же не можешь? Ты же говорил, он твои друг.
   Я например, отвечаю за своих друзей, - усмехнулся Азамат.
   - Мало ли какие у него там, в Израиле, проблемы?  -  Плейбой  так  сильно
надавил острым концом кия на носок  своего  ботинка,  что  чуть  не  прорвал
толстую свиную кожу. - Ты пойми, у меня такая ситуация...
   - Знаю, какая у тебя ситуация, - криво усмехнулся  Азамат,  -  пятнадцать
лет твоей ситуации. В девятом классе учится.  Как  всегда,  глазки  голубые,
ножки длинные.
   Плейбой побледнел и выразительно  задвигал  желваками.  Азамат  не  менее
выразительно зевнул и загасил окурок.
   - Скучно с тобой играть, Гарик. Спокойной ночи, дорогой. - Азамат положил
кий и, не оборачиваясь, вышел из бильярдной.
   Оставшись один, плейбой Гарик ожесточенно шарахнул  кулаком  по  зеленому
сукну бильярдного стола. Шары с глухим грохотом раскатились.
   В соседнем помещении, в бутике изысканной дачной мебели, дремал,  вытянув
ноги, охранник. Он сидел в уголке, в низком плетеном кресле. Глаза его  были
закрыты, рот приоткрыт.  Со  стороны  казалось,  что  человек  крепко  спит,
раскинувшись, припав головой к  стене.  Даже  подойдя  близко  к  охраннику,
невозможно было заметить, что между его  ухом  и  тонкой  стенкой  находился
маленький импровизированный резонатор.
   Плоская коньячная рюмка из чистого хрусталя, размером с детскую  ладошку,
была вжата краями в  пластиковую  стенку,  а  ухо  охранника  прижималось  к
Донышку. Твердый пластик и хрусталь отлично  резонировали  звук  в  огромном
пустом пространстве торгового центра. Охранник отчетливо, без всяких усилий,
слышал каждое слово, произнесенное в бильярдной.
   Дождавшись закрытия торгового комплекса, охранник попрощался с  коллегами
и не спеша направился к метро, нырнул в один проходной двор, потом в другой.
Оглядевшись, достал из кармана сотовый телефон, набрал номер.
   - Привет, Валера, - произнес он в трубку, - прихвати  меня  где-нибудь  у
Пресни. Только скорей. Холодно.
   - Давай у зоопарка через двадцать минут, - ответили в трубке.
   Ровно через  двадцать  минут  на  небольшой  площадке  у  запертых  ворот
зоопарка притормозил лиловый "Ауди" Валерия Павловича Харитонова.  Охранник,
поеживаясь, нырнул в теплый салон, на переднее сиденье.

***

   Эйлат, январь 1998 года
   В уютном французском ресторане на набережной было  почти  пусто.  Посреди
круглого стола подрагивал язычок свечи. Лицо Денниса опять казалось жестким,
неприятным. Обычно приглушенное освещение смягчает  черты,  а  у  американца
наоборот. При беспощадном дневном свете он выглядел значительно симпатичней.
Или он просто переставал играть в полумраке? Или это неверный  огонек  свечи
играл с его мужественной физиономией дурные шутки?
   Они уже все съели. Официант убрал  тарелки.  Максимка  клевал  носом  над
каким-то сложным многослойным десертом из желе и сливок, потом занялся своей
электронной игрушкой.
   Деннис был напряжен и старался изо всех сил скрыть это,  с  лица  его  не
сходила улыбка, иногда казавшаяся застывшей гримасой.  Напряжение  висело  в
воздухе, неприятно давило, вырывалось наружу в виде  долгих  неловких  пауз.
Куда,  интересно,  подевалась  хваленая  американская  раскомплексованность?
Впрочем, какая разница? Возможно, дело в  том,  что  им  без  посредничества
Максимки не о чем говорить.
   - Почему вы так расстроились из-за этих фотографий, Алиса?
   - Разве? - она тряхнула головой. - Я уже забыла о них.
   - Странно, почему тот, кто их забрал,  не  вернулся,  чтобы  поменять  на
свои.
   - Странно, - легко согласилась Алиса.
   - Может, вы так понравились этому мужчине, что он решил  оставить  снимки
себе?
   - Вряд ли. Я плохо выхожу на фотографиях.
   - Как бы вы ни выходили, все равно сразу видно, какая вы красивая. Я  это
серьезно говорю, не в качестве комплимента. Вы, конечно, и  так  знаете,  но
лишний раз не мешает напомнить. Я прав?
