ов.
   Через несколько дней он  услышал,  что  Ларочка  бросила  свой  техникум,
завербовалась на целину. Ее пожилые родители, соседи из  квартиры  напротив,
тоже вскоре исчезли. Говорили, будто они переехали в другой город,  чуть  ли
не в Целиноград. Но Веня к разговорам не прислушивался. Ему было все равно.
   Глава 3
   Москва, март 1996 года
   Катя Синицына проснулась  от  долгого  настырного  звонка  в  дверь.  Она
обнаружила, что лежит на ковре в большой комнате, в  старом  драном  халате,
накинутом на голое тело.
   - Митька! - громко позвала она. - Ты  оглох,  что  ли?  Дверь  не  можешь
открыть?
   Она  встала,  пошатываясь,   побрела   в   прихожую.   Звонок   продолжал
надрываться. Не зажигая  света,  не  спрашивая,  кто  там,  Катя  распахнула
входную дверь, которая оказалась незапертой.
   - Чего  трезвоните?  Не  видите,  открыто?  -  недовольно  спросила  Катя
мужчину, стоявшего на пороге.
   Войдя в прихожую, заперев за собой дверь, мужчина  щелкнул  выключателем,
взял в ладони Катино лицо и внимательно посмотрел в глаза.
   - Катюша, деточка, тебе нельзя сейчас быть одной, - ласково сказал он,  -
умойся, оденься, поехали к нам.
   Только тут  Катя  окончательно  проснулась,  уставилась  на  неожиданного
гостя, узнала в нем своего  свекра,  Митькиного  отца,  Михаила  Филипповича
Синицына, и горько заплакала.
   - Да, деточка, ты поплачь,  -  он  погладил  ее  по  стриженым  рыжеватым
волосам, - ты поплачь, станет легче. Оля совсем не  может  плакать,  мама  с
бабушкой тоже, и я пока не могу. Все внутри горит огнем, жжет, но  поплакать
не получается.
   - Я сейчас, - Катя  высвободилась  из-под  его  руки,  шмыгнула  носом  и
растерла  кулаком  слезы,  -  вы  подождите,  я  сейчас  оденусь.  Вы  здесь
подождите. - Она указала  на  низкую  скамеечку  в  прихожей,  скользнула  в
комнату  и  захлопнула  за  собой  дверь,  прямо  перед  носом   у   Михаила
Филипповича.
   Он не обиделся. В прихожей так  в  прихожей.  Разве  можно  требовать  от
бедной девочки вежливости после того, что ей пришлось пережить? Видно  ведь,
она в ужасном состоянии  Все  в  ужасном  состоянии,  разве  можно  обращать
внимание на такие мелочи?
   Михаил Филиппович изо всех сил старался не  думать  о  сыне.  Случившееся
казалось каким-то нелепым,  невозможным  кошмаром.  Он  еще  не  видел  сына
1йертвым, он гнал от себя мысль об этом,  короткая  фраза  "Митя  повесился"
казалась ему диким розыгрышем, чьей-то злой и неумной шуткой.
   Он поехал за Катей потому, что не мог найти себе места, не знал, как быть
теперь, чем занять пустой кусок  времени  до  похорон.  К  тому  же  девочку
действительно было очень жалко. Она ведь почти сирота, хрупкое,  беззащитное
существо. Некому о ней подумать - Ольга взяла на себя всю суету с кремацией,
с оформлением документов, жена и теща бродят по дому  как  тени,  занимаются
генеральной уборкой, поминки ведь решили устраивать не здесь, в Выхине, а  у
них. Внуки в гимназии с утра до вечера.
   Кремация, поминки - о ком это все? Неужели о Митюше, о сыне, о  красивом,
талантливом, добром мальчике? И ведь как получилось - даже  в  храме  отпеть
нельзя, ни один священник не станет отпевать самоубийцу.
   Нет больше Митюши, убил он сам себя - зачем? За что он сделал это с собой
и с ними со всеми? Чем они провинились перед ним -  родители,  сестра,  жена
Катя?
   Михаил Филиппович считал, что сына своего знает  и  чувствует  достаточно
хорошо. Митя с раннего детства был открытым, чистым, искренним мальчиком. Не
было в нем тех тайных подтекстов, душевных черных дыр, которые могли бы хоть
как-то объяснить этот дикий поступок.
