ложится на обследование.
   Вера поняла, что  депрессия  ее  близкой  подруги  связана  не  только  с
творческими проблемами и тупиками научного прогресса. Дело было в  том,  что
ребенка придется везти на дачу к Никитиной сестре, с которой и у Тани,  и  у
Сони  очень  сложные  отношения.  Клубок  этих  сложностей  потом  предстоит
распутывать целый год. Тане придется выслушивать жалобы на то,  что  девочка
дурно воспитана,  слишком  много  ест,  слишком  поздно  ложится  спать,  не
выказывает должного почтения, и вообще никто не  ценит  те  великие  жертвы,
которые одинокая,  насквозь  больная  Лидия  Николаевна  Логинова  постоянно
приносит беспутному семейству своего брата.
   - Пусть Сонюшка у меня поживет, - предложила Вера.
   - Она тебе работать не даст, с ней  же  надо  постоянно  общаться,  умные
разговоры вести обо всем на свете.
   - У  меня  работа  механическая.  Я  ведь  не  художественную  литературу
перевожу. И мама будет рада.
   - Ну, меня-то не надо уговаривать. Соне, конечно, с тобой лучше,  чем  со
всякими родственниками на даче. И мне спокойней... Просто стыдно  свое  чадо
постоянно подбрасывать. Не мать, а кукушка. Если бы я могла ее  в  Хельсинки
взять...
   - Тань, прекрати, привози Соню и не рефлексируй. Мне это в радость, я  же
сказала.
   Верочка не кривила душой. Она всегда с удовольствием брала к  себе  Соню.
Лет с двух девочка гостила у нее по несколько дней,  и  никаких  сложностей,
никаких проблем с ребенком не возникало. Наоборот, для Веры это  всегда  был
праздник. Ей нравилось кормить Соню, укладывать спать, понемножку заниматься
с ней английским, читать на ночь те детские книжки, которые сама Вера  очень
любила, но просто так, для  себя,  не  стала  бы  перечитывать.  А  тут  был
замечательный повод вернуться к Пеппи Длинный Чулок, Тому Сойеру,  Робинзону
Крузо и ко многим другим любимым героям. Соня уже с пяти  лет  могла  читать
сама что угодно, однако слушать, как читают вслух, ей нравилось  значительно
больше.
   Если появлялось  свободное  время,  Вера  водила  ребенка  в  зоопарк,  в
кукольный театр, когда Соня  стала  старше,  с  ней  вместе  было  интересно
сходить в Пушкинский музей, в консерваторию, во взрослые театры  на  хорошие
спектакли.
   Еще в школе, глядя на Веру, все считали, что из  нее  получится  отличная
жена и мать, что она рано выйдет замуж, нарожает детей и ее дом будет всегда
пахнуть пирогами. Возможно, если бы она не встретила в пятнадцать лет  Стаса
Зелинского, все  именно  так  и  сложилось  бы  в  ее  жизни.  Но  сложилось
по-другому,  и  теперь,  к  тридцати,  в  ней   накопился   огромный   запас
невостребованной нежности.  Она  не  умела  жить  для  себя,  ей  надо  было
обязательно о ком-то заботиться, кого-то нянчить, жалеть,  кормить.  Поэтому
она с удовольствием брала к себе Таниного ребенка. И девочка души в  ней  не
чаяла.
   - Только ты построже с ней, не давай на шею садиться, - вздохнула Таня.
   Она прекрасно понимала, что  Верочка  по  природе  своей  не  может  быть
строгой. Впрочем, Соня никому на шею не садилась, у Верочки  она  вела  себя
даже лучше, чем дома.

***

   "Лучше бы я был глухим, - думал Володя, - глухим и слепым".
   Он зашел в это маленькое полупустое кафе с неприметной  вывеской,  только
чтобы согреться  и  перекусить.  Однако  по  привычке  стал  вслушиваться  в
разговор за соседним столиком.
   - Да, понимаешь, не люблю я браться за такие варианты.  Платят,  конечно,
лучше, но мне и так  хватает,  -  говорил  толстый,  обрюзгший  мужчина  лет
сорока, в светлом пиджаке, с массивным золотым перстнем на мизинце.
   - Слышь, Кузя, очень надо. Ну вот позарез. Для меня лично.
   Молодой накачанный парень, с низким  прыщавым  лбом,  бритым  затылком  и
большими, навыкате, бледными глазами, прямо-таки умолял своего приятеля.
   - Не было бы там ребенка, я бы взялся без разговоров, - вздыхал  толстый,
ты же меня знаешь.