   -  Об  этом  стоит  напоминать  любой  женщине.  Всегда   и   при   любых
обстоятельствах.
   - У нас в Америке не принято. Скажешь какой-нибудь коллеге женского пола,
что ей к лицу новое платье, а она тебя обзовет шовинистической свиньей.
   - Бедные вы, несчастные, -  вздохнула  Алиса,  -  знаете,  мне  эти  ваши
социально-половые забавы напоминают унылый юмор  советских  времен  накануне
женского дня Восьмое марта. Затюканный идиот-муж, который решил раз  в  году
пожарить яичницу к завтраку, и  деловитая  фурия,  мать  семейства,  которая
потом целый день отдраивает обгоревшую сковородку.
   - Забавы? Что вы, у нас это очень серьезно. Это влияет  на  политику,  на
бизнес. Между прочим, на обвинениях  в  сексуальных  домогательствах  у  нас
делают большие деньги.
   Деннис стал рассказывать всякие забавные истории о дамах, которые  подают
в суд на миллиардеров, крупных государственных чиновников и  на  президента,
требуя денежной компенсации за былые нежности, реальные, а чаще  мифические.
Потом вся Америка всерьез обсуждает, сама "истец" десять лет  назад  снимала
колготки или "ответчик" оказал ей в этом некоторое содействие. Ну а  как  же
не обсуждать всерьез,  если  эти  колготки  могут  стоить  "ответчику"  пары
миллионов долларов и политической карьеры?
   Алиса  рассеянно  слушала,  кивала,  улыбалась,  прихлебывая  горьковатый
вишневый ликер. Она то и дело косилась на экран телевизора  у  стойки  бара.
Шла программа "Новостей". Бармен и несколько официантов смотрели на экран не
отрываясь. Алиса не понимала ни слова на иврите, только  разобрала  название
города Беэр-Шева, которое то и дело повторял  ведущий.  Это  совсем  близко,
между Эйлатом и Иерусалимом. По мелькавшим кадрам было ясно,  что  произошел
какой-то взрыв. Вероятно, в этой самой Беэр-Шеве...
   - Наверное, пресловутые "новые русские", для которых вы строите особняки,
ужасно привередливая публика, - произнес Деннис. - Трудно с ними работать?
   - Трудно без конца слышать  выражение  "новые  русские",  -  откликнулась
Алиса. - У нас без него не обходится ни одна телепередача, ни один  анекдот.
Честно говоря, я не  вижу  в  этом  словосочетании  никакого  смысла.  Люди,
озабоченные исключительно проблемой денег, всегда одинаковы, во все  времена
одинаково скучные, пошлые и злые.
   "Новости"  кончились.  Бармен  переключил  на  Си-эн-эн.   Там   выступал
политический комментатор. Официанты оторвались от экрана.
   -  Насколько  я  знаю,  в  советские  времена  такой  проблемы  в  России
практически не существовало, - заметил Деннис, - я имею в виду деньги.
   - Ну, во-первых, при коммунистах никто денег  не  отменял.  А  во-вторых,
было другое  -  привилегии,  чины,  знакомства.  Но  в  конечном  счете  все
сводилось к той же древней страсти добыть для себя  мамонта  пожирней.  Если
необходимо при этом кончить соседа-охотника - запросто. Если в пещере тухнет
уже тонна мяса, все равно надо еще.
   - Ну хорошо, а русское купечество до революции? Честность,  благородство,
верность традициям, меценатство, наконец.
   - Миф. Сколько благородных купеческих  детей  швыряло  семейные  капиталы
бандитам-большевикам...
   - Да, я читал что-то. Савва Морозов... Алиса ничего не  ответила.  Теперь
она не отрываясь смотрела на экран и даже поморщилась, оттого что Деннис все
продолжал говорить и мешал ей слушать голос комментатора,  который  как  раз
рассказывал про взрыв в городе Беэр-Шева.
   - Взрывное устройство было установлено  в  туалетной  комнате  управления
полиции... - тараторил комментатор. - Компетентные источники утверждают, что
чудовищный взрыв  был  всего  лишь  отвлекающим  маневром.  Настоящей  целью
террористов являлся известный биохимик Натан  Бренер,  похищенный  из  своей
лаборатории через десять минут после взрыва. Пока ни одна из  экстремистских
организаций не взяла на  себя  ответственность  за  этот  исключительный  по
дерзости и жестокости террористический акт, никто не выдвинул своих  условий
правительству Израиля и родственникам Бренера.
