адите кассету?
   - Да, конечно, с удовольствием, - сказал Митя. А Катя тут же  вскочила  и
побежала в другую комнату. Она вернулась через минуту, у нее  в  руках  была
целая коробка кассет.
   - Малыш, зачем так много? - смутился Синицын.
   Регина просидела у них часа два, пила дрянной растворимый кофе,  говорила
о литературе и музыке, о загадочной природе таланта. Она ничего не  обещала.
Только восхищалась Митиными песнями и сетовала  на  бездарность  современной
попсы и на холодный прагматизм своего мужа.
   - Проводите меня до машины, Митенька, - попросила она, когда он подал  ей
пальто в прихожей.
   Они вышли в пустой заснеженный двор. Стояла звездная январская ночь.
   - Я вижу, у вашей Катюши серьезные проблемы. - Регина старалась  говорить
как можно мягче и сочувственней.
   - Ну, есть некоторые сложности со здоровьем...
   - Не надо меня стесняться, Митюша. Я  врач,  причем  именно  такой  врач,
какой нужен вашей жене. Ведь Катя употребляет наркотики.
   - Неужели это уже заметно с первого взгляда? - испуганно спросил он.
   - Мне - да. Но я специалист. У меня глаз наметанный.
   - Это продолжается полтора года. Я пытаюсь бороться, но  все  без  толку.
Честно говоря, иногда мне кажется, что это безнадежно.
   - Вы ошибаетесь, Митюша. На мой  взгляд,  пока  процесс  вполне  обратим.
Если, конечно, не терять времени.
   - Она уже лежала в больнице, и к частным наркологам  мы  обращались.  Это
очень дорого, а эффекта никакого.
   - Знаете что, - Регина тронула его руку,  -  я  попробую  вам  помочь.  Я
поработаю с вашей Катей. Насчет денег не беспокойтесь. Я давно уже могу себе
позволить лечить бесплатно. Я всегда чувствую,  мой  это  больной  или  нет.
Берусь  только  тогда,  когда  случай   кажется   мне   интересным.   И   не
безнадежным...
   - Я не знаю, как вас благодарить, Регина. Валентиновна...
   - Идите домой, Митюша. Холодно, а вы в одном свитере, -  улыбнулась  она,
усаживаясь за руль своего темно-синего "Вольво".
   За месяц она сумела стать для Синицыных своим человеком. Она приезжала  к
ним  довольно  часто,  проводила  с  Катей  сеансы  гипноза.  Она  могла  бы
действительно вылечить эту тихую, забитую девочку  с  глубокими  внутренними
комплексами, идущими из детства.
   Катя Синицына была очень внушаема  и  доверчива,  смотрела  на  Регину  с
обожанием, как на добрую фею. Но Регина не собиралась избавлять эту  малышку
от наркомании. Она только слегка снимала симптомы, чуть-чуть  корректировала
состояние больной.
   Катя была уверена, что идет на поправку. Ей казалось, она может уменьшать
дозы. На самом деле Регина периодически незаметно подменяла ампулы с морфием
- подкладывала раствор более сильной концентрации.
   Митя рассыпался в благодарностях, изо всех сил старался  угодить  "доброй
фее". Он тоже был доверчив и внушаем. О своих песнях, о "раскрутке" он  даже
не заикался, считая это неудобным - Регина Валентиновна и так столько делала
для них, лечила Катю бесплатно и бескорыстно.
   Однажды он сказал, краснея и страшно смущаясь:
   - Простите меня, Регина  Валентиновна,  я  задам  вам  ужасно  нескромный
вопрос. Не хотите, не отвечайте.
   - Спрашивай, Митюша, - снисходительно разрешила она.
   - Что вас связывает с этим человеком? Регина, разумеется, поняла,  о  ком
речь.
   - Вениамин Борисович - мой муж, - ответила она  с  улыбкой.  -  Этим  все
сказано.
   - А вы уверены, что все знаете о вашем муже?
