агии.
   Монгол вовсе не был буддистом или дзэн-буддистом. Он создал  нечто  вроде
собственного  учения,  суть  которого  сводилась  к  искусству   физического
выживания, к сохранению целостности  себя  как  сверхсильного,  совершенного
организма.  Никакой  морали,  никаких  чувств,   кроме   самой   примитивной
физиологии.
   - Человек - слабое животное, - говорил Монгол, - причины твоей слабости в
тебе самом. Главное, что лишает тебя сил,  -  жалость  к  другому  человеку.
Жалея другого, ты отдаешь ему часть собственной  энергии.  Энергия  -  самое
ценное, что есть в тебе.
   Захар брал его на выходные и воспитывал по-своему:
   - Никогда не позволяй себе расслабиться  при  других.  Не  жалуйся  и  не
хвастай. Учись терпеть и молчать, не болтай попусту. Твое слово должно  быть
на вес золота.
   Когда Коле исполнилось пятнадцать, Захар сел в очередной  раз  и  застрял
надолго, на пять лет. Вернувшись, он не узнал своего питомца.
   Это был крепкий молодой волк, обученный и воспитанный Монголом. Он владел
всеми  видами  рукопашного  боя,  мог  ребром  ладони  перебить  кирпич,   а
человеческие хрящи - и подавно. В его серых северных глазах посверкивал  тот
же ледяной огонь, что и в черных восточных щелочках Монгола.
   Ни о каком институте не могло быть и речи. Монгол все  эти  годы  активно
использовал его в самых разных делах, и  даже  бывалого  Захара  покоробило,
когда он услышал, что на счету Сквозняка уже четыре трупа.
   Коля Сквознячок стал бандитом. Никакой иной профессии у него не  было.  И
самое скверное, что сироте нравилось убивать. Захар подумал: парень мстит за
детские обиды. Перебесится, поймет: ничего хорошего в  "мочиловке"  нет.  Он
ведь смышленый вроде, а к двадцати годам заработал себе верный вышак.
   - Коля, честный вор на "мокрое" идет только в крайнем случае,  -  говорил
Захар, опрокидывая в горло очередную рюмку водки, - ты  бы  выпил  со  мной,
сынок.
   Они сидели в укромном уголке огромного  зала  ресторана  "Пекин".  Гремел
ресторанный оркестр, высокая рыжеволосая певица в переливающемся платье пела
модную песенку про  конфетки-бараночки  и  румяных  гимназисток.  У  эстрады
потные поддатые пары отплясывали не в такт.
   Захар говорил  и  не  слышал  собственного  голоса.  Коля,  ловко  орудуя
деревянными палочками, ел желтоватую прозрачную лапшу с морскими гребешками.
   - Пить вредно, - произнес он, не поднимая глаз.
   Захар понял его по движению губ.
   - Ты не слушай Монгола, сынок. Выпей со мной. Не по-людски сидим.  И  ешь
вилкой, а не этими штуками. Удобней вилкой-то. Ты ведь не китаец.
   - Еда китайская, - улыбнулся Коля, - палочками удобно. Ты  попробуй,  вот
так, между пальцами зажми.
   - На хрена, сынок? - поморщился Захар, - Не  нравится  мне  это.  Ты  вот
взрослый совсем стал. Послушай меня. Серьезно послушай.  Можно  замочить  за
дело. Можно. И при нечестной разборке бывает, и по пьяни, в крайнем  случае.
Если шкуру свою спасаешь, тоже, конечно, можно замочить...  Но  так,  тихого
лоха, ни за что... Не понимаю, -  он  сильно  помотал  лысеющей  головой,  -
западло это, сынок.
   - Тихий лох - свидетель. Свидетелей оставлять нельзя.  -  Коля  аккуратно
вытер рот салфеткой.
   - Монгол. Его школа... - усмехнулся Захар.  -  Я  хотел,  чтобы  он  тебя
только драться учил, как никто не может. А он, сука, душу из тебя высосал.
   По багровому, опухшему лицу вора в законе катился пот.  Захар  расстегнул
ворот рубашки, ему было душно. Даже сердце стало покалывать.
   - Не волнуйся, - спокойно  усмехнулся  Коля,  -  ничего  он  из  меня  не
высосал. Нет ее, души. Сказки все это.  Люди  врут  себе,  чтоб  умирать  не
страшно было. А все равно страшно.
   Захар ничего не ответил, только махнул  рукой,  наполнил  до  краев  свою
рюмку, опрокинул резким движением, занюхал хлебной корочкой.
   Певица объявила в микрофон:
   - Белый танец! - и запела арию Магдалины из знаменитой рок-оперы  "Джизус
Крайн - суперстар".
