сказать то,
что думает. Важно только исподволь внушить, что следует думать. А  потому  -
"пипл должен хавать".
   Умнейшие  из  наживших  стремительные,   неправедные   состояния   быстро
осознали, что самый  надежный  способ  сохранить  приобретенное  -  избежать
реакции отторжения со стороны нации, взращенной на идее всеобщего равенства.
А для этого надо заставить нацию думать на твоем языке,  стремиться  к  тому
же, чего достиг ты сам, - к обогащению. И проникаться завистью к тебе. Но не
потому, что ты обокрал их. А потому, что у них пока  не  получилось  так  же
точно обокрасть себе подобных.
   Хочешь владеть людьми - "рули" их сознанием. Поначалу  самые  продвинутые
из  новых  русских  взяли  под  опеку  старую  интеллектуальную  элиту,   от
непривычных ласк поспешно оттаявшую. Но стоять  бесконечно  на  цыпочках,  с
благостным видом внимая зауми, что спускают тебе за  твои  же  деньги  люди,
неспособные  заработать  жалкого  миллиона,  и  чувствовать  себя  при  этом
недоразвитым болваном - занятие, согласитесь, мазохистское.
   А посему, добившись,  что  образ  бизнесмена-спонсора  стал  сливаться  в
массовом сознании с окружающими его знаменитостями,  можно  было  перейти  к
следующему этапу - начать формировать собственные культурные сливки, понятно
говорящие, хотящие того  же,  что  и  ты,  а  стало  быть,  предсказуемые  и
адекватно мыслящие.
   Мощная информационная  машина,  пропагандирующая  "новое  время,  несущее
новые ценности", обрушилась на обнищавших, затравленных, разочаровавшихся во
всем и вся людей и за короткое время перемолола в  них  прежние,  казавшиеся
незыблемыми представления о добре и зле.
   В видеотеках закрутились второразрядные штатовские боевики,  с  прилавков
сметались выпеченные на потоке ужастики и  детективы,  с  эстрады  писклявые
содержанки доносили до масс "фанерные"  тексты.  Пенсионерок  и  домохозяек,
отчаявшихся на закопченных своих  кухоньках  в  ожидании  добра,  интенсивно
"намыливали" мексиканскими сериалами.
   Забелин проскочил  метро  "Войковская".  На  огромном  водруженном  возле
Ленинградского шоссе  щите  с  надписью  "Кухни  "Танго"  известный  шоумен,
облапив откинувшуюся у него на руках девицу, сообщал прилюдно: "Я это  делаю
здесь".
   "А где бы еще  это  и  делать?"  -  не  удивлялись  поспешающие  в  метро
прохожие, у которых все равно  не  было  денег  ни  на  кухню,  ни  даже  на
грудастую девицу. Но появлялась мечта.
   Люди  попросту  перестали  удивляться.  Сначала  устали,  потом  утратили
способность.   На   смену   прежнему   воодушевлению    пришла    обреченная
безысходность. Безразличие повисло в воздухе и микропылью впиталось  во  все
окружающее,  разрушая  последний  защитительный  барьер  -   способность   к
насмешке. Сатира, в самые тяжелые годы низвергавшая навязываемый  официоз  и
дававшая силы жить,  проистекает  из  чувства  нравственного  превосходства.
Зависть же порождает лишь озлобленный и бессильный мат. И она же  уничтожает
иммунитет на пошлость.
   Недавно Забелин подвозил двух банковских  стажеров,  толковейших  молодых
ребят, когда по радио заурчал  томно  низкий  женский  голос,  рекламирующий
сантехнику: "Буль-буль-буль, в  джакузи  я  валяюся  на  пузе.  Задумчиво  в
экстазе я сижу на унитазе". В  последнее  время,  по  наблюдениям  Забелина,
начал  формироваться  новый,  невиданный  доселе  жанр  "братковой"  лирики.
Похоже, не довольствуясь уже ролью заказчиков,  крутоголовым  захотелось  за
собственные деньги "малек потворить".
   От неожиданности Забелин было расхохотался, но, глянув в зеркало  заднего
вида, озадаченно замолчал  -  непонимающие,  вымученные  улыбки  выпускников
бизнес-факультета  испугали  его  куда  больше   извращенки,   впадающей   в
исступленно-восторженное состояние при собственном мочеиспускании.
 
   ...Все возможные места парковки у зала вылета "Шереметьево-2"  были,  как
обычно, забиты машинами "извозчиков". Если же кому-то и удавалось втиснуться
меж  ними,  то  над  счастливцем  сразу  нависала  беда  -  меж   рядами   с
неприступными лицами прогуливались два  гаишника,  один  из  которых  держал
снятые перед тем номера, другой в охотничьем азарте постукивал себя по ляжке
длинной отверткой.