   - Митя, - весело рассмеялась она, - неужели вы хотите сообщить  мне,  что
он спит с фотомоделями и начинающими певичками?
   - Нет, - смутился Синицын, - нет, вы меня неправильно поняли. Просто  мне
кажется, Волков очень жестокий и холодный человек. А вы... Вам не  бывает  с
ним страшно?
   - Поясните, что значит - страшно?
   - Ну, ведь страшно жить с человеком, который способен на все?  Шоу-бизнес
- жестокое дело, даже кровавое, тесно связанное  с  уголовным  миром.  А  вы
совсем другая, вы очень тонкий, умный и благородный человек. Простите,  если
я несу чушь.
   - Почему чушь, Митя? По-своему вы  правы.  Мне  действительно  неуютно  и
одиноко в этом грязном и поганом кругу.  У  меня  нет  там  друзей,  отчасти
поэтому я так привязалась к вашей семье. Но жизнь  складывается  по-разному.
Когда-то,  четырнадцать  лет  назад,  я  встретила   Вениамина   Борисовича.
Доверьте, тогда он был другим...
   - Да, - кивнул Митя, - возможно, тогда он был другим.
   - А вы что, встречались с ним раньше? - удивленно вскинула брови Регина.
   - Нет, не приходилось, - пробормотал Митя, не глядя ей в глаза.
   Через несколько дней после этого разговора Синицын  подсел  за  столик  к
Вене в баре в "Останкино".
   Была ночь, Веня зашел туда один выпить кофе. В  баре  было  почти  пусто.
Веня очень устал после съемок в популярной  телеигре.  Ему  хотелось  побыть
одному, он отпустил охрану и велел  ждать  в  машине.  "Останкино"  -  почти
родной дом, не ходить же в тамошний бар с охраной!
   Он задумчиво курил и прихлебывал кофе из  большой  толстостенной  кружки.
Ему приготовили именно так, как он любил, - с жирными сливками.
   - Здравствуйте, Вениамин Борисович, - тихо проговорил Синицын, усаживаясь
напротив.
   - Добрый вечер. Чем обязан? - Веня взглянул на него равнодушно.
   - Вам совсем не нравятся мои песни? - Синицын закурил.
   - Нравятся. Но я не вижу в них перспективы.
   - Вы распорядились, чтобы меня пропустили к вам на  прослушивание  сразу,
без очереди. Вы узнали меня?
   Подошел официант. Митя заказал себе кофе,  пятьдесят  граммов  коньяку  и
порцию жареных орешков.
   - А почему, собственно, я должен был вас узнать?  -  бросил  Веня,  когда
официант удалился. - Разве мы раньше не встречались? А, комсомолец? - Что-то
не припомню, - пожал плечами Веня.
   - Летом восемьдесят второго, в Тобольске, - Синицын улыбнулся, -  ты  был
завотделом культуры в горкоме. Ты нас провождал.
   - Я многих сопровождал. Я не могу всех помнить.
   - Но Лену Полянскую ты вряд ли забыл, комсомолец.  Она  ведь  тебе  очень
нравилась.
   - Полянскую? Впервые слышу.
   - Неужели? И Ольгу, сестренку мою, тоже не помнишь?
   - Нет.
   Официант принес Митин заказ.
   - Кушай орешки, комсомолец, угощайся. - Митя подвинул вазочку с  фундуком
к  середине  стола.  -  Ты  нас  кормил  !  Тобольске  отличным  шашлыком  и
элитарно-партийной банкой потчевал.
   Митя залпом выпил коньяк, поморщился, бросил в рот орешек.
   - Знаешь, а я не забывал тебя все эти четырнадцать лет. Особенно  ясно  я
помнил ту ночь на берегу Тобола, когда ты устроил нам прощальный пикник.  Ты
классно жарил шашлык, комсомолец.  Ты  достал  отличную  свинину,  нежирную,
нежную. Ты заранее вымачивал ее  в  специальном  винном  соусе.  Ты  помнишь
рецепт того соуса? Нет? Конечно, ты давно уже не жаришь шашлык.  Мне  иногда
даже снится та ночь. Ты резал лук острым, как бритва,  туристическим  ножом.
