а,
сохранились. Но ты их не читала.
   - А если он больше не позвонит?
   - Он позвонит, - убежденно произнес Федор, - я чувствую.
   - А не лучше ли, если это так опасно, сказать, что  я  вообще  ничего  не
знаю? Нет у меня никаких их бумаг. Выкинула. Ведь это чистая правда.
   - Верочка, - он тяжело вздохнул, - это для нас с тобой  существуют  такие
понятия, как правда и ложь. Люди, которым принадлежит  фирма  "Стар-Сервис",
живут по иным законам. Я понимаю, тебе совсем не хочется влезать во все это.
Но ты уже в этом. Тебе  достался  их  номер.  Ты  владеешь  их  информацией.
Думаешь, эти бесконечные звонки просто так? Нет, девочка, просто так  ничего
не бывает. Нам надо действовать, быстро  и  по-умному.  Когда  хозяин  фирмы
позвонит, то пообещаешь, что найдешь бумаги, и назначишь встречу.
   - О Господи, Федор, что за шпионские страсти?
   - Сколько раз тебе повторять - это не игра. На встречу мы пойдем вместе.

Глава 21

   Стасу  Зелинскому  не  понравилось,  как  Верочка  поговорила  с  ним  по
телефону. Нечто совсем новое появилось в ее голосе, в интонациях.
   - Нет, сегодня не могу. Много работы. Она часто  в  последнее  время  так
говорила, но всегда слышались нотки привычного волнения,  выдававшего  ее  с
головой. На самом деле она была рада  и  счастлива,  что  он  звонит,  а  на
занятость ссылалась, чтобы набить себе цену  -  обычные  женские  уловки,  в
которых Стас Зелинский отлично разбирался.  Все  эти  хитрости  шиты  белыми
нитками.
   -  Веруша,  солнышко,  нельзя  столько   работать,   надо   хоть   иногда
расслабляться.
   - Надо, - согласилась Вера, - однако сейчас я очень занята.
   Он даже не понял сначала,  что  именно  его  так  насторожило,  но  потом
признался себе: она  была  совершенно  спокойна.  Его  звонок,  его  желание
увидеться не вызвали у Веры Салтыковой  ровным  счетом  никаких  эмоций.  Но
главное, она впервые категорически отказалась встретиться с ним, и  ласковые
уговоры не помогли.
   А ему так хотелось отвести душу, почувствовать себя  опять  единственным,
безоглядно любимым. У него началась черная полоса в жизни. Все  было  плохо,
требовалась очередная порция восхищения, обожания, полной подчиненности...
   Последняя жена устроила гнусную разборку с  квартирой,  скандалы  длились
уже третий день, и Стасу хотелось лезть на стенку.
   "А может, и правда жениться на Вере и успокоиться на этом?" -  думал  он,
ледка на тахте, тупо  глядя"  в  потолок  и  слыша,  как  жена  по  телефону
обсуждает  с  подругой,  каким  образом  станет  оттяпывать  у  него   кусок
жилплощади, на которую вовсе не имеет права. Она  говорила  нарочно  громко,
она прекрасно знала, что он все слышит.
   "На что она рассчитывает? - думал Стас. - Хочет припугнуть меня? Измотать
нервы? Ведь не получит, ни метра... Хотя с  ее  лимитской  хваткой  может  и
бандитов нанять каких-нибудь. Господи, ну почему меня  всегда  так  тянет  к
стервам?"
   Стас считал себя человеком сложным и противоречивым.
   Он был единственным сыном, единственным внуком и племянником.  Он  рос  в
окружении многочисленных бабушек, дедушек, тетушек, дядюшек, один ребенок на
множество восторженных взрослых,  самый  главный  ребенок  на  свете,  самый
красивый, гениальный, радость и гордость семьи.
   В трехлетнем возрасте  за  завтраком  он  набирал  полный  рот  молока  и
выплевывал фонтан молочных брызг маме в  лицо.  Мама  смеялась,  никогда  не
ругала, вытирала лицо кухонным полотенцем и целовала в лобик:
   - Ах ты, мое солнышко! Какой ты у меня озорной! В шесть лет он  незаметно
привязывалдин конец бельевой веревки к поясу бабушкиного фартука, другой - к
дверной ручке. Бабушка пугалась, охала, вздрагивала, не могла понять, почему
хлопает дверь у нее за спиной и что  там  сзади  так  тянет.  Стас  тихонько
умирал со смеху в укромном уголке за шкафом.
   - Какое у мальчика оригинальное чувство юмора! - умилялась бабушка.