   На столе перед ними стояло  много  вкусной  еды  и  пол-литровая  бутылка
пятизвездочного коньяку, в  которой  осталось  совсем  чуть-чуть,  на  самом
донышке. Толстый слил этот остаток себе в рюмку, выпил, кинул в рот лимонный
ломтик, сжевал, не морщась.
   - Так я сам лично могу с сучонком разобраться. Очень  надо,  Кузя.  Иначе
мне кранты. Я обещал. Подошла официантка, двое за столом замолкли.
   - Коньячок повторим? - спросила она.
   - Повторим, - кивнул толстый и громко, не стесняясь, рыгнул.
   Появилась новая бутылка коньяку. Володя забыл  о  своих  скромных  битках
по-московски, так увлек его разговор за соседним столом.
   - Там ведь кто остался-то, - молодой стал, рассудительно загибать пальцы,
- бабка-параличка, мать-алкоголичка и этот сучонок. При таком раскладе с ним
все может случиться. Выпадет, к примеру, из окна. Станет по  улице  шляться,
машина собьет.  Либо  на  помойке  какую-нибудь  тухлятину-отраву  подберет,
сожрет, и с концами. Пять лет всего, соображения - ноль. Голодный все время,
как собака бродячая. И никто за ним не смотрит.
   - Ну хорошо, а копать начнут? Попадется какой-нибудь  дошлый  опер.  Нет,
Прыщ, не могу, - толстый помотал головой, - и не уговаривай.
   - Ну, Кузя, а? Ну такая площадь  пропадает  Центр,  Патриаршьи,  окна  на
бульвар. Как подумаю, прямо душа болит. И ведь такую там вонищу, такую срань
развели, бабка под себя ходит, хозяйка пьяная валяется. Это ж несправедливо,
когда в такой хате в центре Москвы всякая шваль живет.  Не  могу,  замочу  я
сучонка. А, Кузя? Я ведь сделаю все по-тихому, чистенько. Никому и в  голову
не придет.
   Постепенно  пустела  вторая  бутылка,  и  голоса   за   соседним   столом
становились все громче.
   - Зачем я так  нажрался?  -  задумчиво  произнес  Кузя.  -  Машину  здесь
оставить, что ли?
   - Да ладно, ща кофейку покрепче, - махнул рукой Прыщ,  -  ехать  недалеко
совсем. Кто твою "Таврию" остановит? Была бы иномарка, тогда -  да.  Ну  что
решили-то, а?
   Кузя помолчал, повертел в руке пустую рюмку, рассматривая ее на  свет,  и
произнес со вздохом:
   - Сумеешь все сделать аккуратно, чтобы следствия не было, тогда поглядим.
   "Зачем я сюда зашел? - думал Володя  с  тоской.  -  Я  хотел  всего  лишь
поесть, погреться. А в итоге так и не съел ничего, и замерз еще больше".
   За окном нервно затренькала автосигнализация. Толстый вздрогнул.
   - Ну вот, а говоришь, иномарка... - Он выскочил из-за стола и побежал  на
улицу.
   Володя  сидел  у  окна.  Ему  достаточно  было  слегка,  двумя  пальцами,
отодвинуть кружевную занавеску, чтобы увидеть, как толстый Кузя  подбежал  к
новенькой желтой  "Таврии",  оглядел  ее  со  всех  сторон,  открыл  дверцу,
выключил сигнализацию.
   - Кошка, наверное, прыгнула. Или дети балуются, - сообщил он, вернувшись.
   У него была  сильная  одышка,  он  еще  несколько  минут  после  короткой
пробежки до машины дышал часто и тяжело, с  хриплым  присвистом.  Но  Володя
этого уже не слышал. Он подозвал официантку, попросил  счет,  расплатился  и
вышел из кафе.
   Неизвестный пятилетний мальчик еще поживет на этом свете. Пусть плохо,  в
грязи и в голоде, но поживет. А зло должно быть наказано.
   От  взрыва  желтой  "Таврии",  припаркованной   у   маленького   кафе   в
Сокольниках, не пострадал никто из прохожих. Те, кто находился внутри,  были
разорваны в клочья. Корпус машины остался цел. Личности погибших, водителя и
пассажира, удалось установить. На момент взрыва за  рулем  находился  Кузько
Генрих Иванович, 1950 года рождения, известный  в  определенных  кругах  как
Кузя, черный маклер,  хитрый  и  скользкий  квартирный  мошенник.  Пассажир,
Дементьев Александр Михайлович, 1970  года  рождения,  был  дважды  судим  и
являлся членом одной из небольших бандитских группировок.