   Красивая пьяненькая  блондинка  лет  тридцати  подошла  к  их  столику  и
пригласила Сквозняка. Он не отказался, галантно подал даме руку.
   Захар задумчиво курил и смотрел,  как  Коля,  обняв  красотку  за  талию,
медленно покачивается среди танцующих. В ушах и на пальцах дамы посверкивали
крупные бриллианты.
   -  Коля,  Коля...  Ты  еще   и   бабам   нравишься...   Далеко   пойдешь.
Сквознячок...бормотал Захар себе под нос, но не слышал собственного  голоса,
не замечал, что говорит вслух.

Глава 11

   Илья Андреевич носился по Москве  с  букетами  цветов.  В  его  новеньком
добротном кейсе было несколько флаконов французских духов, белых конвертиков
с  одной-двумя  стодолларовыми  купюрами.  С  его  уст   слетало   множество
трогательных историй и возвышенных комплиментов.  Постоянно  звучала  фраза:
"Прелестная барышня, только вы мне можете помочь!"
   Скромный снабженец за неделю сбросил пять  килограммов  веса,  глаза  его
сверкали, лысина стала глянцевой и благоухала  хорошим  одеколоном.  Дешевый
темно-синий костюм он сменил на дорогой  светло-серый.  Галстук  поблескивал
серебристыми искорками.
   Головкина было трудно узнать.
   Прелестные барышни из разных департаментов  действительно  помогали  Илье
Андреевичу. Если не все подряд, то каждая третья  выдавала  ему  информацию,
скромно опуская глазки и пряча в ящик стола коробочку с флаконом  духов  или
конвертик с деньгами. Большая часть этой  информации  оказывалась  пустой  и
ненужной. Получалось словно в детской игре, когда  ты  ищешь  с  завязанными
глазами какой-нибудь предмет, ходишь  по  комнате,  шаришь  руками,  а  тебе
кричат: "Холодно... холодно... теплее..." Наконец ему удалось выяснить,  что
на фамилию Курбатов была зарегистрирована фирма "Стар-Сервис",  занимавшаяся
посреднической деятельностью по покупке недвижимости в Чехии. Это  было  уже
"теплее". Правда, инициалы не совпадали.  В  Праге  был  застрелен  Курбатов
Денис Владимирович, а владельцем фирмы числился Антон Владимирович.  К  тому
же фирма перестала существовать.
   Мрачным влажным вечером он встретился со Сквозняком на скамеечке в  тихом
дворе  неподалеку  от  Кропоткинской,   передал   очередные   три   миллиона
российскими рублями и доложил о своих успехах.
   Сквозняк, небрежно засунув в  карман  джинсовки  пачку  купюр,  задумчиво
произнес:
   - Это брат. Родной брат. Одно отчество, одна фамилия. Выясни адрес.
   -  Невозможно,  -  покачал  головой  Илья  Андреевич,  -  уже   пробовал,
невозможно. Есть только номер телефона и факса. Но фирмы  не  существует,  и
номер принадлежит другим людям.
   - Вспомни-ка еще раз текст той заметки в чешской газете.
   Илья  Андреевич  помнил  то,  что  перевела  для   него   администраторша
гостиницы, почти наизусть и еще раз повторил текст для Сквозняка.
   -  А  зачем  он  заходил  в  туристическую  фирму?  -  внезапно   спросил
Сквозняк.Он что, решил на радостях купить тур на Канары?
   - Да, - признался Головкин, - я тоже все время об этом  думаю,  зачем  он
заходил в туристическую фирму? Ведь  не  от  киллера  прятался.  Почему  его
именно там кончили? Вообще все с этим Курбатовым очень странно...
   - Вот ты, Головка, как бы ты поступил на его месте?
   - Я? - растерялся Илья Андреевич. - Правда, как бы я поступил, окажись  у
меня в руках кейс с миллионом?
   И тут Сквозняк засмеялся. Он  смеялся  так  громко,  что  припозднившаяся
молодая мамаша с коляской испуганно оглянулась и бросилась в подъезд, домой,
подхватив коляску с заплакавшим ребенком.
   - Когда у тебя в руках оказался миллион, - отсмеявшись, хрипло проговорил
Сквозняк, - ты его  просто  подарил  этому  несчастному  Курбатову.  Взял  и
подарил, добрая душа. Причем это был не твой миллион, а  мой.  Ну  а  теперь
представь себя на его месте.
   Последняя фраза прозвучала как неприятный намек. Курбатов  был  мертв,  и
Илье Андреевичу вовсе не хотелось представлять себя на его месте.
