нетной душевой, осторожно и бережно. Стоя под горячим душем, она смывала
с себя все запахи и звуки этого грязного, хамского города.
   Ей вдруг вспомнилось, как лет пятнадцать  назад  один  из  ее  пациентов,
крупный чиновник из аппарата ЦК КПСС, жаловался, что  постоянно  ему  снится
один и тот же кошмарный сон: будто он едет в метро в час "пик", потом  стоит
в нескончаемой очереди в гастрономе  за  докторской  колбасой,  потом  несет
кусок этой бумажной серо-розовой колбасы  в  нитяной  сумке-авоське.  А  под
ногами  хлюпает  безнадежная  гнилая  слякоть,  и  войлочные  боты,  которые
называют "прощай, молодость", промокли насквозь.
   Конечно, за пятнадцать лет Москва  стала  совсем  другой.  Нет  очередей,
колбасы навалом, но все равно ощущение хамства и грязи осталось.  Магазинное
изобилие и мчащиеся шикарные иномарки только подчеркнули и обострили его...
   Выключив воду, Регина стянула с головы непромокаемую шапочку,  закуталась
в пушистую махровую простыню. "Что  теперь?  -  думала  она.  -  Попробовать
вариант с ядом? Но сейчас это вдвойне опасно.  А  может,  переждать?  Может,
пока вообще ничего не стоит предпринимать?"
   И тут послышался осторожный стук в дверь.
   - В чем дело? - спросила она недовольно.
   - Регина Валентиновна, - раздался за дверью испуганный  голос  секретарши
Инны, - Вениамину Борисовичу нехорошо. К нему пришел какой-то журналист, вам
лучше зайти в зал прослушивания.
   - Сейчас иду! - Регина выхватила из шкафа первое, что попалось под  руку,
надела на голое тело клетчатую  шотландскую  юбку  и  толстый  белый  свитер
ручной вязки. Сунув голые нога в мягкие замшевые  туфли  без  каблуков,  она
мельком взглянула в зеркало, провела щеткой по волосам  и  быстро  вышла  из
кабинета.
   Веня был бледен как смерть. Руки его тряслись. Он стоял в  узком  проходе
между стульями с открытым ртом и не мог произнести ни слова.
   Тут же, у  сцены,  сидел  темноволосый  парнишка  лет  двадцати  пяти,  с
приятным умным лицом. Регина отметила мельком, что парнишка этот  совсем  не
похож на журналиста, занимающегося поп-музыкой. Ни серьги в ухе, ни  длинных
волос,  никаких  двусмысленностей  в  одежде.  Дорогие  джинсы,   аккуратный
темно-синий свитер, чистая добротная обувь.
   - Здравствуйте, - поднялся он навстречу Регине и протянул руку: - Георгий
Галицын, журнал "Смарт".
   Регина вздрогнула, но на рукопожатие ответила. И тут же  увидела,  что  в
левой руке парень держит маленький диктофон.
   - Веня, в чем дело? - Она подошла к мужу вплотную.
   - Я... Мне стало нехорошо, - выдавил он, с ужасом глядя Регине в глаза.
   - Мы просто разговаривали, - мягким извиняющимся голосом  стал  объяснять
Галицын, - Вениамин Борисович  сам  назначил  мне  встречу.  Может,  вызвать
врача?
   - Сколько кассет вы успели записать? - быстро спросила Регина.
   - Одну.
   - Отдайте ее мне, пожалуйста.
   - Почему? - удивился  журналист.  -  Там  записан  обычный  разговор,  мы
говорили о Тобольске. Я могу дать вам прослушать.
   - Вы мне отдадите эту  кассету  и  уйдете  отсюда,  -  сказала  Регина  с
вежливой улыбкой.
   - Да пожалуйста! - пожал плечами Галицын. - Если вы считаете, что ваш муж
мог  сказать  что-то  неприличное,  возьмите.  -  Он  вытащил  из  диктофона
микрокассету и протянул Регине.
