лоток  кофе
и надкусить воздушное пирожное, необходимо приподнять вуаль.
   На  первой  своей  прогулке  Регина  набрела   на   хорошенькую,   словно
игрушечную, лютеранскую кирху и заказала поминальную службу по  себе  самой,
по прежней несчастной и безобразной женщине, которая умерла здесь, в Альпах,
под тонкими волшебными скальпелями хирургов-пластиков.
   Хор красивых  альпийских  детей  пел  поминальный  реквием  так  нежно  и
печально, что Регина; стоя в полупустой кирхе, чуть не заплакала  под  своей
густой вуалью, но сдержалась - пока не зажили операционные швы, этого нельзя
было себе позволить...
   Но теперь она могла и плакать, и смеяться от души.  Ей  было  на  вид  не
больше сорока, и этот возраст ее вполне устраивал, ей будет столько  же  еще
лет десять-пятнадцать, а потом опять можно съездить в Швейцарские Альпы.
   Каждый раз, останавливаясь у зеркала, чтобы поправить прическу и освежить
легкий макияж, Регина видела полумрак  маленькой  альпийской  кирхи,  чистые
личики швейцарских детей, слышала сладкое многоголосье поминального реквиема
и строгие, свежие, холодноватые  звуки  органа.  Иногда  ей  опять  хотелось
заплакать - и она плакала, не  стесняясь,  если,  конечно,  обстановка  была
достаточно интимной для таких странных, неожиданных слез.
   Глава 11
   Катя плохо переносила холод, а в последнее время мерзла постоянно. Она не
выходила из дома после того, как вернулась с Митиных похорон. И к ней  никто
не приходил, не звонил. О ней забыли, словно для всех она  умерла  вместе  с
Митей. Катя старалась не думать о том, что денег  в  доме  нет  ни  копейки,
ампулы кончаются, а новых она купить не сможет. Скоро ее начнет ломать.
   Еще день она попытается протянуть на  таблетках.  А  не  лучше  ли  сразу
вколоть все ампулы, выпить все  оставшиеся  в  доме  таблетки,  сдобрить  их
двумястами граммами чистого  медицинского  спирта?  Там,  в  буфете,  должна
стоять бутылка. Это будет легкая и приятная смерть, куда приятней,  чем  то,
что сделал с собой Митя.
   "А правда, почему он не поступил так, если уж решил покончить с собой?  В
доме достаточно лекарств. Куда проще и приятней запить горсть "колес" чистым
спиртом, уснуть и не проснуться".
   И вдруг  ей  пришла  в  голову  мысль,  что  Митя  так  сильно  ненавидел
наркотики, что предпочел им петлю. А вслед за этой пришла  следующая  мысль:
почему же все-таки менты и  врачи  уверяли,  будто  он  был  под  кайфом?  И
царапины на руке... Они и правда  были,  царапины  и  точечные  следы  иглы.
Просто до этой минуты Кате не хотелось думать. Каждая мысль о Мите причиняла
физическую  боль,  это  было  похоже  на  ломку.  В  голове  все   путалось,
подкатывала тошнота, в ушах нарастал гул, хотелось быстро  уколоться  и  все
забыть. Но надо было тянуть ампулы, их осталось совсем мало. И никто не даст
денег.
   Взглянув на часы, она обнаружила, что уже вечер, и вспомнила, что  ничего
не ела со вчерашнего дня. Надо было встать и хотя бы  выпить  горячего  чая.
Вылезать из-под одеяла не хотелось, но от  голода  сильно  тошнило,  желудок
сжимала тупая боль. Накинув  поверх  халата  Митину  джинсовую  куртку,  она
отправилась на кухню.
   В холодильнике остались только  засохший  кусок  сыра  и  располовиненная
банка консервированной кукурузы. Были еще черствый хлеб, чай и  сахар.  Катя
почти не ела в эти дни, иногда только согревала  себе  чай  и  жевала  кусок
хлеба, не чувствуя вкуса.