   Натягивая джинсы и свитер, Катя размышляла  о  том,  стоит  ли  уколоться
сейчас, заранее, или лучше взять с собой несколько "колес" и принять  потом,
спрятавшись в ванной. В последнее время "колеса" почти не действовали. Кайфа
не было, но отходняк  становился  мягче.  На  "колесах"  можно  перетерпеть,
перебиться до следующего укола. По большому счету, ей сейчас все равно,  она
могла бы и там, у них, кольнуться, даже не прячась в  ванной.  Какая  теперь
разница? Рано или  поздно  они  все  равно  узнают.  Менты  скажут  или  еще
кто-нибудь. Ольга, конечно, будет молчать... Но какой теперь смысл скрывать?
Если Мити больше нет, разве так важно, что: жена его была наркоманкой?  Катя
даже не заметила, что теперь думает о самой себе в прошедшем времени,  будто
ее тоже больше нет.
   Она   вспомнила,   как    полгода    назад    сестра    мужа    нагрянула
нежданно-негаданно,  без  предупреждения.  Митя  уехал  на  несколько   дней
куда-то, Кате тогда уже не важно было - куда. Он сказал, конечно, но она тут
же забыла. Уехал - и ладно.
   В квартире, разумеется, творилось черт знает  что:  грязища,  бутылки  по
полу валяются, в раковине окурки плавают, музыка орет. А сама Катя ходит все
в том же драном засаленном халате, накинутом  на  голое  тело,  под  сильным
кайфом.
   Бутылки-то всего две было, "Привет" и "Абсолют",  но  обе  пустые  и  обе
попались Ольге прямо под ноги. Катя как раз решила  устроить  себе  одинокий
праздник - три дня не вылезала из дома, кололась и пила,  пила  и  кололась.
При Митьке она не позволяла себе в то время так расслабляться, это потом  ей
уже стало совсем безразлично, а тогда она еще держалась при нем,  старалась,
чтобы он тешил себя надеждой, будто не совсем она на игле, а как бы частично
(будто это возможно - частично). Но, стоило ему уехать, она  уж  загудела  в
одиночестве...
   И тут - здравствуйте! Ольга во всей красе, бизнес-леди, фурия  в  деловом
костюме...
   Она поволокла Катю в ванную, поставила под душ,  воду  включила  ледяную,
садистка. Потом заставила выпить две чашки  крепкого  кофе  и  только  после
этого начала разговаривать.
   - Сколько это продолжается?
   - Год, - честно призналась Катя.
   - Чем ты колешься?
   - Чем придется.
   - Покажи ампулы.
   Катя показала, но только пустые, надколотые. На них  ничего  написано  не
было, но Ольга аккуратно завернула их в полиэтиленовый пакет, а сверху еще в
носовой платок и спрятала в сумку.
   - Покупаешь, разумеется, у кого  придется,  на  Арбате  и  в  "трубе"  на
Пушкинской. Долги есть?
   - Нет. Пока хватает, - заявила Катя почти с гордостью.
   - Конечно, - кивнула Ольга, - я даю деньги Мите,  ты  берешь  у  него.  Я
работаю, оказывается, на твои наркотики.  Ладно,  об  этом  пока  не  будем.
Таблетки?
   Катя ушла в спальню и вернулась с пустой пачкой  от  гадоперидола.  Ольга
тут же убрала ее в сумку.
   - Завтра я повезу тебя к врачу. Ты ляжешь в больницу. Не бойся, в хорошую
больницу, не в "дурку". Лечиться будешь  столько,  сколько  нужно,  пока  не
вылечишься окончательно.
   - Окончательно нельзя, - осторожно заметила Катя, - так не бывает.
   - Бывает. Пока ты все-таки занимаешься этим в одиночестве, под забором не
валяешься, СПИД не подцепила. Или уже?
   - Оль, ну ладно тебе! У меня все-таки еще не совсем крыша поехала.
   - Ну, положим, крыша твоя уже давно в пути. Ладно, речь вообще не о тебе,
а о Мите.
   - Оль, я его правда очень люблю, я старалась завязать, пока могла.
   - Да, любишь... Господи, если бы я застала у тебя  мужика,  мне  было  бы
легче, честное слово!
   - Нет, я ему не изменяю! - обиделась Катя - Мне,  кроме  него,  никто  не
нужен. Я все время только о Митюше и думаю, последней дрянью себя  чувствую,
и перед тобой мне жутко стыдно. Ты прости меня, Оль, ладно?
   - О твоих чувствах и мыслях, а также о прощении  мы  с  тобой  как-нибудь
после поговорим. А пока запомни: ни родители, ни  тем  паче  бабушка  и  мои
сыновья знать ничего не должны. В больницу  ты  ложишься  по  своим  женским
делам, -  Ольга  горько  усмехнулась,  -  последняя  надежда  вылечить  твое
бесплодие. В общем, это вранье я беру на  себя.  А  сейчас  ты  приводишь  в
порядок свой свинарник, и чтобы к завтрашнему дню была готова. Я  приеду  за
тобой. Ты поняла?