   Когда в десять лет он, не желая надевать теплые ботинки, запустил  ими  в
тетушку, она стала утешать его:
   - Не нервничай так, Стасик, успокойся, деточка! С  раннего  детства  всех
беспокоила его нервная система. Когда он родился, какой-то случайный  доктор
имел неосторожность сказать, что этому младенцу нельзя сильно  плакать.  "Не
допускайте, чтобы он закатывался!" С тех пор в семье выросла целая мифология
об особенной "нервности" Стасика. Его не спускали с рук, ему позволяли  все,
с ним нянчилось большое шумное семейство, и убежденность в том, что все люди
вокруг ему обязаны, осталась на всю жизнь.
   С возрастом, набив достаточно шишек, он все равно  не  расстался  с  этой
счастливой, но опасной иллюзией. Однако он научился  чувствовать  людей.  Он
сразу угадывал, с кем можно быть капризным, избалованным принцем,  а  с  кем
нельзя.
   Лет до тридцати все у него складывалось замечательно. Он был хорош собой,
остроумен, на нем как будто  лежала  печать  успеха.  Он  писал  талантливые
стихи, и  ему  казалось,  что  нет  в  жизни  занятия  важнее.  Ради  одного
четверостишия он мог не спать ночь напролет, выкурить пачку сигарет и, найдя
наконец самые точные слова, самые глубокие яркие образы, засыпал под утро  с
легкой душой победителя и тяжелой от никотина головой.
   Но особенно кружили  голову  публикации  в  крупных  журналах  и  толстых
сборниках.    Когда    первая    подборка     появилась     в     молодежном
альманахе-ежегоднике, он клал под подушку пухлый том в  мягкой  обложке,  на
которой был изображен толстоногий Пегас с воробьиными крылышками.  Пусть  из
трехсот страниц  альманаха  ему  принадлежала  только  одна.  Он  все  равно
просыпался утром с ощущением детского праздника в душе.
   Страничка  альманаха  или  журнала  с  несколькими  его   стихотворениями
становилась для Стаса на какое-то время центром  Вселенной,  и  люди  вокруг
были интересны ему постольку, поскольку они уже читали или прочитают  позже,
уже пришли в восторг или им это еще предстоит.
   Он умел преподнести  самого  себя  как  бесценный  подарок,  как  великое
счастье. Он шел  по  жизни  легким  шагом  триумфатора,  и  в  этом  отчасти
заключалась тайна его веселого мужского  обаяния.  Чувствуя  восхищение,  он
расцветал, блистал остроумием. Но если к нему оставались равнодушны,  он  не
особенно переживал. Главным мерилом  ценности  другого  человека  для  Стаса
Зелинского было всего лишь умение восхищаться  Стасом  Зелинским.  Тот,  кто
этого не умел и не хотел делать, просто туп и скучен.
   С детства Стас привык, что ему  достается  все  лучшее,  самое  красивое,
самое качественное. Когда он стал взрослым  мужчиной,  эта  привычка  прежде
всего отразилась на его отношениях с женщинами..
   В жены Стас выбирал себе исключительно красоток, причем таких, чтобы  все
вокруг ахали. Вкус его не отличался оригинальностью. Ему  нравились  длинные
ноги, большая грудь, кукольное личико. Эталоном служили журнальные обложки с
портретами секс-символов.
   Молодость Стаса пришлась на конец  семидесятых  -  начало  восьмидесятых,
когда богемно-поэтический флер был не менее заманчив, чем сегодня - грубый и
конкретный запах больших денег. Недостатка в красотках  Стас  не  испытывал.
Однако девушки с лицами и ногами секс-символов сами требовали  восхищения  и
поклонения, они были не менее капризны и избалованны, чем Стас.  Каждый  раз
ему казалось, что за красоту можно все простить и  стерпеть.  Но  прощать  и
терпеть он умел только себя самого. Молодой талантливый поэт любил себя  так
глубоко и трепетно, что ни на кого другого душевных  сил  не  оставалось.  В
этом его избранницы были на него похожи.  Браки  распадались  очень  быстро,
романы - еще быстрей.
   Время шло, жизнь менялась, красоток, падких н  богемно-поэтический  флер,
становилось все меньше,  Красотки  середины  девяностых  холодны  к  высокой
поэзии. Их надо одевать в меха и бриллианты, вывозить на Канары.
   Стаса удивила легкость, с которой он перестал писать стихи.  Куда  делись
вдохновенные  бессонницы?  Даже  грусти  не  осталось.  Теперь  нельзя  было
позволить себе ни вдохновения, ни грусти. Чтобы остаться триумфатором,  надо
зарабатывать деньги.