   Пока грелся чайник, она сидела  неподвижно  на  табуретке  и  смотрела  в
дверной проем. Опять перед  глазами  возникли  Митины  босые  ноги,  длинное
большое тело, странно-спокойное, какое-то отрешенное лицо.
   Скользнув рукой в  карман  джинсовой  куртки,  Катя  нащупала  там  пачку
сигарет, вытащила. Это  был  "Кент".  Митька  успел  выкурить  полпачки.  Из
кармана выпала какая-то смятая бумажка. Катя подняла ее и развернула.
   Это оказался блокнотный листок. Он был скомкан и надо рван в двух местах.
Несколько строчек, написанных летящим Митиным  почерком,  были  перечеркнуты
крест-накрест. Так он набрасывал и перечеркивал черновики своих  стихов.  Ни
это были вовсе не стихи.
   Катя разгладила листок ладонью на  кухонном  столе,  закурила,  принялась
читать:
   "I. Узнать, что случилось с тем следователем (м.б., у Полянской?).
   2. Газеты (местные?).
   3. Психиатрия.
   Ты сошел с ума, прикончат тебя по-тихому, и привет. Но не идти же с  этим
в прокуратуру. 14 лет!"
   Чайник отчаянно свистел. Катя выключила газ, машинально налила себе чаю в
любимую Митину кружку, размешала сахар,  сделала  большой  глоток,  загасила
сигарету и тут же закурила следующую.
   - А ведь  могли  Митюшу  убить,  -  произнесла  она  вслух,  задумчиво  и
спокойно, - что-то он такое затевал, ходил  возбужденный,  немного  нервный.
Листочек этот вырван из его блокнота. Он хотел выкинуть, но забыл,  скомкал,
бросил в карман куртки. Он носил эту куртку в последнее время.  Да,  надевал
ее под кожанку. В ней много карманов, а в кожанке всего два, они неглубокие,
неудобные.
   Катя быстро обшарила все карманы, обнаружила  носовой  платок,  несколько
жетонов метро и телефона-автомата,  три  тысячные  купюры.  Больше  не  было
ничего.
   Бумажник, в котором Митя носил паспорт и деньги,  валялся  на  секретере.
Паспорт забрала Ольга, а денег там не было. Деньги в  их  доме  вообще  и  в
Митином бумажнике в частности долго не лежали. Их хронически не хватало.
   "Надо найти блокнот! - подумала Катя. - Он вырвал этот листок  из  своего
ежедневника".
   В блокнот-ежедневник Митя записывал не только пришедшие в  голову  строки
будущих песен, но и всякие телефоны, планы, предстоящие дела.
   Катя обшарила Митину сумку, с удивлением обнаружила  там,  между  нотными
тетрадками, учебник судебной психиатрии. Но блокнота не было.
   Она  обшарила  все  ящики  письменного   стола,   заглянула   под   шкаф,
пересмотрела книжные полки. Небольшая толстенькая книжечка, которую  полгода
назад подарила Мите Ольга, фирменный ежедневник, обтянутый черным дсрматином
с тиснеными  золотыми  буквами  "Кокусай-Коеки  компани,  Лтд"  латинским  и
русским шрифтом, - это все-таки не иголка. Вещей  и  мебели  в  доме  совсем
немного, ежедневник обычно лежал либо в сумке, либо в кармане куртки. Иногда
на письменном столе.
   Катя была  так  возбуждена,  что  даже  забыла  про  укол.  Голова  стала
побаливать, еще полчаса, и боль не даст думать. Но если уколоться, то вообще
ничего не сообразишь и не вспомнишь. А вспомнить надо.
   "Полянская  -  это  та  самая  Лена,  которая  вывела  меня  на  лестницу
уколоться. Но при чем здесь она? О каком следователе хотел спросить ее Митя?