   - Ну, тур на Канары я бы  уж  точно  не  побежал  покупать,  -  судорожно
сглотнув, произнес Илья Андреевич, - я бы, наверное, прежде всего  исчез  из
Праги. В ту же ночь.
   - Правильно, - кивнул Сквозняк, - но он этого не сделал.  Что  ему  могло
помешать? Ладно, он не решился лететь самолетом. Но поездом-то запросто  мог
уехать. У него что, были дела важнее миллиона долларов?
   - Нет, - помотал головой Илья Андреевич, -  не  могло  у  него  быть  дел
важнее миллиона. Если только...
   - Если только за ним кто-то шел, а он  пытался  оторваться,  но  не  мог,
произнес Сквозняк совсем тихо, - в городе ведь легче исчезнуть.  Он  не  мог
уехать незаметно. Вот и не уезжал. Или я не прав?
   - Прав, - закивал Головкин, - как всегда, прав.
   - Но оторваться ему не удалось, - продолжал  Сквозняк,  -  пулю  он  свою
получил в итоге. Однако мы с тобой его не мочили и  не  заказывали.  Значит,
еще кого-то он обидел.
   - Ты думаешь, деньги взял тот, кто убил? - спросил Головкин шепотом.
   - Ты бы стал три дня бегать по Праге с миллионом? -  вопросом  на  вопрос
ответил Сквозняк. - Если его сумели вычислить и замочили те, кто приходил  к
тебе в номер, они все равно пролетели мимо денег. Он не таскал их  с  собой.
Спрятал он мой "лимон" где-то там, в Праге. Печенью чувствую.
   - А толку? - вздохнул Илья Андреевич. - Никто, кроме Курбатова, не знает.
А он не скажет. Может, конечно, и успел кому-то близкому  сообщить,  но  это
вряд ли...
   Стальные глаза смотрели в темноту и казались черными,  бездонными  ямами.
Сквозняк молчал. От этого молчания Илье Андреевичу делалось не по  себе.  Он
вдруг подумал, что вот так  сидеть  и  молчать  в  темноте  можно  только  с
человеком, которому доверяешь. Пауза затянулась и  стала  невыносимой.  Илья
Андреевич закурил и тут же закашлялся. Потом произнес:
   -  Я  ведь  позвонил  по  тому  номеру,  вежливо  так   попросил   Антона
Владимировича. Там молодой женский голос как рявкнет: какой, мол,  номер  вы
набираете? Ну, я сказал какой. А  она  мне,  как  идиоту,  по  слогам  стала
объяснять: "Фирмы здесь больше  нет.  Здесь  частная  квартира.  Пожалуйста,
вычеркните этот номер и больше никогда сюда не  звоните!"  Видно,  очень  ее
достали звонками. Недавно, между прочим, во многих районах номера меняли.  У
меня на работе старуха бухгалтерша ночами не спит. Тоже  дали  новый  номер,
так теперь звонят круглые сутки. Она каждый день жалуется, мол, и в полночь,
и в пять утра телефон надрывается и механический голос  говорит:  "Положите,
пожалуйста, трубку и включите, пожалуйста, факс!" Кстати, я на всякий случай
и насчет факса проверил. У той фирмы, "Стар-Сервис", номер телефона и  факса
был один и тот же. Зашел в  первую  попавшуюся  контору  и  отправил  ерунду
какую-то, листочек  с  рекламой  спортивных  тренажеров.  Машина  в  конторе
просигналила, что факс прошел.
   - Это еще зачем? - Сквозняк как бы опомнился и легонько хлопнул Головкина
по плечу. - Ну, колись, что в голове-то у тебя было, когда факс отправлял?
   Илья Андреевич сам не мог четко  сформулировать,  о  чем  думал,  на  что
надеялся. Просто проверил телефон, а заодно уж и  факс,  на  всякий  случай.
Однако  Сквозняк  был  прав,  заставляя  его  сейчас  заново   осмыслить   и
проанализировать тот нелогичный поступок.
   - Да понимаешь, - медленно проговорил  он,  -  я  ведь  тогда,  в  Праге,
съездил на ту улицу, где кончили Курбатова. Мне все покоя не давало,  почему
именно в турагентстве? Что  он  там  мог  делать?  Так  вот,  контора  была,
конечно, закрыта. На окошке висел рекламный  щит,  а  на  нем  разноцветными
буквами на разных языках - ну и по-русски тоже -  написано:  семейные  туры,
авиабилеты, в общем, перечень всяких услуг. В том числе ксерокс  и  факс.  Я
просто стоял, глазами хлопал и читал. Раз пять прочитал. Это ведь  была  для
меня, так сказать, конечная станция. Оттуда уже мне идти некуда было, только
в Москву ехать. С пустыми руками.