   Это оказалось  делом  сложным,  муторным  и  весьма  прозаическим.  Стасу
приходилось постоянно наступать на горло своему эгоизму, общаться  с  людьми
холодными, циничными, далекими от восхищения, причем не просто  общаться,  а
зависеть  от  них.  Мощный   инстинкт   самосохранения,   спасающий   многих
безоглядных эгоистов, спасал и Стаса. Он гибко приспосабливался к людям,  он
учился быть другим - но только  внешне.  Внутри  он  оставался  все  тем  же
избалованным, талантливым, нервным Стасиком, которым все должны умиляться.
   И вот, когда бабушек, тетушек уже не было  на  свете,  а  родители  стали
старыми, больными людьми и сил на прежнее обожание у них не  осталось,  Стас
вдруг обнаружил, что, кроме Веры Салтыковой, тихой и  неинтересной  Верочки,
которая всегда под рукой,  как  бы  про  запас,  нет  ни  единого  человека,
испытывающего к Стасу те горячие чувства, к которым он так привык с  раннего
детства.
   Жена вопила в коридоре. У этой  последней  красотки,  кроме  ног,  бюста,
бульдожьей хватки и папы-мясника в Кривом Роге, ничего  не  было.  Они  были
женаты всего два года.
   Двадцатипятилетняя  Инна   работала   секретаршей   в   какой-то   мелкой
туристической фирме, снимала крошечную квартирку на окраине Москвы вдвоем  с
подругой.
   Она вышла  замуж  за  Стаса  исключительно  ради  московской  прописки  и
отличной трехкомнатной квартиры на Самотеке. Четыре года назад, когда дела у
Зелинского шли хорошо, ему удалось наконец путем сложных  обменов  и  доплат
отселить  соседей  из  коммуналки.  Теперь   квартира   принадлежала   Стасу
полностью. После капитального ремонта  она  засверкала  так  заманчиво,  что
криворожская красавица,  единожды  переступив  порог,  решила  здесь  навеки
поселиться. Ни о какой любви речи вообще не  шло.  Он,  как  всегда,  убедил
себя:  вполне  достаточно  ног  и  бюста,  достаточно  того,  что   на   нее
оборачиваются на улице. Правда, Инна не умеет ни  одеваться,  ни  краситься,
как его прежние жены. Не хватает вкуса и чувства меры,  напяливает  на  себя
все блестящее, как сорока.  Провинциалка,  лимита...  Толстый  слой  макияжа
выглядит вульгарно на простоватом, скуластом личике.  И  сколько  ненависти,
какие хищные, холодные глаза,  какая  жесткая,  бессовестная  хватка!  Самое
скверное, что в последнее время Инна стала часто прикладываться к бутылке. А
что может быть гаже пьяной женщины?
   Стас резко встал, не обращая внимания на Инну, которая закончила говорить
по телефону и теперь принялась орать что-то ему в  лицо,  прошел  в  ванную,
заперся, встал под душ...
   Верочке Салтыковой далеко до секс-символа, на нее не  пялятся  мужики  на
улицах.  Пятнадцать  лет  назад  она  была  похожа  на   желтого   плюшевого
медвежонка, такая уютная, трогательная, с  детскими  ямочками  на  щеках,  с
сияющей восторженной улыбкой. Он сам не понял, почему затащил ее в  постель.
Он даже не подумал тогда, на  даче,  на  пьяной  вечеринке,  что  ей  нет  и
шестнадцати, она школьница, совсем ребенок.
   Только потом, обнаружив, что лишил ее невинности, увидев  слезы,  получив
по физиономии, Стас опомнился и жутко испугался. Он  ведь  ничего  познал  о
ней, о  ее  родителях.  Вдруг  расскажет  маме  с  папой?  Это  не  шуточки,
неприятностей  не  оберешься.  Он  много  набормотал  тогда  -  от   страха,
растерянности, жалости к себе и к ней. А она вдруг взяла и поверила.
   Он сам не ожидал,  что  эта  история  затянется  так  надолго.  Он  ловко
повернул двусмысленную неприятную ситуацию  в  иное,  менее  опасное  русло,
закрутил легкий, ни к чему не обязывающий роман с "плюшевым медвежонком". Но
не жениться же на ней, в конце концов! А она и не  заикалась  об  этом.  Она
довольствовалась тем, что он, драгоценный Стас, уходил и возвращался,  когда
ему вздумается.