   Катя все поняла, и в больнице честно пролежала почти два месяца. Больница
действительно была классная, палата отдельная, телевизор, кормежка на  убой,
врачи и сестры вежливые, внимательные. Но лечили там все теми же методами, о
которых Катя уже давно знала - мучительными и  малоэффективными.  Она  и  не
сомневалась, ничего нового пока не придумали.
   Катя опять  сорвалась,  буквально  через  две  недели  после  выписки  из
больницы. Так получилось. Отыскала дома, в тайничке, старые запасы и тут  же
поняла, что Ольгины денежки, выложенные за гуманное лечение, пропали зря.
   Почему-то сейчас разговор с Ольгой, после которого  уже  прошло  полгода,
помнился куда отчетливей, чем то,  что  произошло  сегодня  ночью  и  ранним
темным утром.
   Сегодняшние  события  распадались  на  какие-то  мутные,  зыбкие   куски,
мелькали перед глазами, словно обрывки старой испорченной кинопленки:  босые
Митькины ноги над кухонным полом, еще  теплое,  огромное,  такое  тяжелое  и
одновременно податливое его тело, тупые  ножницы,  которые  никак  не  хотят
резать толстую кожу брючного ремня. И еще - холод. Она проснулась именно  от
холода.  Одеяло  упало,  окно  оказалось  распахнутым.  А  ночь  была  очень
холодная.
   Катя вовсе не удивилась, что сорвался шпингалет оконной рамы  в  спальне.
Он давно висел на одном винте, Митя все собирался починить - нехорошо, когда
живешь на первом этаже, а окно плохо закрывается. Впрочем, Кате это было  по
фигу, воровать у них все равно нечего.
   Ранним утром окно хлопнуло и  распахнулось  от  резкого  порыва  ледяного
ветра. Катя проснулась, сначала прикрыла окно, потом  обнаружила,  что  Мити
нет рядом, позвала его, но никто не откликнулся. Стуча зубами от холода, она
вышла в  прихожую  и  увидела  в  дверном  проеме  кухни...  Нет,  лучше  не
вспоминать.
   Телефон почему-то не работал, сонная испуганная соседка в бигуди и ночной
рубашке не  могла  сразу  сообразить,  в  чем  дело  и  почему  Катя  просит
разрешения позвонить по их телефону в пять часов утра.
   Потом были врачи, милиция,  вопросы,  на  которые  так  трудно  отвечать,
стыдно, страшно, мысли путаются, язык заплетается... А ментам  тоже  неохота
возиться, суицид, он и есть суицид.  Врач  "Скорой"  задрал  рукав  Катиного
драного халата, хмыкнул и ничего не сказал. Она пыталась объяснить, что Митя
никогда не кололся, но ее не слышали и не понимали.
   А Михаил Филиппович все ждал в прихожей. И что это она в комнату  его  не
пустила? Инстинкт сработал, страх перед Ольгой - "родители ничего не  должны
знать...".
   Из комнаты Катя вышла в более или менее приличном состоянии. Колоться она
не стала, взяла с собой и "колеса", и пару ампул со шприцем бросила в сумку.
   Конечно, надо было бы и умыться, и  причесаться,  и  зубы  почистить.  Да
ладно, и так сойдет. Теперь уж все равно.
   * * *
   Бежевый "жигуленок" полковника МВД Сергея Кротова Уже минут сорок стоял в
безнадежной пробке на Садовом кольце. Мокрый снег, лениво сыпавший с раннего
вечера, к ночи превратился в настоящую метель. Машин в этот час было  совсем
немного, но где-то впереди, у Маяковки, случилась авария, никаких  поворотов
поблизости не было, и теперь целое  стадо  автомобилей  нетерпеливо  гудело,
ожидая, пока гаишники разберутся с ДТП.
   Тепло  салона  и  ритмичное  движение  "дворников"  по  лобовому   стеклу
убаюкивали. Глаза слипались. В последние несколько суток Сергею  приходилось
спать совсем мало. Через  два  дня  ему  предстояло  отправиться  в  Англию.
Скотленд-Ярд пригласил группу сотрудников  МВД  на  три  недели  для  обмена
опытом. До отъезда надо было переделать  такую  гору  дел,  что  голова  шла
кругом.