   - Не обижайтесь, молодой человек, - смягчилась она взяв кассету у него из
рук и спрятав  в  карман  юбки,  -  Вениамин  Борисович  сегодня  не  в  том
состоянии, чтобы давать интервью. Я знаю ваш журнал. Будет  лучше,  если  вы
придете в другой раз. Вениамин Борисович с  удовольствием  ответит  на  ваши
вопросы. А сейчас - всего доброго. Извините.
   Галицын быстро вышел из зала.
   Кассета, которую он отдал Регине, оказалась чистой.
   * * *
   - Деточка, так нельзя. Выкидывать хорошую коляску только  потому,  что  у
нее отвалились колеса, - это транжирство. - Вера Федоровна чинно уселась  на
кухонный диванчик и повела плечами: - Опять у тебя сквозняк.
   - Вера Федоровна, хотите гречневой каши с грибами? - спросила Лена.
   - Хочу. Но ты мне зубы не заговаривай. Лизонька, а ты куда смотрела?
   - Коляска совсем сломалась, - вздохнула Лиза  и  отправила  в  рот  ложку
гречневой каши с шампиньонами, - но ты, баба Вера, не грусти. Я уже  большая
девочка, я буду ножками ходить. Хочешь, я покажу тебе мою обезьянку?
   Лиза слезла со стула и побежала в комнату.
   - Можно было отдать в ремонт. Куда ты мне так много кладешь? Я  не  люблю
на ночь наедаться.
   - Вера Федоровна, но Лиза правда уже может ходить по улице. Скоро  станет
сухо. Рано или поздно  все  равно  пришлось  бы  эту  коляску  выбросить,  -
оправдывалась Лена, ставя перед ней тарелку.
   - Тебе бы все выбрасывать! А  вдруг  вы  с  Сережей  на  второго  ребенка
решитесь? Что  же,  опять  новую  покупать?  Такая  отличная  была  коляска,
немецкая, удобная, легкая.
   - Баба Вера, смотри, какая у меня обезьянка! - закричала Лиза,  вбегая  в
кухню. - Мы возьмем ее с собой в домодых, она там будет со мной вместе спать
и кушать.
   - Как ее зовут? Ты уже придумала  ей  имя?  -  спросила  Вера  Федоровна,
рассматривая игрушечного зверька.
   Раздался звонок в дверь. Взглянув в "глазок", Лена увидела Гошу Галицына.
   Пока он снимал ботинки, в прихожую выбежала Лиза.
   - Привет! - важно сказала она.
   - Привет, ребенок. Как у тебя дела?
   - Хорошо. У нас сегодня коляска сломалась. - Лиза побежала назад в  кухню
с криком: - Баба Вера! Я назову обезьянку Гоша!
   - Это кого же ты хочешь назвать в мою  честь?  Покажи.  -  Гоша  вошел  в
кухню, поздоровался с Верой Федоровной и сел рядом с ней на диванчик. -  Ну,
в общем,  я  не  против,  -  сказал  он,  взглянув  на  обезьянку,  -  очень
симпатичный тезка.
   - Гоша, это не тетка, это  игрушечная  обезьянка,  -  серьезно  возразила
Лиза.
   Гоша подробно объяснил ей значение слова "тезка", Лиза  слушала  и  важно
кивала.
   - У обезьянки Гоши-тезки был еще маленький стульчик, кроватка и  посудка.
Мы с мамой купили, - сообщила Лиза, когда он закончил, - но коляска  о-очень
сильно сломалась.
   - Как это? - не поняла Вера Федоровна.
   - Коляска сделала так, - Лиза глубоко вдохнула и выкрикнула во все горло:
- Ба-бах! Мы с мамой упали, а потом  толстый  дядька  хотел  взять  меня  на
ручки. А я плакала.
   - Ой, Лизонька, я совсем забыл! - Гоша вышел в прихожую и вернулся  через
минуту, держа в руках маленький  набор  пластмассовой  игрушечной  посуды  в
пластиковой упаковке - Смотри, как раз для твоей обезьянки.
