ферблате
календарик. Оказывается, сегодня пятое января. Ровно двадцать  лет,  как  он
уехал из России. Может, стоит отпраздновать эту дату в компании  подопытного
кролика Карла?  Да,  если  уж  праздновать,  то  именно  в  такой  печальной
компании, ибо радости от этого юбилея Бренер не испытывал.
   Покряхтывая по-стариковски, Натан Ефимович поднялся, вышел из кабинета. В
небольшом холле у журнального столика, развалившись в мягких  креслах,  двое
охранников  лениво  хрустели  картофельными  чипсами,  потягивали  колу   из
пластиковых бутылок. Автоматы "узи" валялись тут же, на столике,  и  на  них
сыпались жирные крошки от чипсов.
   Бренер кивнул охранникам, прошел по коридору, сунул магнитную карточку  в
щель массивной металлической двери. За дверью находился просторный бокс  для
подопытных  животных,  за  которыми  необходимо  было  вести  круглосуточное
наблюдение. В стеклянной барокамере лежал, не  двигаясь,  подопытный  кролик
Карл. Белая шерстка местами облезла, обнаженные участки  кожи  были  покрыты
страшными гнойными волдырями.
   - Ну что, братец кролик, плохо дело? - произнес Бренер по-русски.
   Зверек не шевелился, но дышал.  Длинные  уши  едва  заметно  вздрагивали.
Натан Ефимович  достал  из  стеклянного  шкафа  защитную  маску,  подошел  к
барокамере. В круглые отверстия были  впаяны  огромные  резиновые  перчатки,
герметичные безопасные норы для человеческих рук. Бренер достал  из  кармана
халата упаковку с одноразовыми  хирургическими  перчатками,  и  только  так,
через двойной слой резины, прикоснулся пальцем к голове умирающего  зверька,
осторожно погладил  за  ухом.  Кролик  вздрогнул,  чуть  приподнял  облезлую
мордочку и уставился на профессора.
   - А что, Карлуша, может, поживем еще? - задумчиво спросил Бренер.
   Бледно-розовые ноздри зверька трепетали,  нервно  подергивались.  Значит,
антибиотик действовал. Возможно, он просто продлевал мучительную агонию.  Но
исследования надо продолжать именно в этом направлении, постепенно  расширяя
зыбкую границу между жизнью и смертью.
   Натан Ефимович выдвинул ящик кормушки, ловко извлек  кусочек  морковки  и
поднес его к самому носу зверька. Ноздри  затрепетали  еще  быстрей.  Кролик
открыл рот и ухватил оранжевый кружок.
   - Отлично, Карлуша, - улыбнулся профессор, - если ты такой молодец, давай
вместе праздновать круглую дату. В Москве-то сейчас  мороз,  снег.  Говорят,
это теперь совсем другой город. Может, смотаться мне туда  на  недельку,  а,
Карлуша?
   Кролик старательно жевал морковку и глядел на профессора живыми  красными
глазками. Натан Ефимович поднес к его мордочке  маленький  лоток  со  свежей
водой.
   - Выпей, братец, за мой глупый юбилей. Ты спросишь, почему глупый? Сам не
знаю. Я мечтал о собственной лаборатории - вот она. Я  хотел  путешествовать
по всему миру, видел во сне Лондон, мысленно гулял по Парижу -  таки  теперь
все это я поимел наяву. И что? Тоскую по  Мещанским  улицам,  по  бандитской
Малюшенке, по Трифоновке тоскую, старый идиот, по перекурам и партсобраниям,
по буфету в нашем  паршивом  НИИ.  Девяносто  рублей  зарплата,  мать  твою.
Младшему научному сотруднику больше не полагалось.  А  старшего  не  давали,
мешала пятая графа. В партию вступил, а все  равно  не  давали.  Диссертацию
дважды завернули... Коммуналка на Трифоновке,  вонючий  подъезд,  в  котором
вечно кто-то пил, а потом блевал  у  батареи,  индийский  чай  со  слоном  и
финский сервелат в заказах на Седьмое ноября....Ну спрашивается, что  я  там
забыл? Двадцать лет успокоиться не могу, потому и не  еду  туда  в  качестве
богатого иностранца. Боюсь. Ну скажи, чего мне неймется? Отличный дом, денег
- завались, сын Сережка закончил Кембридж, процветает, фирму свою  открыл  в
Тель-Авиве. Внуков двое, чудесные детки, умные, с  хорошей  хваткой.  Только
по-русски  не  говорят.  По-английски  и  по-французски  болтают,   засранцы
малолетние, а по-русски - ни слова. Зачем им? Они здесь родились.  Иврит  их
родной язык. Так-то, братец кролик.
