнице, крикнула:
   - Ксюша! Обед готов.
   Ответа не последовало.
   "Ну и ладно! - подумала Раиса, накрыла стол, налила себе супу в  красивую
тарелку из столового  сервиза,  салатику  положила  в  хрустальную  вазочку,
достала из буфета фужер и бутылку  своего  любимого  сладкого  вина  "Черные
глаза", включила телевизор.  Когда  шла  самая  напряженная  сцена  сериала,
зазвонил радиотелефон Олега. Обычно Раиса отвечала на звонки, а  тут  просто
протянула руку и выключила телефон.
   Небо почернело, вдали шарахнул гром, крупный дождь забарабанил по  крыше.
Раиса испугалась, вдруг из-за грозы  выключат  электричество  и  не  удастся
досмотреть сериал. Однако не выключили. Она подумала,  что  надо  бы  выйти,
разбудить Олега, и даже встала из-за стола, но потом опять села.  Сериал  не
отпускал, действие разворачивалось стремительно, и все не давали рекламы. Не
было охоты бежать в сад, под дождь. Она решила, что Олег  сам  проснется.  А
если нет - тоже не страшно. Над гамаком широкий прочный навес. И вообще, она
ему не нянька.
   Пообедав в одиночестве, без  спешки,  с  аппетитом,  она  помыла  посуду,
заварила свежего чайку, посмотрела телепрограмму в газете, увидела,  что  по
первому каналу сейчас  начнут  транслировать  встречу  в  концертной  студии
"Останкино" с ее любимым юмористом-сатириком. Она выпила три  чашки  чаю  со
свежим клубничным вареньем, потом налила себе еще "Черных глаз"  и  сама  не
заметила, как задремала в кресле-качалке.
   Проснулась она в темноте. Настенные часы хрипло, медленно пробили десять.
Свет нигде  не  горел,  только  столовая  была  освещена  бледным  мерцанием
телеэкрана.  Шла   какая-то   довоенная   американская   мелодрама,   тихая,
черно-белая.
   Раиса убрала со стола, вышла в  сад.  Небо  расчистилось,  сияла  полная,
красноватая луна. В гамаке чернел  сгорбленный  силуэт,  больше  похожий  на
груду тряпья, чем на человека.
   - О Господи, - прошептала Раиса и кинулась в дом, тяжело протопала  вверх
по лестнице, открыла дверь.  В  комнате  было  темно.  Она  позвала  громким
шепотом: - Ксюша! - Никто не ответил.
   Несколько  секунд  Раиса  стояла  в  нерешительности  на  пороге,  сердце
колотилось все сильней, стало трудно дышать. Легкий  ветерок  качнул  штору,
отчетливый широкий лунный луч высветил пустую детскую  кроватку.  Задыхаясь,
она побежала назад, но  споткнулась  о  порожек  перед  верхней  ступенькой,
потеряла равновесие и кубарем покатилась вниз.
   * * *
   - Да, я отлично помню эту женщину, - кивнул официант, мельком взглянув на
фотографию Лилии Коломеец, - на ней было розовое  платье,  и  пахло  от  нее
туалетной водой "Диориссимо". С ней что-нибудь случилось?
   - Почему вы спрашиваете?
   - Потому, что вы из милиции, - официант  смотрел  на  Косицкого  с  таким
любопытством, словно впервые в жизни видел милиционера, - и еще потому,  что
я был почти уверен, с ней что-то должно случиться.
   - Вы с ней знакомы? - удивился Косицкий.
   - Соверше