- Мысли стали путаться и расползаться. -  Что,  если  позвонить  ей?  Просто
позвонить и рассказать про этот странный листочек?  Кажется,  у  нее  муж  в
милиции работает, чуть ли не полковник... Да, Митя говорил что-то. Он был  у
нее в гостях... Он тогда еще сказал, мол, Ленка Полянская совсем  не  похожа
на жену полковника. Зато муж у нее - типичный мент, прямо как с плаката".
   К головной боли прибавился тяжелый озноб,  бросило  в  холодный  пот.  Но
вместо того, чтобы уколоться, Катя приняла таблетку американского  аспирина,
запила сладким остывшим чаем, сжевала кусок хлеба с сыром и  ложку  холодной
скользкой кукурузы прямо из банки. Легче не стало, но Катя твердо решила  не
колоться до тех пор, пока не  найдет  телефон  этой  самой  Полянской  и  не
позвонит ей. Тут она вспомнила, что и Митина телефонная книжка  ни  разу  не
попалась ей на глаза. Такая же фирменная, от "Кокусай-Коеки", только  совсем
маленькая, плоская.
   "А ведь она тоже пропала,  вместе  с  ежедневником!  Окно  было  открыто,
телефон не работал. Кто-то мог спокойно влезть в  квартиру,  вколоть  Митьке
наркотик и... Мы с ним легли спать  вместе,  мы  страшно  хотели  спать.  Он
устал, был в тот день на ногах с восьми утра, а я укололась и еще выпила Две
таблетки какого-то снотворного. Не помню какого. Я вообще ничего не помню...
Господи, как больно. Надо уколоться. Сейчас же, сию минуту".
   Осталось всего четыре ампулы. А теперь уже три. После укола стало легко и
хорошо. Катя вдруг совершенно ясно поняла, что муж  ее  вовсе  не  кончал  с
собой.
   - Допрыгался он со своими продюсерами, - сказала Катя вслух,  спокойно  и
почти радостно, - все эти продюсеры связаны с бандитами. Не самоубийца Митя,
нет на нем этого греха. И на мне нет. Не я его довела до петли.
   Внезапная радость сменилась  бурными  рыданиями.  От  слез  стало  совсем
хорошо, как в  детстве,  когда  наплачешься  от  души  и  сразу  мир  вокруг
покажется новым, ярким, словно он умыт  твоими  слезами.  Катя  решила,  что
прежде всего надо позвонить Митиным родителям и сказать об этом,  чтобы  они
не мучились. А потом надо пойти в храм и заказать  заупокойный  молебен.  На
это Ольга денег даст. Или сама пусть закажет, неважно ведь, кто это сделает.
   К телефону подошла свекровь.
   - Нина Андреевна! - возбужденно выпалила Катя, даже не поздоровавшись.  -
Митя не сам это сделал, его  убили.  Вы  понимаете,  он  не  самоубийца.  Вы
слышите меня? Я теперь точно знаю, кто-то влез к нам в окно той ночью.
   В трубке стояло напряженное молчание. Наконец Нина  Андреевна  произнесла
еле слышно:
   - Не надо. Катюша. Пожалуйста, не надо об этом говорить.
   - Как?! Почему не надо? Это же очень важно...
   Катя не успела договорить. Трубку параллельного телефона взяла Ольга.
   - Пожалуйста, не трогай сейчас маму, - спокойно попросила она.
   Катя разозлилась. Бурная радость сменилась еще более бурным гневом.
   - Я вообще никого не трогаю! Меня просто нет! Я должна извиниться, что не
умерла вместо Мити? Извини, дорогая Оленька. Я  не  виновата,  что  осталась
жива. Но вы все должны знать: Митя не делал  этого.  Его  убили.  Ты  можешь
завтра утром пойти в храм.
   - Ты только что укололась, и тебе пришла в голову эта счастливая мысль? -
холодно спросила Ольга.
