Славик  закрывал
глаза и пропускал самые кошмарные кадры. Вот и сейчас он  зажмурился,  чтобы
не видеть, что делают с бабушкой и дедушкой. Он  почти  не  сомневался:  как
только откроет глаза, все кончится.
   Он бился в чужих грубых руках, мычал зажатым ртом, пытался укусить потную
ладонь, но сил у него было меньше, чем у здорового взрослого парня,  который
держал. Конечно, Славик еще маленький, всего десять  лет.  Но  это  кончится
когда-нибудь, это не правда, так не бывает!
   До последней секунды Славик не мог  поверить,  что  это  правда.  И  даже
чудовищная боль не заставила его поверить. Она была невероятной,  нереальной
и быстро кончилась, как кончается любой, самый душераздирающий ужастик.
   Стало светло и легко. Грубые чужие руки разжались  сами  собой,  остались
где-то далеко, в своем страшном придуманном  мире,  где  все  -  не  правда.
Десятилетний Славик совсем не удивился,  когда  понял,  что  на  самом  деле
смерти вовсе нет. Он и так никогда в нее не верил.

Глава 15

   - Здравствуй, Захар. Прости, что долго не приходил. Сам  видишь,  недосуг
было. А у тебя здесь хорошо, птички поют,  незабудки  выросли.  Устал  я  от
беготни, а остановиться не могу. Знаешь, на кого я сейчас похож? На белку  в
колесе. Крутится белочка, лапками перебирает, сначала  медленно,  потом  все
быстрее, быстрее, уже не видно ее, только  рыжее  пятно  мелькает.  Так  вот
бежит она, пока не помрет от разрыва сердца. Но у меня-то сердце крепкое.  Я
выдержу. Ладно, пойду воды налью, чтобы цветы не завяли.
   Сквозняк встал с маленькой скамеечки и не спеша  побрел  по  узкой  аллее
между кладбищенских оград. Вслед ему смотрел из фарфорового овала, впаянного
в белый мрамор памятника, нестарый, совершенно лысый человек.
   "Захаров Геннадий Борисович, 1928 - 1987" - было выбито золотыми  буквами
на белом мраморе.
   Над Пятницким кладбищем кричали вороны,  перебивая  радостный  воробьиный
щебет.  На  утреннем  теплом   солнце   ярко   светилась   золотая   маковка
кладбищенского храма.  Здесь  десять  лет  назад  отпевали  вора  в  законе,
легендарного Захара, убитого снайперской пулей. Сквозняк потом того снайпера
вычислил, выследил и кончил. Однако заказчик ускользнул.
   Раз в году Сквозняк обязательно приходил на могилу, но не в день рождения
или смерти. Он не соблюдал памятных дат. Это могли вычислить, могли устроить
засаду и взять его, тепленького, расслабленного от воспоминаний.
   На Пятницкое кладбище он шел тогда, когда был на пределе. Из живых он  ни
с кем не мог поговорить спокойно и откровенно. Захар любил повторять:
   - Никогда не жалуйся, даже на усталость. Никогда не показывай,  что  тебе
плохо. Терпи, если хочешь быть сильным, учись терпеть и  молчать.  Никто  не
должен знать, что ты чувствуешь, о чем думаешь, какие у тебя есть болезни  и
слабости.  Начнешь  болтать,  сам   не   заметишь,   как   подставишься.   А
подставляться тебе нельзя. Ты ведь не  сядешь,  сразу  ляжешь,  оденешься  в
деревянный бушлат.
   Человек любит поговорить  о  самом  себе,  ему  хочется,  чтобы  слушали,
понимали, хочется и пожаловаться, и похвастать. Сквозняк видел:  даже  самые
сильные позволяли себе раскисать - по пьяни, либо перед бабами,  либо  перед
теми, кого считали друзьями. Это всегда плохо кончалось.
