отказывает, - удрученно объяснил Забелин приподнявшейся
Юле.  С  приспустившейся  бретелькой,  с  моргающими  со  сна  глазами,  она
выглядела испугавшейся дурного сна девочкой. - Рублев трубит  сбор.  Похоже,
большая драчка над телом Патрокла предстоит.  А  ты  спи,  лапочка.  У  тебя
сегодня тоже трудный день.
   Забелин подошел к балкону, глотнул густого воздуха - внизу  лениво  шумел
июньский Нескучный сад.
   Даже тяжелое известие не отвлекло его от тягостных, непроходящих мыслей о
Юлочке. Скупка акций была в разгаре, и рабочее место ее  было  в  институте.
Уже больше месяца она ежедневно  посещала  доктора  Сидоренко,  и  результат
поначалу обнадеживал - на лице ее все  чаще  задерживалась  мягкая,  томящая
улыбка. Сон из беспокойного, дерганого, когда среди  ночи  она  вскрикивала,
сделался тихим, расслабленным. А однажды  он  и  вовсе  с  умилением  увидел
огромный пузырь, образовавшийся в углу расслабленного по-детски рта.
   Удивительно  нежное,  взволнованное  единение  установилось  меж  Юлей  и
Наташей - такими, казалось, разными и по возрасту, и  в  проявлении  эмоций.
Зарождающиеся эти отношения старательно поддерживали и  мужчины  -  в  самом
деле, ничто так не крепит мужскую дружбу, как взаимное тяготение  женщин.  И
напротив, самые крепкие связи лопались, если отношения принимались  выяснять
"половины".
   Казалось, худшее позади. Юля порхала по квартире, то  бесконечно  задирая
восхищенного ею Алексея, то ласкаясь к  нему.  По  вечерам  он  тащил  ее  в
какой-нибудь клуб и с удовольствием ловил на себе  завистливые  взгляды.  Но
ничто счастливое не  вечно  -  однажды  внезапно  накатил  приступ.  И  хоть
предупреждал о возможности рецидивов Сидоренко, приступ словно  надломил  ее
веру - она притихла, около губ установилась жесткая  складка.  Вечерами  все
чаще сидела в углу, сосредоточенная на каких-то своих глодавших  ее  мыслях,
или часами, уединившись, коленопреклоненно молилась. Порой он останавливался
перед закрытой дверью  и  тут  же  отходил,  пугаясь  непрерывного  истового
"старушечьего" бормотания.
   Перепады эти заметил и Максим, который сам теперь  пребывал  в  состоянии
непрерывной эйфории, захлебываясь переполнявшей его любовью. И требовательно
искал радости во всех окружающих.
   - Понимаешь, Стар, - как-то решился он,  -  девка,  конечно,  супер.  Как
профи она, так это без вопросов, прямо тащусь. Но  ведь  и  женщина  редкая.
Такая, знаешь, прелюсенькая грустиночка. Но то прямо лучик  от  нее,  и  все
подзаряжаются. А на другой день пришла - и просто-таки "не подходи -  убью".
Трудное отхватил счастье, Стар.
   "Трудное, - соглашался Алексей про  себя.  -  Но  счастье".  И,  найдя  с
трудом, отступать был не намерен. Часами по вечерам  сидел,  прижав  к  себе
настороженную Юлю, говоря ей о своей любви и  о  том,  что  вдвоем  они  все
преодолеют. Надо только верить друг в друга. Порой, когда  под  воздействием
его слов угрюмость  ее  рассеивалась,  она  кидалась  к  нему,  благодарная,
восторженная. Но даже в эти редкие  теперь  минуты  в  ней,  не  переставая,
работали внутренние силы. И они подготавливали в ней какое-то независимое от
его  стараний,  а  потому  пугающее  решение.   И   от   ощущения   бессилия
накапливалась безысходность, а  от  нее  -  бесконечная,  едва  сдерживаемая
усталость.
   Он обернулся на шум. Быстро поднявшаяся Юля выходила уже из спальни.
   - Завтрак тебе приготовлю.
 
   Зал ожидания бурлил. В Москве установился зной, и, несмотря на работающие
кондиционеры и истекающий теплой влагой  фонтанчик,  лица  заполнивших  залу
легко одетых людей выглядели скользкими. Впрочем, скорее тому причиной  было
возбуждение, охватившее беспрерывно двигающийся  и  жестикулирующий  "высший
менеджмент". Должно быть, такая суета устанавливалась среди придворных подле
постели умирающего монарха.