Потом нанизывал тонкие кольца на шампур. Ты не плакал от лука. У нас у  всех
текли слезы. Мы смеялись и плакали. А ты орудовал ножом с  таким  серьезным,
сосредоточенным лицом и все поглядывал на Лену.
   - Все это очень интересно, - Веня попытался улыбнуться, - но я  не  помню
никакой Лены. Да, бывало, я  устраивал  пикники  для  гостей.  Много  народу
приезжало - из Москвы, из Ленинграда. Я встречал и сопровождал.
   - А нас, значит, не помнишь? И девочку, которую нашли  утром  на  берегу,
неподалеку от нашего кострища, тоже не помнишь? Не может быть! О том ужасном
убийстве говорил весь Тобольск, его обсуждали и в Хантах. "Что-то с  памятью
моей стало..." - пропел он неожиданно громко.
   Несколько человек, сидевших в баре, оглянулись.
   - Ты пьян, Синицын, - тихо сказал Веня, - езжай домой.
   - Нет, комсомолец. Я не пьян. Я не барышня, чтобы захмелеть от пятидесяти
граммов коньяку. Знаешь, я ведь уже готов был забыть. Столько лет прошло.  У
меня было много собственных проблем. И вот однажды я увидел тебя по  телеку.
Ты что-то вещал о благотворительности. Корреспондентка  заглядывала  тебе  в
рот.
   А  потом,  сразу  после  интервью  с  тобой,  показали  очередную   серию
"Криминальной  России".  Знаешь,  такой  документальный  сериал,  с  суровой
музыкой и впечатляющей хроникой. Так вот, там рассказывали историю серийного
убийцы, который орудовал в Тюменской  области  в  начале  восьмидесятых.  Он
изнасиловал и убил шестерых девочек,  от  пятнадцати  до  восемнадцати  лет.
Четверых задушил. А двоих зарезал. Его нашли. Мерзкая  личность,  алкоголик.
Попался он на том, что продавал у пивного ларька дешевую  бижутерию,  снятую
со своих жертв. Но так и не признался ни в одном убийстве.  Несмотря  ни  на
что. А его здорово обрабатывали. В конце концов расстреляли. Но он так и  не
признался - до последней минуты твердил, что никого не убивал. Как тебе  эта
история, а, комсомолец?
   Митя говорил тихо и быстро, он перегнулся через столик и дышал Волкову  в
лицо коньячно-табачным  духом.  Волков  слушал  молча.  Он  чувствовал,  что
рубашка под мышками промокла насквозь.
   - Вот ты сидишь передо мной, бледный и потный, и не знаешь, что  сказать,
- усмехнулся Синицын. - Скажи мне,  что  ты  помнишь,  как  мы  приезжали  в
Тобольск, помнишь Лену Полянскую, Ольгу, сестренку  мою.  И  меня  ты  сразу
узнал. А девочек  ты  не  убивал.  Не  было  этого.  Ну,  скажи,  Веня.  Мне
достаточно твоего слова, и я поверю. Нас никто не слышит сейчас. Мы  говорим
с тобой о том, что известно только нам двоим - тебе и мне. Я  сначала  хотел
шантажнуть тебя, каюсь. Но потом мне стало противно. Мне не нужны ни  деньги
твои, ни клипы, ни раскрутка. Мне даже  оправдания  твои  не  нужны.  Просто
скажи, что ты не убивал тех шестерых девочек. Поверю тебе на слово. Ну?!
   - Ты пьян. Проспись, - тихо произнес Волков и  добавил  громко:  -  Пошел
вон, надоел!
   - Ну, как знаешь, - пожал плечами Митя, встал из-за стола,  залпом  допил
свой остывший кофе, подошел к стойке расплатился с  официантом  и  не  спеша
покинул бар.