   Натан Ефимович тяжело вздохнул, потрепал зверька за ухом, вытащил руки из
резиновых нор, стянул перчатки, снял  маску.  К  боксу  примыкала  небольшая
комната отдыха. Журнальный столик, пара кресел. Бренер тщательно вымыл руки,
облил кисти дезинфицирующим  раствором,  достал  из  кармана  белого  халата
серебряную плоскую  фляжку,  уселся  в  кресло,  хлебнул  коньяку  прямо  из
горлышка, закурил и тихонько фальшивым,  скрипучим  тенорком  стал  напевать
себе под нос:
   После дождичка небеса просторны,
   Голубей вода, зеленее медь...
   Он забывал слова любимого романса Булата Окуджавы, врал  мелодию,  злился
на  самого  себя  за  сентиментальность,  за  глупую  тоску,  которая   ему,
шестидесятилетнему профессору с мировым именем, вовсе не к лицу.
   - Пустыня... - бормотал он, прихлебывая коньяк,  перебивая  самого  себя,
чужая страна... совсем чужая...
   Город Беэр-Шева к пяти был похож на пустыню. Улицы вымерли. В  управлении
полиции, которое находилось  неподалеку  от  здания  секретной  лаборатории,
дежурные  слонялись  по  коридорам,   смотрели   телевизор,   курили,   пили
безалкогольное пиво.
   У ворот остановился серый спортивный "Форд" с открытым  верхом.  Из  него
вышла молодая пара. Светловолосые, в  темных  очках,  в  дорогих  спортивных
куртках, они заговорили очень возбужденно по-немецки, перебивая друг друга.
   - В чем дело? - поинтересовался по-английски дежурный офицер.
   - У меня вытащили бумажник здесь в  кафе  за  углом,  -  молодой  человек
перешел  на  английский,  -  там  все  мои  документы,  кредитные  карточки,
водительские права.
   - В каком именно кафе? - спросил офицер. -Сейчас все закрыто.
   - Это случилось часа два назад, но пропажу я обнаружил позже.
   - Вы помните, где именно это произошло? Молодой человек  стал  пространно
объяснять, где находится кафе. Дежурный принялся заполнять протокол.
   - Мы туристы из Австрии, - сообщила девушка, - мы улетаем через два дня.
   - Как вы попали в Беэр-Шеву? Это  не  туристический  город.  У  вас  есть
какие-нибудь документы? - обратился офицер к девушке.
   - Мы ехали из Эйлата в Иерусалим... Простите, где у вас туалет?
   - По коридору направо.
   Девушка  удалилась  в  туалет.  Молодой  человек  продолжал   возбужденно
рассказывать, как, по его мнению, могли вытащить бумажник из кардана  куртки
и что в этом бумажнике находилось. Офицер достал еще один бланк протокола.
   - Ваша фамилия?
   - Мартин Штраус, гражданин Австрии.
   Пока заполняли протоколы, вернулась девушка.
   - Я бы советовал вам задержаться в городе. Мы постараемся найти  вора  по
горячим следам. Сейчас вы  вместе  с  нашей  патрульной  машиной  попробуете
отыскать то кафе, - сказал офицер.
   Парочка вышла из здания в сопровождении двух полицейских. Патрульный джип
выехал из ворот и последовал за серым-"Фордом".  Они  не  проехали  и  сотни
метров. "Форд" резко затормозил. Девушка развернулась, встала во весь  рост.
В руках у нее оказался автомат. Двое офицеров не успели опомниться, переднее
стекло джипа  разлетелось  вдребезги,  полицейские  были  прошиты  очередью,
которую  заглушил  мощнейший  взрыв.  Управление  полиции  города  Беэр-Шевы
взлетело на воздух.
   Проливается черными ручьями
   Эта музыка прямо в кровь мою.
   Натан Ефимович Бренер допел последний  куплет  романса  Булата  Окуджавы,
вылил в рот остатки коньяка из серебряной плоской фляги, щелкнул  зажигалкой
и услышал жуткий грохот где-то совсем близко.
   Завыла сирена.  Через  минуту  в  коридоре  началась  беготня.  Профессор
выскочил из бокса, прежде чем  закрыть  стальную  дверь,  бросил  взгляд  на
кролика Карла. Кролик метался по барокамере.
   - Господин Бренер... - навстречу по коридору бежал охранник.
   - В чем дело? Что происходит? - выкрикнул профессор.
