уг вскочила и стала фотографировать.
   - И после этого ты продолжаешь утверждать, что она из ФСБ?
   - Не смейтесь. Пока я ничего не утверждаю. Рано  делать  выводы.  Я  буду
осторожно вести ее, а там посмотрим.
   - Судя по тому,? что ты рассказал, на агента  она  не  тянет.  Надо  быть
кретинкой, чтобы в открытую щелкать Майнхоффа. Разумеется, он бы моментально
такого агента вычислил. Ерунда, ни одна спецслужба так  не  работает.  Когда
эта русская прилетела?
   - Она здесь всего третий день. Раньше почти не выходила из гостиницы. Мне
здорово повезло, что соседний номер оказался свободным. Так  или  иначе  это
зацепка.
   - А если она не говорит по-английски, эта твоя зацепка?
   - Она свободно владеет языком. Я понял  по  нескольким  фразам.  Отличное
произношение, мягкий европейский акцент, скорее  французский,  чем  русский.
Правда, она довольно резко отшила меня сегодня в парке, но это не проблема.
   - Может, все-таки не стоит тебе сразу идти напролом?
   - Наоборот. Красивая одинокая женщина с мальчиком  десяти  лет.  Одинокий
скучающий бизнесмен из Америки, зимний Эйлат, соседние номера...
   - Ладно, я попытаюсь прощупать эту русскую через наши каналы. Однако, мне
кажется, лучше заняться забегаловкой у рынка. Там все ясней и проще.
   - Забегаловкой уже занимается МОССАД. Там мы моментально  засветимся.  Не
стоит повторять прежних ошибок.  Майнхофф  прибыл  сюда  по  делу,  и  я  не
удивлюсь, если окажется, что  МОССАД  не  просто  в  курсе,  но  имеет  свой
серьезный интерес. Они позаботятся, чтобы он опять испарился.
   - Ты хочешь сказать, что собираешься охотиться  за  Карлом  Майнхоффом  в
одиночку?
   - Не вижу других вариантов.
   - МОССАД, Интерпол, ФСБ, а также немцы, англичане, итальянцы... Ты можешь
назвать хотя бы одну секретную службу, которая не ловила бы Карла Майнхоффа?
   - Я не могу назвать ни одной, которая не пользовалась бы его услугами.
   - Ты не только псих и стихотворец. Ты еще и самоубийца.

Глава 3

   В номере было холодно. Алиса достала из шкафа  запасное  одеяло,  накрыла
Максимку. Он спал неспокойно, вертелся, несколько раз всхлипнул во сне. Он с
младенчества  остро  чувствовал  ее  настроение.  Малейший  оттенок  тревоги
моментально передавался ему. Алиса могла сколько угодно хитрить,  улыбаться,
выдумывать отвлекающие игры, сочинять веселые и грустные  сказки.  Все  было
напрасно.
   И сейчас он не мог уснуть до тех пор, пока она не объяснила ему  подробно
и внятно, почему вдруг ни с того ни с сего так запаниковала в этой  дурацкой
забегаловке.
   - Понимаешь, в какой-то момент компания за соседним  столиком  показалась
мне не то чтобы опасной, но неприятной, способной  на  агрессию.  Согласись,
они ведь и правда не внушали доверия, к тому же вокруг не было  ни  души.  А
совсем недавно я читала американский триллер, и там была  похожая  ситуация.
Героиня случайно зашла в сомнительную закусочную выпить чашку кофе и  съесть
что-нибудь, а там как раз  собрались  уличные  наркоторговцы.  Девушка  едва
успела  надкусить  свой  гамбургер,  как  ворвались   люди   в   масках,   с
автоматами... Ты ведь знаешь, какое  у  меня  бурное  воображение.  Я  сразу
представила нас с тобой на месте этой Элен Кроуфорд, и так ярко представила,
что испугалась.
   Она стала пересказывать роман  Энтони  Спейсона  "Я  не  умею  стрелять".