   Но даже парковаться было  некогда.  Потому,  завидев  гаишников,  Забелин
затормозил прямо подле них, посреди проезжей части. Не  заглушая  двигатель,
выскочил из машины.
   - Отгоните в сторону, мужики! Минут через пятнадцать вернусь!  -  крикнул
он, вбегая в раздвинувшиеся двери аэровокзала.
   Найдя на электронном табло указатель  "Лондон  -  сектор  7",  побежал  в
заданном направлении. Издалека увидел сухощавую женскую фигуру,  непрестанно
махавшую рукой в сторону зоны таможенного  контроля.  Там,  с  баулом  через
плечо, стоял  пятнадцатилетний  мальчишка,  медливший  уходить  на  посадку.
Завидев подбежавшего Забелина, он оживленно замахал:
   - Папа! Ну что же ты? Обещал ведь!
   - Извини, сынок! - Забелин ласково обнял за плечи жену, та в свою очередь
обхватила мужа за талию, и теперь они вдвоем, тревожно улыбаясь, смотрели на
удаляющегося сына.
   - Через месяц жду! Как обещали! - оглянувшись еще раз, припомнил сын.
   Возле стойки регистрации билетов толпилось с десяток человек. Мальчик  со
снисходительным лицом обогнул  их  и  подошел  к  соседней  -  пустующей,  с
табличкой "Бизнес-класс".
   - Места для курящих! - протягивая билет, буркнул он  и,  еще  раз  махнув
рукой застывшим  в  прежней  позе  родителям,  скрылся  в  зоне  паспортного
контроля.
   - Даже сына не мог проводить по-человечески. - Жена поспешно освободилась
от обнимающей руки.
   - Ну что? - не слишком огорчился Забелин. -  Кончились  его  каникулы,  а
значит, и наша каторга. А может, разбежимся официально?
   - Договорились же. Когда он окончит колледж. Ты уж потерпи, Забелин.
   - Тогда сегодня же возвращаюсь к себе на Ленинский.
   - С чем нас обоих и поздравляю. Хорошая квартира?
   - Отделать все руки не  доходят.  А  по  месту  -  то,  что  надо.  Думаю
выкупить. Тебя подвезти?
   Они подошли к выходу.
   - Спасибо, не надо.
   К ним приближался бородач лет сорока пяти. Мужчины преувеличенно  вежливо
раскланялись.
   "Вот и все. Познакомился с любовником женщины, еще лет за  пять  до  того
казавшейся ближайшим на все годы существом, и ничего, кроме облегчения,  что
на этот раз удалось избежать обычных сцен, не чувствую".
   Предстояло еще объяснение с гаишниками.  Как-то  в  похожей  ситуации  он
попал на усталого пожилого капитана, и  водительские  права  ему  возвращала
служба безопасности банка аж через заместителя начальника ГАИ МВД.
   Впрочем, с молодыми таких проблем не возникало. Вот и на сей раз обошлось
без недоразумений. Едва вышел он на улицу,  закрывшись  шарфом  от  колющего
ветра, как тут же подле него очутился один из двух гаишников.
   - Мы машинку вашу метров на двести вперед отогнали.  А  то  никак  ее  не
объехать было. Не беспокойтесь, там лейтенант Власенко караулит.
   Судя по его интимному тону, принадлежность машины была  предусмотрительно
"прокачана" по картотеке.
   Лейтенант  Власенко  службу  и  в  самом  деле  нес  бдительно.   Заметив
приближающегося  хозяина  "БМВ",  он  усилил  жестикуляцию,  палкой  отгоняя
проезжающих водителей.
   - Прут сломя голову. Того и гляди заденут. Вы уж в следующий  раз  так-то
не кидайте. Не положено.
   - Извините, очень опаздывал. Сына провожал. Вы меня выручили.
   Усевшись за руль, Забелин достал бумажник.
   - А вот не поможете? - заторопился Власенко. - У меня жена  бухгалтерские
курсы окончила. Вот если бы в банке...
   - Ничем не могу.
   И,  всунув  обескураженному   лейтенанту   пятидесятидолларовую   купюру,
стремительно рванул машину с места.
   "Да способен ли я вообще чувствовать по-прежнему?" - Забелин выскочил  на
виадук, открытый недавно на стыке Ленинградского шоссе и окружной дороги.