   Все здание  секретной  лаборатории  было  наполнено  истерическим  визгом
сигнализации. Рядом, почти у  самого  уха,  что-то  хлопнуло,  будто  пробка
вылетела из бутылки шампанского. Охранник открыл рот и стал медленно  падать
прямо на Натана Ефимовича. Профессор подхватил его и увидел, как  стекленеют
темно-синие  молодые  глаза.  За  охранником  возвышался  силуэт   какого-то
странного инопланетного существа с коротким рифленым хоботом.  Резкий  запах
дешевой парфюмерии ударил в нос, в горле сильно запершило,  глаза  заволокли
слезы, голова закружилась.
   Краем уходящего  сознания  профессор  успел  понять,  что  перед  ним  не
инопланетянин, а обыкновенный земной бандит в противогазе.

***

   Здание акционерного общества "Шанс" возвышалось над старыми переулками  в
районе Остоженки, как огромный инопланетный корабль, этакий  летающий  фужер
из  черного  стекла.  На  донышке  фужера,  в  уютном  просторном   кабинете
президента акционерного общества, шло экстренное совещание.
   - Я не вижу в этом  ничего  странного  и  тем  более  абсурдного.  Мирный
договор  подписан.  На  ближайшие  несколько  лет  стабильность  в   регионе
гарантирована. На наших глазах ситуация на нефтяном  рынке  резко  меняется.
Падают цены. Как только будет снято эмбарго, акции компаний, которые  успеют
вовремя подсуетиться, резко подскочат. По моим  данным,  деньги  в  иракскую
нефть уже  вложили  "Триумф",  "Прометей",  "Российский  купец",  "Галатея",
разумеется, пока тайно, через посредников.
   - Вот это и настораживает. Подосинский уже несколько лет  покупает  через
подставных лиц иракскую нефть за копейки и продает за доллары. С чего бы ему
сейчас суетиться? Он вовсе не заинтересован в мире и в стабильности.
   - Вот поэтому он и засуетился. Он вырабатывает  новую  стратегию.  Нельзя
зевать, иначе он опять будет первым.
   - А может, он блефует? Разыгрывает спектакль?
   - Что, спектакль с миром на Ближнем Востоке и снятием санкций ООН?
   - Почему бы и нет? Я, например, ничего не исключаю,  когда  речь  идет  о
Подосинском.
   - Ну, не  надо  приписывать  Гене  Подосинскому  полномочия  генерального
секретаря ООН. Гена, конечно, фигура серьезная,  но  не  до  такой  степени.
Другое дело, что с миром все не так просто. Американцы делают хорошие деньги
на поставках оружия. Постоянный образ  врага,  агрессора  -  козырная  карта
политиков. Хочешь повысить свой рейтинг  -  добейся  подписания  пары-тройки
договоров о перемирии, организуй освобождение десятка-другого заложников,  и
сразу тебе зааплодирует восхищенная общественность.
   - Ладно, не стоит сейчас вдаваться в  высокую  политику.  Сколько  у  нас
времени, чтобы принять решение?
   - Не больше недели. Но объем инвестиций надо обговорить заранее.
   - 0кей, будем считать это рабочим вопросом.
   - Даже так? Не рано ли? Надо сначала хорошо прощупать Подосинского.
   Когда члены совета директоров разошлись, президент вызвал секретаршу.
   - Свяжись-ка, Мариночка, с Харитоновым. Пусть подъедет. Скажи, срочно.
   Через двадцать минут Валерий Павлович Харитонов,  неприметный,  серенький
человек лет пятидесяти, начальник охраны  акционерного  общества,  отставной
полковник госбезопасности, бесшумно вошел в кабинет.
   - Валера, мне нужно все о Подосинском  за  последний  месяц.  Официальные
переговоры, планы по инвестициям, контакты, поездки,  слухи  и  даже  просто
треп. Все, Валера. Очень осторожно и крайне срочно.

Глава 6

Восточный Берлин, март 1978 года

   Закончив  школу,  Карл  Майнхофф  легко  поступил   в   университет,   на
исторический факультет. У него была отличная  память,  он  быстро  запоминал
имена и даты. На вступительных экзаменах сыпал шелухой  цитат  из  классиков
марксизма-ленинизма.
   К двадцати годам Карл был крепок, жилист и при небольшом росте  умудрялся
смотреть сверху вниз даже на тех, кто был выше его на голову. Лица людей  на
серых берлинских улицах казались ему свиными рылами. Ему было скучно. Иногда
хотелось просто так, от скуки, вмазать кулаком в какое-нибудь рыло. И  он  с
трудом сдерживался.