   На  экране  появилась  цветная  фотография  человека  лет  шестидесяти  с
крупным, тяжеловатым лицом и буйной седой шевелюрой.
   - О господи... Натан Ефимович, - прошептала Алиса  и  прижала  ладонь  ко
рту.
   - Мам, ты чего? - встрепенулся Максимка.
   - Алиса, что случилось? - подался вперед Деннис.
   - Натан Ефимович Бренер, - она перешла на русский и обращалась  только  к
сыну, забыв о Деннисе, - наш  сосед  по  коммуналке.  Ну,  помнишь,  я  тебе
рассказывала про Трифоновку? Дядя Натан и тетя Маня. У них был  сын  Сережа,
мой ровесник. Мы с ним ходили в один детский сад и учились в  одном  классе.
Они уехали в семьдесят восьмом в Израиль.
   - Я помню, - кивнул Максимка, - ты рассказывала про  Сережу,  как  вы  на
чердак залезали, как вас на катке поколотила малюшинская шпана...
   - Простите, Алиса,  Максим,  -  перебил  Деннис,  -  я  не  понимаю,  что
случилось?
   - Мама знает этого человека, про  которого  говорят  в  "Новостях",  -  с
гордостью сообщил ему Максим.
   - Алиса, вы знаете профессора Бренера? - Деннис  уставился  на  нее  так,
словно услышал, будто она знакома с папой римским.
   - Да, наши семьи жили в одной квартире в Москве. Я выросла вместе  с  его
сыном, мы ровесники. Они уехали в Израиль, когда нам было по пятнадцать лет.
С тех пор я про Бренеров ничего не слышала, и вот... Оказывается, Натан стал
здесь профессором и его похитили террористы.
   - Как это - в одной квартире?
   - В общей. В Москве было много общих квартир.
   - О, да, я слышал. Коммунистические квартиры, вроде общежитии.  Наверное,
такие квартиры были только в центре, в  старых  домах?  -  Деннис  улыбнулся
одними губами, глаза при этом оставались неприятно напряженными.
   - Да. В новостройках только отдельные.
   - Значит, вы родились и выросли в центре Москвы? А  где  именно?  Дело  в
том, что я бывал в Москве семь лет назад, много бродил по центру.
   - Район проспекта Мира. Трифоновская улица, - рассеянно  ответила  Алиса,
только тот дом уже давно снесли.

Глава 10

Гамбург, июль 1979 года

   Не чувствуя усталости, Карл пять часов подряд бродил по  улицам  шумного,
яркого постового города, вглядывался в лица людей, подолгу останавливался  у
витрин дорогих магазинов. Он впервые в жизни  попал  "за  стену",  в  другую
Германию.
   Все сверкало и переливалось, кипело огнями немыслимых реклам. Великанская
бутылка  кока-колы  опрокидывалась  над  проспектом,   из   нее   изливалась
электрическая пенная лава. Настоящий белый дым поднимался в черное  небо  от
гигантской сигареты электрического ковбоя. Ковбой курил и  улыбался.  Тысячи
лампочек вспыхивали, меняя рисунок.
   Над счастливым бессонным городом бесконечно  прокручивались  однообразные
рекламные сюжеты. Чудовищный бело-голубой неоновый червяк выползал из тюбика
зубной пасты на щетину великанской  зубной  щетки.  Переливающийся  огненный
"Мерседес" несся по ночному небу. Внизу, в дорожной пробке, жалобно выли его
разноцветные  братья,  казавшиеся  игрушечными  по  сравнению  с   рекламным
красавцем.
   Карл вдруг почувствовал, что весь этот  город  под  огненными  картинками
тоже ничтожный, игрушечный. Стоит зажмуриться, и он исчезнет, растворится  в
черноте приморской влажной ночи. Мир бюргеров, мясников  и  прачек,  жадный,
жалкий, ненастоящий. Декорация дешевого,  бездарного  спектакля,  в  котором
играют не актеры, а марионетки. Автор пьесы давно сгнил в  могиле,  режиссер
спился, валяется под забором на нищей окраине,  кукловоды  сошли  с  ума,  и
куклы дергаются в бессмысленном безобразном  танце,  словно  больны  пляской
святого Витта.
   Только сейчас Карл по-настоящему осознал, что имел в виду  дедушка  Фриц,
когда говорил  о  торжестве  прачек  и  мясников.  Тусклый,  благопристойный
немецкий социализм кажется  логичней  и  совершенней,  чем  этот  свободный,
яркий,  наглый  капитализм,  с  его  хаосом  и  неоновой  иллюминацией.  При
социализме плебейская серая масса знает свое место, подвластна порядку, воле
хозяина, пусть тупого, недостойного, но хозяина. А здесь  прачки  и  мясники
сами  себе   хозяева.   Это   их   мир.   Это   торжество   их   вульгарных,
тошнотворно-пошлых идеалов.