   Он мучительно вызывал в себе память о своей супружеской жизни. Пятнадцать
совместных лет. Вместивших бесконечные ссоры, злые сцены, но и примирения, и
переполнявшую обоих нежность, и общих близких друзей.
   Ни-че-го! Подобно тому как роскошный виадук  погреб  под  собой  прежний,
покореженный асфальт,  так  годы,  прожитые  в  довольстве,  отгородили  его
эмоциональную память от прошедших, полных надежд и восторгов,  перестроечных
лет.
 
   Старомосковские   переулочки,   забитые   припаркованными   автомашинами,
пробирающемуся  через  них   истомившемуся   автомобилисту   живо   напомнят
истонченные склеротические артерии, закупоренные блямбами. Лишь  к  середине
дня  Забелин  добрался-таки  до  отступившего  в  глубину  одного  из   них,
отгороженного витой старинной решеткой двухэтажного особнячка.
   Возле подъезда, рядом с несколькими привычными  легковушками  громоздился
джип "Чероки", прикрывающий собой иссиня-черный шестисотый "Мерседес".
   - Вроде не договаривались. - Забелин подошел к вышедшему  из  "Мерседеса"
худощавому  низкорослому  человеку  с   внимательными   глазами   -   Аслану
Магомедовичу Курдыгову, улыбкой  показывая,  что  незапланированной  встрече
этой рад.
   - Алексей  Павлович,  дорогой,  -  Курдыгов  в  свою  очередь  заискрился
нешумным удовольствием, - русские говорят, что для бешеной собаки сто  верст
не крюк. Я не русский. Чечен я, знаешь. Но  чтоб  тебя  увидеть,  всегда  по
первому зову.
   - А разве был зов? А, так это наши о себе напомнили, -  разгадал  Забелин
нехитрый ребус - два дня назад у Курдыгова подошел срок возврата  очередного
кредита.
   - Ваши! Псы они у тебя цепные.
   Сопровождаемый ворчащим беспрестанно Курдыговым, Забелин зашел в подъезд.
Через приемную, в которой при их появлении,  не  поднимаясь  от  компьютера,
хмуро кивнула золотоволосая  красавица  с  большими  нарисованными  глазами,
прошел во внутренний кабинет.
   Кабинет был темен и затхл.
   - Выгнал бы ты свою секретутку, - от души посоветовал  Курдыгов,  помогая
открыть шторы, в то время как сам хозяин манипулировал пультом кондиционера.
- Кто так за шефом ухаживает?
   - Надо бы, - беззаботно согласился Забелин. Он пригласил гостя жестом  за
столик для переговоров, включил электрический чайник: - Чай? Кофе?
   - Кофе. Нет, надо ее выгнать. Что это?  Большой  человек  сам  ухаживает.
Стыдно ей.
   - Так что с кредитом будем делать, Аслан Магомедович?
   - Чего делать? Не могу я сейчас отдать. Все в производстве.  Был  ведь  у
меня: цех заканчиваем. Через полтора месяца первые партии  пойдут,  тогда  и
рассчитываться начнем. Вот они, красавицы мои. - Он вытащил из  кармана  две
упаковки,  придвинул  их  собеседнику.  Упаковки   были,   что   называется,
смотрибельными, с фирменным знаком самого Курдыгова. Таким же,  что  носится
по всей  стране,  изображенный  на  многочисленных  принадлежащих  Курдыгову
фурах. И Забелин знал, что на постах ГАИ тяжеловозы с  гордой  надписью  под
борту "Курдыгов товар" значатся среди неприкосновенных.
   -  Безотказный  расчет.  Я  весь  рынок  промаркетил,  как  ты  учил,   -
по-восточному подольстился гость. - Мои сигареты свою нишу сразу  возьмут  -
качество не хуже импортного и при смешной цене. Скажи, не смешная разве? Так
что за полгода рассчитаемся полностью, это без вопросов.
   - Да вопросы не к тебе, Аслан. Неизвестных вводных полно:  где  гарантия,
что завтра не введут монополию на твои изделия, не поднимут акцизы, да черта
не накрутят. И все твои раскрасивые расчеты можно будет...
   - Нет, нет гарантий, - грустно согласился Курдыгов. - Руслана не стало  -
гарантий не стало, стабильности не стало. Но и жить надо!  Знаешь  ведь,  не
бандит Курдыгов. Я  предприниматель,  я  честное  дело  делаю.  В  авизо  не
участвовал. А как думаешь, мог? То-то. Мое имя - по  всей  стране  имя.  Да,
трудное время, но ведь не увожу, как другие некоторые, деньги за  границу  и
сам не съезжаю. Вот оно, все здесь - перед вами. Почему ж твои со мной как с
вором?