   Он был  примерным  студентом,  старостой  группы,  гордостью  факультета,
отлично учился, активно занимался общественной  работой.  Он  хотел  сделать
карьеру не для того, чтобы жить  в  большом  красивом  доме,  разъезжать  на
шикарной машине и так далее. Это все мелочи. Главное - не  слиться  с  серой
массой, подняться над ней, чтобы свиные рыла были не перед глазами, а где-то
там, внизу. Под ногами. Он ведь последний  и  единственный  из  благородного
рода баронов фон Майнхофф.
   Разумеется, никому он  про  свое  благородное  происхождение  не  болтал.
Болтал он о других вещах. О том, что все вокруг дерьмо и  свинство.  О  том,
что миром правят придурки, старые маразматики и, если ты молодой,  здоровый,
сильный, надо дать им всем пинком под зад. Вообще-то, Гитлер был прав, когда
истреблял евреев и славян. Правильно.  А  то  развели  сопливую  демократию.
Обязательно кого-то надо истреблять. Без этого человечество жиреет,  тупеет.
Не важно, кого именно. Главное - найти врага. Враг - это стимул. Без стимула
нет развития. Если нет врага, люди начинают искать недостатки в самих  себе.
А это вредно для здоровья. От этого становишься рефлексирующим дерьмом.  Что
может быть хуже рефлексирующего дерьма? Нужна ясность. Вот враг. Он  плохой.
Он во всем виноват. Размажь его по стенке, и тебе сразу станет легче.
   Все это Карл болтал тихо, но так  убедительно,  так  вдохновенно,  что  с
каждым  разом  становилось  все  больше  слушателей.  В  подвальной  пивной,
неподалеку от университета, собирались те, кому нравилось слушать Карла.
   Скоро  вокруг  Майнхоффа  сбилась  крепкая,  мрачно-восторженная   стайка
постоянных слушателей, дюжина мальчиков от пятнадцати до  двадцати.  Из  них
только двое были студентами университета, остальные учились  либо  в  школе,
либо в ремесленных училищах. Карл был самый старший,  самый  умный.  Его  не
перебивали. Ему внимали, открыв рты, как голодные воронята. И падали  в  эти
жадные клювики вкусные питательные червяки бредовых идей.
   Мальчики,  взбудораженные  гормональными  бурями   полового   созревания,
томимые переизбытком тестостерона в крови, были счастливы  сбиться  в  стаю.
Стая  давала  сладкое  чувство  общности  и  в  то  же  время  -   особости,
исключительности.
   Дальше разговоров пока не шло. Стайка  подростков  еще  не  оформилась  в
нечто серьезное, жуткое, кровавое. Старинный и вечно юный  бред  уничтожения
еще только  пульсировал  в  глупых  головах  берлинских  мальчиков.  Слоился
табачный дым, шипели сардельки на жаровне, пузырчатой мутной пленкой оседала
пивная пена на толстобоких кружках, юные глаза наливались кровью,  лоснились
от пота и пива почти детские, но уже не человеческие лица.
   - Все дерьмо. Надо навести  порядок.  Великая  немецкая  нация  разъедена
буржуазно-еврейско-американской заразой. Надо спасать  нацию.  Надо  удалить
стерильным скальпелем раковую опухоль сионизма. Пора покончить с  прогнившей
слюнявой христианской моралью. Сколько денег уходит на всяких  там  дебилов,
инвалидов, психов и прочих уродов! Нация не  должна  их  кормить.  Нация  не
должна их жалеть. В печь их всех, а пепел  -  на  удобрение.  Нельзя  никого
жалеть. Надо убивать евреев и цыган.
   - И черномазых, - рыгнув, добавлял кто-нибудь из мальчиков.
   - Черномазых, - согласно кивал Карл.
   - И священников, - гаркал кто-то.
   - Священников, - кивал Карл,  -  христианская  церковь  разлагает  нацию,
призывая к любви  и  смирению.  Какая,  к  дьяволу,  любовь?  Есть  здоровые
инстинкты. Какое смирение? Ха-ха, вот пусть они и смиряются, когда мы  будем
их убивать.
   -  А  русские?  -  выкрикнул  кто-то  так  громко,  что  бармен  и   пара
проституток, скучавшие у стойки, посмотрели в сторону веселой компании.
   - Не ори, Отто, - поморщился Майнхофф, - с русскими мы  тоже  разберемся.
Мы заставим их построить посреди Москвы точно такую же стену с колючкой, как
у нас в Берлине. И пропустим ток по колючке. Мы будем во всем  брать  с  них
пример. Они умеют бить сапогами по свиным  рылам  и  неплохо  справляются  с
евреями. У них есть чему  поучиться.  Но  вообще  они  тоже  свиньи.  А  как
поступают со свиньями?