   Позавчера утром он передал в прокуратуру  материалы  по  предварительному
расследованию дела о перестрелке в подмосковном ресторане "Витязь". Речь шла
об  обычной  бандитской  разборке,  но  из  семи   убитых   двое   оказались
сотрудниками  МВД.  Именно  поэтому  дело  сразу   свалили   на   внутреннюю
контрразведку и непосредственно на отдел, которым руководил Кротов.
   Десять дней назад в "Витязе" проходил роскошный банкет. Знаменитый вор  в
законе по кличке Дрозд, в миру Дроздов Павел  Анатольевич,  праздновал  свое
сорокапятилетие. В честь знаменательного события ресторан был закрыт еще  за
два  дня  до  банкета,  люди  Дрозда  проверяли  каждую  щель  обеденного  и
банкетного залов, бара, кухни, подсобок, сортиров,  директорского  кабинета.
Был  вызван  специалист  по  организации  охраны,  который  составил   схему
размещения людей  вокруг  и  внутри  здания,  помпезной  избы  в  деревянных
кружевах.
   Гости собрались, но успели съесть лишь холодные закуски и  произнести  не
более трех тостов за здоровье драгоценного именинника, когда в банкетный зал
ворвались вооруженные автоматами молодчики-отморозки. Не помогла тщательно и
профессионально расставленная охрана. Не все гости  юбиляра  успели  вовремя
повытаскивать свои пушки, пятеро легли тут же, и первым был убит сам  Дрозд,
а вслед за ним - два сотрудника МВД.
   Пикантность  состояла  в  том,  что  сотрудники  эти,  майор  и   старший
лейтенант, были на юбилее в качестве дорогих званых гостей, и факт их нежной
дружбы с вором в законе Дроздом открылся лишь после их безвременной кончины.
   Была и  еще  одна  пикантность:  свидетелем  побоища  оказался  известный
эстрадный певец, автор и исполнитель лирических, ностальгических  и  блатных
песен, Юрий Азаров. В ресторан он был приглашен  для  развлечения  уважаемой
публики. Друзья увидели однажды, как Дрозд рыдал, слушая  запись  одного  из
азаровских шлягеров - "Прощай,  моя  неверная  любовь!",  и  решили  сделать
юбиляру такой трогательный подарок.
   В  тот  момент,  когда  молодые  отморозки  ворвались  в  зал  со  своими
автоматами и  стали  крошить  солидных  добропорядочных  уголовников  старой
формации, Юрий как раз стоял на небольшой эстраде с  гитарой  и  пел  второй
куплет любимого дроздовского шлягера:

   Печаль моя последняя, молчи!
   Прощай, зеленоглазая Светлана.
   А мне в СИЗО, в лефортовской ночи,
   Уже мигают звезды Магадана.

   Он успел спрыгнуть с эстрады на пол, прикрывшись гитарой,  закатился  под
стол и пролежал там, не дыша, пока шла пальба.
   Хотя поп-звезде уже не раз приходилось выступать перед богатой  уголовной
публикой, такая бойня у него на глазах случилась впервые. Он  считал  чудом,
что остался жив, трясся от ужаса, и выбивать из него свидетельские показания
оказалось делом мучительно трудным. Любимец публики  требовал  приставить  к
нему охрану, посадить в бункер и срочно провести  через  парламент  закон  о
защите свидетелей, который существует во всех нормальных странах.
   Дело раскрыли быстро, по горячим следам,  и  позавчера  Кротов  с  чистой
душой передал все материалы в прокуратуру.  Трое  из  пятерых  оставшихся  в
живых  отморозков  сидели  в  СИЗО.  История  нравственного  падения  убитых
сотрудников милиции была распутана. Она оказалась банальной  и  простой.  Их
держал Дрозд даже не в качестве цепных псов, но лишь как ласковых услужливых
болонок - не шантажом, не страхом,  только  денежными  подачками  и  сытными
объедками с барского стола.
   А сегодня утром выяснилось, что страхи певца были  не  напрасны:  Азарова
нашли мертвым в квартире его любовницы, двадцатилетней  фотомодели  Вероники
Роговец.
   В девять  часов  утра  Вероника  отправилась  гулять  со  своей  собакой,
ирландским сеттером Вилли. Азаров в это  время  сладко  спал  в  Вероникиной
постели.  Утреннюю  прогулку  с  собакой  фотомодель   обычно   сочетала   с
обязательной получасовой пробежкой по парку Победы.