   Волков не успел сразу рассказать Регине об этом разговоре. Ее не  было  в
Москве. Она улетала на три дня в Париж.
   Она вернулась  и  прямо  из  аэропорта  приехала  в  клуб  "Статус",  где
проходила презентация нового  альбома  Юрия  Азарова.  Она  любила  вот  так
заявляться с корабля на бал. Впрочем никакого  бала  в  "Статусе"  не  было,
только скучный фуршет.
   Пофланировав по залу, пообщавшись с теми, с кем надо было пообщаться, они
с Веней уже  собрались  уезжать,  не  спеша  направились  к  выходу.  Азаров
провожал их.
   И вдруг перед ними вырос как из-под  земли  Синицын.  Непонятно,  как  он
попал в закрытый клуб, да еще в джинсах и свитере.
   Он подошел к Вене почти вплотную и тихо произнес:
   - Слушай, комсомолец, а ведь у тебя тогда не  пошла  кровь  из  носа.  Ты
соврал. Это была кровь той девочки. И кулончик в форме сердечка  ты  снял  с
убитой в Тюмени. Ты ведь помнишь дискотеку в ПТУ? Ты знаешь,  как  звали  ту
девочку? Наташа! Она была одна у матери. Ее мать умерла от инфаркта.  Сразу,
в  машине  "Скорой".  Алкаш,  которого  расстреляли,  был  прав,  когда   не
признавался. Его расстреляли вместо тебя, комсомолец.
   Синицын говорил все громче, но гул разодетой фланирующей  толпы  заглушал
его слова. Первой опомнилась Регина.
   - Есть здесь  служба  безопасности  или  нет,  черт  возьми!  -  спокойно
произнесла она. - Уберите от нас этого сумасшедшего!
   Два широкоплечих молодца в строгих костюмах поволокли Синицына к выходу.
   - Ты маньяк, комсомолец! Ты - серийный убийца!  Регина  Валентиновна,  он
убьет вас! Берегитесь! - выкрикивал Митя, покорно следуя к выходу.
   Оглянувшись, Регина наткнулась на внимательные, холодные глаза Азарова...
   Глава 21
   Майкл потолстел и отрастил бороду. Он был лыс как коленка, из-за  полноты
и небольшого росточка напоминал тугой, весело прыгающий теннисный мячик.  Он
выглядел бодрым и отдохнувшим, несмотря на многочасовой перелет.
   - Ты знаешь, я  страшно  голоден!  Вегетарианская  еда  в  самолете  была
отвратительной,  -  затараторил  он  на   своем   порыкивающем   бруклинском
английском.  -  Мне  дали  соевую  котлету  с  фасолью.  А  ты  замечательно
выглядишь. Это, как я понимаю, мистер Кротов? - Он стал немилосердно  трясти
Гошину руку;
   - Нет, Майкл, мистер Кротов сейчас в Лондоне, а  это  Гоша.  Мы  работаем
вместе.
   - Гошуа? Замечательно! Вы говорите по-английски?
   - Да, немного, - скромно сообщил Гоша, закончивший  английское  отделение
Института иностранных языков.
   - Очень приятно  познакомиться,  -  продолжал  тараторить  Майкл.  -  Как
поживаете? Так где, ты сказала, твой муж?  В  Лондоне?  Стивен  говорил,  ты
вышла замуж за полицейского полковника. Поздравляю! И он отправился в Лондон
помогать Скотленд-Ярду? Ха-ха-ха! Нет, надо было сохранить те соевые котлеты
и предъявить иск авиакомпании. Ты знаешь, Салли завела третью собаку.  Опять
эрдель. Этому не будет конца, моя жена решила превратить наш дом  в  собачий
рай. Кстати, тебе большой привет от Салли, она собрала  для  тебя  кое-какие
лекарства.
   - Лекарства? - удивилась Лена. - Зачем?