Ребенок слушал затаив дыхание.
   - Ты, мамочка, все-таки немножко чокнутая, - пробормотал он, засыпая. Эти
дядьки в кафе были вполне мирные, просто грязные, и прикид у них бандитский.
Расслабься, мы отдыхаем...
   - У них - что?
   - Прикид.
   - Малыш, говори, пожалуйста, по-русски.
   - Мам, я вообще-то ничего плохого в этом слове не вижу. У  нас  в  классе
все так говорят.
   - У вас в классе некоторые матерятся через слово.
   - Ладно, мамуль, не ворчи. Давай  дальше,  что  там  было  с  этой  Элен,
которая не успела съесть свой гамбургер?
   Когда она дошла до середины, Максимка уже спал.
   Номер находился на первом этаже. Вместо балкона  был  отдельный  закуток,
окруженный пальмами и невысоким кустарником и выходивший во внутренний  двор
отеля. Перед стеклянной дверью стоял пластиковый стол под тентом, два стула.
Алиса накинула куртку и вышла покурить.
   От ветра сухо  шуршали  пальмовые  листья,  тихонько  плескалась  вода  в
бассейне. Сквозь шторы соседнего номера пробивалась  тонкая  полоска  света.
Алиса не заметила, а скорее почувствовала, что рядом, у соседнего номера,  в
таком же закутке, за таким же пластиковым столом кто-то сидит.
   - Мы с вами соседи, - произнес мужской голос по-английски, - вам, я вижу,
тоже не спится.
   Алиса повернула голову. В темноте белел высокий ворот  свитера,  блестели
глаза и зубы. Американец улыбался.
   - Меня зовут Деннис, как героя известного фильма  "Один  дома".  Ваш  сын
наверняка смотрел этот фильм.
   - Восемь раз, - неохотно отозвалась Алиса.
   - У меня есть сухой джин. У вас случайно не найдется бутылочки тоника?
   - К сожалению, нет.
   - Жаль. Тогда хотя бы скажите, как вас зовут.
   - Алиса.
   - Как поживаете, Алиса?
   Стандартное английское "Хау ду ю ду" предполагало  такой  же  стандартный
ответ.
   - Спасибо,  хорошо.  -  Она  поднялась  и  шагнула  к  стеклянной  двери.
Спокойной ночи, Деннис.
   - Подождите. Вы наверняка сейчас будете пить чай.  Русские  обожают  пить
чай ночами. Можно я составлю вам компанию?
   Они разговаривали в темноте, почти не видя друг друга,  но  по  интонации
Алиса поняла, что лицо ее собеседника стало серьезным, даже напряженным.
   - Нет, Деннис. Как-нибудь в другой раз. Спокойной ночи.
   Она ушла в номер, закрыла стеклянную дверь, плотно задернула шторы.

***

   Неофициальный новогодний фуршет в  посольстве  США  в  Москве,  на  улице
Чайковского, был в самом разгаре. Сверкала огромная рождественская елка,  по
зеркальному паркету, как по замерзшему  озеру,  скользили  дамы  в  вечерних
туалетах, мужчины в смокингах.
   В яркой надушенной  толпе  мелькали,  как  вспышки,  лица  знаменитостей,
эстрадных и киношных звезд, политиков средней руки, которые больше  светятся
на телеэкране, чем в реальной политике. Был  обычный  для  таких  престижных
мест набор безыменных "тусовщиков" мужского и женского пола. Странная порода
людей, которые со всеми знакомы, везде примелькались, однако никто толком не
знает, чем они занимаются, откуда взялись, куда исчезают потом и где достают
деньги на столь неопределенно-легкомысленный образ жизни.
   Были, конечно, и телевизионщики  из  программы  светских  новостей,  были
журналисты, бизнесмены, дипломаты.
   Тихо, ненавязчиво  играл  классический  джаз.  Звон  бокалов  сливался  с
равномерным, спокойным гулом разговоров.