   Он не заметил, как постепенно привязался к ней, и, если в ее жизни  вдруг
появлялись другие  мужчины,  он  по-настоящему  пугался.  Верочка  была  его
собственностью, его тылом. Но ведь не  может  это  тянуться  бесконечно.  Ей
тридцать. Она хочет нормальную семью, ребенка, она не игрушка,  не  плюшевый
медвежонок.
   Между прочим, она очень похорошела к  своим  тридцати.  Мягкая,  приятная
полнота - в фотомодели и манекенщицы таких, конечно,  не  берут,  но  многим
мужикам нравится.  Голубоглазая  блондинка  с  нежной  прозрачной  кожей,  с
большой упругой грудью, к тому же у нее отличный вкус, она умеет одеваться и
краситься, у нее есть чувство стиля и меры.
   Стас намылил голову шампунем и подумал, что, наверное, совсем сбрендил на
красотках. Даже Веру Салтыкову, привычную и знакомую до кончиков ногтей,  он
пытается оценить как товар, как скаковую кобылу. Впрочем, ничего  странного,
нормальное мужское тщеславие, древнее, как мир. Странно другое - неужели  он
и вправду решил жениться на Верочке?
   Так и не ответив себе на этот насущный  вопрос,  Стас  вылез  из  ванной,
включил фен, тщательно уложил волосы, расчесал короткую  жесткую  бороду.  В
конце концов, ему уже под сорок, где-то растут  два  его  сына,  которых  он
почти не знает. Они его,  разумеется,  тоже.  Он  так  некрасиво  и  склочно
расставался с их мамашами, что теперь отношения сводятся только к алиментам.
Обоих мальчиков воспитывают другие отцы. Можно считать, нет у него детей.  И
жены тем более нет. Глупо,  в  самом  деле,  считать  женой  эту  вульгарную
лимитчицу,  дочку  криворожского  мясника,  которая  хочет  оттяпать   кусок
жилплощади.
   Он открыл шкаф в спальне, достал последнюю чистую рубашку. Надо  жениться
не на экстерьере, а  на  женщине,  которая  будет  стирать  и  гладить  тебе
рубашки.
   - Куда это ты  намылился,  скотина?  -  Красотка  лимитчица  возникла  на
пороге. - По бабам небось пошел, ка-азел вонючий.
   Он нее явственно пахло перегаром.
   Надо жениться на женщине, которая никогда, ни при  каких  обстоятельствах
не будет напиваться и вот так разговаривать.
   Были мягкие июньские сумерки. Стены домов впитали за день солнечный свет,
и теперь, когда солнце садилось, улицы как бы светились изнутри.
   Стас направился к метро. Он не сомневался. Вера Салтыкова сейчас дома.  А
где же ей еще быть? Нет, он не принял пока никакого  определенного  решения.
Ему просто надо было убедиться, что все в порядке.
   Нет у нее никого, кроме Стаса. Он  для  нее  -  единственный.  А  если  и
начинают иногда за ней волочиться другие,  так  ему  стоит  лишь  свистнуть,
пальчиком поманить...
   По дороге он купил одну большую нежно-розовую розу. С деньгами у  него  в
последнее время было плохо, на букет раскошелиться не мог. Но один цветок  -
это так элегантно. Он вообще редко баловал Веру  цветами.  Она  должна  быть
счастлива несказанно.
   В подъезд он вошел вместе с  какой-то  бабулькой.  Не  пришлось  набирать
номер квартиры на домофоне, он позвонил сразу в дверь.
   - Стас? - услышал он Верочкин голос. Казалось, она размышляет,  открывать
или нет. Это что-то новенькое.
   - Веруша, ты, может, впустишь меня? Замок щелкнул.  Дверь  открылась.  Он
обнял ее, нежно поцеловал в висок. От нее пахло духами  "Лу-лу",  он  хорошо
знал этот запах. Зачем она надушилась дома? Одета  совсем  не  по-домашнему,
длинная юбка из светло-бежевого шифона, тонкая шелковая блузка  без  рукавов
мягкого кремового цвета. Все очень красиво, все в нежных  пастельных  тонах,
которые так идут к светлым волосам и глазам.
   Ирландский сеттер Мотя запрыгал, завилял  хвостом.  Он  всегда  радовался
Стасу.
   - Я очень соскучился. Ты одна? Мама дома?  Она  отстранилась,  сняла  его
руку со своей талии.
   - Стас, я...
   - Только не говори, что ты страшно занята, и не держи меня в прихожей. Он
попытался улыбнуться, но улыбка вышла какая-то резиновая.
   - Я не одна, Стас.
   - Значит, мама дома?
   - Нет.
   - А где? - глупо спросил он, словно его волновало, где может быть строгая
Надежда Павловна, когда ее дочь не одна...