   - Спасибо! И ложечки есть, и чашечки! Открой скорей.
   - Лена, я не поняла, - строго  спросила  Вера  Федоровна,  -  что  у  вас
сегодня произошло?
   - Ничего, Вера Федоровна, - Лена поставила перед Гошей тарелку с кашей, -
я же сказала, коляска сломалась прямо на ходу,  я  поскользнулась  и  упала,
Лиза вместе со мной. Сейчас очень скользко.
   - А куда делись игрушки, вы ведь сегодня утром ездили в магазин?
   - Все рассыпалось, потонуло в грязи.
   - А что за "толстый дядя"?
   - Прохожий помог подняться.
   - Ох, темнишь ты, девочка моя,  -  покачала  головой  Вера  Федоровна.  -
Ладно, мы с Лизой пойдем спать. А  вам  выезжать  через  полчаса,  встречать
американца.
   * * *
   - Я был сегодня у Волкова, - сказал Гоша, когда  они  сели  в  машину,  -
знаешь, все так странно получилось. Я наконец дозвонился.  Он  назначил  мне
встречу у себя в офисе. У него потрясающий зал. Представь -  шикарный  офис,
все  сверкает,  горничные,  охрана,  а  зал  для  прослушиваний  -   как   в
каком-нибудь старом Доме пионеров. На стенах горны  и  барабаны  намалеваны,
стулья занозистые, скрипучие, все обшарпанное, ветхое. Я стал  задавать  ему
вопросы - про детство, про маму с папой. Потом про юность. Он говорил вяло и
скучно, я решил его подогреть, когда мы дошли  до  комсомольской  молодости,
спросил, а помнит  ли  он,  как  парился  в  ведомственной  бане  с  группой
журналистов из Москвы, как пил с ними водку и жарил шашлыки ночью на  берегу
Тобола. И тут с ним что-то произошло. Он резко побледнел,  на  лбу  выступил
пот, руки затряслись. Смотрит на меня выпученными глазами и спрашивает: "Кто
вам рассказывал это?"
   Я отвечаю, что  рассказывала  моя  начальница  и  близкая  подруга  Елена
Николаевна Полянская. Вы, говорю, наверняка ее помните. И тут он как  заорет
на весь  офис:  "Нет!"  Сразу  влетела  секретарша,  потом  прибежала  жена,
потребовала, чтобы я отдал кассету. А я как раз перед  этим  вставил  новую,
чистую. Вот ее и отдал. Хочешь послушать?
   - Хочу, - кивнула Лена.
   - Тогда возьми с заднего сиденья мою сумку, достань диктофон.  Кассета  с
Волковым в кармашке.
   Лена надела наушники, включила диктофон.
   - У  меня  была  очень  строгая  мама,  секретарь  партийной  организации
хлебозавода,  -  говорил  тусклый  баритон,   -   она   вносилась   ко   мне
требовательно, приучала быть сильным... Я привык с детства не щадить себя.
   - Поэтому пошли в комсомольские работники? -  спросил  насмешливый  голос
Гоши.
   - Ну, в общем, да. У меня были определенные идеалы, в отличие от многих я
действительно верил в победу коммунизма.
   "Господи,  какая  чушь!  -  подумала  Лена.  -  Веня  Волков,  тобольский
комсомолец,  водивший  нас  в  партийную  баньку,  кормивший   шашлыками   и
сырокопченой колбасой  в  полунищем  городе,  воспылавший  ко  мне  неземной
любовью Веня Волков  верил  в  победу  коммунизма?  Зачем  он  прикидывается
идиотом? Впрочем, что-то болезненное, ненормальное было в нем".
   И тут как раз зазвучала на пленке тема  баньки  и  шашлыка.  Крик  "Нет!"
ударил из наушников так громко, что Лена вздрогнула. Да, этот крик прозвучал
сразу после того, как Гоша назвал ее имя.