   - Неужели вы не побоитесь вкладывать  такие  большие  деньги  в  иракскую
нефть? - спросила высокая пожилая американка Геннадия  Ильича  Подосинского,
Если это  не  слухи,  то  я  совершенно  ничего  не  понимаю  в  пресловутой
загадочной русской душе.
   - Я слишком устал от праздников, чтобы  говорить  о  делах,  -  улыбнулся
Геннадий Ильич, - вы великолепно выглядите сегодня,  Джуди.  Надеюсь,  я  не
получу по физиономии за сексуальные домогательства? - Он весело подмигнул  и
поцеловал даме руку.
   Дама рассмеялась, щедро демонстрируя идеальный фарфоровый рот.
   - Геннадий, я поняла ваш секрет. Вы -  как  это  по-русски?  -  пройдоха.
Плут. Вы мне напоминаете героя Николая Гоголя, того, который скупал  мертвых
батраков, чтобы сколотить на этом состояние. Вы делаете деньги из воздуха  и
умудряетесь всем вскружить голову, в том числе и  мне,  старой  американской
феминистке. Иракская нефть сейчас - это даже не воздух. Это пороховая бочка.
   Официант, проходивший  мимо,  поскользнулся,  выронил  поднос.  Несколько
бокалов со звоном посыпалось на пол.
   - Сорри,  -  пробормотал  официант  и  стал  поспешно  собирать  осколки,
вытирать салфеткой лужу шампанского.
   - Джуди, я делаю деньги на собственной  живой  энергии  и  на  оптимизме,
Подосинский  быстрым  движением  пригладил  прядки  на   лысине,   -   я   -
представитель крупного капитала. Акула капитализма, как говорили в советские
времена. А капитал - это концентрированный энергетический  потенциал  нации.
Потенциал нации не может не думать стратегически. Нефть - неотъемлемая часть
стратегии. Слишком затянулся ближневосточный конфликт. Я  верю  в  скорый  и
счастливый конец.
   Он говорил,  и  к  нему  уже  тянулись  руки  с  диктофонами.  Журналисты
налетели, как мухи  на  мед.  Щелкали  фотовспышки,  разворачивались  в  его
сторону телекамеры. Геннадий Ильич, казалось, совершенно не  замечал  этого.
Он обаятельно улыбался  и  непринужденно  беседовал  с  американкой,  словно
никого вокруг не было.
   - Эмбарго будет снято, нефть потечет рекой. А Чичиков, герой  гениального
Гоголя, плохо кончил. Так что не сравнивайте меня с ним, я хоть и  оптимист,
но человек суеверный.
   - Это ты суеверный? - послышался  рядом  раскатистый  бас.  -  Ты,  Гена,
прагматик, циник. С Новым годом, дорогой!
   Толстяк  двухметрового  роста  наклонился  и  троекратно  расцеловался  с
маленьким Подосинским.
   - Володя, здравствуй! Джуди, познакомьтесь, вот человек, рядом с  которым
я пигмей. Вот кто умеет делать деньги и кружить головы. Володя Мельник,  мой
друг, красавец мужчина.
   - О, господин Мельник, концерн "Триумф", - улыбнулась американка, - много
слышала о вас,  очень  рада  познакомиться.  Скажите,  вы  тоже  собираетесь
вкладывать деньги в иракскую нефть, как только будет снято эмбарго?
   - Это что, новый анекдот? - хохотнул Мельник.
   - Вот, Джуди, вы спрашивали, как рождаются русские анекдоты. Именно  так,
Подосинский легонько стукнул  своим  бокалом  о  бокал  американки,  -  ваше
здоровье, дорогая.
   На  следующее  утро  Джуди  Мак-Мейнли,  пресс-атташе   посольства   США,
просматривала кипу русских газет и ярких тонких журналов, прихлебывая жидкий
кофе без кофеина.