   Сам Сквозняк никогда не подставлялся.  Конечно,  случались  в  его  жизни
серьезные проколы.  Но  всегда  была  виновата  чужая  глупость,  а  не  его
собственная. Иногда выходило,  что  вчерашний  прокол  оборачивался  удачей.
Умному везет всегда или почти всегда. Так было  год  назад,  когда  он  один
поехал в Анталию на недельку, во-первых,  отдохнуть,  поплавать  в  море,  а
во-вторых,  по  хорошей  наводке  познакомиться   с   турецкими   торговцами
наркотиками. Лишние деньги и связи никогда не помешают. С  турецкой  стороны
его принимала высоченная шведка Каролина.
   Более горячей и неуемной телки он не встречал. Ко  всем  прочим  радостям
получилась неделя такого крутого секса на берегу  моря  в  бунгало,  что  он
долго еще не мог забыть светловолосую шведку. Конечно, главная цель  поездки
заключалась не в этом.
   Он хотел сам  для  себя,  помимо  своей  бригады,  провернуть  потихоньку
пару-тройку операций. Первую партию товара, полкило героина, он  должен  был
получить у курьера в аэропорту. Фотографию курье  -  ра  турки  передали  по
факсу и сообщили, что платить ему не надо, он одноразовый, то есть можно тут
же убирать. Как и где - это уже его, Сквозняка, проблемы.
   Однако одноразовый курьер вместе с товаром исчез, сгинул, и, стало  быть,
пропал аванс, который взяли за товар турки. Разумеется, тех денег он  больше
не увидел. Но особенно жаль было, что он ошибся в самих турках,  думал,  они
серьезные люди, а оказались придурками, в том числе и красотка Каролина.
   Какой-то лох из России сумел уйти от них вместе с товаром.
   А позже турков замели. Каролину первую взял  Интерпол.  Она  спокойненько
всех сдала. Сквозняк видел целый сюжет по  телевизору.  Он  всегда  старался
смотреть уголовную хронику, и российскую, и международную.
   Дело получилось шумное, турецкие власти устроили  показательный  процесс.
Он понял, как повезло ему, что не удалось всерьез поработать с той командой.
Был бы он с ними в деле, еще неизвестно, чем бы это обернулось. Сейчас  ведь
легавки всех стран объединяются, как  раньше  пролетарии  по  призыву  Карла
Маркса. А турки предлагали после истории  с  исчезнувшим  курьером  все-таки
продолжить сотрудничество. У кого, мол, проколов не бывает?  Курьер  -  твой
земляк. Ты, может, и сам его разыщешь, тогда весь товар - твой и платить нам
за него ничего не надо. Наоборот, вернем твой аванс  в  двойном  размере.  В
общем, сулили золотые горы.
   Но он тогда поостерегся иметь с ними дело.  И  курьера  искать  не  стал,
почувствовал, надо завязывать с турками, совсем завязывать, будто и не  было
ничего. Раз они могли так проколоться, то неизвестно,  чего  от  них  ждать.
Такой вот мудрой осторожности тоже научил его Захар.
   - Всегда смотри, почему партнеры прокололись. Если причина в  глупости  и
жадности, лучше не имей с ними дел. Войдешь в дело с придурками, сам станешь
таким. Кому, как не тебе, это знать...
   Только один небольшой прокол получился  с  его  стороны.  У  шведки  была
страсть к фотографиям. Она обожала сниматься голышом. Он  сам  щелкал  ее  в
разных позах, но пару раз их все-таки засняли  вместе  по  ее  настоятельной
просьбе, и его одного она сняла "Полароидом", на память.  По-хорошему,  надо
было перед отъездом эти снимки найти и уничтожить. А  он  этого  не  сделал,
поленился, разнежился на солнышке... Впрочем, ни Каролина,  ни  турки  имени
его не знали, прозвища тоже. Наверняка у горячей  шведки  большая  коллекция
всяких фоток с разными мужиками. Ведь не станут каждого проверять.