   - О Господи, как вы мне все надоели! - выкрикнула Катя. -  Вы  слышите  и
видите только самих себя. Все  остальные  для  вас  -  сволочи  и  придурки,
недостойные вашего высокого внимания. Ты можешь  снизойти  и  понять:  убили
твоего брата, не вешался он сам!
   - Хорошо, - вздохнула Ольга, - попробуй успокоиться и  объяснить,  почему
тебе это вдруг пришло в голову?
   - А вот не буду! Ни успокаиваться, ни говорить тебе ничего  не  буду.  Не
хочу я с тобой разговаривать. - У Кати в голосе послышались  слезы,  шмыгнув
носом, она выпалила: - Дай мне телефон Полянской!
   - Зачем? - удивилась Ольга.
   - Она обещала найти мне хорошего нарколога,  -  не  задумываясь,  соврала
Катя.
   - Ты хочешь опять попытаться?.. - Ольге вдруг  стало  неловко;  "В  самом
деле, я веду себя с ней слишком жестоко. Так нельзя, она тоже человек, и  ей
сейчас очень плохо, значительно хуже, чем мне. Она ведь совершенно одна".
   - Представь себе, хочу. - Катя опять шмыгнула носом.
   - Ладно, записывай. Может, и получится что-нибудь на этот  раз.  -  Ольга
наизусть продиктовала Ленин телефон, Катя записала  его  огрызком  карандаша
прямо на листочке, который нашла в кармане Митиной куртки.
   - У тебя ведь совсем нет денег,  -  мягко  сказала  Ольга,  -  хочешь,  я
приеду, привезу тебе продукты какие-нибудь?
   - Спасибо, обойдусь, - гордо отказалась Катя. У  Полянской  было  занято.
Катя даже застонала от нетерпения. Хотелось срочно с  кем-то  поговорить,  с
кем-то, кто выслушает внимательно и сочувственно. А с кем еще  можно  сейчас
поговорить? Ну, конечно, с Региной Валентиновной. Пока у  Полянской  занято,
надо набрать другой  номер.  Кстати,  почему  бы  и  правда  не  попробовать
завязать еще раз? И с кем, как не с  Региной  Валентиновной,  обсудить  это?
Ведь не с Полянской же, в самом деле!
   Как всегда, трубку взяли  сразу  после  того,  как  пискнул  определитель
номера.
   - Простите меня, - тихо произнесла Катя, - мне больше не с кем поговорить
об этом.
   - У тебя кончились наркотики? - На этот раз голос Регины звучал холодно и
даже раздраженно.
   - У меня осталось еще три ампулы. Но скоро  не  останется  ничего.  Я  не
знаю, что делать.
   - Ты хочешь, чтобы я дала тебе денег?
   - Нет, - смутилась Катя, - разве я когда-нибудь вас об  этом  просила?  Я
просто  хотела  посоветоваться.  Может,  мне  еще  раз  попытаться  лечь   в
больницу?
   - Попытайся, - равнодушно ответила Регина.
   - Это очень тяжело. Даже в  той  больнице,  куда  меня  клала  Ольга,  за
большие деньги, никак не смягчали абстиненцию. Теперь она со  мной  возиться
не станет, а бесплатно я могу лечь только в самую жуткую психушку. Там я  не
выдержу.  Я  хотела  попросить  вас,  есть  ведь  всякие   благотворительные
общества, центры, где помогают таким, как я. Вы ведь наверняка знаете...  Но
только это надо сделать скорее, я совсем не могу быть одна, не могу с  собой
справиться, не понимаю, что мне делать, куда себя деть и как жить дальше.
   - Ты правда решила завязать?
   - Я давно это решила, только не получается никак. Вы же сами говорили,  у
меня очень слабая воля.
   - А почему ты думаешь, что сейчас твоя воля стала сильней?