   "Усилия генерального секретаря ООН увенчались успехом,  однако  аналитики
утверждают, что успех опять будет  временным.  Мир  на  Ближнем  Востоке  не
продлится долго..."
   "Пока рано говорить о полном снятии эмбарго на нефть  в  этом  регионе...
Трудно поверить в искренность представителей  крупных  нефтяных  корпораций,
когда они ратуют за мир на Ближнем Востоке.  Частичное  снятие  эмбарго  уже
привело к обвальному падению цен на нефть. Но наши магнаты не теряются,  они
успели разжалобить правительство и выбить колоссальные дотации  и  налоговые
льготы. Они повысили цены на бензин. На самом деле себестоимость нефти знает
только тот, кто рядом с вышкой..."
   "...российские нефтяники  терпят  серьезные  убытки.  По  предварительным
подсчетам, даже временный и непрочный мир на Ближнем Востоке обойдется им  в
три-четыре миллиарда долларов..."
   "Беспорядки в секторе Газа... Вооруженные арабские террористы  обстреляли
израильский военный патруль в Хайфе... Саддам Хусейн заявил, что не  изменит
своей позиции по отношению к США и Израилю до тех пор, пока..."
   "Хотя накал военно-политических и дипломатических страстей  вокруг  Ирака
приугас немного, в конгрессе и спецслужбах США все громче говорят о том, что
пора  бы  решить  проблему  глобально,  избавиться  от  неудобного   Саддама
навсегда... ЦРУ разработан очередной, пятый по счету план смещения иракского
лидера, в котором задействованы агенты-курды, шииты,  иракские  эмигранты  в
Лондоне, а также беглые офицеры из армии Хусейна, живущие в Иордании..."
   "Нефтяные  месторождения  на  территории  Ирака  продолжают  простаивать,
вложенные в них деньги прогорают... Нет надежды, что когда-нибудь эта  нефть
сможет  приносить  стабильный  доход,  даже  при  условии   полного   снятия
эмбарго..."
   "Банк "Галатея", принадлежащий Геннадию Подосинскому, стал  соучредителем
нефтяной компании "Халифар". По приблизительным подсчетам, размер инвестиций
на сегодня составил пять миллионов  долларов,  хотя  точных  цифр  не  знает
никто..."
   Джуди Мак-Мейнли присвистнула и покачала головой. Компания "Халифар" была
иракской. Она давно разорилась, и надо быть сумасшедшим, чтобы вложить в нее
хотя бы сотню долларов.
   На другом конце Москвы,  в  своем  особняке  в  Крылатском,  соучредитель
концерна "Триумф" Владимир Мельник, едва продрав глаза, нащупал под кроватью
сотовый телефон, набрал номер и хрипло произнес в трубку:
   - Кирюха, что там насчет акций компаний-посредников  по  иракской  нефти?
Перестали падать? Интересно...  Слушай,  давай-ка  по-быстрому,  узнай,  кто
почем скупает... Что, серьезно?..
   Он нажал кнопку отбоя и тут же набрал еще один номер.
   - Наташа, вызывай всю команду на совещание. Я  буду  через  сорок  минут.
Срочно, девочка. Очень срочно.

Глава 4

Восточный Берлин, ноябрь 1971 года

   - Карл! Встань и выйди из-за стола. Полная веснушчатая рука фрау Майнхофф
взлетела, описала мягкий полукруг  и  отвесила  сыну  крепкий  подзатыльник.
Шестилетняя Ингрид тихо захихикала, но тут же  подавилась  смехом  и  куском
воскресного яблочного пирога,  встретив  грозный  взгляд  бледно-карих  глаз
матери.
   Тринадцатилетний Карл продолжал сидеть не  шелохнувшись.  Он  хотел  есть
сырой говяжий фарш большой ложкой. Ему не нравилось мазать фарш  на  толстый
кусок хлеба, как это принято в их доме и во всех приличных  немецких  домах.