   Сквозняк подошел к забору, у  которого  были  навалены  поломанные  сухие
венки, повернул медный кран, торчавший прямо  из  земли,  на  ржавой  трубе.
Перед тем как подставить под ледяную струю литровую банку, он попил воды  из
пригоршни, ополоснул лицо.
   - Привет старым знакомым! -  услышал  он  хрипловатый  высокий  голос  за
спиной.
   Прежде чем обернуться, он поставил банку на землю, освободил руки. Оружия
у него с собой не было, но и без оружия он мог справиться с кем угодно.
   - Остынь, в натуре, это  я,  Клятва!  -  Высокий  худой  мужик  в  черном
сатиновом халате улыбнулся, сверкнув золотыми фиксами.
   Да, можно было остыть. Клятва не  представлял  опасности.  Много  лет  он
работал могильщиком на этом  кладбище,  а  могильщики  -  народ  осторожный.
Знают, сколько стоит жизнь человеческая.
   - Из легавки приходили по твою душу, - сообщил он все так же с улыбочкой,
- то ли стукнул кто, то ли сами доперли про  Захара.  В  общем,  ты  это,  в
другой раз не тусуйся здесь.
   Сквозняк ничего не ответил, поднял банку, налил воды, закрутил кран.
   - Ко мне-то зайдешь? - спросил  Клятва,  шагая  рядом  со  Сквозняком  по
дорожке. - Новости всякие расскажу, и  вообще  посидим.  Я  теперь  гравером
работаю.
   - Зайду, - кивнул Сквозняк.
   В мастерской, в небольшом закутке, стоял облезлый круглый  стол,  на  нем
тарелка с нарезанными помидорами, хлебом  и  колбасой.  Клятва  подмигнул  и
извлек из казенной тумбочки початую бутылку "Смирновки".
   - С утра поддаешь,  бормотолог?  -  усмехнулся  Сквозняк,  усаживаясь  на
расшатанную табуретку.
   - Так мне иначе не работается, - развел  руками  Клятва,  -  жизнь  такая
пошла, жмурики-то все молодые, а я,  ты  знаешь,  переживаю,  -  он  шмыгнул
носом, за каждого, прям  как  за  родного  переживаю.  Недавно  вот  женщина
пришла, культурная такая, лицо доброе. Сыну памятник заказывает, а сама - ни
слезинки. Ну, думаю, милая, тебе тоже недолго небо коптить. Те, которые воют
с горя, живут дольше. У них все наружу выходит. А которые в себе держат,  те
выгорают изнутри. Вот у той женщины  бледность  такая,  прям  хоть  саму  ее
закапывай, вместе с урной. Жалко, ты со мной выпить не можешь.  -  Он  шумно
вздохнул, налил себе полный  стакан  водки,  опрокинул  его  в  горло  одним
быстрым, жадным движением, потом закурил. - Сына у ней младшего за  границей
где-то замочили, так старший урну сюда привез. Хорошо, когда двое  детей.  Я
вот, если б женился, сразу троих бы завел. На всякий случай. Время-то  какое
на дворе! Вот ты глянь на мои заказы, ты только глянь! Даты рождения-то  все
шестьдесят пятый, семидесятый.
   Сквозняк знал, что Клятва придуривается. Нет у  него  никакой  жалости  к
молодым покойникам. Много их прошло через его руки. И тех, кого хоронили под
оркестр,  со  слезами,  и  таких,  которых  закапывали  глубокой  ночью,   в
приготовленные для других могилы. Присыпали землей немного, а  на  следующий
день туда опускали гроб с законным покойником. И вроде как  получалось,  что
оркестр, речи, слезы были уже на двоих, только об этом никто не знал,  кроме
могильщиков.
   Слушая полупьяные причитания своего старого знакомого, Сквозняк  отдыхал.