   - Ну уж как с вором. - Забелин поднялся налить кофе и успокоительно пожал
хрупкие, но авторитетные плечи представителя одной  из  мощнейших  чеченских
диаспор, сподвижника и советника всесильного прежде Хасбулатова. -  Не  тебе
объяснять, Аслан  Магомедович,  есть  банковская  технология.  Нравится  это
кому-то или нет, но она как щит - предохраняет банк от чрезмерных рисков,  а
значит, от разорения.
   - Знаю я эту вашу технологию, - осторожно загорячился обидчивый чечен.  -
На каждый рупь по залогу. Люди все решают.  Вот  есть  ты.  Ты  мне  веришь,
потому что видишь - дело Курдыгов делает. И ты знаешь,  я  тебя  никогда  не
подведу. Скажешь: все отдай - все отдам. Другому не отдам, тебе -  не  смогу
отказать. Потому что Курдыгов помнит, кто ему друг, а кто - между прочим.  А
все эти условности - они для условных людей. Что залог?  Ну  придут  ко  мне
залог отбирать - сто моих вездеходов, что по всей  Европе  крутят?  Думаешь,
кто возьмет? Пусть попробуют. А тебе, что есть  залог,  что  нет,  -  скажи:
"Надо", - и без слов отдам.
   - В этом-то и проблема, - не поддался на грубую лесть Забелин. - Все ведь
понимают, что залог твой на деле - бумажка. А значит, и кредит твой, случись
что, - бжикнется. И ты на моих не обижайся,  Аслан  Магомедович.  Они  перед
банком ответственны. Потому и с тобой строги. Это не к  тебе  недоверие.  По
большому счету правительству доверять мы не имеем права.
   Он нагнулся над селектором:
   - Дерясина ко мне.
   - Проценты хоть выплатил?
   - Набрал. С трудом, но набрал. По людям прошел.  У  меня  ж  перед  тобой
слово было. Тоже сказать - ставки у вас... как на врага.
   - Твоя  правда,  Аслан  Магомедович.  Не  работаем,  а  круговую  оборону
держим... Заходи, заходи, - пригласил он.
   В кабинет заглянул и направился к сидящим долговязый узколицый парень.  В
левой руке предусмотрительный Дерясин помахивал папкой  с  крупной  надписью
"Курдыгов товар".
   - Здравствуйте, Аслан  Магомедович!  -  Он  протянул  руку,  и  Курдыгов,
неспешно обозначив встречное движение, вложил в нее холеную свою ладошку.
   - Алексей Павлович, - возмущенно обратился Дерясин к  Забелину,  -  слухи
какие-то поползли.
   - Не к месту это. Давай-ка по кредиту Аслан Магомедовича. Что проценты?
   - Да проценты-то позавчера заплатили, - неприязненно подтвердил  Дерясин.
Общение  с  заносчивым  Курдыговым  жизнелюбия  кредитному   инспектору   не
добавляло.
   - Стало быть, обязательства выполняют.
   - Да это как посмотреть.
   - Вот и чудненько! Тогда включай на кредитный комитет  к  пролонгации  на
три месяца. Визу  я  поставлю.  Нужное  дело  Аслан  Магомедович  делает,  -
успокоил  он  насупившегося  кредитника.  -  Трудное,  но  нужное.  Кому   ж
поддержать, как не нам? Но, Аслан Магомедович, - обратился он к поднявшемуся
благодарно Курдыгову, - мы тоже на пределе. Третья пролонгация -  не  шутка.
Придется под нее создавать дополнительные резервы. Так что не  обессудь,  но
при первой же просрочке платежей будем взыскивать.
   Раздался телефонный звонок.
   - Слушаю.
   - Это  Чугунов,  -  послышалось  на  другом  конце  провода.  Собственно,
начальник аппарата президента мог бы  и  не  представляться,  а  просто,  по
своему обыкновению, не обращаться к собеседнику. Забелин даже поражался, где
исхитрился тридцатилетний Чугунов подхватить через десятилетия стиль общения
сталинского секретаря Поскребышева. Может, социальный ген взыгрывает? -  Шеф
срочно приглашает.
   - Только расстались.
   - Приглашает немедленно, - неприязненно повторил Чугунов и, полагая,  что
сказанного достаточно, отключился.
   Звонок этот вернул Забелина к происшедшему. Еще накануне, на  семинаре  в
Сосенках, когда решились они на сегодняшний разговор с Второвым, ни один  из
них - уж сам-то он точно -  не  предполагал  прямого  разрыва.  Допускалась,
конечно, учитывая нетерпимость  президента  и  проявляющуюся  злопамятность,
попытка с его стороны убрать кого-нибудь из недовольных. В последнее  время,
презрев всяческие управленческие каноны, он вовсю  развлекался  "тасованием"
кадровой колоды. И они договорились дружно защищаться.