Он знал, что нарушает священный ритуал воскресного  семейного  завтрака,  но
его бесили ритуалы.
   Он мог вообще обойтись без свежего сырого  фарша  и  даже  без  яблочного
пирога с ванилью, который его мать пекла лучше всех окрестных хозяек. Он  бы
с удовольствием убежал на улицу, купил  бы  себе  сахарный  крендель,  пакет
молока за двадцать пфеннигов и позавтракал в одиночестве на мокрой скамейке.
Если бы мать не выгоняла его сейчас, а просто дала подзатыльник, он бы Так и
поступил. Но теперь будет сидеть. Из принципа.
   Принципы у Карла были следующие: никогда никому  не  подчиняться,  всегда
нападать первым, ничего никому не прощать, платить за обиды той же  монетой,
но осторожно, продуманно, чтобы не пострадать вновь.
   Разумеется, он не мог отвесить матери ответный подзатыльник. Но сестренка
Ингрид еще пожалеет о своем мерзком хихиканье.
   - Карл, встань  и  выйди  из-за  стола,  -  подал  голос  герр  Майнхофф,
маленький, узкоплечий, худой, но с округлым аккуратным брюшком.
   По воскресеньям к семейному завтраку герр Майнхофф надевал белую  сорочку
и галстук, прыскал одеколоном розовую лысину, весь лоснился и сверкал. Нос у
него был крупный,  хрящеватый,  туго  обтянутый  глянцевой  кожей.  Блестела
промытая шампунем рыжеватая бородка,  искрились  глаза,  маленькие,  глубоко
посаженные,  ярко-голубые.   Сверкала   галстучная   булавка,   золотая,   с
прямоугольным светлым сапфиром в серединке.
   Карл искоса смерил отца презрительным взглядом. Бюргер, мясник. Разве  он
достоин своих предков?  Старинный  фамильный  герб  благородных  баронов  он
сменил на розовое свиное рыло.
   Портрет  улыбающейся  счастливой  хрюшки  красовался  на   двери   мясной
лавчонки, которая принадлежит семье Майнхофф. Вместо  рыцарских  доспехов  -
фартук из рыжей клеенки,  вместо  шлема  -  дурацкий  белый  колпак,  вместо
священного меча, обагренного кровью в боях и  на  турнирах,  -  топорик  для
разделки свиных и говяжьих туш.
   Сейчас тысяча девятьсот  семьдесят  первый,  доспехи  пылятся  в  музеях.
Двадцатый  век  всех  уравнял,  баронов  и  мясников.  Это   век   торжества
заурядности.  В  Восточной  Германии  национал-социализм   сменился   просто
социализмом. Но есть законы древней крови и родовой  чести.  Отец  пренебрег
ими. Карл не уважал отца.
   - Хорошо же, Карл, - фрау Майнхофф  поджала  пухлые  губы,  -  ты  можешь
сидеть, если ослиное упрямство в тебе перевешивает здравый смысл. Но в таком
случае ты лишаешься своих ежедневных двадцати пфеннигов на весь месяц.
   - Марта, подай мне,  пожалуйста,  сливки,  -  произнес  герр  Майнхофф  и
улыбнулся жене. - Ингрид, детка, перестань ковырять в носу,  -  он  протянул
руку и погладил дочь по пухлой щеке.
   Он давал понять, что Карл со своим ослиным упрямством  больше  никого  за
мирным семейным столом не интересует. Это было хуже подзатыльника.
   - Я могу остаться? - спросил Карл вкрадчивым, тихим голосом.
   - Да, ты можешь остаться, - кивнул отец. Карл грохнул стулом, выскочил из
столовой, сдернул свою вельветовую курточку с вешалки в прихожей, выбежал на
улицу. В лицо ему брызнул дождь, со всех сторон обступили  темно-серые  дома
узкой старинной улицы.