   - Ладно, - Сквозняк поднялся,  давая  понять,  что  разговор  на  сегодня
окончен, - узнай-ка мне адресок той квартиры, куда тебя  просили  больше  не
звонить. Это можешь сделать?
   - Попробую, - кивнул Головкин. - А зачем?
   - На всякий случай, - ответил Сквозняк и растворился в темноте.
   А Илья Андреевич, оставшись один, опять закурил.
   "Он хочет выйти на второго Курбатова. Но при чем  здесь  случайные  люди,
которым просто поменяли номер? Они ведь об исчезнувшей  фирме  даже  слышать
спокойно не могут. Их звонками достали. При чем здесь они? Или  он  надеется
узнать что-нибудь о втором Курбатове через тех, кто его  сейчас  разыскивает
по телефону? Но ведь они же сами его разыскивают, а стало  быть,  не  знают,
где он. Но с другой стороны, эти  люди  когда-то  имели  дело  с  фирмой  и,
значит, могут располагать какой-то информацией. А он думает,  что  умнее  их
всех и сумеет вытянуть из них то, чего они сами не знают..."
   Нет, логика  Сквозняка  в  данном  случае  была  для  Головкина  темна  и
непонятна. Илья Андреевич заметил,  что  опять  накрапывает  мелкий  дождик.
Новый дорогой костюм, конечно, не полиняет, как та дешевка, однако все равно
лучше не мокнуть. А зонтик он опять не захватил. Вот ведь закон подлости...
   Головкин встал, затоптал недокуренную сигарету и быстро пошел к метро.

***

   Володя бежал, не глядя под ноги, и  поскользнулся  на  банановой  кожуре.
Поднимаясь, он  заметил,  что  одна  брючина  порвалась  на  колене,  колено
кровоточит,  ободранные  до  крови  ладони  покрыты  грязью.  Боли   он   не
почувствовал, только обиду и брезгливость к собственным грязным рукам.
   Ну что ж, все равно пора возвращаться домой. Опять ни с чем.  Собеседнику
толстячка удалось скрыться, исчезнуть в  сумерках.  Опять  Володя  не  видел
лица, только силуэт, очертания фигуры. Еще один день прошел впустую.
   Впрочем, не совсем.  Ни  один  из  последних  пяти  дней  нельзя  назвать
пустым...
   Долго ничего не происходило, Володе казалось, он потерял  след,  а  стало
быть - надежду. Он уже готов был оставить толстячка в покое. Тот  жил  своей
размеренной, благопристойной жизнью,  ездил  утром  на  макаронную  фабрику,
вечером возвращался домой, ни с кем  не  встречался,  иногда  отправлялся  в
командировки. Володя уже знал, что его скучный "объект" работает снабженцем,
что зовут его Головкин Илья Андреевич, что у него сложные отношения с женой,
детей нет, родственников и друзей, вероятно, тоже.
   Для снабженца командировки - дело обычное, тем более дома не все ладно...
   Но внезапно что-то изменилось. Володя даже не  понял,  когда  именно  это
произошло.  Толстячок  пропал.  Ну  ладно,   ничего   странного,   очередная
командировка. Однако вернулся он другим человеком. Володя достаточно  изучил
его, чтобы моментально почувствовать: "объект" нервничает, буквально  сходит
с ума. На полном, благообразном лице был написан панический страх.
   Володя напрягся. Он решил, что  кто-то  из  банды  все-таки  замаячил  на
горизонте.
   Кем мог быть для них тихий, добропорядочный Илья Андреевич? Уж  никак  не
боевиком и не шофером. Казначеем! Конечно, именно на такую роль он  подходил
более всего. Значит, банда  распалась,  Головкин  стал  жить  своей  обычной
жизнью. Его никто не трогал, ни власти, ни бандиты. Возможно, он даже  решил
воспользоваться какой-то частью денег банды. Ведь осталось же у него что-то,
раз он был казначеем.
   Но тут к нему явился некто из прежних приятелей  и  потребовал  денег.  У
Ильи Андреевича возникли проблемы. Он дико испугался, потом стал  бегать  по
Москве, по всяким департаментам.
   Глядя,  как  Головкин  в  очередной  раз  скрылся  за  дверьми   приемной
Моссовета, Володя с усмешкой подумал:  "Неужели  он  там  хранит  бандитские
деньги?"