   Люди беспрерывно переходили от группы к группе, что-то выслушивали, потом
переходили к следующей группе и там принимались энергично разъяснять то, что
сами перед этим услышали. При звуке более громкого голоса вновь  затихали  и
устремлялись  поспешно  вслед  за  остальными  туда.   Нервозность   владела
собравшимися. Каждый искал уверенности в другом, но не находил.
   Единственным оплотом спокойствия виделся угловой  диван  у  входа  в  зал
заседаний. Здесь парил  над  окружившими  его  Вадим  Вадимович  Покровский.
Хорошо  поставленным  голосом  он  доводил  до  сведения  присутствующих   о
совместном их с Владимиром Викторовичем ключевом решении, принятом  как  раз
накануне приступа, - о необходимости резкой  смены  приоритетов,  о  срочном
формировании блока "Ритэйл" в рамках дочернего холдинга. А главное - смелее,
объемнее  следует  использовать   биржевые   инструменты.   И   форсировать,
форсировать зарубежные займы. Рваться  на  европейские  рынки.  Не  во  всем
понятные, но решительные слова привлекали своим таинственным  магнетизмом  и
собирали вокруг него все больше томящихся в безвестности людей.
   Другим центром сосредоточения "страждущих  успокоения"  оказался  кабинет
Керзона. Вопреки обыкновению последних месяцев, сегодня он был полон народу.
Несколько раз с озабоченным видом туда проходил Чугунов с  лицом,  сведенным
непривычной, мучительной, устремленной на всех улыбкой. Это было  знаком,  и
всякий раз, как исчезал он в кабинете Керзона, число людей  около  вещающего
Покровского слегка уменьшалось.
   Ждали опаздывающего Рублева.  По  слухам,  с  утра  он  был  приглашен  в
Центробанк.
   Вышел наконец и сам Керзон. Рассеянно и благосклонно кивая вокруг, прошел
вплотную от сидящего перед чашкой какао Забелина.
   - Не узнаешь, Александр Павлович? - окликнул тот.
   Керзон скосился, кивнул и устремился дальше, к насупившейся в стороне над
очередным балансом Файзулиной.
   Демонстративную сухость кандидата в президенты компенсировал  бодрый  бас
слева - к Забелину приближался краснолицый  Баландин.  Сегодня  полнокровный
Юрий Павлович был пигментирован сверх обыкновенного.
   - Здорово,  Палыч,  друг  старинный,  же  вуз  ан  при,  бокал  клико,  -
продекламировал Баландин  отрывок  из  порнографического  варианта  "Евгения
Онегина", который за давностью употребления давно уже  путал  с  оригиналом.
Поэтому когда на высоких тусовках он при случае сообщал, что знает  наизусть
"Евгения Онегина", то не  больно-то  рисковал,  -  кто  додумается  уточнить
какого.
   - И что? Портвешок на жаре помогает?
   - А ништяк.  Тут,  главное,  в  нужной  пропорции  холодной  минералочкой
разбавить. И непременно чтоб "Святой источник". Святое дело святых  напитков
требует.
   - Как сам?
   - А чего мне?  Где  поставили,  там  и  служим  -  кредитуем  потихоньку.
Размещаем денежки. Дружку твоему Курдыгову на днях пролонгировали.  Не  надо
бы - да надрывается мужик, поднимает промышленность. Не люди разве, чтобы не
помочь?
   Забелин сдержал улыбку  -  подобрала-таки  чеченская  диаспора  ключик  к
горячему комсомольскому сердцу.
   - Папа-то, похоже, совсем плох. Как думаешь, выкарабкается?
   Забелин пожал плечами.
   - То-то и оно. Тебе хорошо.  Из  правления  исключен.  Теперь  без  права
голоса, - позавидовал Баландин. - А тут такой мордобой образуется. И главное
- все непросто.
   Взгляд его тоскливо метался меж Керзоном и Покровским.
   - Сигареткой угостите?  -  К  ним  подошла  Файзулина.  Следуя  поветрию,
введенному Второвым, она добросовестно пыталась бросить курить  и  перестала
покупать сигареты. Теперь ежедневно работники  бухгалтерии  сбрасывались  на
лишнюю пачку. Файзулина затянулась благодарно, кивнула насмешливо  на  угол,
где  оживленно  жестикулировал  Покровский:  -  Как  вам  картина?   Сталин,
вспоминающий  перед   пионерами   о   последних   уединенных   мечтаниях   с
тяжелобольным Ильичом. Примеряется, сука. - Она глянула в лицо Забелина,  не
увидела достаточно живой реакции, что-то припомнила,  насупилась  и  неловко
отошла.
   Забелин  горько  про   себя   усмехнулся   -   похоже,   водораздел   меж
присутствующими был проведен.