   Тяжелая лепнина в стиле позднего  барокко,  когда-то  обильно  украшавшая
фасады, была сбита при обстрелах Берлина в сорок пятом году. Голые,  гладкие
стены унылого темно-серого цвета только кое-где оживлялись зелеными листьями
вьющихся декоративных растений. Но сейчас, в конце ноября, фасады домов были
оплетены  сухими,  скорченными  стеблями,  напоминавшими   Карлу   фрагменты
гигантской безобразной паутины. Родной  город  представлялся  ему  огромным,
разоренным, заброшенным чердаком,  на  котором  давно  нельзя  найти  ничего
интересного.
   Серое небо, с нездоровым желтоватым  отливом  у  горизонта,  серые  дома.
Мокрый липкий туман, превращающий  утро  в  сумерки.  Самодовольная  ухмылка
свиньи на двери мясной лавки. Бледные  тушки  молочных  поросят,  розовые  с
белыми прослойками жира окорока.
   Он вскочил в  трамвай,  проехал  несколько  остановок  и  вышел  у  ворот
старинного лютеранского  кладбища.  Немного  подумав,  перебежал  на  другую
сторону, в маленькой кондитерской на углу купил плитку  молочного  шоколада,
картонный пакет жидкого йогурта. Рядом с лавкой  был  табачный  автомат.  Он
опустил в щель свою  последнюю  марку  и  несколько  пфеннигов,  вытащил  из
никелированной пасти автомата  пачку  сигарет  и  вернулся  к  кладбищенским
воротам.
   Мокрый гравий шуршал под ногами. Каркали вороны. Вокруг не было ни  души.
Он прошел насквозь  почти  все  кладбище,  остановился  у  мраморной  фигуры
пухлого ангела. Белый мрамор местами позеленел от времени, нос был отбит, но
в целом фигура сохранилась, хотя стояла  здесь  уже  двести  лет.  Низенькая
чугунная оградка отделяла  квадратный  участок  земли,  принадлежащий  семье
Майнхофф. Последним в списке похороненных значилось имя Фрица фон Майнхоффа,
1900-1970.
   Карл сел на мокрую скамейку, развернул шоколад, откусил, запил  приторным
клубничным йогуртом из пакета. Съел всю плитку, закурил дешевую сигарету.
   Дедушка Фриц был сумасшедший. Так говорили соседские дети, и Карл колотил
их за это. Дедушка Фриц страдал душевной болезнью. Так говорили родители,  и
Карл презирал их за это.
   Отпрыск разорившегося аристократического  семейства,  Фриц  фон  Майнхофф
избрал военную карьеру. Во время Второй мировой войны  служил  в  абвере.  В
сорок четвертом его завербовал русский разведчик, работавший  в  Берлине.  В
сорок пятом он оказался в советской зоне  оккупации.  Был  тяжело  контужен,
чуть не погиб.
   Дедушка никогда не рассказывал ни о работе в  абвере,  ни  о  вербовке  и
работе на русских. Он избегал  разговоров  о  собственном  прошлом,  злился,
упрямо мотал маленькой лысой головой.
   - Моей главной задачей было выжить. Я делал все,  чтобы  уцелеть  в  этой
пошлой бюргерской бойне. Слишком дорого стоит моя кровь.
   И это все. Ни слова больше. Зато об истории баронского рода фон  Майнхофф
он мог рассказывать часами. Кроме маленького Карла, никто его не слушал.
   - Ты фон Майнхофф. Ты последний мужчина  из  великого  рода  баронов  фон
Майнхофф. Твои предки были  рыцарями,  крестоносцами,  триумфаторами.  Ты  -
потомок великого Зикфрида.
   Глуховатый, монотонный  голос  дедушки  Фрица  звучал  в  ушах  волшебной
таинственной музыкой. Маленький  Карл  слушал,  листал  толстые  альбомы  со
старыми семейными фотографиями, высунув кончик языка, старательно срисовывал
цветными карандашами ветвистое родословное