   - Ее подруга Джуди  прочитала  в  какой-то  газете,  что  в  России  было
несколько случаев отравления аспирином. Салли прислала для тебя качественный
американский аспирин. На всякий случай. И еще что-то, приедем -  посмотришь.
Да, ты знаешь, мы с Салли очень долго выбирали подарок для  твоей  дочки.  В
итоге  остановились  на  конструкторе  "Лего".   Купили   небольшой   набор,
специально  для  двухлетнего  ребенка.   Наши   психологи   говорят,   будто
конструкторы благотворно влияют на детский интеллект... Ох, ну и  холодно  у
вас в Москве! А в  Нью-Йорке  совсем  весна.  Правда,  на  следующей  неделе
обещали похолодание, но Салли не верит синоптикам. Я тоже... Надо же, как  у
вас здесь все изменилось! Вы выходите на европейский уровень. Не ожидал,  не
ожидал.
   - Лен, он когда-нибудь молчит? Думаешь, ты выдержишь десять дней? Да  еще
это  бруклинское  рычание  -  у  тебя  барабанные   перепонки   не   устанут
вибрировать? - шепотом по-русски спросил Гоша, наклонившись к Лене.
   - Гоша, перестань. Нехорошо...
   - Ва-у! - завопил Майкл во все горло. - Мы поедем на "Волге"! В настоящей
русской "Волге"! Раньше на таких машинах ездили богатые коммунисты. А теперь
- богатые "новые русские"? Гошуа, вы что, "новый русский"?
   - Он еще и дразнится! - прошептал Гоша, выразительно закатывая  глаза.  -
Нет, Майкл, - сказал он по-английски, любезно улыбнувшись и открыв машину, -
"новые русские" предпочитают "Мерседесы" и "БМВ".
   - О да, действительно! Я недавно видел по телевизору... Майкл всю  дорогу
не закрывал рта. Лена рассеянно  кивала  в  ответ,  иногда  произнося:  "Да,
конечно" или "Правда?! Не может быть!".  Она  думала  о  Волкове.  Почему  у
человека, с которым она была знакома четырнадцать лет назад, ее имя  вызвало
столь бурную реакцию? Судя по тому, что рассказывал  о  нем  Гоша,  Вениамин
Волков должен быть человеком с железными нервами, но никак не  истериком.  А
реакция была истерической.
   "Глупо, в самом деле, - миллионер,  суперпродюсер,  у  которого  руки  по
локоть в дерьме и в крови, испугался одного только имени... А он ведь  пылал
ко мне лютой страстью четырнадцать лет  назад.  Но  сейчас  об  этом  смешно
вспоминать. Нет, не смешно. Опасно и очень серьезно. Прошлые  страсти  здесь
ни при чем. И тем не менее какая-то связь с прошлым есть".
   Дома был идеальный порядок,  посуда  перемыта.  Вера  Ф„доровна  даже  не
забыла постелить постель для Майкла на диване в гостиной.
   - Есть уже поздно, - заявил Майкл, - я знаю, вы, русские, любите по ночам
пить чай на кухне. Но я, с твоего позволения, приму душ и лягу спать. Завтра
утром я хочу попасть в Третьяковскую  галерею.  Я  читал,  что  она  наконец
открылась.
   - Хорошо, Майкл.
   Лена рада была посидеть в тишине.  Гоша  выпил  чашку  чая  и  отправился
домой. В квартире все спали. Было половина третьего ночи, но Лена знала, что
уснуть не сумеет.
   Этот ужасный день никак не мог кончиться. Она включила  чайник,  стараясь
не шуметь, вытащила  из  стенного  шкафа  в  коридоре  маленькую  стремянку,
взобравшись на нее, достала с кухонных антресолей картонную  коробку  из-под
пылесоса, в которой хранились старые рукописи и письма.