   - Алексей Павлович, - к ним подошел охранник, - там вас сотрудник  просит
выйти. Говорит, очень срочно.
   Забелин  посмотрел  на  настенные  часы:  двадцать  минут  третьего,   до
истечения срока подачи заявки на аукцион оставалось два  часа  сорок  минут.
Должно быть, это Клыня. Прознал, что правление откладывается.
   - Все дела, - неохотно отпустил его Баландин, вслед за  Забелиным  глянув
на часы, словно надеясь увидеть на циферблате ответ на мучившие  его  сейчас
вопросы.
   Клыня сидел за столиком в эркере, обустроенном на площадке между этажами.
При  приближении  руководителя  он  нервно  вскочил.  На  столе  лежали  два
приготовленных конверта - побольше и поменьше, листок бумаги, ручка.
   - Переживаешь?
   - Не каждый ведь день. - Клыня утер пот большим платком. - А вдруг да где
прокололись?
   - Не дрейфь, Юра, пробьемся, - Забелин вернул ему лежащую ручку,  вытащил
свою. - Счастливая.
   Кивнув понимающе, Клыня демонстративно отошел к лестнице.
   Забелин, готовый вывести задуманную цифру, задержался.
   Вчера перед сном он в последний раз разговаривал с Жуковичем. Тот  звонил
из ресторана, был шумен. По заверению Жуковича, "ФДН" хоть с аукциона  и  не
снимается, но максимальная сумма, на которую собирается пойти, два  миллиона
рублей.
   - И  то,  -  заверил  он,  -  это  с  огромным  запасом.  На  самом  деле
рассчитывают взять халявно - как и мы, второй компанией - за  триста  тысяч.
Информация  точная  и  свежая.  -   Он   сделал   многозначительную   паузу,
одновременно намекающую и на источник, и на то, что доносящийся в трубку шум
- это не какая-то богемная пьянка, а гул рабочего места, где, собственно,  и
бдит он, Жукович. - Хотя я бы все-таки чуть подстраховался, - добавил он.  -
Для полной, так сказать уверенности, накинь  еще  сто-двести  тысяч.  Может,
даже до двух с половиной. Просто чтоб в голове не держать.
   Забелин все мешкал. "ФДН" работает  на  "Балчуг".  А  "Балчуг"  сидит  на
площадях института и спит и видит, как бы побыстрей  его  сжевать.  Даже  на
чистый криминал идут.  Вспомнил  и  горячий  шепот  подозрительного  потомка
железного Феликса: "Только не вздумай передовериться".
   Внизу, у входной двери, возникло оживление -  приехал  Рублев.  Следовало
поторопиться.
   Поколебавшись, он поспешно  вывел  "шесть  миллионов",  подумав,  добавил
"пять тысяч". (В конце концов, миллион долларов за  сорок  процентов  -  это
невесть что. А там, глядишь,  удастся  второй  компанией  подешевле  взять.)
Вложил листок в маленький конверт, заклеил языком, вложил в больший, заклеил
и его, расписавшись поспешно в трех местах по линии склейки.
   - Юра, - Клыня подошел, принял переданный конверт и,  торопясь,  принялся
запихивать его в узенький запасной карман, - держи. И дуй к Жуковичу. Да  не
дрожи ты так. Все по плану. В шестом часу конверты  вскрывать  будут?  Сразу
жду звонка о победе - специально мобильный включу. - С Богом,  -  подтолкнул
он нервничающего подчиненного и шагнул навстречу поднимающемуся Рублеву.
   - Пока ничего неизвестно. - Иван Васильевич подхватил Забелина под  руку.
- Да, неладно у нас.
 
   ...И вот уж свыше трех часов продолжается расширенное заседание.  Решался
ключевой, по Ленину, вопрос -  о  власти.  Страсти,  поначалу  приглушенные,
кипели теперь вовсю. Выступали уже по второму, по  третьему  разу,  говорили
азартно, жестикулируя,  стремясь  не  убедить,  а  вдолбить  в  прочих  свою
позицию. Водораздел образовался, как и слеловало ожидать, по линии Керзон  -
Покровский.  Большинство   "свежих   выдвиженцев"   активно   выступали   за
кандидатуру  Покровского.  Ослабленные  второвской  опалой,  но  сохранившие
влияние "чистые банкиры" стояли за Керзона. Причем главным  аргументом  и  у
той и у другой стороны сделался президент банка.  Его  цитировали,  на  него
ссылались.
   В общем усталом гвалте  все  чаще  косились  в  сторону  отмалчивающегося
Забелина. Он единственный, устроившись поудобнее, внимательно, без выражения
слушал, но так до сих пор не произнес ни слова.