   Но агрессивная готовность Второва изгнать правление в полном составе  под
угрозой собственного увольнения Забелина, как и остальных, оглушила.
   И когда сразу  после  правления  перехватил  его  Керзон  с  предложением
консолидироваться перед советом директоров, за чем едва скрывалась очевидная
попытка смещения Второва, Забелин насупился:
   - Я в эти игры не играю.
   - Игры нам Папа навязывает. Или без суеты сдадим банк, который завтра  же
молодые сопляки выдвиженцы и взорвут? Разве для того столь  лет  бок  о  бок
отстраивались? Неужто не понимаешь, что поодиночке он нас разорвет?
   - Все так, Палыч. Но - без меня.
   - Твое слово для совета важно.
   - Без меня, извини.
   Была за всем этим одна вещь,  через  которую  не  мог  он  переступить  и
которую сам определял как "первичность права". Таким правом обладал когда-то
любимый его учитель академик Мельгунов, настойчиво подталкивавший Забелина в
заведующие лабораторией, а потом вдруг, накануне  назначения,  категорически
потребовавший его увольнения из института. И  хоть  причину  внезапной  этой
перемены так и не узнал, и хоть  очень  хотелось  остаться,  и  влиятельные,
уровня Мельгунова, люди уговаривали, против воли учителя не пошел  -  просто
уволился.
   Такое же первичное право признавал он и за  Второвым,  пригласившим  семь
лет назад  присоединиться  к  модному  перестроечному  начинанию  -  создать
молодежный банк. Никто  тогда,  кроме  автора  идеи,  кипящего  возбуждением
Второва, не верил в прочность нового дела. Потом уж от неуемной его  энергии
подпитались и остальные. И банк стартовал.
   На сегодняшнем правлении Забелин лишь утвердился в созревавшем опасении -
перерождающийся Второв становится для банка из созидательной столь же мощной
разрушительной силой. И все-таки  за  ним  было  первичное  право  человека,
пригласившего в дело. И альтернатива, по понятиям Забелина, сузилась  теперь
до размера беговой дорожки - либо продолжать бежать за лидером, либо сойти с
дистанции. Либо с Второвым, либо без него. Но не против него.
   А потому, поняв, что  разговор  с  Керзоном  лишь  прелюдия  к  долгим  и
мучительным переговорам с другими, Забелин решился. Обогнув поджидавшего его
с искательным лицом Савина, он  прошел  в  комнатку  руководителя  аппарата,
вытащил  из  принтера  лист  бумаги,  размашисто   написал   короткое,   без
аргументации  заявление  об  увольнении  и  положил  его   перед   опешившим
Чугуновым. После чего миновал гудящий банковский ресторанчик,  где  стихийно
продолжилось заседание свергаемого правления, и отбыл в аэропорт.
   -  Там  люд  собрался,  -  напомнил,  выходя,  Дерясин.  -  Народ   после
сегодняшнего как бы на измене стоит. Готовы за вас хоть до Ла-Манша.
   - Тогда через пару минут заходите. И  вот  что  еще,  Аслан  Магомедович.
Очень может статься, что через три месяца меня здесь не будет. - Он проводил
взглядом инспектора.
   - Повышаешься? Хорошее дело. Достойные люди должны достойно расти, я  так
думаю. Куда дальше?
   - Дальше некуда. Ухожу из банка.
   - Второв что, чудак совсем? Зачем отпускает? Или  зарвался?  Куда  идешь,
говори. Зачем тянешь?.. Поссорились, да? Иди ко мне. Хошь  финансовым,  хошь
другим кем. Иди - прошу! К другому пойдешь - обижусь.
   - Жизнь покажет. Может, и сам что покручу. А сейчас одно знай - если меня
здесь не будет, то и пролонгации через три месяца не будет. Это  я  к  тому,
что изворачивайся как знаешь, но на стену календарь повесь. В  черной  такой
рамке.
   - Зачем так жестоко шутишь? Думаешь, для кого  другого  больше,  чем  для
тебя, надрываться стану? Не стану. Нельзя  больше.  А  тебе  одно  скажу,  -
заторопился он, заметив приоткрывающуюся дверь. - Ты только знай  -  у  тебя
есть друг. И все. Курдыгов, кого хошь спроси, человек слова.
   - Я знаю.
   - Ну, ты знаешь. И насчет работы, и