   - Нет, я так не думаю. Но я знаю теперь,  что  должна  это  сделать  ради
Мити. Конечно, его больше нет, но, я уверена, его душе будет легче,  если  я
перестану колоться. Я еще хотела сказать  вам  одну  вещь...  я  поняла  это
только сейчас, сию минуту. Это очень важно, - голос Кати стал  торжественным
и таинственным, - кто-то влезал той ночью к нам в окно.
   - И кто же это мог быть?  -  усмехнулась  Регина.  -  Убийца,  -  шепотом
произнесла Катя.
   - Интересно, что же это за таинственный убийца?
   - Пока не знаю. Но то, что он влезал к нам в окно, - знаю точно.
   - Ты решила поиграть в Шерлока Холмса?
   - Вот и вы мне не верите! - в отчаянии выкрикнула Катя.
   - А кто еще?
   - Ольга и вообще все они.
   - Чтобы поверить, нужны факты. У тебя они есть? - быстро спросила Регина.
   - Есть! Но пока их очень мало, и я боюсь, вам они покажутся ерундой.
   - Ну почему же? Ты сначала расскажи, а потом будем думать вместе.
   -   Хорошо.   Я   расскажу.   Во-первых,   пропали   две   вещи:    Митин
дневник-ежедневник и его записная  книжка.  Во-вторых,  я  нашла  в  кармане
куртки скомканный листочек, - Катя прочитала в трубку то, что было написано,
- и в-третьих, я вспомнила - окно той ночью распахнулось от ветра,  то  есть
было не заперто. Кто-то сломал шпингалет, влез в  квартиру,  а  потом,  убив
Митю, да еще так, будто он сам повесился, тихонько вылез.
   - Ты кому-нибудь, кроме меня, говорила об этом? - мягко спросила Регина.
   - Нет. Никто меня не хочет слушать.
   - Значит, так, Катюша. Ни в коем случае  никому  ничего  не  рассказывай.
Если Митю действительно убили,  то  сделал  это  кто-то  очень  близкий.  Ты
начнешь делиться своими подозрениями и сама не заметишь, как поделишься  ими
с убийцей. Тогда, сама понимаешь, он тебя не  пощадит.  Но,  честно  говоря,
того, что ты мне рассказала,  вовсе  не  достаточно.  Не  обижайся,  но  это
немного похоже на бред. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя запихнули в  психушку?
Поэтому лучше молчи. А я обещаю тебе помочь разобраться. Ты поняла меня?
   - Да, - растерянно прошептала Катя, - я никому ничего не скажу.
   * * *
   Мишаня Сичкин, выслушав по телефону рассказ о фальшивой докторше,  тяжело
вздохнул в трубку и сказал:
   - Лен, тебе, что ли, без приключений  жить  надоело?  Трудно  тебе  было,
прежде чем дверь открывать, спросить фамилию и позвонить  в  поликлинику,  а
потом уж впускать в дом?
   - Трудно, - призналась Лена, - и неудобно. Я ведь  не  могу  человека  на
лестнице держать все время, пока буду дозваниваться. Ты  знаешь,  что  такое
дозвониться в детскую поликлинику?
   - Я знаю, что ты вообще можешь открыть дверь, даже не спросив,  кто  там,
даже в "глазок" не взглянув! Ну  как  тебе  вдолбить  хотя  бы  элементарные
правила безопасности? У тебя все-таки муж полковник,  и  сама  ты  не  вчера
родилась!
   - Мишань, я все поняла. Ты прав на двести процентов. Я сама виновата.  Ну
скажи ты мне, кто это мог быть. И зачем? Неужели все-таки наводчица?
   - Ты в поликлинику звонила?
   - Конечно. Сегодня утром.
   -   Разумеется,   тебе   подтвердили,   что   никаких   анкетирований   и
профилактических осмотров сейчас нет.
   - Нет. И прививку против гриппа тоже вводить никто не собирался.
   - А может,  это  был  врач  из  другой  поликлиники?  Просто  путаница  с
адресами? - предположил Мишаня.
   - Ох, как бы мне хотелось в это поверить! - вздохнула Лена.