   Если, конечно, не считать Баландина.  Через  десять  минут  после  начала
правления он намекающе попросил у Рублева разрешения выйти на минутку. С тем
и пропал.
   Немногословен был  и  сам  ведущий  собрание  Рублев.  Старый  проректор,
утонувший в бурном потоке раздиравших его надвое слов,  давно  погрузился  в
молчание. Во всех стратегических вопросах он привык полагаться  на  Второва,
подпирая его своим авторитетом в самых сложных ситуациях, подобных недавнему
"правительственному бунту",  и  теперь,  поставленный  перед  необходимостью
самому принимать решение, колебался.
   - А что у нас Алексей Павлович отмалчивается? - заметил он.
   Похоже, Рублев озвучил общий вопрос - все разом  смолкли,  повернулись  в
одну сторону.
   - Я, вообще-то, не член... - но перед сконфуженным жестом Рублева Забелин
прервал реверансы, не закончив. - Выскажусь, конечно.
   Он выдержал паузу. Добрую, тягучую паузу.
   -  Альтернатива,  по-моему,  ясна.  Покровский   больше   инвестиционщик.
Теоретик, - не удержался он. - Когда Владимир  Викторович  выздоровеет,  он,
надо думать, вернется к сложным  финансовым  проектам  и,  наверное,  сумеет
оценить и еще раз взвесить все риски этого  начинания.  Но  сейчас  особенно
важно, чтоб в отсутствие президента  банк  не  расшатался.  Нужна  спокойная
преемственность. В этой ситуации я, безусловно, высказываюсь за  кандидатуру
многолетнего заместителя Владимира Викторовича господина Керзона.
   Наступило молчание, оживленное  у  одних,  подавленное  у  других.  Никто
больше  не  требовал  слова.  Произошел  эффект,  который  Юрий   Игнатьевич
Мельгунов -  большой  мастер  полемики  -  определил  когда-то  как  энергию
молчания.
   - Ну что ж, логично.  -  Иван  Васильевич,  пожевывая  губами,  ерзающими
движениями  принялся  облегченно  выбираться  из  глубины  кресла.  -  Будем
подводить...
   И в этот момент дверь зала заседаний решительно распахнулась, и в  нее  с
прежней озабоченной стремительностью вошел Чугунов, держа перед собой в руке
сложенный вдвое лист. На  листе  этом  сосредоточились  все  взгляды.  И  не
напрасно.
   - Телеграмма от Владимира Викторовича, - не доходя  до  Рублева,  объявил
торжествующий Чугунов.
   Рублев принял поднесенный лист, аккуратно разогнул и  при  общей  щемящей
тишине погрузился в чтение.
   Напряжение не прервал даже внезапный тихий зуммер мобильного телефона.
   Рублев отодвинул кресло, значительно поднялся.
   - Владимир Викторович настаивает, чтобы обязанности  президента  банка  в
его отсутствие исполнял господин Покровский.
   - Полный звездец, - расслышался потрясенный голос. Как  ни  странно,  его
обладателем  оказался  обычно  выдержанный  Забелин,  который  таращился  на
верещащую что-то в его руке трубку.
   - Извините, я о другом. - Он увидел устремленные отовсюду взгляды.
   Рублев меж тем вернул телеграмму Чугунову:
   - Приобщите к сегодняшнему протоколу.  Какой  человек  -  за  полчаса  до
сложнейшей операции о банке думает. Глыба, - и уже  более  прозаически,  под
нарастающий  заново  гул,  закончил:  -  Думаю,  у  нас  нет  оснований   не
согласиться с мнением нашего президента. Такого президента!
   Присутствующие  поспешно  обступили  с  поздравлениями   раскрасневшегося
Покровского.
   Забелин же устремился к выходу.
   - Палыч! - догнал его голос поспешившего  следом  Керзона.  -  Во-первых,
спасибо, не ждал. А потом - ты чего это?
   - Да вот. - Забелин неприязненно потряс телефоном. -  Поеду  разбираться.
Аукцион мы, оказывается, проиграли. Просто фатальное что-то.
   - Что аукцион, Палыч! Мы только что банк продристали.
 
   Еще с лестницы через приоткрытую дверь приемной Забелин увидел  застывшую
перед  компьютером  Яну,  которая,  презрительно   прикусив   нижнюю   губу,
интенсивно водила пилкой по холеным ногтям, будто задалась целью стесать  их
на нет.  Вслед  за  тем  в  проеме  показалась  и  притулившаяся  подле  нее
нахохлившаяся  фигурка,  к  которой  и  была  обращена  подчеркнутая   Янина
презрительность, - всхлипывающий Клыня. При виде  входящего  Забелина  Клыня
подскочил на месте.