   Впрочем, сама по себе беготня Ильи Андреевича Володю не интересовала. Ему
было наплевать, как казначей станет решать свои проблемы,  есть  ли  у  него
деньги,  готов  ли  он  с  ними  расстаться.  Ему  хотелось  только  одного:
разглядеть лицо человека, который явился за  деньгами.  Но  пока  ничего  не
получалось.
   Человек этот уже трижды встречался с  Головкиным,  и  каждый  раз  Володя
засекал встречу. Но ему  не  удавалось  разглядеть  лицо.  Он  видел  только
силуэт, очертания невысокой коренастой фигуры, он заметил  легкую,  звериную
пластику, однажды даже профиль мелькнул.  Но  разглядеть  и  запомнить  лицо
Володя не мог.
   Неизвестный встречался с Головкиным всегда в сумерках, выбирал  безлюдные
места, тихие дворики с неосвещенными скамейками. Именно на этих скамейках, в
темноте, они сидели с Ильей Андреевичем и о чем-то очень тихо разговаривали.
   Только сегодня бандит вдруг неожиданно  громко  рассмеялся.  Смех  звучал
жутковато,  Володя  подумал,  у  бандита  сдали  нервы.  Он   в   постоянном
напряжении. Даже человек с железными нервами не может долго  существовать  в
состоянии волка среди красных флажков. Это напрягает, изматывает.
   Да, несомненно, вечерний собеседник Ильи Андреевича находился в бегах. Он
умел растворяться в темноте, появляться ниоткуда,  проходить  сквозь  стены.
"Сквозняк!" - слово возникло в голове как  бы  само  собой.  Володя  убеждал
себя, что это домыслы, плоды воспаленного воображения. Сначала надо  увидеть
лицо.
   Володя боялся, что каждая встреча бандита  с  казначеем  может  оказаться
последней. Казначей отдаст деньги, бандит  исчезнет.  Оставалось  только  не
спускать глаз с Головкина. Володя взял на работе свой  законный  отпуск,  он
позволял себе не больше четырех часов сна в сутки, он почти ничего не ел.  С
шести утра до часа ночи он был тенью Ильи Андреевича.
   Он не решался подойти ближе потому, что знал, как  обостряется  чутье  от
постоянной необходимости быть  незамеченным,  неузнанным.  Бандит  обнаружит
Володино внимание, угадает смертельного врага, начнет действовать разумно  и
осторожно. Он не глупее Володи, а потому  неизвестно,  кто  победит  в  этом
единоборстве.
   Открытого единоборства  допустить  нельзя.  Надо  незаметно  выследить  и
исполнить приговор. Нельзя рисковать.  Если  бандит  заподозрит  слежку,  он
убьет Володю и опять зло останется  безнаказанным  -  самое  главное,  самое
страшное зло.
   Фотография главаря банды еще полтора  года  назад  появилась  на  стендах
перед районными отделениями милиции:
   "Разыскивается  опасный  преступник.  Рост  ок.  175   см,   телосложение
нормальное... Особых примет нет".
   Ищи ветра в поле!
   Стекло на стенде было разбито, и Володя  потихоньку  отодрал  листовку  с
фотографией, носил постоянно с собой. Бумажка совсем истлела в его кармане.
   Конечно, на фотографиях люди не всегда  бывают  похожи  на  себя.  Взгляд
перед объективом делается застывшим, напряженным, пропорции лица меняются  в
зависимости от  ракурса  и  освещения.  К  тому  же  снимок,  перепечатанный
типографским способом, становится совсем нечетким и теряет достоверность.
   Для того чтобы лицо осталось узнаваемым на фотографии, в нем должно  быть
нечто очень индивидуальное, особенное. Нет, не дефект, не  уродство,  что-то
совсем иное. Володя не  мог  сформулировать,  что  именно,  но,  разглядывая
снимок   Сквозняка,   понимал:   в   лице   бандита    ничего    особенного,
запоминающегося, нет.
   Обыкновенная  физиономия,  вполне  приятная,  высокий  лоб,  прямой  нос,
жесткая, мужественная линия рта. Таких много в толпе. Столкнешься на улице -
ни за  что  не  узнаешь.  Володя  читал  еще  давно,  в  интервью  какого-то
полковника милиции, что фотографии  преступников,  расклеенные  на  стендах,
крайне редко помогают в  их  задержании.  Это  больше  действует  на  самого
преступника, создает дополнительное психологическое напряжение.
   Однако Володя смотрел на фотографию так часто, так долго,  что  казалось,
теперь мог бы узнать Сквозняка даже  в  темноте,  на  ощупь,  с  завязанными
глазами. Но надо было подойти ближе, а это слишком рискованно.

Глава 12

   Монгол научил покрывать  подушечки  пальцев  специальным  клее