   Официантка кафе описала маленького, худощавого молодого человека, который
сидел в кафе один все то время, пока за соседним столиком обильно обедали  и
пили коньяк двое посетителей, позлее погибших от взрыва.
   - Лицо у него было странное. Знаете, такое... сосредоточенное, и не  съел
ничего. После того как на улице, у окон, сработала сигнализация, он довольно
быстро расплатился и вышел.
   - А вы случайно  не  слышали,  о  чем  беседовали  эти  двое?  -  спросил
официантку майор ГУВД Уваров.
   - О делах, наверное, - она равнодушно пожала плечами, - знаете, я не имею
привычки прислушиваться к разговорам клиентов.
   - Везет нам на  этого  гения  взрывного  искусства,  -  вздохнул  капитан
Мальцев. - Юр, может, это наша судьба? Как дежурим по городу, так что-нибудь
хитро взрывается.
   - Интересно, если  этот  маленький-задумчивый  работает  профессионально,
заказы выполняет, зачем бы ему в кафе  сидеть  с  будущими  жертвами?  Зачем
официантке и этим, заказанным, глаза мозолить?
   - А может, он не профессионал? - прищурился Мальцев.
   - С таким  взрывным  устройством,  и  не  профессионал?  -  Майор  Уваров
усмехнулся. - Нет, Гоша. Тут личное что-то... Ты знаешь, скольких этот  Кузя
кинул? Сколько бомжей и самоубийц ему своей судьбой обязано? И ведь доказать
ничего нельзя, все чистенько.

***

   - Я никуда не поеду, - повторяла  Ксения  Анатольевна  Курбатова,  упрямо
мотая головой и ударяя стиснутым кулаком по колену.
   Антон чувствовал, что мать на грани  истерики.  Все  эти  дни  она  почти
ничего не ела, отчаянно курила, постарела за неделю лет на десять.
   - Мамочка, выслушай меня спокойно, пожалуйста, очень тебя прошу.
   - Хорошо, Антоша. Я готова выслушать тебя. Только сначала ответь  мне  на
один вопрос. Зачем ты это сделал?
   - О Господи, мама, ну что ты мучаешь себя и  меня?  Ну  не  мог  я  везти
Дениску в холодильнике, в цинковом гробу,  в  багажном  отделении.  Не  мог,
понимаешь ты или нет?
   Антон почувствовал, что срывается на крик, и попытался взять себя в руки.
   - Зачем ты сжег Дениса? Ты  даже  не  дал  мне  с  ним  попрощаться,  это
жестоко, сынок.
   Ксения Анатольевна повторяла это по несколько раз в день, ни о чем другом
она разговаривать не желала. Антон уже договорился с теткой,  сестрой  отца,
которая жила в Александрове и  готова  была  принять  родственницу  хоть  на
неделю, хоть на месяц. У тетки был свой  дом  с  садом,  огородом,  и  Антон
надеялся, что на природе мать хоть немного придет в себя.
   Он не мог оставить ее одну на час. После его возвращения  из  Праги  мама
все время пребывала в каком-то непонятном, тяжелом ступоре.  У  Антона  были
связаны руки. Он чувствовал: с каждым днем убывают шансы  выяснить,  что  же
хотел сообщить ему Денис перед смертью. Он  знал,  дома  оставаться  опасно.
Внимание к нему как к бывшему владельцу фирмы  "Стар-Сервис"  не  остыло,  и
время легализоваться еще не пришло. А главное, он вовсе не был  уверен,  что
те, кто заказал  Дениса,  на  этом  успокоятся.  Месть  -  чувство  горячее,
спонтанное,  и  поступки,  диктуемые  ею,  редко  можно  предсказать.  Вдруг
обманутым  туркам  придет  в  голову  расправиться  не  только  с   коварным
обманщиком, но и сго родными? Слава Богу, вдовы и сирот Дениска  после  себя
не оставил. Но мать и брат - тоже близкие родственники.
   В общем, маму из  Москвы  надо  было  увозить  срочно.  А  она  ехать  не
собиралась, даже обсуждать эту тему не желала.
   - Сейчас я согрею бульон, ты поешь и  ляжешь  спать,  -  сказал  Антон  и
осторожно погладил ее короткие седые волосы, - а завтра утром  мы  поедем  в
Александров. Иначе нас могут убить. Ты понимаешь?
   - Нет. Не понимаю.
   Антон налил в тарелку крепкого куриного бульона, поставил в микроволновую
печь. Пока бульон грелся, он мелко порезал укроп и петрушку.
   - Что ты делаешь? Я не хочу есть, - сказала Ксения Анатольевна и закурила
очередную сигарету.