Он сидел, полностью расслабившись, даже глаза прикрыл. Для  него  такая  вот
пустая болтовня неопасного, "своего" человека, была как шум моря или  шелест
густой листвы. Ему хорошо отдыхалось под эту  болтовню.  И  вслушиваться  не
надо, и вроде кто-то живой рядом.
   - Вот ты глянь, парнишка-то какой приятный, Курбатов Денис  Владимирович,
и на блатного совсем не тянет. А тоже, заказал  его  кто-то.  -  Клятва  уже
совал ему под  нос  фотографию,  принесенную  матерью,  чтобы  пересняли  на
фарфор, закрепили на памятнике.
   Сквозняк открыл глаза. На фотографию он смотрел долго  и  внимательно.  У
него была отличная память на лица.  Видел  он  уже  такую  карточку,  точно,
видел. Год назад именно этот вот портрет переслали по факсу  турки.  Значит,
тогда этот колобок с героином ушел, а теперь "лимон" прикарманил.  Вот  ведь
как  жизнь  поворачивается.  Не  случайно  ему  сегодня  у   могилы   Захара
вспомнилась та история с турками.
   - Ты что, знаком был с ним, что ли? - спросил Клятва.
   - Вроде встречались, - равнодушно кивнул  Сквозняк.  -  Слушай,  у  тебя,
наверное, и адрес есть, и  телефон.  Когда  памятник  заказывают,  квитанцию
заполняют.
   - Чего, вправду знакомый? - прищурился Клятва.
   Сквозняк встал и несколько секунд молча глядел граверу в лицо.
   - Да я, это, у меня нет, в натуре. Зачем  мне  адрес?  Я  -  работу,  мне
деньги. У директора, у Дмитриваныча, -  Клятва  громко  икнул,  -  все,  там
документы на владение участком, адрес, как положено. А  у  меня  вот,  фотка
только, имя-отчество-фамилия, даты...
   - Ладно, - тихо произнес Сквозняк. Он знал, гравер  не  врет,  зачем  ему
врать? Просто заказ, вероятно, был левый, без всяких квитанций.
   - Урну уже захоронили?
   - Два дня назад, - кивнул Клятва, - вдвоем, мать и старший  брат.  Больше
никого не было. А памятник одна мать зашла заказывать. Брат делся куда-то. У
них здесь местечко есть, отец похоронен.
   - Где именно? В каком квадрате, помнишь? Клятва с ходу назвал  координаты
могилы.
   - А ты видел этого брата? - небрежно спросил Сквозняк.
   - Мельком, издали. Я ж говорю, он ко мне в мастерскую не заходил,  только
мать.
   - Ну и как, похожи братья?
   - Не разглядел я. А чего тебе брат-то этот?
   - Похожи они или нет?
   - Ну, есть,  конечно,  что-то  общее.  У  того,  старшего,  вроде  волосы
подлинней. Да и вообще, я ведь этого только на  фотографии  видел,  а  того,
живого, - мельком, издали.
   - Ладно, проехали, - Сквозняк слегка дернул  головой,  -  памятник  когда
будет готов?
   - Через месяц, не раньше.
   - Ну все, будь здоров, Клятва.
   - Уходишь уже?  И  не  посидели  совсем.  Слышь,  нашим  привет  от  тебя
передавать или как?
   - Не надо.
   - А сам-то в Москве сейчас живешь или где?
   Сквозняк еще раз взглянул в глаза Клятве, и тот прикусил язык.  Последний
вопрос был совершенно лишним.
   Не сказав больше ни слова, Сквозняк прикрыл  за  собой  дверь.  Однако  с
кладбища он уходить не спешил, зашел  в  пустой  полутемный  храм.  Утренняя
служба кончилась, старушки в платочках и сатиновых  халатах  подметали  пол,
собирали  свечные   огарки,   соскребали   красные   подтеки   воска,   тихо
переговаривались между собой.