   - Расскажи мне о Волкове, - попросила Лена, выключая диктофон и пряча его
назад в Гошину сумку, - расскажи, как он стал монополистом и миллионером?
   - В  восемьдесят  пятом  -  восемьдесят  седьмом  ему  принадлежала  сеть
дискотек и студий звукозаписи в Тюмени, Тобольске и Ханты-Мансийске. Но  сам
он к этому времени уже перебрался в Москву, работал в ЦК  ВЛКСМ,  кем  -  не
знаю.
   - Подожди, Гошенька, в восемьдесят пятом у  нас  еще  не  было  закона  о
частной собственности. Как же ему могли принадлежать дискотеки и студии?
   -    Ну,    формально    этот    музыкальный    бизнес     был     общим,
комсомольско-молодежным.  А  фактически  в  Западно-Сибирском  регионе   его
полностью контролировал Волков. Одновременно  он  курировал  так  называемые
агитпоезда ЦК. Ты, наверное, слышала о таких?
   - Даже ездила сама один раз, - улыбнулась  Лена,  -  по  свежеотстроенной
ветке до Нового Уренгоя. На самом деле это был кошмар. Зима, мороз за сорок,
снежные заносы. Пилит по рельсам через вечную мерзлоту этакая  разрисованная
жестянка под названием "Молодогвардеец". В поезде температура не больше плюс
десяти. По утрам подушка хрустит наледи. А в купе живут старики  -  ветераны
войны, детский хор из Липецка, два московских поэта и один  композите  пяток
лекторов из общества "Знание"... Я  помню,  как  мы  руководительницей  хора
грели воду в титане, сливали в трехлитровые банки, мыли головы детям и  себе
в вагонном сортире, над раковиной. Вшей боялись. Никогда  этого  не  забуду.
Ладно, давай дальше про Волкова.
   - В восемьдесят восьмом он начал делать звезд. Сначала  возил  по  стране
детский  танцевальный  ансамбль   тобольского   Дворца   пионеров.   Ребятки
отплясывали рок, отбивали чечетку. Он выжимал из  этих  танцоров  все  соки,
зарабатывал на них дикие деньги - по тем временам.
   Потом вышел у него серьезный конфликт  с  руководительницей  ансамбля,  я
даже помню, как  ее  звали.  Татьяна  Костылева.  Она  в  каком-то  интервью
нелицеприятно отозвалась о Волкове, сказала, что  он  наживается  на  детях,
делает из них чуть ли не рабов, заставляет вкалывать на сцене по  двенадцать
часов в сутки, таскает по всей стране, они не могут учиться.
   Был громкий скандал. А потом родители одного мальчика из ансамбля  подали
в суд на Костылеву, обвинили  ее  в  развратных  действиях  по  отношению  к
несовершеннолетним. Был еще один скандал,  грязный,  газетный.  Причем  всем
было ясно, что она ни к каким мальчикам не приставала. Но газетчики с  таким
удовольствием обливали ее помоями, прямо как на заказ.
   - Неужели и суд был?
   - Нет, до суда не дошло. Но нервы ей и ее семье  потрепали  здорово.  Они
потом  уехали  в  Канаду.  Эта  Костылева,  между  прочим,  была  гениальной
танцовщицей. Я как-то смотрел любительскую видеокассету.
   - А что стало с детским ансамблем?
   -  Ничего.  Он  рассыпался,  перестал  существовать.  А   Волков   сделал
потрясающий финт ушами. В восемьдесят девятом появилась группа  "Соловушки".
Четыре мальчика, по восемнадцать  каждому,  пели  педерастическими  голосами
песенки про любовь. Знаешь, такие полублатные, лирические песенки с мелодией
в три аккорда. Продюсером у них был  некто  Гранаян,  армянин-миллионер.  Он
делал на мальчиках огромные деньги, но  еще  и  спал  с  каждым  из  них  по
очереди. Группа гремела на всю страну, выступала с дикими аншлагами, девочки
писались от восторга на концертах.