   Сложные чувства, философские  размышления,  навеянные  огнями  беспечного
ночного Гамбурга, вовсе не расслабляли, не отвлекали Карла от основной  цели
его долгой  прогулки.  Наоборот,  заряжали  спокойной  бодрой  ненавистью  и
помогали сосредоточиться.
   Блуждая с  полудня  до  глубокой  ночи  по  улицам,  по  ярким  бессонным
проспектам и тихим переулкам, вспоминая дедушку Фрица, презирая вместе с ним
жалкий хаос бюргерского мира, Карл тщательно проверился на предмет "хвоста",
основательно изучил расположение домов в тех кварталах, по которым потом ему
придется уходить от полиции.
   Мимо главного пункта предстоящей  операции  он  прошел  всего  один  раз,
неспешной походкой праздного туриста. Панель под ногами пересекала  пушистая
ковровая дорожка, этакий ровный синтетический  лужок,  протянутый  из  холла
шикарного пятизвездочного "Принц-отеля" по мраморным  ступенькам  на  улицу.
Два  швейцара  в  красно-зеленых  ливреях  и  блестящих  цилиндрах   застыли
навытяжку, как манекены, у стеклянных  дверей.  Чуть  поодаль  прохаживались
полицейские, в начале и в конце квартала стояли патрульные машины.
   Карл свернул на параллельную улицу. Там  было  пусто  и  тихо.  Старинный
квартал  реставрировался,  несколько  домов  были  обтянуты  сеткой   поверх
строительных лесов. Оглядевшись, Карл вскочил в подвесную люльку, вытащил из
кармана куртки тонкие кожаные перчатки, натянул на руки.
   Окна нижних этажей  были  заделаны  пластиковыми  щитами.  Наверху  зияли
пустые провалы. Карл быстро вскарабкался вверх по стальному тросу, юркнул  в
черную оконную дыру.
   Через полчаса у подъезда "Принц-отеля" остановился белый  "Линкольн",  из
него выскочил сначала крепкий молодой охранник в штатском, распахнул дверцу.
На пушистую ковровую дорожку ступила пухлая  короткая  нога  в  лакированном
ботинке. Белая брючина  задралась,  обнажая  желтоватую  безволосую  голень.
Потом вывалился  маленький,  безобразно  толстый  человечек.  Лысая  голова,
гладкая, блестящая, как у китайского фарфорового болванчика. Сразу вслед  за
человечком выскочил еще один охранник.
   Толстячок  смешно  семенил  короткими  ножками  между  двумя   плечистыми
верзилами. Пройти надо было всего пять метров по ковровой дорожке, от машины
до стеклянных дверей отеля. Охранник, который шел впереди, уже  поднялся  на
ступеньку, и в этот момент негромко шлепнул выстрел.
   Лысая голова разлетелась вдребезги, словно  и  вправду  это  была  голова
фарфоровой куклы.
   В черном оконном провале, в верхнем этаже пустого дома, метнулась  черная
тень. Снайпер бросился к приставной лестнице, ведущей на нижний этаж, и  тут
же упал, даже не успев понять, что произошло.
   На долю секунды во мраке вспыхнул  огонек  зажигалки.  Карл  вложил  свой
пистолет в левую руку убитого снайпера. Внизу взвыли полицейские сирены.
   Через пять минут квартал  был  оцеплен.  Но  Карл  уже  спокойно  шел  по
оживленному проспекту.
   В первых утренних новостях все телеканалы взахлеб сообщали, что  сегодня,
в два  часа  ночи,  у  подъезда  знаменитого,  самого  дорогого  в  Гамбурге
"Принц-отеля" убит глава крупного международного синдиката, мафиози,  дважды
судимый  Антонио  Селдоротти.  Убийца,  член   экстремистской   палестинской
группировки "Эль-ислами" Мустафа Саллах по прозвищу Левша, обнаружен мертвым
на месте преступления.
   По предварительной версии гамбургской полиции, Галлах  покончил  с  собой
сразу после выстрела.
   Компетентные  источники  сообщают,  что  в  последнее  время   Селдоротти
поставлял  крупные  партии  оружия  арабским  странам,  снабжал  ракетами  и
противопехотными  минами   американского   производства   ряд   группировок,
враждующих с "Эль-ислами".