   Печь звякнула. Обжигая руки, Антон  вытащил  тарелку,  насыпал  в  бульон
свежую зелень, поставил перед матерью, потом осторожно вытянул из ее пальцев
сигарету и загасил.
   - Мама, я тебя прошу, несколько ложек.
   - Почему нас должны убить? - Она достала еще одну сигарету.
   - Мама, пожалей меня, пожалуйста;  -  Он  опять  отнял  у  нее  сигарету,
зачерпнул ложкой бульон, попробовал сам  -  не  слишком  ли  горячо,  подул,
поднес к губам Ксении Анатольевны. - Мамочка, мы одни с  тобой  остались  на
свете. Я прошу тебя.
   Она послушно отхлебнула бульона, Антон кормил ее с ложки, как  маленького
ребенка.
   Ксения Анатольевна никак не могла заплакать. Слез не было. Она знала,  от
слез сразу станет легче. Так было, когда умер муж. Слезы лились ручьями, что
бы  она  ни  делала.  Казалось,  она  выплакала  все  глаза.   Но   и   горе
выплескивалось из души вместе со слезами.
   Она никогда не считала себя сильной женщиной. Ей  все  в  жизни  давалось
легко,  без  усилий.  Она  была  хороша  собой,  ей   повезло   родиться   в
благополучной семье, отец был чиновником  в  Министерстве  иностранных  дел,
мама преподавала французский в Институте международных  отношений.  Родители
любили друг друга и души  не  чаяли  в  единственной  дочке,  которая  росла
красавицей-умницей. С четырех лет ее стали учить музыке, педагоги не обещали
блестящего будущего, но  уверяли,  что  девочка  способная,  старательная  и
непременно станет хорошей пианисткой.
   На четвертом курсе консерватории она познакомилась с Володей  Курбатовым.
Это произошло почти случайно, на дне рождения подруги. Но  потом  оказалось,
что Ксюшина мама отлично помнит этого молодого человека. Он  закончил  МГИМО
пять лет назад.
   Невысокий, коренастый, с ранней лысиной, он  за  год  упорных  ухаживаний
умудрился  оттеснить  в  сторонку   всех   Ксюшиных   кавалеров.   На   фоне
консерваторских мальчиков, легкомысленных, капризных,  сложных,  он  казался
настоящим мужчиной. Он был старше на десять лет, от него веяло  уверенностью
и спокойствием. Он умел угадать каждое Ксюшино желание,  любил  ее  нежно  и
преданно. С ним было все  просто  и  понятно,  он  смотрел  на  мир  ясными,
строгими глазами, черное  для  него  было  черным,  белое  -  белым.  Ничего
смутного, неясного, никаких оттенков.
   Аккуратный,  дисциплинированный,  надежный  -  лучшего  мужа  представить
нельзя, за таким как за каменной стеной.
   Они поженились. Ксюша закончила консерваторию, и сразу родился Антон. Она
почти забыла о музыке, ей нравилось быть  мамой,  женой,  хорошей  хозяйкой.
Антоше еще не исполнилось и полугода, когда она опять забеременела.
   Это было в 1968-м. Владимира Николаевича Курбатова, майора КГБ, направили
в Прагу. После известных событий необходимо было укреплять преподавательский
состав во взрывоопасном  Пражском  университете.  Требовались  новые  кадры,
надежные и бдительные.
   Ксюша не интересовалась политикой. Она быстро привыкла  смотреть  на  мир
глазами мужа. Владимир Николаевич не  был  убежденным  коммунистом,  хотя  и
преподавал марксизм-ленинизм. Но люди четко делились для него на  "своих"  и
"чужих".  Своими  он  считал  тех,   кто   за   советскую   власть,   чужими
соответственно, тех, кто против. Характер его службы не способствовал  более
сложному и глубокому взгляду на окружающий мир. Он делал свое дело, выполнял
долг и в этом шел до конца. Он был  добросовестным  служакой  и  не  мучился
опасными вопросами.
   Денис родился в Праге, в закрытом военном госпитале.  Ксения  Анатольевна
не работала, сидела дома  с  детьми,  вылизывала  казенную  четырехкомнатную
квартиру, с удовольствием ходила по чистеньким пражским  магазинам,  которые
нельзя было сравнить с московскими по количеству и качеству  продуктов.  Она
быстро  научилась  говорить  по-чешски,   увлеклась   кулинарией,   собирала
коллекцию рецептов, вечерами перед телевизором вязала красивые свитера  мужу
и детям. За рояль она садилась только  на  детских  утренниках,  проходивших
иногда в Доме офицеров Советской Армии.
   В общем, жизнь ее текла  спокойно  и  уютно,  мальчики  росли  здоровыми,
разумными. Годы летели совсем незаметно.