   И тут происходит нечто странное. Гранаян попадает в  больницу  с  тяжелой
пневмонией. Анализы показывают, что он болен СПИДом. Тогда  мало  кто  знал,
что это такое. Но больница была ведомственная, там разобрались.
   Мальчики в панике, выясняется, что двое из четырех заражены. Знаешь,  чем
все кончается? Тех, что здоровы, Волков берет под свое крыло, находит замену
двум больным. Создает новую группу -  под  названием  "Велосипед".  Их  даже
раскручивать не надо было, популярность еще больше, опять аншлаги.
   А потом один журналист разыскал  чернокожую  проститутку  мужского  пола.
Алжирец, учился в "Лумумбе" и был  как-то  особенно  красив  и  сексуален  с
педерастической точки зрения. Этот путан признался, что ему заплатили за то,
чтобы он соблазнил и заразил чумой двадцатого века "одного богатого армяна".
Кто заплатил, он не знает, но деньги были большие.  Он  только  сказал,  что
имел дело с женщиной, которая говорила с ним по-французски.
   Вскоре проститут исчез неизвестно куда. А журналисту  прострелили  череп,
когда он гулял ночью с собакой.
   - А что стало с тем армянином и с двумя зараженными  мальчиками?  -  тихо
спросила Лена.
   - Армянин вскоре тихо скончался в больнице, а те двое - не  знаю,  о  них
ничего не известно.
   - А почему ты думаешь, что это работа Волкова? - спросила Лена.
   - Ну чья же еще? Понимаешь, всегда, когда кто-то становился на его  пути,
происходило  нечто  неожиданное.  Этот  "кто-то"  устранялся  тем  или  иным
способом. Квартет мальчиков был лакомым куском, но на  пути  стоял  Гранаян.
Потом была история с Олей Ивушкиной. Может,  помнишь,  суперзвезда,  певичка
начала девяностых?
   - Что-то слышала. Что, тоже СПИД?
   - Нет. Там было все проще и грубей. Волков нашел  девочку  на  дискотеке,
выбрал    своим    наметанным    глазом    из    толпы.    Знаешь,     такая
киска-старшеклассница, худенькая, рыженькая, веснушки на вздернутом  носике.
Пела песенки про школьную любовь, в круглых  очечках,  с  косичками.  Волков
раскрутил ее очень быстро, отснял  несколько  клипов,  стал  делать  на  ней
хорошие деньги. И вдруг, можно сказать в зените славы она заявляет, что петь
больше не собирается. У нее любовь с каким-то шахом из Арабских Эмиратов, он
запрещает ей появляться на сцене. Она хочет выйти  за  него  замуж  и  стать
шахиней.
   Намеченные гастрольные  поездки  надо  отменять.  Плакали  бы  волковские
денежки, но тут у шаха в люксе в "Метрополе"  обнаруживают  убитую  валютную
проститутку. Все улики говорят против сластолюбивого араба. Никакие  деньги,
никакие дипломатические вмешательства не помогают.  Шах  садится  на  скамью
подсудимых, оттуда попадает в спецлагерь для иностранцев.
   А Оля Ивушкина до сих пор поет. Только полностью  сменила  имидж.  Теперь
она - роковая блондинка с силиконовой грудью.
   Белая "Волга" въехала на извилистую эстакаду перед зданием Шереметьева-2.
   - Лен, а что у вас там с коляской случилось? - неожиданно вспомнил Гоша.
   - Потом расскажу. Смотри, вон там дырка, можно припарковаться.
   Глава 20
   Поздним вечером, лежа в теплой ванне с лавандой,  Регина  стала  напевать
себе под нос мелодию какой-то песенки, потом вспомнила слова:
   Когда душа раздета и разута,
   так сладко засыпать к стене лицом,
   птенцом в горсти казенного уюта...