   - Вот... проиграли. - Он захлебнулся в собственных словах.
   Поднялась поспешно и Яна:
   - Алексей Павлович. Там у вас...
   Из-за двери доносились всхрипы.
   - Меня выгнали. Может, милицию вызвать?..  И  эта  пигалица  прорывалась.
Совсем обнаглели.
   Только  теперь  увидел  он  примостившуюся  в  уголке,   отключенную   от
происходящего вокруг Юлю. Она вяло поднялась ему навстречу.
   - Что случилось? - не  стесняясь  присутствием  посторонних,  пренебрегая
ядовитейшей Яниной ухмылкой, он обхватил ее за плечи.
   - Да. То есть ничего нового, - заторможенно произнесла  она.  Кивнула  на
дверь. - Там что-то...
   Смотреть на нее такую было тягостно.
   - Ты подожди здесь пока. Пожалуйста...
   Донесся звук рухнувшего стула, а потому, не теряя больше времени, Забелин
вбежал в кабинет. И оторопел.
   На подлокотниках кресла тяжело обвис Жукович. Возле него в белой рубахе и
сбитом галстуке угрожающе склонился Подлесный.
   - Что происходит?!
   При звуке двери Жукович с надеждой  поднял  и  тут  же  стыдливо  спрятал
опухшее лицо  со  стекающим  из  губы  ручейком  крови.  Выдержанный  обычно
Подлесный, напротив, едва сдерживал злобный восторг.
   - Сдал! - торжествующе объявил он. - Я предупреждал, что сдаст.
   И коротко тыльной стороной ладони хлестнул Жуковича по лицу.
   Тот вскрикнул привычно и загородился руками.
   - Чего загораживаешься? Чего загораживаешься, паскуда? Руки! Р-руки вниз.
   Жукович со страхом, медленно, съежившись, принялся опускать руки.
   - Пусть не бьет, - обращаясь в никуда, просипел он.  Слова  из  разбитого
рта выходили искаженными.
   - Против старого опера постоять хотел, - указывая  на  массивную,  жалкую
сейчас фигуру, насмешливо  объяснил  Подлесный.  -  С  кулачонками  кинулся,
дурашка. Но я ему постоял пару  раз  по  печени.  Вмиг  осекся,  сволота!  И
запомни -  это  только  начало.  -  Последнее  было  обращено  к  сжавшемуся
Жуковичу. - Я из тебя все говно по  капле  выдавлю,  пока  вовсе  ничего  не
останется. Потому как ничего другого в тебе никогда и не было. Знаете, какой
цифрой "ФДН" выиграл? Шесть миллионов десять  тысяч!  Каково?!  Рассказывай,
как купился! Такая упрямая сволота попалась - не колется! - пожаловался  он,
приноравливаясь для нового удара.
   - Отдохни-ка от трудов праведных, - потребовал Забелин.
   - То есть?
   - В угол, говорю, отойди! Иль против меня тоже собираешься старым  опером
постоять?
   Подлесный  затих  недоуменно.  Затем  в  глазах   его   мелькнуло   некое
просветление.
   - Мягкотелость наша! Говорил, говорил я  тебе,  Алексей  Павлович!  -  Он
брезгливо заметил бурое пятно на правом рукаве безупречной своей  рубахи.  -
Нельзя было падали этой доверяться. Хороший ты мужик, но в людях ни бельмеса
не смыслишь. Отодвинул меня,  вот  -  пожинаем.  А  у  него  на  морде  было
написано, что сдаст при первом случае. Такое дело загубил!  Ох,  напрасно  в
свое время наши его не доработали. Дерьмо, оно во  все  времена  при  первом
тепле воняет.
   С видимой неохотой Подлесный отошел в сторону.
   Забелин же придвинулся к обмякшему Жуковичу.
   - Так что, Олег? Сдал-таки? - припомнил он.
   - Меня, здорового мужика, и... как ошметка. - Плечи Жуковича задрожали, и
из-под пальцев, которыми пытался прикрыть он побитое лицо,  потекли  грязные
слезы.
   - Стало быть, и впрямь не шутил? - То, что Жукович не захотел ответить на
прямой  вопрос,  окончательно  сняло  все  сомнения,  и  жалости   к   этому
страдающему от унижения человеку Забелин больше  не  испытывал.  -  Говорить
станешь?
   - А пусть тебе Малюта твой рассказывает. Обложились. У  каждой  падлы  по
своему  Скуратову.  Во  вам  теперь  чего  выгорит!  -  Жукович  сформировал
у