   Германия - маленькая страна, от Гамбурга до Западного Берлина чуть больше
часа на самолете. А  из  Западного  Берлина  в  Восточный  многие  ездят  на
велосипедах. Именно на велосипеде и пересек  Карл  границу,  Бранденбургские
ворота остались за спиной вместе с блеском  и  мишурой  свободного  мира,  с
торжеством бюргерских идеалов, с трупом крупного мафиози на ковровой дорожке
и трупом снайпера, палестинца, на верхнем этаже пустого дома.
   Тело ломило от усталости, но это была приятная усталость. Первое задание,
такое  сложное,  такое  рискованное,  он  выполнил  отлично,  как  настоящий
профессионал. Лежа на матраце рядом с  Ингой  в  своей  чердачной  "студии",
Карл, прежде чем уснуть, включил телевизор.
   Да, Селдоротти действительно  поставлял  арабам  оружие,  качественное  и
недорогое, причем всем арабам без разбора, в том числе и тем, с  которыми  у
крупной экстремистской группировки "Эль-ислами" были натянутые отношения.
   Палестинец Мустафа-Левша не сомневался, что убивает Селдоротти именно  за
это. Однако суть была в другом.
   Никому не известные, но  весьма  влиятельные  люди  в  Штази  скупали  по
дешевке оружие у офицеров Западной группы советских войск на территории  ГДР
и  продавали  задорого  тем  же  арабам.  В  последнее  время   деятельность
итальянского мафиози развернулась слишком уж широко  и  возникла  неприятная
конкуренция. Американское оружие ничуть не хуже советского. Итальянец сбивал
цены и нарушал законы рынка.
   Мустафа-Левша и его коллеги террористы проходили подготовку на  секретных
базах, расположенных на территории ГДР. Скромный агент Штази  Карл  Майнхофф
легко  сходился  с  людьми  и  довольно  быстро  завоевал  доверие  боевиков
"Эль-ислами". Именно  он  и  сообщил  по  секрету  арабским  товарищам,  что
коварный итальяшка снабжает отличным новейшим оружием всех  без  разбора,  в
том числе и непримиримых врагов "Эль-ислами". Принципиальные  боевики  сочли
это предательством и приговорили Селдоротти к смерти.
   Торговцы оружием из Штази могли бы успокоиться на этом. Убрать конкурента
чужими руками удобно и безопасно. Однако необходимо было подстраховаться.  У
полиции не должно  возникнуть  и  тени  сомнения,  кто  и  почему  застрелил
итальянского мафиози.
   Левша мог исчезнуть с места преступления, и  тогда  началось  бы  долгое,
нудное расследование. Гамбургская полиция  известна  своей  дотошностью.  Но
было бы еще неприятней, если бы Мустафа не успел исчезнуть и  попал  в  руки
полиции или в руки  друзей  убитого,  да  начал  бы,  чего  доброго,  давать
показания.
   Умные люди из Штази рассудили, что в этой ситуации  будет  удобней,  если
труп убийцы останется на месте преступления.
   А почему застрелился Мустафа - это уже вопрос чисто психологический.  Кто
его разберет, сумасшедшего фанатика-террориста? ...Карл потянулся с хрустом,
зевнул, выключил телевизор. Только сейчас он понял, почему ему  так  хорошо.
Он нашел наконец то, что для него интересней, забавней всего на  свете.  То,
чем ему нравится  заниматься  в  этой  жизни.  Мустафа-Левша  был  настоящим
кровавым монстром, как из страшной детской сказки. Он думал, что бессмертен.
За  каждого  убитого  "неверного"  Аллах  скидывал  ему  с  небес  очередную
пригоршню вечности. Левша был лучшим снайпером "Эль-ислами".  Оружие  в  его
левой руке обретало магическую силу,  всегда  стреляло  раньше,  чем  оружие
противника, и всегда точно в цель, с любой, самой невероятной, позиции.
   Убить вооруженного Мустафу считалось делом совершенно безнадежным.  Никто
не верил в успех операции, хотя в ее целесообразности сомнений не возникало.
   Именно Карлу пришла в голову идея - оставить на месте  преступления  труп
убийцы. Он просек сложность ситуации, продумал все до мелочей. Умные люди из
Штази, завербовавшие болтуна-студента чуть больше года назад, выслушали  его
оригинальное предложение, сначала удивились, потом засомневались:
   - Все это остроумно. Карл, однако где ты найдешь  исполнителя?  Ведь  это
самоубийство. Нормальный  человек  не  согл