   У Регины была отличная память на тексты,  особенно  на  стихотворные.  Ей
приходилось  слушать  множество  песен,  сидя  с  Веней  на  прослушиваниях,
присутствуя иногда на клипов озвучках. Часто какой-нибудь случайный  кусочек
накрепко застревал в памяти, прилипал к языку и напевался  сам  собой.  "Что
это? Откуда? Это не попса. Мелодия совсем другая и текст..."
   Закутавшись в мягкий махровый халат, Регина забралась с ногами в  большое
кожаное кресло и закурила.
   Вот вспыхивает спичечный огонь в прозрачном шалаше твоих ладоней...
   И  тут  она  вспомнила:  высокий  молодой  человек  на  сцене   дурацкого
пионерского зала, в котором Веня прослушивает всякую уличную шелупонь.
   Молодой человек не стоит, а  сидит  на  краю  сцены.  У  него  неприлично
грязные ботинки сорок четвертого размера. На коленях - гитара. Большие руки,
сильные гибкие пальцы. Очень приятный голос.
   - Синицын! - Регина даже шлепнула себя по голой коленке. -  Конечно,  это
кусок из песни Синицына, того самого, с которого все началось.

   - Почему ты так уверенно отшил его? - спросила она  Веню,  когда  высокий
молодой человек ушел. - По-моему, в нем что-то есть.
   - А по-моему, ничего, - ответил Веня раздраженно, - все это  было  хорошо
для московских кухонь начала восьмидесятых.
   - Как знаешь, - пожала плечами Регина. Вечером того же дня, под гипнозом,
Веня рассказал о ночном пикнике на берегу Тобола с новыми подробностями.
   - Веня, этого парня надо держать под контролем, - сказала Регина потом за
ужином, - зря ты отшил его. Он может быть  опасен.  Лучше  было  бы  сделать
раскрутку, отснять пару клипов. Ты ведь знаешь, это все равно  что  посадить
на иглу. Он бы стал ручным и тихим, он бы забыл все, что  было  четырнадцать
лет назад, - если он вообще что-нибудь помнит о крови на свитере.
   - Он помнит. Мне тяжело его видеть. Мне страшно.
   - Хорошо, - вздохнула Регина, - я возьму это на себя.
   Ей быстро удалось узнать, что жена Дмитрия Синицына Катя наркоманка.  Она
позвонила им домой.
   - Здравствуйте, Митя. Это Регина Валентиновна Градская. Вы помните меня?
   -  Да,  конечно.  Здравствуйте,  -  было  слышно,  что  он  растерялся  и
обрадовался. Он, конечно, помнил ее - после его прослушивания  прошло  всего
лишь три дня.
   - Я вам должна сказать,  ваши  песни  произвели  на  меня  очень  сильное
впечатление. Нам  надо  встретиться  и  поговорить.  Что  выделаете  сегодня
вечером?
   - Я... Я свободен.
   - Ну и отлично. Могу подъехать к вам через час, если не возражаете.
   - Спасибо... - смущенно замямлил он. - Но я живу на окраине, в Выхине.
   - Ерунда, - улыбнулась в трубку Регина, - я на машине. Диктуйте адрес.
   - У нас с Вениамином Борисовичем иногда не совпадают  вкусы,  -  говорила
она, сидя на старом диване в убогой двухкомнатной квартирке в Выхине.  -  Он
человек деловой и жесткий. Он не увидел перспективы в ваших песнях, а я  все
эти дни не могу их забыть.

   Я так давно и счастливо живу,
   что вот уже себя не замечаю
   и, если неожиданно встречаю,
   не узнаю и в гости не зову.

   Она пропела это тихо и точно, с задумчивой улыбкой. Синицын покраснел  от
удовольствия.
   - Неужели вы сразу запомнили наизусть?  -  спросила  худенькая  стриженая
Катя, переводя восхищенные глаза с гостьи на мужа.
   - Как видите, да. У меня хорошая память на талантливые стихи.  Их  сейчас
так мало, а уж в нашем попсовом бизнесе И вовсе нет. Вы мне д