   В советские времена половина  населения  страны  занималась  литературным
творчеством. В редакции журналов приходили горы рукописей.  В  основном  это
были стихи, но попадалась  и  проза.  Все  эти  тонны  народного  творчества
полагалось прочитывать,  рецензировать  и  возвращать  автору  с  подробным,
основательным ответом.
   При каждом отделе литературы был целый полк внештатных  литконсультантов,
которые  занимались  этой  муторной,  но  доходной  поденщиной.  В  основном
литконсультантами были безработные  писатели  и  поэты,  но  иногда  и  сами
сотрудники  редакций  подрабатывали  таким   образом.   Каждый   прочитанный
авторский лист (двадцать четыре  машинописные  страницы)  стоил  три  рубля.
Прихватив из редакции  домой  пачку  зарегистрированных  рукописей,  посидев
пару-тройку вечеров  за  пишущей  машинкой,  можно  было  заработать  лишний
полтинник, а то и сотню - если хватит сил  прочитать  Двести  сорок  страниц
графоманских текстов.
   Писали все - пионеры и ветераны войны, трактористы и  Доярки,  шахтеры  и
летчики, моряки дальнего плавания и  домохозяйки.  Но  больше  всего  стихов
приходило из мест "не столь  отдаленных".  Это  были  самые  патриотические,
самые истые с идеологической точки зрения опусы.
   Домушники и  насильники  писали  стихи  о  Ленине,  о  партии,  о  победе
коммунизма. Как правило, они  не  стеснялись  вызывать  статьи,  по  которым
отбывали срок, прибавляя к этому "неправедно и незаконно осужденный...".
   Один пожилой убийца не поленился, пересказал своими словами и  записал  в
столбик текст Гимна Советского Союза.
   Тетрадный листочек он обвел красивой рамкой из колосков перевитых красной
ленточкой, в одном уголке нарисовал профиль Ленина, в другом -  Брежнева,  а
внизу - серп и молот.
   После университета, работая спецкором в  популярном  молодежном  журнале,
Лена часто латала финансовые дыры и  брала  домой  рукописи,  приходившие  в
отдел литературы. Но дело было не только в деньгах. Ей  нравилось,  когда  в
тоннах словесного мусора неожиданно мелькал слабый проблеск таланта.
   Бывало, что литературные творения  сопровождались  длинными  письмами,  в
которых человек рассказывал всю свою жизнь, изливал  душу.  Это  оказывалось
куда интересней самих творений. Как  правило,  авторы  были  людьми  глубоко
одинокими, и несколько корявых  четверостиший  служили  всего  лишь  поводом
высказаться, получить ответ, написать еще.
   За годы работы у Лены накопилось сотни  три  таких  вот  писем-исповедей,
присланных в редакцию и адресованных ей лично. Многие из них она  хранила  -
рука не поднималась выкинуть.
   Сейчас, глубокой ночью, она искала в куче старых бумаг  несколько  писем,
присланных когда-то из Тобольска и Тюмени. Одно из  них  попалось  на  глаза
почти сразу.
   "Здравствуйте, уважаемая Елена Николаевна!
   Пишет вам Захарова  Надежда  Ивановна.  Мой  сын  Олег  Захаров,  старший
лейтенант милиции, давал вам  читать  свой  рассказ.  Вы  отнеслись  к  нему
по-доброму, прислали подробный ответ. Он прислал вам другой  рассказ,  а  вы
опять ответили  хорошим  письмом.  Хотя  вы  и  отказали  в  публикации,  но
объяснили ему правильные вещи про литературу.  И  вот  он  хотел,  чтобы  вы
ознакомились с другим его рассказом. Уже собрался перепечатать на  работе  и
послать вам, но случилось большое горе.
   Сынок мой, Олег, был убит бандитским ножом в сердце Вот я высылаю вам его
последний рассказ. Товарищ его на машинке для вас перепечатал. Пусть будет у
вас этот рассказ на память. Раз хотел сынок мой вам прислать,  значит,  я  и
высылаю за него.
   Всего вам хорошего,