   - Если бы ты хоть фамилию спросила... Слушай, Лен, а что ты там  говорила
про суицид?
   -  Понимаешь,  брат  моей  подруги...  Лена  вкратце  пересказала  Митину
историю, упомянула свой разговор с мужем на эту тему.
   - Да, Леночка, с тобой не соскучишься, - улыбнулся  в  трубку  Сичкин.  -
Любишь ты все усложнять. В истории с этим Синицыным я тоже,  как  и  Серега,
никакого криминала не вижу. А докторша... На наводку  это  не  похоже,  хотя
всякое бывает. Может, и пошла какая-нибудь бывшая  педиаторша  в  наводчицы.
Одно утешает, воровать у вас с Серегой особенно нечего. Серьезных домушников
ваша квартира вряд ли заинтересует.
   - Разве только серьезные работают с наводкой?
   - Как правило, да. Слушай, Лен, я пришлю к  тебе  человека,  он  поставит
квартиру на спецсигнализацию. Если что, опер-группа будет у тебя через  пять
минут. Только включать не забывай, ладно? Мой человек тебя  проинструктирует
подробно. Дверь запирай на все замки, не ленись. И никого незнакомого в  дом
не пускай. - Миша усмехнулся: - Честное слово,  учу  тебя,  как  семилетнего
ребенка...
   - Мишаня, спасибо тебе, и прости ты меня, глупую...
   - Простить не могу! - сердито пробурчал Сичкин. - Серега приедет,  скажу,
чтоб за уши тебя отодрал. Для ума.
   - Ладно, Мишаня, не ворчи. Я все поняла. Не добивай меня, и так противно.
Знаешь, когда  она  ушла,  я  почему-то  сразу  почувствовала  себя  выжатым
лимоном. Голова разболелась, коленки задрожали от  слабости,  так  сделалось
вдруг тошно ни с того ни с сего. Я ведь еще не подозревала, что она не  врач
из Филатовской. Вроде побеседовала с милым, приятным человеком, а потом было
ощущение... знаешь, будто  она  меня  рентгеном  просвечивала  насквозь  или
гипнотизировала... Ладно, не буду тебе морочить  голову.  Только  скажи  мне
честно, не кривя душой: ты совершенно исключаешь связь  между  самоубийством
Синицына и визитом докторши?
   - Ну сама подумай, какая тут может быть связь?
   * * *
   Красивые женщины, особенно если они еще и  умны,  всегда  были  неприятны
Регине. Но в отличие от большинства представительниц своего пола она себе  в
этом честно признавалась. Она могла признать про себя, что другая  красивей,
умней, лучше, и честно возненавидеть ее за это. Впрочем, ненависть не  имела
последствий, в том случае, если женщина эта не оказывалась у Регины на пути.
   Ее с первой минуты раздражало  все  в  Полянской  -  правильное,  чистое,
строгое лицо, длинная грациозная  шея,  небрежно  стянутые  в  тяжелый  узел
темно-русые волосы, невысокая, тонкая, очень прямая фигура и даже  маленькие
бриллиантовые сережки в ушах - явно старинные, доставшиеся по наследству  от
какой-нибудь прабабушки, то есть задаром. Но особенно не понравились ей руки
этой женщины - тонкие хрупкие запястья, длинные  точеные  пальцы  с  коротко
подстриженными ногтями, без всякого маникюра.
   Сколько времени и сил отдавала Регина собственным рукам, короткопалым,  с
широкой ладонью и толстыми плебейскими запястьями! Даже волшебники-хирурги в
швейцарской клинике с руками не могли поделать ничего...
   Конечно, Регина рисковала, когда устроила весь этот маскарад с врачом  из
Филатовской. Но сработал ее постоянный принцип: всегда надо познакомиться  и
поговорить с человеком. Того,  с  кем  предстоит  иметь  дело,  надо  узнать
поближе - насколько это