   - Из свиней делают ветчину.
   - Правильно, Вилли.
   - Но из русских выйдет плохая ветчина. Чтобы мясо  было  сочным,  скотину
надо хорошо кормить. А русские едят всякую дрянь. Моя  тетка  Герда  была  в
России, там в магазинах продают тухлую рыбу, комки грязи вместо картошки.  И
стоят очереди, каких у нас не  было  даже  после  войны.  Карл,  почему  они
победили, а сами едят тухлятину?
   - Потому что свиньи.
   Мальчики за широким столом из нетесаных досок  оглушительно  ржали.  Плыл
горький слоистый дым, пахло пивом, молодым  потом  и  кровью.  Все-таки  уже
пахло кровью.
   В погребок  редко  заглядывали  посторонние.  Публика  была  все  та  же:
несколько тихих пьянчуг, проститутки с бульвара, иногда  приходили  панки  с
петушиными  гребнями,  покуривали   марихуану,   громко   ржали,   распевали
нестройным хором похабные песенки. Между ними и компанией, сбившейся  вокруг
Карла  Майнхоффа,  до  поры  до  времени  соблюдался  тихий,  взаимовыгодный
нейтралитет. Ни  те  ни  другие  вовсе  не  хотели,  чтобы  из-за  случайных
конфликтов хозяин кабачка вызвал полицию.
   Разумеется, к  табунку  прибивались  девочки.  Карл  равнодушно  скользил
взглядом по накрашенным лицам и все никак не мог остановить  свой  выбор  на
какой-нибудь одной. Его раздражали однообразие и  скучная  доступность  этих
молоденьких вульгарных бездельниц, готовых прибиться  к  любой  компании,  в
которой много мальчиков, пива, марихуаны.  Ему  не  нравились  выщипанные  в
ниточку брови, ужимки, манера закатывать и прикрывать подведенные  кукольные
глаза. Одеты они были почти одинаково: короткие  узкие  юбки  из  замши  или
плотного эластика, трикотажные маечки с  низкими  декольте  на  спине  и  на
груди, много дешевой тяжелой бижутерии. И пахли  они  одинаково:  приторными
дешевыми духами, потом, грубой похотью, и слова говорили одни  и  те  же,  а
чаще молчали и хихикали.
   Посетительницы пивной устраивали его только на одну-две ночи,  не  более.
Но и в университете, среди совсем других  девушек,  не  мог  он  найти  себе
постоянную подружку.
   Берлинские студентки-интеллектуалки  конца  семидесятых  носили  потертые
джинсы, кроссовки или мужские ботинки, мешковатые свитера, куртки  защитного
цвета.  Бровей  не  выщипывали,  любили  маленькие  круглые  очки,  огромные
холщовые сумки-мешки. Волосы мыли каждый  день,  но  почти  не  расчесывали,
часто стриглись совсем коротко, под ежик. Никаких духов, каблуков, декольте,
украшений, никакой косметики, ничего  обтягивающего,  яркого.  Говорили  эти
девушки слишком много и умно, каждым жестом  подчеркивали  свою  бесполость,
независимость и совершенное нежелание нравиться. Это тоже раздражало, просто
скулы сводило от скуки.
   Ему нужна была особенная девушка. Не обязательно красотка, но  непременно
породистая, с тонкими пальцами и щиколотками, с  узкими  бедрами,  с  чистым
правильным лицом. Не куколка, глупо хихикающая и хлопающая глазками, но и не
бесполая серьезная умная швабра. У нее должно быть ума ровно столько,  чтобы
слушать и понимать Карла, но не больше. Она должна быть молчаливой,  немного
странной, ни на кого не похожей. Она  должна  уметь  глубоко  и  ненавязчиво
восхищаться каждым словом и поступком Карла. Должна быть верной,  преданной,
готовой ради него на все.
   Нельзя сказать, что в душе его успел сложиться некий конкретный идеал, по
которому он тосковал в обществе случайных подружек. Меняя девочек, он  вовсе
не тосковал, хотя всегда знал, что было  бы  приятней,  удобней  и  надежней
иметь рядом одну, постоянную.
   И вот однажды дождливым мартовским вечером в погребке появилась  новая  и
совершенно особенная девушка.
   У нее были очень светлые, почти белые волосы,  прозрачные  светло-голубые
глаза, большой мягкий рот,  редкие  мелкие  веснушки  на  вздернутом  тонком