   Но все рухнуло в одночасье, вместе с Берлинской стеной и развалом системы
социализма.  Надо  было  возвращаться  в  Россию.  У  Владимира  Николаевича
начались проблемы с работой. Стало  катастрофически  не  хватать  денег.  Но
главное,  полковник  Курбатов  не  мог  сориентироваться  в  новой   системе
ценностей. Черное оказалось белым, белое - черным. Организация,  которой  он
отдал жизнь и душу, теперь публично называлась палаческой, средства массовой
информации нагло вопили о застенках Лубянки, бывшие враги  советской  власти
объявлялись героями  и  мучениками  совести.  Святое  слово  "чекист"  стало
ругательным.  Сыновья-студенты  взахлеб  читали  Солженицына,   Владимирова,
Сахарова и прочих врагов. Когда он вырывал у них эти гнусные, клеветнические
пасквили, кричал, хлопал кулаком по столу, они снисходительно  усмехались  и
уговаривали папу "не нервничать".
   Нет,  Владимир  Николаевич  не  был  слеп  и  наивен,  многие  недостатки
рухнувшей системы он знал изнутри. Но в его душе зерна отделялись от плевел,
он верил в святость системы как таковой, а недостатки  считал  отдельными  и
временными.
   В  определенном  смысле  Владимир  Николаевич   был   человеком   глубоко
религиозным. Его божеством с раннего детства была советская власть.
   В ночь,  когда  торжествующая  толпа  снесла  памятник  великому  чекисту
Феликсу Дзержинскому с пьедестала, полковник  впервые  в  жизни  напился  до
одури, а под утро пустил себе пулю в лоб.
   Ксении Анатольевне казалось, она не сумеет  пережить  самоубийство  мужа.
Мир рухнул для нее. Но постепенно она справилась, надо было жить  дальше.  И
не просто жить, а на какие-то средства. Мальчики заканчивали МГИМО, получали
стипендию, пытались  подрабатывать  как  могли,  но  Ксения  Анатольевна  не
хотела, чтобы они отвлекались от учебы.
   Она вспомнила о фортепиано, стала обзванивать своих бывших сокурсников по
консерватории, ей помогли найти учеников для частных  уроков,  а  потом  она
устроилась и на постоянную работу, преподавала музыку в платной гимназии.
   Постепенно жизнь стала опять входить в определенную колею.  Конечно,  она
не была уже такой сытой, спокойной и благополучной.
   Ксения Анатольевна не переставала  поражаться,  как  изменились  времена.
Если еще  недавно  диплом  МГИМО  был  стопроцентным  пропуском  в  светлое,
обеспеченное будущее, то теперь даже у выпускников этого престижнейшего вуза
возникали проблемы с трудоустройством.  То  есть,  конечно,  безработица  ее
сыновьям не грозила. Но  мальчики  хотели  сразу  много  денег,  а  ни  одна
государственная служба сразу много не давала. Между тем вокруг было  столько
соблазнов, столько примеров быстрого, легкого богатства без всяких дипломов.
Оба сына  плюнули  на  свое  элитарное  образование,  занялись  сомнительным
бизнесом. Это серьезно беспокоило Ксению Анатольевну, однако  она  не  ждала
еще одной беды в своей семье.
   Но беда случилась такая, страшнее которой  нет  ничего  на  свете.  Погиб
Дениска, младший сын. Она не видела  его  мертвым.  Антон  привез  из  Праги
маленькую керамическую урну - все, что осталось от ее мальчика.  Теперь  все
ее мысли были об одном: она никогда не сможет попрощаться с  сыном.  Она  не
понимала, почему Антон не взял ее с  собой  в  Прагу,  почему  надо  куда-то
уезжать сейчас. В голове был тяжелый, мертвый туман.
   - Пойдем, мамочка, я тебя уложу. Тебе надо поспать, - услышала она  голос
старшего сына.
   Оказывается, он скормил ей всю тарелку бульона  и  теперь  протягивал  на
ладони две маленькие таблетки.
   - Выпей, пожалуйста, это седуксен.
   Она послушно запила таблетки холодным чаем и, глядя  на  Антона  пустыми,
бессмысленными глазами, спросила:
   - Зачем ты это сделал? Зачем ты сжег Дениску?
   Антон ничего не ответил. Поднял ее под локти повел в комнату.
   - Раздевайся и ложись. Завтра нам рано вставать.
   Когда она легла в постель, он тихонько прикрыл за собой дверь, отправился
на кухню, закурил и заметил, что руки дрожат.
   - А ведь маму надо показать хорошему психиатр