   Вернувшись домой в  девять  тридцать  пять,  она  обнаружила,  что  дверь
квартиры не заперта. Юрий лежал на полу поперек прихожей, в махровом халате,
накинутом на голое тело. Череп  певца  был  аккуратно  прострелен,  пистолет
системы "вальтер", из коего был  произведен  этот  единственный  смертельный
выстрел, валялся тут же, рядом с трупом. Никаких отпечатков, кроме тех,  что
принадлежали хозяйке квартиры и самому убитому, обнаружено не  было.  Соседи
слышали слабый хлопок, но не придали ему никакого значения,  не  могли  даже
точно назвать время, когда этот хлопок раздался.
   Пока было ясно только одно: убийца имел возможность проникнуть в квартиру
гражданки Роговец тихо и незаметно, то есть у него были ключи от подъезда, а
возможно, и от входной двери. Замок на  двери  стоял  итальянский,  новейшей
системы, открыть его отмычкой практически невозможно. Да  и  не  прикасалась
отмычка к замку.
   То есть либо Азаров сам открыл дверь убийце, либо тот имел еще и ключ  от
квартиры. Первое было вероятней, ибо Азаров в это время  суток  обычно  спал
крепко, и если бы убийца  открыл  дверь  своим  ключом,  то  Азаров  был  бы
пристрелен в койке. А он между тем лежал поперек прихожей в халате, то есть,
видимо, был разбужен звонком, накинул халат, пошел открывать.
   Не исключалось, что убийца был знакомым Азарова  и  Роговец.  Но  у  этой
парочки оказалось такое количество знакомых,  в  том  числе  и  в  уголовной
среде, что проверка всех возможных и невозможных версий  обещала  затянуться
на многие месяцы.
   Конечно, сама собой напрашивалась разумная и простая мысль,  что  Азарова
добили  друзья-соратники   тех   отморозков,   против   которых   он   давал
свидетельские показания. И начиналась вторая серия благополучно законченного
предварительного   расследования   перестрелки   в   "Витязе".    Начальство
утверждало, что концы надо искать там, в банкетной бойне.
   Впрочем, старший следователь опергруппы Миша Сичкин  придерживался  иного
мнения. Они  с  Кротовым  знали  по  опыту,  что  слишком  часто  такие  вот
очевидные, лежащие на поверхности версии ведут в  никуда.  Вполне  возможно,
что убийство эстрадной звезды к побоищу в  "Витязе"  никакого  отношения  не
имеет...
   Кротова мучила совесть, что он будет гулять по Лондону, а Мишане  Сичкину
в это время придется вести  сложное  и  неприятное  расследование.  Впрочем,
простых и приятных дел в их работе бывает крайне мало.
   ...Пробка на Садовом кольце стала потихоньку рассасываться, а метель  все
мела. Сворачивая наконец на улицу Красина, Сергей  подумал,  что  в  Лондоне
сейчас, наверное, настоящая весна. Ему предстояло лететь за границу  впервые
в жизни, и не куда-нибудь, а в Англию.
   Подъезжая к дому и паркуя машину, он поймал себя на том, что уже  скучает
по своей семье, хотя никуда еще не улетел.
   Он был женат чуть больше двух  лет.  Иногда  эти  двадцать  пять  месяцев
семейной жизни казались ему одним долгим счастливым днем, а иногда он думал,
что жену свою Лену знает очень давно - ближе и дороже ее не было  никого  на
свете.
   Сейчас Сергею было сорок два, Лене -  тридцать  шесть.  В  этом  возрасте
трудно чувствовать себя молодоженами, но они чувствовали - уже третий год.
   До встречи друг  с  другом  оба  успели  хлебнуть  и  семейной  жизни,  и
одиночества. Лена дважды побывала замужем, Сергей  был  женат  один  раз,  с
первой женой - Ларисой прожил двенадцать лет.
   Детей в первом браке не было, и, наверное, это к лучшему.  Их  с  Ларисой
совместный быт был таким  сложным  и  муторным,  что  даже  редкие  семейные
праздники стали для Сергея чем-то вроде тягостной, унылой необходимости. Все
эти годы его не покидало ощущение,  что,  переступив  порог  своего  дома  и
увидев Ларисино лицо, услышав ее голос, он сразу тупеет  -  нарочно  заранее
тупеет, чтобы не реагировать на постоянные мелкие и крупные претензии  жены,
на частые и долгие истерики.
   Многие годы Сергей ломал голову, почему ему так тяжело с Ларисой? Ведь  у
нее,  кроме  недостатков,  была  еще  масса  достоинств:  квартира  сверкала
стерильной чистотой, Лариса была  отличной  хозяйкой.  Сама  она  сидела  на
строжайшей диете, так как была профессиональной балериной, но,  если  в  дом
приходили  гости,  выкладывалась  по  полной  программе,   делала   стол   с
кулебя