   - Мама поехала с Соней к зубному. У Сони как-то сложно  режется  коренной
зуб, молочный еще не выпал, там все воспалилось... Стас, я выхожу замуж.
   Она произнесла это так внезапно, что он не понял сначала, как бы  упустил
последнюю фразу.
   - А, Татьяна опять подбросила тебе Соню? Так что у нее с зубом?
   И тут он почувствовал затылком чей-то неприятный взгляд.  Кто-то  смотрел
на него из комнаты, молча и тяжело. Понятно кто... До Стаса  дошло  наконец,
но верить не хотелось.
   - Ну, так познакомь меня... Я все-таки не чужой человек, - промямлил  он,
и опять лицо растянулось в дурацкой резиновой улыбке.
   - Хорошо, - кивнула Вера, - проходи. Сейчас я сварю кофе.
   Он шагнул к кухне. Внезапно перед ним возник невысокий прямой  мужчина  с
короткими русыми волосами.
   - Познакомьтесь, это Федор, это Стас...
   Стас машинально  протянул  руку.  Последовало  холодное  рукопожатие.  Но
что-то  странно  знакомое  было  в  этом  обычном,  вполне  приятном   лице.
Нормальный мужик, немного за тридцать,  короткая  стрижка,  крепкие,  но  не
накачанные плечи. Где-то Стас уже видел его. Глаза нехорошие. Очень холодные
и внимательные. Впрочем, он, конечно, пристрастен. С какой стати этот парень
ему должен быть симпатичен? Неужели Верочка  и  вправду  выходит  замуж?  Но
почему так быстро? Ведь еще неделю назад никакого Федора не было. И не пахло
никаким Федором.
   Всего неделю назад он пришел к Верочке,  и  она  была,  как  всегда,  его
Верочкой... сначала перевела для него рекламные тексты, потом они занимались
любовью. Откуда он взялся, этот Федор? Почему именно сейчас, когда у него, у
Стаса, все так плохо и ему позарез нужна Верочка?
   Они сидели на кухне, пили кофе и молчали. Стас достал сигареты, предложил
Вере, она кивнула, вытянула сигарету из пачки, и Стас заметил, что  ее  рука
немного дрожит.
   "Волнуется не меньше, чем я, - подумал  он,  -  для  нее  это  совершенно
непривычная ситуация. А этот спокоен, глаза холодные... Где же я его  видел?
Может, спросить?"
   Он протянул пачку Федору. Тот отказался. Молча покачал головой.
   - Вы не курите?
   - Нет.
   - Простите, Федор, мы с вами раньше нигде не встречались? У  меня  плохая
память на лица, мне кажется...
   - Нет.
   Стас чувствовал себя идиотом. Надо было встать и уйти.
   А этого Федора никак не назовешь  интеллигентным  человеком.  Вот  сейчас
цыкнет зубом и скажет:
   "Слышь, мужик, па-айдем, выйдем!" Еще и морду набьет.  Такой  может...  А
что, если Верочка решила выскочить замуж за первого встречного, ему,  Стасу,
назло? Если так, то не все потеряно. Она ведь любила его пятнадцать  лет.  А
этого знает не больше недели.
   - И когда свадьба? - спросил он, глядя на Веру.
   - Федор сделал мне предложение только сегодня, - Вера покраснела, полчаса
назад.
   Она не могла отшутиться или соврать что-нибудь. Она, как всегда, говорила
правду. И Стас вдруг ясно понял: не любит она этого Федора, он появился в ее
жизни совсем недавно и случайно. Может, он вообще  какой-нибудь  авантюрист?
Может, ему, как красотке лимитчице, нужна  жилплощадь  и  прописка?  Ведь  у
Верочки неплохая двухкомнатная квартира в центре.
   "Надо напрячь  память  и  вспомнить,  где  я  мог  видеть  его?  Случайно
встречались? Но знакомы не были... А почему тогда я запомнил?  У  меня  ведь
плохая память на лица".
   - Значит, я опоздал на полчаса, - задумчиво произнес он.
   - На пятнадцать лет, - еле  слышно  ответила  Вера.  Федор  сидел  молча,
словно изваяние, и смотрел на Стаса своими неприятными серыми  глазами.  Под
этим взглядом было зябко.
   - А вы, ребята, вовсе не похожи на счастливых влюбленных. - Стас поднялся
из-за стола. - Веруша, можно тебя на минутку? Федор, вы извините,  мне  надо
поговорить с Верой наедине.
   Тот опять ничего не ответил, только едва заметно кивнул. Стас увел Веру в
комнату