   Сквозняк купил две самые  толстые  дорогие  свечи.  Одну  поставил  перед
иконой Всех Святых, за упокой души усопшего раба Божия Геннадия.
   - Спасибо, Захар, - пробормотал он, - не зря  я  сегодня  тебя  навестил.
Может, оно так просто совпало, а может,  это  твоя  душа  для  меня  подарок
приготовила.
   Вторую свечку он поставил перед ликом  Николы  Угодника,  за  собственное
здравие.
   Сквозняк не верил в Бога, но и атеистом не был. Свечи он ставил скорее из
суеверия, чувствовал, что есть некая великая сила, которую надо  уважать,  с
которой надо быть в ладу, не забывать  о  благодарности,  когда  мелькнет  в
бурном жизненном потоке внезапная бандитская удача.
   А вот покойный вор в законе Захар считал себя православным.  К  исповеди,
правда, не ходил, никогда не причащался, но в Великий пост мяса не ел, а  на
Пасху посылал кого-нибудь из своей свиты за куличами и крашеными яичками.
   Гравер Клятва, оставшись  в  одиночестве,  мигом  протрезвел,  подошел  к
телефону, снял трубку, подумал немножко, положил ее назад, пробормотал  себе
под  нос:  "Береженого  Бог  бережет",  сел,   выкурил   сигарету,   полчаса
позанимался своей  обычной  граверской  работой,  потом  вышел,  походил  по
кладбищу. Вернувшись, запер дверь,  опять  снял  телефонную  трубку,  набрал
номер, который знал наизусть, и  произнес  несколько  слов,  прикрыв  трубку
ладонью.

***

   Антон Курбатов вернулся из  Александрова  и  чувствовал  себя  совершенно
разбитым. Он отвез туда маму два дня назад, после того  как  они  захоронили
урну и заказали памятник. Но ему было тревожно, казалось, денег мало оставил
и вообще как-то очень поспешно уехал. Надо навестить,  посмотреть,  как  она
там.
   Накануне Ольга уговаривала поехать в Александров вместе:
   - Ты ведь давно хотел меня с мамой познакомить. Вот подходящий случай.
   Антон никогда не заикался о своем желании познакомить маму с Ольгой. Да и
случай был вовсе не подходящий.
   - Мама сейчас не в том состоянии, чтобы знакомиться, - сказал  он  мягко,
давай попозже, в другой раз.
   - Антосик, это ты зря, - улыбнулась Ольга. - Я же тебе не чужой  человек.
Я понимаю, какое в семье несчастье. Вот и хочу познакомиться, помочь.  Самое
время сейчас. У меня аура хорошая. Я твою маму мигом развеселю.
   Антон хотел сказать, что "развеселить" женщину, недавно потерявшую  сына,
довольно сложно. Но промолчал.
   Ольга рвалась отправиться с ним потому,  что  ей  хотелось  повернуть  их
теперешнюю совместную жизнь в надежное семейное русло. В тактическом  смысле
она была права. Только  очень  близкого  человека,  но  никак  не  случайную
подружку, можно привезти к матери в подобной ситуации. Конечно, Ольга  давно
уже не случайная подружка. Он ей страшно благодарен,  и  все  такое.  Однако
никаких устойчивых семейных отношений он с ней строить пока не собирается. К
матери он хотел поехать один.
   - Ладно, утром видно будет, - сказал он, чтобы не продолжать разговор.
   - Обязательно меня разбуди, а  то  обижусь!  Ольга  спала  очень  крепко,
особенно утром. Антон встал в семь, умылся, оделся, стараясь "е  шуметь.  Но
она все-таки проснулась. Он уже завязывал кроссовки в прихожей.
   - Спи, я часам к четырем вернусь, - он прошел назад в  комнату,  погладил
ее по встрепанным рыжим волосам, - не скучай, отдохни от меня немножко.
   Она сделала вид, что не обиделась.
   Антон выехал в половине восьмого утра на своем стареньком "Опеле-Кадете".
Он действительно надеялся, что успеет вернуться часам  к  четырем  -  только
поглядит на мать, тетке еще денег оставит, и назад.
   Почти полчаса пришлось стоять в пробке. Была суббота, дачный сезон  давно
начался, и ранним утром  целые  стада  машин  рвались  за  город.  Он  успел
выскочить из машины, подбежать к ларьку, купить  себе  горячий  бутерброд  с
курицей и кофе в бумажном стаканчике. Антон мог ничего не есть  целый  день,
но утром надо было обязательно запихнуть в себя что-то горячее и сытное.
   Мама выглядела ужасно. Дело даже не в том, что она исхудала и  осунулась.
Впервые Антон увидел свою мать неухоженной, в каком-то засаленном фланелевом
халате, в стоптанных шлепанцах на босу ногу.
   Ксения Анатольевна всегда, в любых ситуациях очень тщательно  следила  за
собой. Сколько он помнил мать, она  даже  в  булочную  не  могла  выйти,  не
подкрасив губы, не припудрив лицо. Одевалась она дорого и просто, все  в  ее
наряде должно было сочетаться по цвету, по стилю. И волосы  всегда  промыты,
уложены прядка к прядке, и тонкий, свежий аромат дорогой туалетной  воды.  А
тут, в Александрове, в маленьком тихом саду сидела  в  шезлонге  встрепанная
неопрятная старуха, курила, не замечая, как пепел  падает  на  колени,  тупо
глядя прямо перед собой.
   Был  чудесный,  мягкий  солнечный  день,  щебетали  птицы,  нежно   пахло
черемухой.
   - Почти ничего не ест, - тихо говорила тетя Наташа Антону, когда они пили
чай  на  веранде,  -  кормлю  ее  с  ложки,  как  ребенка.  Утром   блюдечко
геркулесовой каши с уговорами... И все. Не умывается, зубы не чистит.  Я  ей
напомнила, она отвечает: "Да, сейчас", и все сидит вот так.
   - Тетя Наташа, ты прости меня, что я все это на тебя  взвалил,  -  сказал
Антон, стараясь не глядеть в глаза тетке, - как только я решу свои проблемы,
сразу заберу ее домой.
   - Да ладно уж, - вздохнула Наталья Николаевна, - ничего, потерплю.  Врачу
ее надо показать, хорошему психиатру.
   - Да, обязательно, - кивнул Антон, - я найду  толкового  специалиста.  Но
времени совсем немного прошло, может, она сама справится, постепенно  придет
в себя.
   - Ох, не знаю, - покачала головой Наталья Николаевна, - не знаю...
   - Антоша! - послышался из сада слабый мамин голос. - Подойди ко мне.
   Он опустился перед ней на корточки, взял ее руку в ладони. Он боялся, что
она опять скажет: "Зачем ты это сделал?.." Ксения Анатольевна долго печально
смотрела на сына, потом произнесла:
   - Ты бы женился, Антоша, родил бы мне внука, мальчика. Дениской назовем.
   - Хорошо, мама, - улыбнулся он.
   - У тебя есть кто-нибудь?
   - Конечно, есть.
   - Ты женись, не выбирай слишком долго.
   Это был первый  осмысленный  разговор  за  две  недели,  и  Антону  стало
значительно легче. Он помог  тетке  посадить  картошку  в  огороде,  починил
садовый шланг, сделал еще кое-какую работу. Перед отъездом он взял  мать  за
руку, подвел ее к умывальнику во дворе, заставил почистить зубы  и  умыться,
потом сам как следует массажной щеткой расчесал ее густые короткие волосы.
   Прощаясь, он сунул тетке в руку сто долларов. Она смутилась.
   - Много даешь, Антоша, ты же оставлял два дня назад. Я еще и не потратила
на нее